Мисаки Узумаки

      «Gracefully sneaking up on me They just want to tear my feathers The golden light of the setting sun Let me be a hypocrite again«

Sacred Play Secret Place - Matryoshka.

      В кабинете Хокаге стоит запах старой бумаги и табака с чайной отдушкой. С того момента, как я оказалась в Конохе, Хирузен ни разу не интересовался мной. Он мог приставить слежку за мной от АНБУ, последить за моим поведением пару недель, проанализировать, что изучаю, как говорю и с кем вожу дружбу, что оказало бы мне услугу, ведь после от меня бы благополучно отцепились, но в целом я продолжала жить в Деревне как обычный ребенок. «Воспитательная беседа»… Кто этот Хирузен вообще такой? Недальновидным было бы надеяться на то, что беспризорница без родительской фигуры и примера для подражания сможет вести себя вразумительно с другими детьми. В стиле стариков сейчас убрать свою трубку и начать читать мне лекции о терпимости, покорности, благодарности и Воле Огня. Я стою в центре кабинета. АНБУ скрывают свое присутствие больше для приличия, нежели в целях безопасности истинно старательно. Они подобно животным принюхиваются ко мне. Мне слышатся голоса в их головах, которые продолжают шептать обо мне: кто я, откуда, какие у меня способности, сколько во мне силы, какие у меня слабости. Хирузен продолжает испытывать мои нервы. В его мертвенно темных глазах нет тени: сплошной цвет, залитый бликом солнца. И он сам по себе такой же человек: его притворная добродетель фальшивая, а беззубый старик еще как кусается. Он молчал пять минут. И он продолжает сидеть неподвижно. Я удержалась, чтобы не поклониться ему глаза, а с его выражением лица его веки и вовсе можно натянуть на открытые и иссушенные глаза старика. От него сквозит смирением утекающей жизни и давно ушедшей молодости, а отчаяние, от которого он, кажется, обезумел, не позволяет ему дышать полной грудью, отчего он сидит в кресле с трубкой в руке, смотрит на меня немигающим взглядом и изредка издает непроизвольные хриплые звуки его запущенных легких. Всё помещение озаряет солнечный свет, и тепло питает стены, деревянные тумбы, меня и самого Хирузена. Мне холодно. Мою спину и макушку холодит дыхание АНБУ, а на моих глазах сидит провозглашенный правитель этой Деревни в ярком свете дневного солнца. В воздухе витает пыль: если бы не бумаги, раскиданные по его столу и чернила, я бы подумала, что он — статуя или мертвец, и здесь никогда и не было ни единой живой души. — Чем больше кланов, тем больше скандалов. Вместо того, чтобы вздрогнуть, я крепко на секунду впиваю ногти в свои ладони. Я не знаю, можно ли мне смотреть в глаза Хокаге, поэтому быстро смотрю ему в глаза и метаю взгляд обратно к полу: — Пожалуй, Хокаге-сама. Он тяжко пыхтит свою трубку и раздается в кашле. — Строптивые Узумаки. Дышащие свободой капитаны, прирожденные короли, необузданные законами люди — настоящие люди в привычном для нас понимании этого слова. — Клан ли определяет предназначение человека? — Молвлю тихо, и исподлобья невинно гляжу в лицо старика. Хирузен облизывает пересохшие губы и постукивает трубкой, изучая меня взглядом уже живым — не таким, как раньше. — Как тебе живется в Конохе? Он не отвечает на мой вопрос, ведь знает, что ситуация целиком и полностью в его руках. «Дышащие свободой капитаны, прирожденные короли, необузданные законами люди» — но для Хокаге всегда: «Да, Хокаге-сама», для Деревни — «Я пойду на миссию S ранга и убью себя ради Деревни, Хокаге-сама». Ты дышащий свободой капитан, но сиди в клетке вечных звериных взглядов АНБУ. Ты прирожденный король, но только до тех пор, пока тебе не придется втыкать глаза в пол при наличии под боком Каге. Ты необузданный законом человек, но Деревня свяжет тебя по рукам и ногам, сделав из твоей головы дуло пистолета. — Прекрасно. — Отлично, — протягивает Хирузен. — Тебе, наверное, интересно, зачем я тебя позвал. — У меня есть догадки, — уже более уверенно отвечаю я. Он смотрит на меня. Уголки его губ резко вздымаются вверх: — Я рад, что ты оказалась смышленой девочкой. Из тебя вырастет прекрасная куноичи. Так, к слову, расскажи мне, что ты думаешь о Наруто Узумаки? Его морщинистые пальцы переплетаются на столе между собой, и его руки, покрытые волдырями, подрагивают. Липкий взгляд скользит по моему лицу в ожидании тени реакции. К чему он это спрашивает? Очевидно, что прихвостни Деревни докладывают ему о каждом моем шаге. Если в АНБУ набирают не дураков, значит, моя связь с Наруто осведомленным людям заметна налицо. — Нездорово активный, ловкий, с виду уверенный, — я давлюсь, словно мне в горло пихают рыбные кости, — глупый, безрассудный, эгоистичный. Я медленно поднимаю голову, все еще пялясь в пол, и только тогда, когда подбородок оказывается на ровной линии, я устремляю туманный от напряжения взгляд в пространство перед собой: — Слабый. Хокаге серьезнеет и омрачается, поджимает губы и корчит их так, будто пытается языком во рту убрать остатки пищи. — Ты его боишься? — Он джинчурики, — продолжаю давать Наруто характеристики, только чтобы не отвечать на вопросы Хирузена. — Боишься? Заметив, что молчу больше двух секунд, суматошно раздумываю, что ответить. Отрезаю так, что вздрагивает мое тело: — Да. — Вам нужно подружиться. Я резко хмурю брови. Мои глаза в удивлении и недоверии косятся на Хирузена. Я смотрю в пол, в сторону, снова на него, и таки спрашиваю: — Подружиться? Зачем? — На Коноху движутся мутные времена, — Хирузен затянул дым трубки и встал со своего кресла, загадочно подойдя к окну. — Но ведь от войны прошло не так много времени. Что за мутные времена? Я понимала, к чему он ведет. Он боится расформирования кланов и распада Деревни, боится нападков от других Деревень и хочет взрастить сильную империю, состоящую из сильных, клановых воинов. Похоже, никто из нас не собирается отвечать на вопрос друг друга. — Клан Хьюга растет с каждым днем. Клан Киба хорош собой. Учихи закрыты, но и они продолжают награждать нашу Деревню своими самыми лучшими и доблестными ниндзя. Нара — наша опора. Деревня Скрытой Листвы — механизм. Пропадет одна деталь, и следом за ней пропадут остальные. Сталь ржавеет, я не молодею, но Коноха продолжает расти и пускать свои корни в землю истории. Одна только незадача стоит перед лицом населения, — он подходит ближе. — Узумаки. Я непонимающе мотаю головой. Тот лишь улыбается в ответ, так добро, светло и ласково, словно родной дедушка: — Ты и Наруто должны ладить, чтобы вместе двигать Коноху к лучшему. Ты подрастешь и в полной мере сможешь отблагодарить Коноху за всё то добро, которое она тебе оказала. Завуалированные намеки Хирузена не ввяжутся с идеологией Воли Огня в в моем голове. Я стою ошеломленная, не могу подобрать ни слова. — У тебя большой потенциал. Расти большой, Мисаки. Ты ведь не подведешь? Я ловлю ртом воздух, прежде чем ответить: — Конечно, нет, Хокаге-сама. *       Если бы было место, где я смогла бы укрыться ото всех: от назойливых АНБУ, от шума жителей Деревни за окном квартиры, от всех свои приятелей и знакомых. В такие моменты я находила отраду в компании Саске, Сакуры и Наруто, но сейчас нахождение со мной подобно хождению по минному полю в связи с тем, что происходит со мной в эти моменты печали. Ноги несут меня далеко. Очнувшись от прострации, я понимаю, что нахожусь на маленькой поляне. Вдалеке виднеются деревья, скрытые в бледном тумане, а лучи солнца медитативно переливаются на листьях и траве, будто плывя, создавая атмосферу нетронутой природы. Лучше бы я была просто оружием. Лучше бы вообще не появлялась на этом свете. Ни в этом, ни в том. Как же погано. Кто я? Мисаки. Мисаки. Девочка, которая любит смотреть на небо, очень много говорить и невпопад смеяться. Кто я на самом деле? Узумаки. Будущая куноичи. Новый клинок Деревни Листа. Инкубатор. Ценна ли я? Моя личность? Инь и янь. Мисаки и Узумаки. Я падаю на траву как мешок с картошкой. На сердце скребут кошки, выражая протест. Я протестую против всех и против всего, мне плевать на систему шиноби, мне плевать на жителей этой Деревни и на их гадкого дрянного Хокаге, что держит у себя под боком не менее сумасшедшего тирана в законе. Удобно устроилась дедовщина на сиденьях славы, власти и почета, пока вся работа взваливается на спины молодых, подающих надежды, ниндзя. Сизифов труд — пытаться убежать от реальности, которая, в отличие от прошлой моей жизни, умеет догонять. Куда мне убежать от этой участи? Куда деться от принципов? Зачем Рикудо дал мне столько силы? Я обезумею от страха быстрее, чем стану сильнее. Может, именно этого окружающие меня люди и добиваются? Как чакра плещется во мне ощущать больно. Она стягивается в жирный узел в животе и груди, и дышать с течением мгновений всё затруднительнее. У меня не получается восстановить дыхание. В попытках сосчитать до десяти, мозг обрывается на цифре четыре и перебивает: «Ты умрешь! Мы все умрем!» Не могу двинуться так, чтобы мне стало легче, зато могу двинуться так, что мне становится еще больнее морально, от того и физически. Ломота от тревоги в теле накатывает меня волной испарины так, что я вообще не могу дышать. Разом все органы будто просовывают под ржавый и склизкий компресс, выжимая всё, что во мне осталось живое. Всё ввалится из рук. Наруто прирастает ко мне со своими гребаными привязанностями и не отпускает, не понимая, что становясь ближе ко мне он лишь ранит меня. Нравится ли Наруто рвать с себя десять шкур, чтобы на потеху всем доказать, что он тоже заслуживает спокойной жизни? Саске делает вид, что ничего не понимает, и я проворачиваю с ним тоже самое. Как смотреть ему в глаза после деяний Итачи? Как мне смотреть на то, как он, подобно заплесневелому хлебу, нарастает все новыми слоями заразы, теряет способность любить и быть любимым, окунается во мрак, где каждый день ему не светит солнце и ему не светит ничего, кроме лампочки, тускло светящейся над столом Орочимару с описаниями опытов над ни в чем неповинными детьми? Каково будет жить Саске, ощущая груз вины на своей душе? Вина за то, что не смог уберечь клан и родителей, вина за то, как поступает с Наруто и Сакурой и тут же делает себе больнее в тысячный раз, пытаясь убить единственные признаки того, показывающие, что он тоже человек, способный чувствовать. Вина за то, что будучи ребенком не смог распознать глубокую депрессию своего заботливого старшего брата. И Сакура — вечная тень этих двоих, наблюдающая за тем, как два близких ей человека бьют самих себя кулаками до тех пор, пока от них живого места не останется в попытках доказать свою истину себе и окружающим. Мне предлагают мирить огонь и воду, печаль и радость между собой. Кто бы помирил меня с самой собой? Ведь я понимаю, что мои принципы в этом мире уже не имеют никакой ценности. Всё, что я взращивала в себе, манило «правильностью» — в конце концов, оно рассыпалось у меня в руках. Растаяло, будто сахар под дождем или с приливом растворилось подобно песчаному замку под напорами волн. Я знаю, как жить. Я ознакомилась с инструкциями и правилами этой игры. И сейчас передо мной игра другого жанра, а правила со мной все те же. Мои предубеждения слишком нежные для этого мира? Что правильно, а что — нет? Может, это устои прошлой меня такие… неправильные, и этот мир на самом деле является венцом всех миров в целом? Как можно ориентироваться на свет во тьме, когда ты слеп? Я, сидя на коленях, оседаю ближе к земле, судорожно хватаясь то за траву, то за свое сердце, то за живот, кусаю воздух, широко раскрываю рот в попытках дышать, но кислород перестает поступать мне в легкие, потому что все, что я делаю: короткие и неглубокие вдохи. Как жмурю лицо, голова дает о себе знать, и она тоже начинает раскалываться тупыми импульсами, вынуждая меня жалко скулить себе под нос мольбы всем богам сразу, будто подбитая, никому не нужная дворовая собака. Легче мне не становится. Бабочки витают вокруг, переплетаясь в танцах с лепестками раскрывающихся цветов. Срочную потребность в обезболивающем для сердца и анестетике для тела я никак не могу восполнить. Мне нужно что угодно, даже будь это плацебо, даже будь это то, что убивает. Мне нужен яд, если я смогу излечить от того, что чувствую прямо сейчас. Господи, дай мне сил не чувствовать этого. — Мисаки? Я застываю. На секунду я забываю, что мне больно. Смотрю в сторону звука. Напротив меня, конечно, Наруто. Кто как не он придет на помощь своей противнице? Кто подаст тебе руку в тяжелые времена? Блевать меня тянет от этой доброты, и всего-то. Отбили бы меня лучше головой об асфальт, чем показывали, что это такое — чувствовать. — Уходи. Вопреки, он садится напротив меня. Молчит. Как же меня все это вымораживает. Боль от несправедливости, непонимание своих действий и пониманий, разлом своих убеждений и прежних привычек решать свои проблемы думать подпитывается раздражением. Животной злостью, направленной на Наруто. Но я знаю, кто на самом деле является источником этой ненависти в глубине моей души. — Мне это знакомо. Депрессия — это гнев, направленный на самого себя. Наруто бесцветно продолжает, разрезая гармонию щебечущих птиц, моих глухих жалобных стонов, шепота листьев и ветра: — И тебе кажется, что все знают, как жить. О чем переживать, о чем думать и как это делать. А ты отличаешься от других и не понимаешь. И ты — изгой. — Ты не понимаешь меня, — я огрызаюсь и смотрю на него с такой злостью, будто это он причина всех моих проблем. — Понимаю. И ты понимаешь меня. Негодование истомой наполняет меня с головой. — Твоя вечная доброта, — губы кривятся в отвращении и осадке прошлой боли. — Я же знаю… Я же прекрасно вижу, сколько в тебе желчи, а ты продолжаешь делать вид, что всё хорошо… говоришь мне о моих проблемах. Раз ты сам себя не понимаешь, как ты можешь понять меня? Мы ведь, по твоим словам, похожи. — Во мне не больше злости, чем в других. — Так значит, думаешь, топя ее, будто котенка, жить станет легче? — Я пытаюсь усмехнуться, обессиленно сидя на коленях и понурив голову. — Так, зачем же мне злиться? — Ради… я… — вопрос Наруто поставил меня в тупик. Я озадаченно посмотрела на него. — Чтобы всем показать, кто ты на самом деле. Что ты можешь за себя постоять… Как это — ради чего? — Зло порождает зло — не твои ли это были слова? — Ты хочешь сказать… — Я добрый не потому, что всепрощающий. Я добрый потому, что это делает меня сильнее. Я все еще смотрю на Наруто, пытаясь отыскать иной смысл в его словах, однако он говорит чисто и прямо, отчего я напрягаюсь еще сильнее. Плечи от напряжения прижимаются к шее. — Во всех, кто тебя ненавидит, живет лишь мрак, обида и подлость, — фраза, полная обиды, вылетает из моего рта. — Это человеческий фактор: верить во что-то и кого-то ненавидеть, чтобы было проще жить. — Может, ты такой же? Наконец, мне удается пошатнуть холодную уверенность Наруто. Его плечи на мгновение взлетают, а дыхание сбивается, будто его ударили под дых, но он быстро берет себя в руки. — Может и такой же. Я теряю все силы, чтобы ответить хоть словом. Как тряпичная кукла опять тянусь ближе к ядру земли, припечатывая немигающий взгляд к траве. Наруто встает с места. Периферийный зрением вижу, что он подошел ко мне. — Хватит уже убиваться, ттебайо. Пойдем. Ветер поддувает волосы, отчего я заправляю прядь волос за ухо и поднимаю свой взгляд на Наруто. Полный удивления вздох срывается с моих губ, когда я вижу протянутую мне руку помощи. Я с неловкостью вкладываю свою влажную от пота ладонь в ладонь Наруто, и он впервые за нашу встречу ярко улыбается от уха до уха, сразу становясь неимоверно энергичным, будто я — зарядка или блок питания для его разрядившейся батареи. Когда я встаю, Наруто подкалывает меня, заметив мою растерянность: — Что, томатоголовая, никогда не держала мальчика за руку? — Мальчика — нет, а идиота — теперь, я думаю, да. И вместо злобного оскала мое лицо озаряет полная надежды улыбка. *       С одной стороны, присутствие Наруто наполняет меня силами, а с другой я понимаю, как далеко может зайти Хирузен и его люди, чтобы свершить задуманное. Я уверена, что первоначально эта идея посетила голову Данзо, и только после он передал свои мысли Хирузену, отчего злость снова и снова вскипает во мне с новой силой каждый раз, как я вспоминаю об этом. И, не могу соврать, мне страшно. Почему в этом мире мне перманентно страшно? — Если ты не будешь, я доем, — Наруто хитро потихоньку забирает мою миску с лапшой, пока я нахожусь в своих мыслях. Тут же я стукаю Наруто по голове и жадно отбираю свою законную порцию рамена: — Ага, прямо и отдала! — я показываю ему язык. — Ты такая эгоистка, даттебайо! — жалобно скулит Наруто. Теучи с улыбкой подходит ближе к нам и добродушно спрашивает: — У вас, ребята, хороший аппетит. Как насчет соревнования? За счет заведения, разумеется. Мы с Наруто переглядываемся. Не успеваем дать ответ, как слышим голоса за нашими спинами: — Мисаки-тян, Наруто? Обернувшись, я вижу перед собой Сакуру в хорошем расположении духа и стоявшую рядом с ней Хинату. Хината теребит края своей кофты и лепечет неразборчивые приветствия себе под нос, пока ее щеки принимали розовато-красный оттенок. Все здесь присутствующие сделали вид, что не заметили ее смущения, когда она здоровалась с Наруто. Скрыть неловкость, правда, из-за его реакции трудно: Наруто скептично сощурился и нахмурился, громко крикнув: — Чего ты говоришь? Я не слышу, ттебайо! Не успевает Наруто закончить, как я пихаю его в бок и, полная радости и радушия, приветливо машу рукой девочкам, пусть они и стоят в метрах трех от нас. — Привет, Сакура-чан, Хината. Теучи хохочет и довольно упирает руки в боки, явно предвкушая соревнования: — Наша чемпионка! Что насчет состязания в поедании рамена? Все шокированные взгляды обращаются к Хинате, отчего она начинает ужасно сильно смущаться и от такого количества внимания не может связать и двух слов. — Разве она сможет, Теучи-сан? — Наруто оборачивается в сторону владельца Ичираку и высоко поднимает брови. Теучи многозначно стрельнул глазами в Наруто: — Попробуйте с ней сразиться, и вы познаете истинную мощь клана Хьюга. Уж поверьте, мало таких талантов было на моем веку. Я, Наруто и Сакура подозрительно переглянулись между друг другом, но соревноваться решились. Итого у нас имеется три участника. Сакура не стала участвовать, ибо, по ее словам, она никогда не могла и не любила есть много. За стойкой стоят три миски с раменом. Условия игры просты: тот, кто съест больше всего рамена за отведенный срок, получит купон на неограниченные порции в Ичираку до конца этого учебного года. Я села слева, вдумчиво наблюдая за сидящей рядом со мной Хинатой и Наруто, примостившегося возле нее. Мы все изучаем рамен так, с каким рвением не изучаем академические конспекты: на кону стоит слишком много. Мое отношение к этому соревнованию имеет характер личный. Во-первых, я от души наемся. Во-вторых, я на славу повеселюсь. Хината же смотрит в миску так, будто на ее дне таится разгадка секрета о счастье или силе шиноби, а Наруто, простодушный дурак, с вытекающими слюнями пялится на рамен, в ожидании объесться настолько, чтобы не влезать в дверной проем или выкатываться оттуда шаром. Сакура приняла нейтральную позицию и с детским восторгом не успевала за тем, как быстро мы ели-пили и просто терзали супы, когда от Теучи послышалось твердое: «Начали!» Настал момент истины. Процесс подсчета мисок проходит напряженнее, чем встреча у Хокаге. Если бы — хмыкаю себе под нос, пока мои руки приятно греют полный живот. Победительницей стала Хината, съев двадцать шесть мисок рамена за полчаса. На втором месте толкались мы с Наруто: он съел двадцать две миски, в то время как я съела двадцать одну. — Хината, ты монстр! — Воскликнул Наруто. Под смех Теучи и наши с Сакурой злые возгласы, Наруто замялся и стал похож на Хинату. — Спасибо, Наруто-кун… — кто-то принес в Ичираку кролика? Ах, это Хината подала голос. На дворе наступил поздний вечер. Мы еще громко смеялись и активно разговаривали друг с другом, прежде чем разойтись по домам. До дома мы с Наруто шли молча. В конце концов, когда мы дошли до его квартиры, ибо она была ближе, Наруто пожелал мне спокойной ночи. Он не успевает закрыть дверь, как я резко выпаливаю: — Стой! Немой вопрос застыл в его глазах. — Спасибо, за… — мне неловко и все еще очень неприятно вспоминать о потрясении сегодняшнего дня. Я отвлеклась в компании друзей, но теперь оставаться один на один со своими мыслями просто панически боязно. Наруто понимающе кивает, и его еле заметная улыбка светит ярче, чем тысячи широких улыбок, кинутых другим людям днем. — Я рад помочь. Мы ведь… я ведь хочу стать твоим другом. За спиной я тереблю пальцы, неловко киваю, не зная, что сказать, и мигом улетаю до квартиры, кинув ему очень короткое: «Пока!» Он смотрит мне вслед еще секунд десять, прежде чем взъерошить волосы, и, смягчившись, покачать головой.