У лешего две тени, но обе не его

Рано утром призраком по коридорам дома прошатался Илья. Перебрал вчера: хотел забыть обо всех своих трудностях и вливал литрами, пока всё внезапно не закончилось. Точно закончилось, он у всех спросил. А так бы продолжил вечеринку и упился бы до смерти. В целом, на данный момент он пожалел, что до смерти дело всё-таки не дошло. Такого жуткого похмелья у него ещё не было. Да он и не пил так никогда. Да и вообще, признаться, не пил... Найти бы таблетки какие-нибудь, хотя бы аспирин. Обычно на кухне лежат? Илья стал рыться по ящикам, стараясь как можно меньше напрягаться и физически, и умственно. Все нижние дверцы пооткрывал, ничего не нашёл. Положил руку на раковину, преодолевая приступ тошноты. Чтобы наверху всё внимательно посмотреть, стул нужен: открыть-то и со своим ростом можно, но вот заглянуть наверх... Шевелиться не хотелось. Поэтому Илья стоял, уставившись в сток и настраиваясь. — Илюша, привет. Не самое доброе утро, да? — тихий голос близкого друга послышался сзади. Володя положил ладонь на его плечо и предложил присесть на подставленный стул. Ткачёв нежный, погладил чужие волосы, распутал кудри в чёлке. — Ты таблетки искал? — Угу. Знаешь, где они? — Сиди. У меня с собой. Он как мама. Илья по матери очень скучал, и Володя заменял её так, словно таким и было его намеренье. Илье вручили крепкий сладкий чай, выдали таблетки и сели рядом копаться в телефоне. — Сам-то чего не спишь? — спросил Илья. Было бы легче не затыкаться. Пусть бы говорили, отвлекался бы тогда от тошноты и мучительных вертолётов. По крайней мере, сначала так казалось. Голос Володи такой, что с ним ASMR бы записывать: спокойный, низкий, немного царапающий слух. Так разговаривали когда-то в детстве, когда на ночёвку у друга оставались, родаки гнали спать, а вам не наговориться никак в постели. — Болит всё, — с улыбкой ответил Володя. Илья взял его запястье. Поговорить бы с Алексеем на этот счёт, может, им и нравится обоим, но оставлять такие следы — это же нельзя считать нормальным. Он так не делал месяц назад. От физического состояния Володи слишком многое зависело, увечить его даже для его же удовольствия недопустимо. Сам Володя улыбался, но Илье не казалось это означающим, что можно успокоиться и не забивать голову этой проблемой. По меньшей мере, потому что, если бы он не хотел вызвать беспокойство, он бы этого элементарно не сказал. Любая ложь бы подошла в причины отсутствия сна — у Ткачёва, в целом, всегда с ним не так чтобы идеально. Но он непринятие своей боли зафиксировал словами. Пусть и с улыбкой. — Володь, а ты не думаешь случайно, что, чем так, лучше уж одному?.. И вряд ли же счастливый человек так долго бы думал, что ответить на этот вопрос. — Не думаю, — ответил он всё же спустя некоторое время. — Но я потерял веру. А ведь для него это слишком важно. Володя перед лицом опасности окружил себя защитой, единственной необходимой, достаточно плотной, чтобы выдержать любые атаки: у него был Дамир, был Илья, был Алексей, и с ними он был защищён от Райана со всех сторон. Но только угроза от Райана оказалась сильно переоценена, а одна из несущих колонн этой обороны просто развалилась сама собой. Володя держал Алексея крепко, любил его, никаких слов своих не забирал, многое ему прощал и теперь справедливо считал, что Алексей его подвёл. И потерянная вера в этом случае означает почти всё: если все эти отношения держались лишь на его усилиях, то, если у него больше нет надежды, что их теперь будет скреплять? — Ты любишь Райана? — спросил Илья. Тон на всякий случай приглушил — вдруг кто-то стоит за дверью и их вялый разговор зачем-то слушает? Володя покачал головой. Но это не ответ на вопрос, может, ему психотерапевт порекомендовал настоятельно как можно больше раз повторить это вслух, чтобы самому поверить? Илья отпустил его руку, и тошнота снова подступила к горлу. Володя его вообще-то словно лечил своим нахождением рядом. — Слушай, мне же на самом деле в город надо через два часа. Верба вчера сказал тачку его взять, но я, походу, не смогу за руль. — Без проблем, — не дослушав, согласился Ткачёв. — Я отвезу. — Да-а... и в адвокатуру отведёшь меня? За ручку. Пожалуйста. — Ты к адвокату в таком виде собрался? — скептично посмотрел на него Володя. — Хуже. Досудебка сегодня. Его самый милый, самый хороший друг покачал головой и должен был, действительно должен был сейчас заругаться, покричать на Илью, пальцем у виска покрутить: ведь идиот же, как можно перед таким важным мероприятием так насвинячиться? Но Володя не стал. — Теперь хоть понятно, с чего ты решил эмоции глушить. — Да, — усмехнулся Илья. И, конечно, удивился. Обвинений не звучало, наставлений, советов повышенным тоном. Звучало понимание. Звучала готовность помочь. Володя понимал людей, как никто, прекрасно осознавал, что идеальных нет, что у всех своя боль, свои слабости, что никто не усложняет себе жизнь намеренно — так выходит, потому что приходится принимать решения, а они не могут быть всегда верными. И он по-человечески очень слаб и по-человечески очень силён. Принимает себя таким и принимает это во всех остальных. Илье, если подумать, невероятно с ним повезло. А Соловьёв просто гандон, и Спунер тоже. Они те самые неверные решения оба. — Тебе лучше? — спросил Володя. — Потихоньку да. — Пошли тогда. Попытаемся тебя в себя привести и в божеский вид. Илью мыли очень холодной водой, сушили волосы полотенцем, аккуратно расчёсывали, старательно брили, одевали в неизвестно где найдённое и чьё вообще чистое, даже постригли ногти, щётку выдали, выдали бальзам для полости рта и оставили наедине со своими зубами, чтобы уйти на кухню и приготовить ещё чаю. С собой взять. Правда как мать, только такая мать, не выдающая тумаков за алкоголь и случайные связи. Володя не щадил — три куска лимона бросил в термос, Илье передал и сказал не закрывать плотно, а то остынет этот чай только к концу сезона. А Илье бы на ручки его взять. Когда вышел утром разбитый и похмельный, да ещё и с необходимостью кровь из носу идти на самую страшную встречу в своей жизни, он ощущал себя таким беспомощным, таким поверженным и, в целом, человеком, которого, может, и стоило бросить — он ведь всегда и во всём такой. А вслед за ним вышел Ткачёв. Градообразующее предприятие. Подпёр падающего плечом, и вдруг и жизнь показалась уже не таким безысходным дерьмом. Водил он не очень хорошо — хоть что-то в руках не спорилось: отношения и вождение. Илья держался за термос, как будто это именно он жизнь должен был спасти в случае, если Ткачёв газ и тормоз перепутает. "Да я нормально, — нещадко врал он. — Просто пока вспомнишь, как там на механике ездить..." Когда внезапно заглох посреди трассы, Илья хлопнул двумя руками по бардачку. — Ты знаешь, я уже протрезвел. Дай лучше я. — Так и дальше трезвей, — Володя завёл мотор. — Я, блять, надеюсь, ты знаешь, что там три педали... — Да, я уже разобрался, — кивнул он. Вполне вообще-то серьёзно. — Ткачёв. А дай права посмотреть. — А чего ты там не видел? — Не видел права управлять тачкой с механической коробкой передач, — пояснил Илья. — Ты экзамен на чём сдавал? — Хочу сказать, что на члене инспектора, но ты же поседеешь, наверное, — усмехнулся Володя. — Да расслабься. Умею я на механике. Я вообще на чём только не ездил. Один раз на поднятом ручнике больше километра катился, не мог понять, что не так. — Ебанутый, от темы не отходи, — Илья вцепился в термос в три раза сильнее. — Права где? — В госуслугах. Госуслуги в телефоне. В заднем кармане джинс, — и, заметив засмотревшегося Илью, добавил: — С левой стороны. — Я смотрю, к этому ты подготовился намного лучше, чем, видимо, к экзамену. — Ну, почему же? К экзамену так же готовился. Инспектор таки залез в задний карман с левой стороны. — Я тебя просто ненавижу, — прокомментировал Илья. Володя хохотал. Ну, а что ещё для полного счастья надо? Из салона разит алкоголем, документов на машину нет, доверенности нет, бумажных прав нет, едут так, словно бухают уже не первую неделю. А у города вообще-то пост, и оба об этом знали. Илья уже превозносил Ткачёва, а в тот момент, когда они там проезжали, вспомнил, почему время от времени злится на него. И верующим стал, и всё сильнее веровал по мере приближения к тому посту. И не помог ни один его придуманный бог. То ли раньше начинать молиться надо было, то ли нет там, чёрт возьми, никого. — Класс, — Илья всплеснул руками, видя полосатую палочку. — Да. Попадос, — Володя съехал на обочину и заглушил мотор. И почему-то стало настолько спокойнее, когда машина затихла: во-первых, остановились действительно на обочине, а не в кювете сразу за ней, во-вторых, движения больше нет. Стоят. Из такого положения умереть очень сложно, гораздо сложнее, чем пять минут назад в разгар пути. — Здравия желаю, документы предъявите. — Что ж так не везёт... — прошептал Володя. И да, бумажных прав у него действительно не было. Но, слава богу, хотя бы в госуслужных право на управление механикой всё-таки было. — Владимир Эдуардович, почему без фар? — служивый заглянул в салон. — Виноват, — Володя неловко улыбнулся. — Документы на машину покажете? — Машина друга, — признался Ткачёв, даже не упираясь. — Нет документов. — Ладно. Пройдёмте на оформление. Володя выдохнул. Отстегнулся и открыл дверь, показываясь у поста в полный рост. Только спину размял, чтобы идти в будку документы заполнять, как второй офицер оглянулся на них и сощурился. — Никак Ткачёв? — спросил он. — Хоккеист? Ну, всё, пахнуло скандалом на градообразующем предприятии. — Здравствуйте, — офицер протянул руку. — Рад, очень рад познакомиться. Это лучший игрок команды нашей хоккейной, — объяснил он остановившему их служивому. — А, вот как... — А чего там? — Документов на машину нет, без бумажных прав и без фар. — А что с документами-то, Владимир? — За руль не планировал, — искренне отвечал он, это и подкупало, даже ГАИшников. — Машина — партнёра по команде, Марка Вербы. Молодого надо было срочно в город отвезти, к родным, и так вышло. С фарами — тут моя ошибка, недоглядел. Ведь не должен был садиться за руль, если документов нет, и Илью не должен был соглашаться везти — водить ведь умеет еле-еле, поэтому и фары включить забыл, опыта просто почти никакого. И всё это буквально дословно говорит, но такими выражениями и таким тоном, что всё равно симпатия возникает. Вроде бы, хоккеист. Богатый, вроде бы. Но вменяемый, не кичится, пальцы не гнёт — спокойно разговаривает и всё признаёт. И ведь больше так не будет! Точно-точно! — Ладно, Владимир, мы давайте так договоримся, что права с собой носите. На первый раз отпустим вас, всё-таки большое дело для города делаете. Илья сидел и всей душой надеялся, что Володя не ляпнет что-то, вроде "нет, это вы большое дело для города делаете". Богам больше не молился — хватит с них. — Спасибо, — Ткачёв заулыбался. — Обещаю, впредь буду осторожнее. Хорошей вам смены. Оставалось только руками развести. Вышел и порешал все вопросы своим обаянием. Ткачёв... В МФЦ бы его. — Мафия, — прокомментировал Илья. — И ты, и они. — Итак, — Володя радостно потирал руки. — Врубай "От винта". — Я не верю. Я просто не верю, что это реальность, — сходил Илья с ума, но песню Пина из Смешариков послушно искал. — С ручника сними! Нельзя таким, как он, права давать. Что бы он там в задние карманы джинс с левой стороны ни клал. Но стоит отдать должное: Илья о своих семейных проблемах во время этой поездки и думать забыл. За жизнь боялся намного сильнее. А может, на то Володя и рассчитывал — отвлечь на свою глупую персону, побыть клоуном на сцене, и, если так, всё сработало как нужно. А если нет, надо постараться заставить двойную сплошную пересечь под камерами... Из его надёжных рук выбираться и смотреть на тех, чьи обещания не играли теперь никакой роли, было сложно. Всё-таки умение нести за свои слова ответственность — редкая человеческая черта.

***

Сергей Евгеньевич стоически ничего не сказал. Увидел команду в аэропорту, почувствовал запах, оглядел каждого и что-то пометил у себя внутри, галочку какую-то поставил. И не стал говорить вслух. Вообще-то многие были знакомы с таким видом эмоционального давления, когда не ругают, а просто смотрят. Доходит на раз-два. Накосячили все, облажались все, все без сладкого и в Астане, значит, без походов по бешбармачным. — Ткачёв где опять? — пересчитав, как детсадовцев, всплеснул Сергей Евгеньевич руками. — Десять минут назад написал, что будет через семь, — пожал плечами Дамир. — Они с Илюхой на его разборках были в суде. Или не в суде, где-то там. И подзадержались там, видать, не так всё легко и хорошо складывалось. Ловко отвёл огонь от опаздывающего мальчика для битья, используя так удобно подвернувшуюся личность Ильи, к которому у Звягина отношение было необычайно тёплым. Может, кстати, и передумал насчёт любимчика, запах от него почуяв: значит, бухал, вообще, возможно, больше всех. Бледный был: то ли мутило, то ли дела паршиво, то ли всё сразу и ещё Ткачёв вдовесок. Володя прятал Илью, не давал другим подходить, и тот был безумно благодарен. Исчез из поля зрения перед ним, когда они пошли первыми в зону контроля, где Володя с ним возился от момента расшнуровывания обуви до выяснения, что за термос в сумке. Там ни капли не было уже, даже лимон был съеден, а всё равно чуть не отняли. Так ни с кем и не поговорив, призраками они скрылись за зоной контроля искать, где можно выпить ещё чаю. — Эй, Алексей, тормозни, — Райан контейнер для обуви бросил рядом с его контейнером. Оба сели обуваться после досмотра. У Алексея сердце взбунтовалось от важности момента — эту битву надо было планировать и обдумывать ещё долго, а она началась неожиданно, между делом, и он к ней абсолютно не был готов. — Я вокруг да около ходить не буду, — обозначил Райан, что этот разговор — именно битва и ничто иное. — Понимаю, хочется как можно нагляднее показать, что он принадлежит тебе, но почему нельзя засосом ограничиться, зачем так жестоко с ним обращаться? — Это вообще не твоё дело, — холодно ответил Алексей. — А чьё? Для кого ты всё это делаешь, если не для меня? — Слушай меня внимательно, — Алексей отвлёкся от обувания, чтобы угрожающе посмотреть на Райана в упор, — забудь о том, что ты имел к нему какое-то отношение. Никакие разговоры, связанные с нашими личными делами, я с тобой вести не намерен. Ты ему никто. Буду делать то, что считаю нужным. Считает нужным... — Ты его калечишь, — коротко ответил Спунер. Не понимал, как у человека в голове не укладывается, что для таких замечаний близким быть и не нужно? Синяки на запястьях видит вся раздевалка. — Ему нравится. — Ему не нравится, идиот, он просто терпит тебя, чтобы одному со мной не остаться. И когда он поймёт, что я не вмешиваюсь, он от тебя, психа, сбежит. — А тебе-то что, я не пойму? Я с ним, ты в пролёте — себе советы раздавай, умник. Райан затянул шнурки, вставая перед Соловьёвым и одаривая его взглядом уже совершенно не готового общаться по-хорошему собеседника. — Раз по-человечески не получилось, значит, имей в виду. Пока я не вмешиваюсь, тебе, конечно, карты в руки. Но если ты ещё раз сделаешь ему больно, я вмешаюсь по-полной, и посмотрим тогда, кто в пролёте. Неужели сам верит, что Володя просто от большой любви цепляется за него, пока он его пинает не только физически, но и эмоционально? Райан бы в сторонке постоял и подождал, пока держаться Ткачёв уже не сможет, ему же выгодно, чтобы Алексей всё сам сломал, но только невыносимо было думать, что Райан всему этому виной. Ладно просто расставание, Райан бы смог принять эти странные отношения с самым неподходящим Ткачёву человеком, но то, что Володя от него терпит, — немыслимо. А всё потому что выбора нет. Он справедливо считает, что Райан вернулся от его души откусить ещё сколько получится. С точки зрения стратегической эффективности, вести этот разговор должен был не он. На месте Алексея бывшего не стали бы слушать очень многие, поэтому говорить должны друзья, но только выяснилось, что все друзья сейчас сами нуждались в Володе. Потерявший какой-либо ориентир в жизни Миша цеплялся за каждого, кто мог бы быть ему близок, но Даррен старался держаться от него подальше, Володя был занят Ильёй, а Паша... Он правда поддерживал, правда был рядом, но неприязнь от осознания Мишиных отношений с мужчиной читалась в его глазах всякий раз, когда он смотрел на своего партнёра по связке. Миша не напрягал его, не заставлял иметь с собой дело, хотя нуждался в нём в эти времена особенно сильно. Так Миша остался один снова. Даже всё рассказав, ответив на ужасные вопросы прошлым вечером, исправив свои ошибки, он столкнулся с тем, что все, узнав, просто отвернулись. — Ты как? — Паша тронул Мишу за локоть, когда они в самолёт заходили. Тот улыбнулся. Коледову правда не всё равно, просто поговорить с ним значило доставить ему неудобство. Миша не хотел и видел, что Паша в этом инициативы тоже не проявлял. — Нормально, — поэтому ответил он. — Слушай, мне с Дамиром нужно пару моментов обсудить. Слегка переживаю из-за звонков от клуба и обсуждений моего контракта. Так что я сейчас с ним сяду, ничего? — Ничего, — кивнул Миша. — Точно? — Точно, Паш, я понимаю важность вопроса. — Спасибо, мелочь, — Паша растрепал волосы на его голове. И Миша дальше пошёл один, сел на своё место, упёрся головой в иллюминатор. Один значит один. Илья проводил его взглядом, сидя на другом ряду тоже у иллюминатора. Макушка Мишина скрылась за рядом высоких кресел, а вечный его сосед сел с Дамиром через проход от Ильи и Володи. Стали что-то тихо обсуждать, тоже не хотели, чтобы другие слышали и беспокоили. Володя распутывал наушники: он их на плеер намотал, ещё когда они из адвокатуры возвращались, но они, видимо, решили поиздеваться и сбились в кармане. — Держи, короче, — он сунул один выпутанный Илье. Тот безропотно взял и воткнул себе в правое ухо — дальнее от Володи, чтобы, если будут говорить, он его услышал. И Ткачёв продолжил распутывать. Илья взял его сумку с дисками, открыл и меланхолично стал листать одетые в файлики альбомы и подборки, выбирая так, словно решение по репертуару от него зависело. — Он последний, — указал ему Володя. Наушники наконец поддались. Он раскрыл крышку плеера и принял диск от Ильи, меняя прошлый. И пока тот убирал уже ненужный сборник, Володя из рюкзака достал партитуру и ручку. Не имел привычки их складывать в файлики, поэтому они выглядели уже довольно насыщенно пожившими. Столик кресла впереди откинули, расположились, и Володя кивнул: — Минуту отмотай вперёд и поехали с четвёртой цифры. Илье казалось, что, сколько бы они тут ни разбирались, на сцене он сядет за клавиши, и окажется, что он вообще на фортепиано не играет. Здесь речь на самом деле об акцентах даже не велась, вспомнить бы, где какая нота, когда Илья полный зал людей увидит. — Смотри, — Володя остановил — тут дальше место — там с легато я лично ничего не успеваю, так что я сейчас тут галки расставлю, где я обрываю фразы, чтобы звучало нормально, а над пальцами сам подумай. — А ты не будешь ржать надо мной, если я прям цифрами расставлю, где какой палец? Неверие Ильи в себя Володю веселило. — Да ставь, лишь бы самому не мешало. — Но я испоганю твою партитуру. — Ну, нет, Илюх, это теперь твоя партитура, — покачал головой Володя. — Я уже, надеюсь, её никогда не увижу. — Володь, ну... — Илья указал на мятые страницы, — она же как из жопы вытащенная. — Зато очень удобно страницы переворачивать. Поверь, спустя пару минут, когда мы дойдём до речи Герцога, ты ещё поблагодаришь, что за мои страницы так легко ухватиться, пока на клавишах нужны все шесть твоих конечностей. У него странные советы. Он ещё говорил что-то, вроде "на опере легче всего работать", с чем Илье было достаточно трудно согласиться. Вообще Рейнгардт — зуммер, зуммерам положено клиповое мышление, так что всё, что предполагает сидение на месте в течение четырёх часов подряд, не выглядит чем-то простым. И на каком пианино играть, Володе тоже было непринципиально, говорил, что даже на синтезаторе из детского мира мог бы. А ещё он третью педаль использовал, когда она была, а Илья за пятнадцать лет занятия музыкой так и не вкурил, для чего она нужна. Володя говорил, что в приступах агрессии нажимает и всегда попадает в тему. И репетировать Володя любил на расстроенном пианино, понятие привычки к звучанию у него не было, хотя, общаясь с ним какое-то время, Илья думал, что ему вполне может быть просто лень настроить собственное, так что он решил забить и сделать из своей лени культ. Миша впереди снова явил свою макушку, возвысившись над креслами, и Илья отвлёкся на него, желая позаниматься уже чем угодно, только бы не проклятыми акцентами. Володя со своими стрелками так самозабвенно не оставлял на партитуре ни одного свободного места, что, даже если бы Илья сейчас встал и по его голове перелез в проход, он бы, возможно, ничего всё равно не заметил. Самый юный скрипач коллектива скрылся в туалете, и Илья проглотил непонятно откуда появившуюся тревогу. А Володя тем временем дошёл до арии Джильды: — Тут отдыхаем. У него был целый перечень причин, почему молодого пианиста сажать в оркестр нужно именно на выезде, да ещё и в другой стране. Облажается — на родине не вспомнят, да и публика придёт поглазеть на столичный театр просто, а не сидеть и по партитурам сверять положенное с озвученным. А Илья был готов лажать от всей души, у него каждая ошибка вызывала панику, как будто он не такт пропустил, а минимум забыл дома рояль. Несмотря на то что вообще-то арию можно было перемотать и приниматься за работу дальше, оба слушали. Забавно, что в единственном стоящем отрезке оперы они, как музыканты, никак не участвовали. Приятное осознание нужности пианиста в симфоническом оркестре. Володя, как пианист, давно в нём заскучал и классическую музыку потихоньку менял на проекты, где, конечно, стал звездой. Классические симфонические произведения уходили на второй план, теперь ещё Илья есть, будет теперь он сидеть за роялем где-то в жопе оркестра между арфой и краем мира. И переживал он зря: ошибётся — мало кто заметит. Ему так казалось. Впрочем, он очень умело балансировал между мнением, что его ошибку вынесут на первую полосу Нью-Йорк Таймс, но блестяще отыгранную программу заметит только сидящий рядом арфист. Виолончелист Коледов поднялся с места, следуя по направлению к туалетной кабинке. Илья словил себя на понимании, что прошло минут двадцать, а она так и не освободилась. — Миш... — Паша постучал в дверь. — Всё хорошо? Ответа не последовало. Володя в тревоге вылез со своего сиденья и направился в ту же сторону. Повернули ручку, не зная, на что рассчитывают, кабина явно закрыта изнутри. — Миша, открой дверь, — позвал Володя. Тишина. Парни приглянулись. — Позови стюардессу. Надо подумать, как вскрыть. — Может, он вообще нас не слышит даже, а мы его там вскроем? — предположил Паша. Володя спиной повернулся к двери и принялся пяткой ботинка греметь по ней так, что весь самолёт теперь обратил на них внимание. Такое не услышать было уже нельзя. И стюардессу звать уже необязательно — сама неслась со всех ног. — Вы что тут придумали?! Сядьте, пожалуйста, кабина освободится, и вы зайдёте. — Алина, — Володя прочитал имя на бейджике. — У нас, похоже, беда. Там наш товарищ, он не выходит уже долгое время и не отвечает, боимся, что-то могло случиться. Девушка перевела взгляд с Володи на Пашу. Сзади подошёл руководитель, кивая на дверь: — Кто там? Парни снова переглянулись. Хотя как будто бы уже был смысл прикрывать Гуляева перед Сергеем Евгеньевичем. — Там Миша Гуляев, — ответил Коледов. — Я сейчас свяжусь с капитаном, ожидайте, пожалуйста, — стюардесса просочилась между ними, быстрым шагом направившись к кабине пилота. А Сергей Евгеньевич наоборот обошёл парней и стал так же кулаком барабанить по двери: — Михаил! Дверь сейчас будут вскрывать. Не валяй дурака, открывай сейчас же. Да лишь бы мог вообще открывать. Паша места в себе не находил, понимал, что, оставив Мишу одного, позволил ему, даже находясь среди людей, в одиночестве вариться в эмоциях, которые выдержал бы не каждый взрослый. — Мне кажется, кто-то клятвенно заверял, что всю ответственность берёт на себя, — Сергей Евгеньевич посмотрел на приближающегося к ним Даррена. И было на самом деле многим непонятно: если все так переживают, почему одного оставили? Вот Паша стоять на месте не мог, на Даррене лица не было, Володя злился — а где они все были, когда он один сидел не меньше часа? Володя другого товарища выбрал защищать, Паша с собой не справился и прикрылся проблемами с контрактом, Даррен оставил вообще просто так, без внятных объяснений. Он и должен был браться и решать проблему. Подошёл к двери, стучал негромко и негромко говорил — непонятно, с чего думал, что за дверью его слышат. — Миша, это Даррен. Я один. Я побуду с тобой, только дай мне зайти. Кнут Сергея Евгеньевича не помог, беспокойство на грани паники Володи и Паши — тоже. А элементарное человеческое "я буду рядом" от Дица вдруг сработало и позволило всем, кто находился рядом, облегчённо выдохнуть. Если честно, у каждого в голове скользнула мысль о том, что Миша... Щёлкнул замок, и Даррен взялся ладонью за ручку, в последний момент поворачиваясь к собравшимся: — Дайте нам пару минут. Я всё решу. — Я бы посмотрел, как ты это решишь, — шёпотом холодно заметил Сергей Евгеньевич, — если открыть дверь он бы уже не смог. Картинка в головах была настолько ярка, что, оглянувшись на последние дни и вспомнив каждую улыбку Миши в адрес других, его партнёры по команде поняли, что верить этой улыбке в дальнейшем будет очень трудно. Больше всех понимал это Паша Коледов, который, вроде бы, говорил с неким стойким оловянным солдатиком при входе в самолёт, и этот стойкий оловянный солдатик мужественно отпустил его, сказал, что точно справится, точно в порядке, ничего страшного, Пашины дела, конечно, важнее. Понимая, само собой, что у Паши есть тысяча возможностей поговорить с Дамиром в другое время. А потом довёл себя до того, что пришлось уйти и спрятаться от всеобщей всепоглощающей беззаботности, остаться со своими болью и одиночеством там, где не пришлось бы иметь дело ещё и с чужим безразличием. И был ещё один ребёнок, который из самолёта выйдет с новым едва заметным увечьем. Но теперь уже даже Даррен слишком занят, чтобы это заметить.