У лешего две тени, но обе не его

Володя упал на утренней пробежке, подвернул ногу и с трудом даже поднялся. В наушниках нудный подкаст про реформы Александра II, на улице грустно и пасмурно, ветер промозглый, и ни одной радостной мысли в голове. Так случалось ежедневно, последняя неделя настолько тяжела, что обещание себе быть сильным просто не представлялось выполнимым. По утрам было особенно худо: вставал раньше Ильи и Алексея, обувался и уходил умирать в осеннем Омске, просить у него помощи. А он был глух, не обращал на Володю никакого внимания. Игрался ветром с верхушками деревьев, укрывал их сизым туманом, и столько холода в этом покрывале, что страшно было: вдруг опустится ниже и сердце заморозит. И сколько в этих стенах погребено напрасно молодости, сколько великих сил погибло здесь даром! Ведь надо уж все сказать: ведь этот народ необыкновенный был народ. Ведь это, может быть, и есть самый даровитый, самый сильный народ из всего народа нашего. Но погибли даром могучие силы, погибли ненормально, незаконно, безвозвратно. А кто виноват? Володя остановился и упёрся руками в колени. Слева ель обняла двумя руками желтеющие лиственницу и берёзку, сплела друг с другом две разных стороны родины. На солнышке им нравилось больше, но и без него вдыхали чистую гармонию и умиротворение. Бежать больше не получилось — нога болела от движения, и Володя предпочёл её больше не дёргать, идти спокойно домой. Вышел на безлюдную набережную, опоясанную изящными красавицами-берёзками, свои жёлтые серьги рассыпавшими вокруг Оми. Они старые подружки, давно общались, давно ветки прятали за собой блестящую воду, защищали. Володя знал, что станет легче, как только он вернётся домой и увидит, что Алексей уже проснулся. Он вакцинировал от тоски своей утренней любовью, горчащей иногда, жёсткой, оставляющей следы, но от того только сильнее желанной. Конечно, Володя осознавал, что секс лишь обезболивающее для него, не лечит, просто позволяет почувствовать себя лучше. Но пока он не понимал, как исправить положение, этот способ работал. Алексей не дал пойти на тренировку — отправил ко врачу. Там сделали снимок, дали обезболов и оставили на кушетке ждать перевязки. Звягину позвонили. На матч с Локомотивом Ткачёв вне заявки — растяжение. Володя проводил доктора взглядом за дверь и вздохнул, оставшись в одиночестве. Всё-таки на ближайшие три дня сгодится только на борщи. Надо чётче в следующий раз формулировать свои желания. Благо Звягину было сейчас не сильно сподручно прийти и поорать на него. Ботинки у него и так впритык, если ногу перевяжет — не поместится, придётся как-то ковылять босым. У остальных уже тренировка, так что и помочь некому. Хотя оказалось, что заняты тренировочным процессом не все, кое-кто по-прежнему со справками бегает: то печати не все, то флюшка плохая, надо переделать, то нарколог заключения не даёт. Вот и Райан всё никак толком долги по бумажкам не закроет, хотя уже приходится задним числом их делать, а то на площадку он с командой уже вовсю выходит несанкционированный. Вот так неожиданно они оказались наедине: Володя с босой припухшей ногой на кушетке, Райан — с флюшкой в руках. — Поседел небось, когда позвонили и сказали, что снимок плохой, — кивнул Ткачёв на его заключение. Здоров. — Они сразу сказали, что просто смазанный. Но всё равно стрёмно, вдруг успокаивают только, — усмехнулся Райан. — Острые ощущения. — Вот так и развлекаемся. Меня тоже в детстве положили в тубдиспансер, потому что у меня была аллергия на манту. — Манту? — Ну, это тест такой. Подсаживают чуть-чуть туберкулёза и смотрят на реакцию. Если никакой, то здоров. У меня руку разнесло один раз, полежал в больнице — больше не делали. У вас не было такого? — Слово "туберкулёз" услышал здесь во второй раз в жизни. Знатно обосрался, когда узнал статистику. Как будто и не было ничего. Как будто просто старые хорошие знакомые. — Где успел? — Райан смотрел на Володину ногу. — Упал на пробежке. Омск за что-то мною не доволен. Райан закрыл глаза, выдыхая, словно был раздражён. Володя поднял взгляд, дожидаясь, пока на него посмотрят вновь. — Что? — Просто скучал, — Райан улыбнулся, развевая напряжение, — по твоему одушевлению вообще всего кругом. Володя, Миша говорит, что я зря вернулся. Не знаю, сколько ещё людей придерживается того же мнения и молчит. А ты как думаешь? — Я никак не думаю, — Ткачёв опустил взгляд на свою ногу. — Вернулся и вернулся. — А если честно? — А с чего я должен говорить честно? — вновь глаза в глаза, с напором, с вызовом. — Ты хочешь слышать, что мне больно из-за тебя, я тебе такой радости не доставлю. Наплевать мне на тебя. Это моя команда, а ты в ней — просто обстоятельство. Поиграешься и свалишь. Проходили уже. — Так же, как и Соловьёв. Нагло. Начинал разговор как добренький, словно и не планировал нападать и заставлять Володю защищаться. А Володя и не собирался по его правилам играть. У него вообще возник только один вопрос: раз Райан за пару дней разобрался, это ж насколько много о нём знают те, кто годами просто рядом с ним в раздевалке находится? Кошмар. — По себе не суди, Райан. — Я сужу по тебе, — спокойно ответил он. — Извини за оскорбительный подбор слов, но я уверен, что ты сейчас по несколько раз в день перед ним ноги раздвигаешь. А когда насытишься и окажется, что это не любовь никакая, у него какой выбор останется? Это же "твоя" команда. Он такая сволочь, всегда знал, как найти самое больное место. У Володи мурашки по коже разбежались. Он улыбнулся, качая головой: — Ты бросил меня. Бросил, несмотря на то что я любил тебя, а не просто раздвигал перед тобой ноги. Заставил меня пройти через такой ад, который перечёркивает какую бы то ни было твою заботу. Ты последний, у кого я буду спрашивать мнения по поводу меня и моих отношений. Райан протянул руку, убирая прядку с Володиного лица. Тот не отстранился. Сам не понял, почему. Как будто бы нельзя давать Райану возможность его коснуться, но в тот момент Володя не смог (может, не захотел) найти причин, почему. — Я любил тебя и люблю по-прежнему. И я твёрдо уверен, что так было нужно. В тот момент нужно было позволить жизни всё расставить по местам. — Вот она и расставила, — пожал плечами Володя. — Я не стану вмешиваться. Раз ты так хочешь с ним поиграть, играй. Вы здорово смотритесь вместе. Рад, что тебе с ним хорошо. Я подожду. И, если всё повалится, я просто постараюсь тебя больше не упустить. Может, в моменте Райан и не был таким же прокаченным манипулятором, не мог здесь и сейчас заставить человека думать и поступать так, как он хочет. Но отравить мысли на долгие месяцы тем, в чём сразу отравы и не заподозришь, как выяснилось, умел. А Володя и не понял. Доктор зашёл с перевязочными материалами, не дав разговору продолжиться. Принял у Райана флюшку, посмотрел, кивнул, взамен протянул кипу бумаг. — Это отсмотреть, подписать. Одну копию себе. Вот, садись тут. — Можно через агента, наверное, — попытался Райан. — Нет уж. Сам давай. А то будет как с наркологом. Какая-то смешная, наверное, история. — А что там случилось? — любопытно сунул свой нос Володя. Доктор подошёл, пододвинул кушетку и указал Володе положить косточки свои на неё. — Да ему просто осмотр нужен был и справка самая обычная, а агент его не разобрался, и он там в итоге насдавал анализов и получил после всего бумажку как для тех, кто на учёт встаёт по предписанию суда. — Но хоть написали, что здоров? — Здоров-то здоров, а с учёта теперь снимать алкаша нашего туберкулёзника. — Не надо снимать с учёта — не ставили, — оправдался Райан. — И я не туберкулёзник! Со званием алкаша не спорил. — А я всех за один день прошёл, — задумчиво сказал Володя. — Так ты местный, ты с детства всё уже знаешь, а немцы — вот. Две недели. И хорошо если без последствий. — Две недели?.. — Я должен был быть с вами на выездной серии, — объяснил Райан. — Но не смог. Предпочёл сидеть в очередях. А почему я немец? — Ладно, там ничего интересного всё равно не произошло. Кроме, конечно, попытки Володи и Алексея найти лав-отель в Питере. Скорее всего, они были первыми в истории города, кому это не удалось. Ногу перетянули, закрепили, и доктор махнул рукой: — Два дня в тугой повязке. Снять — показаться. Потом два дня в щадящем режиме. Показаться. Там посмотрим. — До Барыса восстановлюсь? — В оптимистичном сценарии. В реалистичном два матча без тебя. — Чёрт... — сокрушённо покачал головой Володя. — Так тебе и надо. У вас несколько огромных залов для тренировок, тренажёрка, лёд в любое время, бросковая зона и всё остальное. А вы вместо этого идёте на асфальте убиваться. Как будто растяжение, полученное на согласованном, праведном тренажёре, чем-то отличалось бы от уличного. Райан закончил с бумагами и смотрел на то, как Володя поднимается на одной ноге, всё раздумывая, как поковыляет босым на парковку такси ловить. Долго думал, много времени понадобилось, чтобы оценить, насколько приемлемо сейчас руку подать. С другой стороны, ну, не ползком же добираться до улицы. — Давай, — всё-таки протянул ладонь. — Доведу. И Володя ухватился. Украткой посмотрел на Райана, когда тот за талию обнял, хотел для себя просто считать, правда ли чувства остались. Врать-то незачем, но всё-таки хотелось бы, чтобы врал. У Володи просто в случае, если это правда, в голове не укладывалось всё, что произошло минувшей весной. Если они оба любили так сильно, что чувства не потухли до сих пор, то как, зачем и по какой причине они расставались? И зачем о чувствах говорится сейчас, когда ничего уже не вернуть, когда надо заставлять себя жить дальше, хотя это невероятно трудно. И весь разговор прозрачная мысль, так и не сказанная Райаном вслух, витала между ними. Володя её слышал. Прямо из мыслей, от взгляда, от каждого слова. "Сам-то веришь, что тебе нужен Соловьёв? Он вообще тебе не подходит". А никто тебя и не спрашивал.

***

Володя на матч не пришёл, но и не он один. Втихую перед матчем из команды убрали Ваню Николишина, и как это сказалось на раздевалке в момент донесения новостей — невозможно выразить словами. Нет кадровых решений, они говорили. И ведь недавно же совсем говорили — всего один матч назад, честным тоном, глядя в глаза и уверяя, что тут ещё есть за что играть. Если бы не было этого заверения, то и не воспринялся бы этот обмен так тяжело. Ваня Николишин не был основой проблем, и он был важен здесь, в этом коллективе, в этой ситуации — без таких, как он, в проигрывающей раздевалке тяжело. А его не было. И из-за этого Миша Гуляев стеснялся лучиться счастьем, а Марк Верба, сам поставленный в ситуацию ротации, счастлив и не был. Почувствовал, что может стать следующим. Может, это и не плохо, но пробовать не хотелось бы. — У Вовы день рождения послезавтра, — напомнил Дамир, когда в раздевалке в очередной раз стояла атмосфера, приятнее которой было бы даже на кладбище. — Нам всем нужен праздник, а ему особенно. Предлагаю сюрприз сделать. — А он точно любит сюрпризы? А то выглядит так, словно подарочков ему уже хватает, — сказал Стас Галиев. А ведь Ваня Николишин был крайне квалифицированным клоуном, его будет очень не хватать на праздниках. — Он — неважно, — махнул рукой Дамир. — Сюрприз и веселье нужны нам, а его заставим. Это суббота, матч будет пораньше, а после него предлагаю снять какое-нибудь помещение на всех, и там его поздравить. Вот думаю, какое. — Бар? — предложил Вей. — Детскую комнату, — в шутку возразил Миша Гуляев. — Милиции, — добавил Холодилин. — Антикафешку с настолками, — сказал Сеня Чистяков. — Просто дома можно было бы, — возник Илья Рейнгардт. — Если удастся его тут задержать, можно классический сюрприз из американских фильмов сдалать. Каждый в красках себе представил, как они Ткачёва от похода домой удерживать будут, и никому не хотелось короткую спичку в этом деле вытянуть. — Все спланировали свой идеальный день рождения, теперь давайте о дне рождения Ткачёва всё-таки, — подвёл черту Дамир. — Ему-то что больше бы понравилось? Раз уж мы собираемся навязаться. И к Райану повернулся. Словил его взгляд. Может, и не со зла, но... — Ты что думаешь? — А что тут думать? Его в лес вывези, на грядку посади, и зацветёт, — улыбнулся Райан. Алексей исподлбоья проследил за общением, останавливая взгляд на Дамире. Почему он Райана спросил? Почему не Соловьёва? — Шашлыки — это, кстати, тема, — заметил Чистяков. — Мне нравится. Погнали на шашлыки. Можно даже без Ткачёва. — Мне кажется, лес — это прям для него, — подтвердил Миша. — И бронировать ничего не надо. — Ну, на том и порешили, — согласился Дамир. — Обманом везём в лес среди ночи, насильно впихиваем мясо, даём пощебетать с птичками и увозим спать. Мясо кто покупает? Алексей сел на лавку, так и не найдя, где вставить своё важное слово в разговор. Всё решили, мнения даже не понадобилось, а он, услышав вопрос, всё думал и думал: где было бы лучше, чем в лесу? Ведь наверняка где-то бы было. Алексей абсолютно уверен, что Володе бы понравилось у него в постели, возможно, даже хоть целый день провести, а ещё?.. Что он любит, где ему спокойно, куда предпочёл бы пойти с кем-то, а куда один? Что он ест, какие фильмы смотрит, какую музыку слушает? Если ему что-то дарить, то что? Кинув мимолётный взгляд на Райана, Алексей с содроганием понял, что он всё это знает и подарок у него наверняка готов. И идея с лесом... Прекрасная, если честно. Конечно, Володе это понравится — он же чёртов леший. А Райан в этот момент посмотрел на него в ответ. Посмотрел знающе, показал, что всё это не случайность, а закономерное развитие событий: Алексей может всё что угодно творить с Володей в постели, но на этом его влияние на жизнь Ткачёва закончено. И Райан всё это знал, обнажал это специально, с улыбкой и даже с некоторым снисхождением, потому что, очевидно, Алексея даже не считал достойным соперником. Теперь всё это было понятно. Война началась. И на льду она не то чтобы сильно помогала. Оба чувствовали, что сейчас, находясь на площадке без него, судятся со спины намного строже, чем даже с трибун. Хотелось видеть, что другой ошибается, радость вызывал каждый обрез паса, каждая потеря — они, находясь в одной команде, хоть и в разных сменах, от всей души желали друг другу зла в самый неподходящий и самый несущественный для Володи момент. Хоть и оба знали, что от того, кто там талантливее обведёт чужого защитника, точно не зависит, к кому Володя ночевать сегодня придёт. Самое паршивое, что, как оказалось, со стороны всё прекрасно видно было. Может, не всем подряд, но Володя всё наблюдал с замиранием сердца: смотрел из ложи на двух мужчин, каждый из которых не без оснований считал его своим, видел ненависть друг ко другу и понемногу понимал, что рассчитывать на другое было глупо. Да, они все взрослые люди. Да, он не давал Райану ни одного малейшего повода полагать, что у него есть шанс. Да, может, сам Володя и не ошибался в этой ситуации, но свою вину ощущал отчётливо. Хотя, честное слово, он не чувствовал, что хоть где-то в этой истории мог повлиять на её разрешение. Ведь это не он принимал решение о расставании — он как раз сделал всё, чтобы это остановить. Не он возвращал Райана в команду — пытался донести, что идея плохая, но его даже не стали слушать. Он собрался с силами и вышел на лёд с этой командой, несмотря на всё, но рушилось всё сейчас вовсе не из-за его слабости. Он взял с Райана обещание, что тот не будет им мешать, но Райан не мог не мешать — мешал просто один факт его существования в этой раздевалке. И потом Илья говорит Володе не выносить личное. А как это сделать?! Не то чтобы Володя и раньше сильно откровенничал с раздевалкой. Может, в этом и проблема? Летели к концу второго периода два-четыре. Локомотив — команда, которая никогда ни за что не прощает. Игроки разошлись по подтрибункам. Володя повернулся к Паше Коледову: он в маске сидел, побитый и немного зачем-то скрывающий это. Он юморил в чате, но только так, лицом к лицу понятно было, что ему тяжело далась и эта непреднамеренная пауза, и неожиданная жестокость, и собственная внешность после нанесения этой травмы. Сказали, что на матч с Барысом придётся выйти, а он не хотел, не представлял, как перед болельщиками в таком виде появляться. — Пошли зайдём к ним? — улыбнулся Володя. — Мне кажется, и им, и тебе надо бы подзарядиться. — А ты уверен, что два калеки их как-то подзарядят? — У Мишки сотый матч сегодня. Ты его поздравлял? Коледов мотнул головой. — А он ещё и забил. И будет рад, если поздравишь. — Ладно, — нехотя согласился Паша, поднимаясь. — Помочь? Володя махнул рукой. У него костыль есть. Нога не болела, и завтра утром уже должны снять повязку, но пока он решил не плевать на назначения врача. Всё, что точно мог утверждать Володя, — не было этого явного негатива в тот момент, когда на площадке был он. Если оно так, значит, надо вернуться на площадку и отвести их ненависть на себя. Как выходить из этой ситуации иначе, он не представлял. В раздевалке явно ругались, но не громко, не резко и затихли сразу, как увидели Володю. Ребята были навзводе. Володе только одного взгляда Сени Чистякова хватило, чтобы понимать, о чём шла речь. И ещё понимать, что приходить, возможно, не стоило — вернее, Паше стоило, а вот человеку, из-за которого у команды проблемы... Алексей гневно наматывал ленту вокруг конька, затягивал так, чтобы кровь, наверное, не поступала. Володя подошёл к нему, мягко положил пальцы на его ладонь, останавливая. — Подожди, дай я. И присел перед ним на пол. Вот, смотрите, — сказал этим всей команде, — вопроса между ними двоими не стоит. Выбрал Алексея, не смотрит даже в другую сторону, наплевать ему на Спунера. Володя оторвал намотанную ленту, начиная всё заново. — Ребята, — не отвлекаясь от дела и даже не обращая взгляд на раздевалку, заговорил он. — Раз в своей зоне они позиционно не пропускают, значит надо увести их выше. Пусть раскрываются. — Предлагаешь, чтобы две команды в откат играли? — спросил Дамир. — Нет, предлагаю сделать вид, что средняя зона тоже за ними. Им станет сложнее, будут ошибки. Пока только мы ошибаемся. — При счёте два-четыре им уже, может, и не нужна средняя зона. Будут в своей сидеть. — Так провоцируйте, — Володя улыбнулся, всё же поворачиваясь к ним. Видел следующее: Дамир согласен, Вей согласен, Илья согласен, Семён чернее тучи, злой, непримиримый. А ещё ведь два дня назад ворковал, что обожает Володю. — Не надо врываться и установки давать против установок тренера. Теперь половина по-твоему будет играть, половина — как Звягин сказал. Забыли, — он обратился Семён к раздевалке. — У нас есть тренер. Не надо всех подряд слушать. "Всех подряд". — После установок от всех подряд ты, как правило, забиваешь с паса от всех подряд, — недовольно ответил Володя. — Ну, так выйди на лёд и разевай варежку тогда. А сейчас разберись с проблемой, которую сам создал, а не тренерские установки критикуй. Ну, да, как же Володя забыл, что является главной проблемой Авангарда, даже если не играет ни за него, ни против? — Чего ты на меня орёшь? Я же за вас болею. — А то, что ты вот как хотел свалить из команды, так в итоге и свалил, а два недоноска теперь тычут друг в друга и свои проблемы на льду решают, хотя не проще было бы на камень-ножницы-бумага раскинуть? Тебе один откажет — ты к другому побежишь. Вот и мнение команды. Предельно честное, как Володя и хотел. — Что ты несёшь... — поверженно произнёс он. — Да всё то же, Володя, всё то же. Ничего не меняется. Трахаться с Гераськиным, находясь в отношениях со Спунером, теперь крутиться возле Спунера, пока официально тебя ебёт Соловьёв — ты и твои бесконечные треугольники главная проблема этой команды. Уже давайте говорить как есть. — Заткнись, — резко потребовал Дамир. Все косились на Райана и видели внезапно совсем не ту же спокойную уверенность в себе. Семён сказал нечто такое, о чём он не догадывался, и вряд ли речь о Соловьёве. Он не знал про Володю и Игоря Гераськина. Он не знал, что Володя ему изменял. Хотел бы выловить сопротивление, какое-то указание на ложь, но его не было. Володя сомкнул губы, не сводя с Семёна взгляда. И слёзы на глазах показались. Володя ненавидел другим их показывать. — Правда, значит? — спросил Райан, и на губах появилась улыбка. И, чёрт возьми, каждый видел, как невозможно больно было Райану в тот момент. Володя перевёл на него взгляд молча, а он лишь головой покачал всё с той же измученной улыбкой: — А чего теперь плакать? Всё, значит, как надо получилось. Теперь незачем переживать. И, поднявшись с лавки, Райан покинул раздевалку. Володю тошнило. Проблема разрешена. Райан теперь его ненавидит, и в плане сплочения коллектива решение почти идеальное и даже заранее прощупанное Сергеем Евгеньевичем — они все перестают ругаться и выяснять отношения, как только вся ненависть перекидывается на Ткачёва. В глубине души, ещё когда о Райане лишь заговорили, Володя понимал, что от него потребуются жертвы, и эти жертвы будут кошмарно дорого даваться. Если будет Райан, будут победы. Всё, что нужно команде, — их работающая тройка и их спецбригада, всё остальное подтянется, рядом с великими игроками приходится стремиться к этой величине. Но работать это будет только в том случае, если все они, как люди, перестанут что-либо из себя представлять. А значит, если они хотят побеждать, никаких отношений быть не может и не может быть даже мысли об этих отношениях. Что бы ни выбрал Володя по отношению к Спунеру, встречаться с Соловьёвым он тоже не сможет. Это очевидно, но ужасно жестоко. На это смотрел Даррен Диц, смотрел, не отрываясь ни от володиного лица, ни от его мыслей. Слышал каждую. Каждую понимал. Ему на самом деле повезло, что Ткачёв рядом и проходил при нём через все худшие последствия отношений в команде, потому что Диц мог увидеть это сейчас, на его примере. А не на своём после всех плохих решений, принять которые хотелось всё сильнее с каждым днём. Боль и ненависть Райана и обжигающий холод в глазах Алексея — всё было обращено на Володю, и Даррену было жаль его в этот момент. Эта команда его не поймёт. Не попытается даже. Пройдётся по истерзанным чувствам, заставит отвечать ни за что — просто за попытку жить как все. И Даррен не может поставить себя и кого-либо другого в такое же положение. И на это так же смотрел и Миша Гуляев. Видел всеобщее осуждение и не мог понять: он ведь хорошо знал и Володю, и Игоря, как так вышло, что он всего этого не заметил? Если Володя, о котором все всё и так знали, умудрился как-то в тайне оставить эту связь, точно ли Сеня Чистяков имел право раскрывать её? Вот так, перед множеством людей. Ведь не было в этом никакой необходимости, да и смысла, кроме как Володю унизить. А итог ужасен: разлад с Ткачёвым мог легко обрушить все отношения в команде, боль Райана, совершенно ни в чём не виновного, осязалась каждым, и этот взгляд Лёши Соловьёва, который понял, что он вопреки всему лишь один из... Зачем это было нужно? И в конце концов взгляд Даррена Дица. Миша всей глубиной своего существа почувствовал, что Даррену нельзя видеть Володю в таком состоянии, надо подойти и закрыть ему глаза, увести отсюда любой ценой, потому что Володины ошибки вовсе необязательно должны быть показательными. Только вот почему Мише это важно? Не потому ли, что ему каждое ласковое слово Даррена по ночам снится? Всякий момент, когда Даррен показывает, как болеет за него, как гордится и как желает ему стать лучшим в мире, окатывает непривычную к ласке Мишину душу теплом, из которого уже и не хочется выбираться. Да и не получается. Даррен нужен Мише. И Мише есть чем платить за его заботу, он знал, ему это показали — да только плачущий на коленях перед раздевалкой Володя Ткачёв перематывал плёнку в голове у Даррена Дица сразу на конец, на итоги, на последствия. И не остановить эту плёнку: в эту ситуацию Миша не имел право вмешиваться, она сильно больше него, так что все просто смотрели. И все на лёд потом выходили не в себе. Что-то забивали, что-то пропускали, и все — не в своей тарелке. Проиграли, конечно же. И неважно было в тот момент, чьими установками команда руководствовалась, потому что ни одна не была важна, потому что и команды толком не было. Миша всё думал и думал. Проводил взглядом спешащего к машине Даррена, сегодня решил не приставать, дать пережить случившееся, самому подумать. Домой шёл пешком — жил близко к арене. Раньше часто подвозили, но так — немного с привилегией зайти и поиздеваться. Миша только усмехнулся от воспоминания, не понимая, куда оно всё делось, то, что у него внутри было. Ведь было же: вожделение, влюблённость, подчинённость, страх — не просто же так он целый год словно наручниками был пристёгнут. Хотелось, конечно. Но пока не так, чтобы изнемогал. Да и спать с кем попало как будто больше не вариант, надо хоть какое-то достоинство иметь, сколько всего человечество придумало для того, чтобы в ожидании кого-то хорошего с ума не сойти или под очередного мудака не лечь — целые интернет-магазины. Снова усмехнулся мыслям. Тоже помешанный, как Володя. Миша завтра утром к нему пойдёт, уже решил. Сене он по гроб жизни обязан, поэтому критиковать его за эту речь не будет, но друга поддержать необходимо. Тем более, если судить по взгляду Алексея, вечер у него тоже предстоял не из приятных. Пока можно расслабиться. Миша зашёл в свою квартиру, закрылся и положил ключ на комод. Включил свет, и перед ним возник тот, кто уже не должен тут находиться. В порыве Миша случайно смахнул ключи с комода, отрезая путь обратно самому себе. А в ответ смех. — Ну, что, Мишка, чего испугался? — мужчина подступил ближе. И Миша, больше не собираясь ждать, быстро наклонился за ключом, но в одну секунду был настигнут и вжат чужим коленом во входную дверь. — Понимаешь, наверное, что все разговоры по-хорошему ни к чему не привели? Теперь поговорим по-плохому.