У лешего две тени, но обе не его

— Опоздаем на раскатку, — улыбнулся Лёша, затянутый возбуждённым Володей в квартиру. Машину наконец с Дальнего Востока пригнал в Омск и теперь планировал возить леших на лёд, приехал за ним впервые, а тот даже не дал слова сказать. Десять минут у них было. Успеть-то можно, но Лёша не очень любил от него так быстро отрываться. Хотя и выбора уже не было. Сам возбудился от одних только развязных поцелуев. — Так наплевать, — признался Володя. — Ты один? Где Илья? — С адвокатом встречается. Туда уже приедет. Мы наедине. Не отвлекайся. Лёша схватил его за горло, сжал рукой — не позволил Володе инициативу взять. Запятнать его немного сегодня хотелось как никогда, ведь будет без одежды в раздевалке, увидят обязательно. И пусть видят, как у него всё хорошо, пусть знают, что уже другому принадлежит. Голова грубо отведена назад, и Лёша принялся истязать кожу на шее, ключицах и груди. Володя его ждал сегодня. Не за тем, чтобы подвёз, точно. — Да, да-а, — благодарно отреагировал он, чувствуя, что на ключице останется засос. Они ещё идут ему так, если честно. Володя его лицо словил, положив пальцы на подбородок и поднял его к себе. Взгляд глаза в глаза, будто серьёзный разговор хотел начать. — Давай грубее. Хочу собственностью быть. — Это я могу, но ты уверен? — Абсолютно. — Надо на поводке посидеть, чтобы помнил, чей? — Чтобы не помнить никого другого, — признался Володя. — Только про меня не забудь, ладно? А когда Алексей забывал? Он вообще максимально старался для Володи. Но просьба не прозвучала обидно: они хотят переспать пожёстче, вдруг в понимании Алексея это означает, что желание Володи в этом случае роли не играет? А на самом деле только оно и влияет. Чужая ладонь, сжимающая в кулаке его волосы, чтобы шею подставил. Шлепки по щекам во время грубого поцелуя. Толчок к комоду, заломленная рука и ледяное требование сдалаться удобным. Сорванная одежда, мимолётная подготовка и жёсткое проникновение. Всё, потому что Володя этого хотел. — Смотри на меня, — рычал Лёша на ухо. А Володе было сложно сконцентрироваться на его взгляде в зеркале. Ломался под ним, умирал под чужой грубостью, стонал и поддавался до истощения. А ещё играть же сегодня. Но как же им обоим было наплевать сейчас на хоккей. Лёша за шею взял, уткнул лицом в комод, ускорился так, что Володя даже стонать не мог ни от движений, ни от ласк спереди. Зато дрожал так, что тело ходуном ходило. Нравилось. Значит, Лёша всё правильно сделал. С шеи соскользнул, взял вновь волосы в кулак и поднял лицо так, чтобы в зеркале было видно. — Красивый, — оценил. — После матча хочешь поработать подольше, я прав? — А можно? — сипло спросил Володя. — Посмотрю на твоё поведение. Володя засмеялся. Ну, да, конечно, можно подумать, откажется, когда Володя ему хитро в глаза посмотрит и губы облизнёт, как бы он себя ни вёл при этом. Классно день начался. Вот каждый бы так. Володя после этого срыва на себе такими влюблёнными глазами смотрел на Алексея, что тому было сложно на дороге сосредоточиться. И так опыздывали, а ещё и притормаживать приходилось. Потому что горело где-то справа, потому что улыбка такая, что засвечивала, и ничего из-за неё не было видно. Впритык по времени на парковке оказались, но всё равно не пошли сразу. Измученный Лёша выдернул ключ, перелез через коробку, заваливая Володю на спину, и пылко от всего своего сгорающего существа стал целовать его. Дай бог никто не увидит, если он существует. А если и увидят, ну, что ж... Это же хорошо, что Володя здесь сейчас. Просто мог бы и вообще не явиться. Или явиться и учинить скандал. Всё что угодно деструктивное мог натворить, а он всего лишь ноги раздвигал перед человеком, которого своим мужчиной называл. Сунул руку под джинсы Алексею и почувствовал невероятное какое-то наслаждение от одного ощущения касания к нему. Алексей сомкнул зубы на его нижней губе и тихо зарычал. Ему мало руки. А на другое тут и места нет, да и мало ли правда увидят. Володя стал двигаться резче и заёрзал под ним, потому что, если честно, ему было кошмар как хорошо в этот момент. Алексей так по нему голоден, что не может в руках себя держать. Им попадёт за опоздание, даже позже Чистякова придут, но... Как же всё равно. Алексей уселся обратно на своё сиденье, потянул Володю за собой, и тот наклонился над ним, чтобы завершить начатое. Весь красный потом в раздевалку зашёл: переработал. Привлекли к себе внимание оба, и все смотрели. Райан, конечно же, среди всех. И явно он в этот момент понял, что нет, не с Ильёй Рейнгардтом Володя встречается. Вот с этим вот, с Соловьёвым. Кто это вообще такой? Хмурый, необщительный, враждебный с первого слова. Защитник, да? Как они смогли познакомиться, если Володя таких смурных терпеть не может? Ответ был выдан сразу — Соловьёв взял и улыбнулся Мише на глазах Райана. — Я у тебя партнёра отобрал, — хвастливо сказал ему Гуляев. — К тебе Серёгу поставили. — Почему ты так доволен? Он орёт на тебя постоянно, вечно не нравится что-то. — Нет, нравится. Хочешь секрет скажу? — и сбавил голос на два тона, хитро глядя на Соловьёва. — Сказал мне намедни, что я лучше него как хоккеист. — И ты всё простил? — А я и не злился. Мне нравится, — и расплылся в улыбке. Алексей слышал, что Миша — вирус счастья, но своими глазами, кажется, видел впервые. Сам не заметил, как заулыбался вместе с ним. — Мазохист? — нелепо пошутил Лёша. — Нет, — Миша перевёл взгляд на Даррена в другой половине раздевалки. — Но он добра желает. И вчера ругался только потому, что сам испугался за меня, когда я под его колёса упал. Выбежал и такой: господи, господи, господи, "Мишенька". — Ясно, — усмехнулся Алексей. — Мишенька, значит. А ведь Диц действительно докапывался только до Миши. Они даже никогда не играли вместе, обучать Мишу никто никогда не просил — сам взял инициативу, а ученик и не против. Прилетало, а Миша — "он мне добра желает". Сумасшедший. Да и Володя сумасшедший. Светил теперь своими кровоподтёками на шее, и, если большинству в раздевалке было наплевать, некоторые всё-таки заметили. В особенности потому что к моменту, когда Володя только стянул с себя одежду, они, пришедшие вовремя, уже были одеты. Райан хорошо его знал и понимал, что Ткачёв так защищается. Скорее всего, от него. Прыгнул в постель к новому мужчине, позволил себя изъездить до изнеможения, и это он считал достаточным, чтобы его счастье и гормоны закрыли его от всех внешних раздражителей. Ничего не меняется. Ткачёв как всегда путает любовь с вожделением. А его мужчина как всегда верит и задирает нос. Райану всё это хорошо знакомо. Алексей думает, что раз может так тело чужое разукрасить, так Ткачёв, значит, и замуж за него пойдёт. Да не в жизнь. О своих тройках итогово прочли только в телеграм-канале, выходит, Ира раньше Володи узнала, что он со Спунером в звене играет. А справа Илья. Вот в такой кампании собираются побороться за прерывание проигрышной серии. Спунера в стартовый состав поставили, и выходить они должны были вместе, первыми, сразу, как объявят. Столпились в подтрибунке: Миша Бердин, Дамир, Семён, Володя, Райан, Илья друг за другом. Все понемногу по-своему молились, пусть и все разным богам, стояли в тишине, общались с самими собой. Володя в защите для шеи, а Райан не мог с неё глаз свести позади. Ведущий на льду все мысли разворошил у каждого в голове, сумбур внёс, и почувствовалось, что всё — подготовка позади, пора. — Поговорим, Володя? — шепнул Райан ему в шею. Мурашки разошлись по коже — видно даже через защиту. — О чём? — спросил тот, чуть развернувшись вправо. — А разве не о чем? Вновь отвернулся. Слабость взыграла — Райан видел. Но зацепиться не успел, на лёд позвали, Володя быстро отдалился, а следом и самого Райана назвали. Омск его помнил, и единственной радостью он был у трибун сейчас. Почувствовали надежду, стоило ему только появиться, улыбнуться, помахать. Володя посмотрел на него исподлобья. Может, и правы люди в руководстве — он тут должен быть, здесь его место, и в команде он обязан находиться, важное для неё дополнение. И для Володи важное — что поделать, если Райан чувствует его на площадке, как никто другой? Райану максимально показали, как Володя был плох на льду весь месяц, как был плох без него, а теперь видел, как здорово он играл, даже если широко раскатывались и пас приходилось через всю площадку отдавать. Как будто в Райане дело. А не в том, что слабость Ткачёва сильно преувеличена. Володя и правда чувствовал необыкновенную мощь в руках и ногах, но связывал это вовсе не с партнёрами по звену. Может, всегда с ним пожёстче надо быть, чтобы так бегал? Выдал вираж у ворот, засыпал вратаря снегом и почти забросил, но свисток помешал. Судья подъехал. — Не хами, — потребовал. — Ещё раз, и на две поедешь. Володя словил взгляд Красоткина под вратарской маской и извиняюще склонил голову. — Как в жопу ужаленный, — прокомментировал Дамир, когда они на скамейку ехали. — Ты с хуя ли такой резвый сегодня, что, жить, что ли, захотелось? — Типа того. — Ну, не вовремя! Давай обратно подыхай, я тебя поймать не могу ни пасом, ни взглядом — ничем вообще. Плёнка фонила на воспоминаниях о матче, перед глазами мелькали, как только веки опускались. Мальчишеское тело извивалось в чужих руках, поцелуй был похож на ожоги, но тянуло к ним невыносимо. Володя вдохнул и выдохнул, оглядывая трибуны. Матч начался весело, и омичи воспряли духом, а их радость заряжала и его. Наконец-то он почувствовал энергию людей, любящих их всем сердцем. Сил сразу стало много. Райан на вбрасывании, выиграл и сразу отдал Володе, а тот пошёл дирижировать. Неторопливо, не как ужаленный: зашёл в зону и отбросился на Сеню. А сегодня же тридцатое сентября. Последний день долг отдать. Семён молодец, не терял свои моменты: прошёл по центру, покрутился, освободил пространство, отдал Райану и побежал к пятаку. Райан на полном ходу проехал за воротами, а в трапеции с неудобной руки отбросился назад. Шайба взмыла с его передачи, защитник соперника не успел к ней — зато успел Володя. И поймал прямо на крюк. Льда не коснулся, выкинул парашютом из-за ворот прямо через плечо вратаря, а там Семён уже тут как тут. С размаху влепил по шайбе, и от неожиданности Красоткин с ней так и не сориентировался. — Что вы им позволяете, там, блять, нет никого!! — донеслось со скамейки Сибири. Райан за голову схватился. Дамир хохотал за спиной, подъезжая поздравлять партнёра по связке. — С ума сойти, сыграли в какое-то, блять, "лёд — это лава". — А ты, ну, просто пас умеешь отдавать? Обычный. Ну, просто на гол. А не на хайлайт месяца, — Семён лбом прислонился ко лбу Ткачёва. — Какой же задрот, как я тебя обожаю. Райан потрепал Семёна по шлему, а потом прижал Володю к себе. Без подтекста, вроде бы. — Бля, запрос берут, — Дамир кивнул на судей у скамейки соперника. — На что там, на высоко поднятую? — Обломятся. Окстись, дядя! — прокричал Сеня на чужую скамейку. — Тихо! — Володя обе руки положил на его плечи. — Да, блять, не было там никакой высоко поднятой. Когда кажется, креститься... — Да тихо! — шикнул Дамир. — Заткнись, сейчас впаяют. — Чего они... Блять, — Семён повернулся к Володе, в отчаянии указывая рукой. — Ну, ты видел? Не было. — Не было, не было, — Володя погладил его по плечу. — Пусть смотрят наздоровье. Дамир за голову толкнул Семёна на скамейку, чтобы сел и успокоился. Наговорит сейчас на матч-штраф — в первый раз, что ли? А Володе указал на чужую скамейку. Поедут поговорят. На Володе даже "А" нет, но а кого ещё припахать — Вея, что ли? — Господин реф, а в чём, собственно, дело? — более декларативно, чем стоило, спросил Дамир. А обсуждение шло напряжённое. Судья слушал очевидцев. В красках рассказывали там ему, как омич аж подпрыгивал, как высоко клюшка у него была. Но Володя рядом был. Видел всё детально. — А у кого конкретно там на клюшку пиздят-то, а то мы начало пропустили? На мою или на чистяковскую? — в голос спросил он, не выдержав градуса вранья. Вот поэтому у него и не "А". Реф дал свисток, поднимая руку. Омичи со скамейки повскакивали, недовольно крича кто во что горазд. — Господин реф, ну, не нужно. Возмущает, когда на такую шайбу ныть начинают, — объяснялся Дамир. — А я это и пытался донести, — раздражённо ответил реф. — Детский сад. Ткачёв, две, я предупреждал. И правда ведь предупреждал. Парень горячо прижимался к чужому телу, раздет сверху, а внизу под спортивными штанами задницу сжала чужая сильная рука. Губы касались шеи, и тоже ожоги там оставались. Собственная рука просочилась под ткань и грубо сжала собственную же плоть. Хотел стонать и двигаться, поднимаясь на носочках и вновь опускаясь. Ягодицы двумя руками развели, и спортивные штаны стали сползать. Зубы вцепились в мальчишечью ключицу. Рык куда-то в грудь и твёрдый член под тканью ткнулся в юное тело. Тоже захотел движения. Юноша поднял чужое лицо, впился поцелуем в горяченные губы, и вновь перед закрытыми глазами прожёванная плёнка зарябила кадрами матча, словно по телевизору его наблюдал, а не со скамейки. — Ещё раз под шайбу ляжешь, и я убью тебя, я клянусь, — вот и весь разговор по душам от Дица. И хлопнул рукой по стене рядом с Мишиным лицом. Тот зажмурился от испуга. И обидно стало как-то, хоть и знал, что Даррен просто переживает. Миша же не из собственной прихоти это делал — остановил верную шайбу, потому что видел, что Бердин не успеет переместиться до противоположного угла. Счёт равным мог бы быть, если бы не он. А так один-ноль. Здорово же, приятное чувство, когда ведут в матче. А в ответ агрессия. — Ты меня услышал? — пытал Диц. — Угу, — обиженно ответил Миша. И всё. Поговорили. Диц злобно ушёл, а Миша ему только вслед смотрел. Чествование гола в раздевалке затянулось, а Миша, хоть и видел, что это было что-то эпохальное, бесился — настроение плохое. Ему к Паше Коледову бы подсесть, он такой, не как Даррен, — пожалеет, ещё и на ранку подует. Но Паша сегодня тусовался в ВИП-ложе, даже в раздевалку не спускался. — Миллион допущенных обрезок вижу, — начал тренер. У этого всегда всё плохо. Володя и Семён нарисовали гол года, а, если Сергея Евгеньевича слушать, светлых пятен в игре нет. Ещё до Володи с его тупым удалением дойдёт и попляшет на нём в очередной раз, постарается изо всех сил убить то, что сегодня работало в полную мощь и даже сильнее. Володе по барабану на ругань. Он выходит на площадку, делает всё ровно то же самое и попадает в цель. Взрывается трибуна Омска: два-ноль — это что-то, давно забытое. Какой-то запах победы. Рано, конечно, ещё об этом говорить. Тем более, что снова удаление. Мишу толкнули на лёд, и тот перемахнул через борт, морально готовясь. Даррен легонько стукнул клюшкой по его голени, привлекая внимание: — Не вздумай. Да понял он. Вей вбрасывание проиграл, и Сибирь принялась давить. Один раз бросили, второй, третий, Диц оттолкнул Мишу на фланг, вставая перед воротами. Очередной пас Гуляев перекрыл клюшкой и пробросился. На трибунах зааплодировали. Шайба вернулась быстро, смениться не успели, остались уставшие в своей зоне. И иногда бывает такое, что смотришь на игрока перед тобой и понимаешь: забьёт. Он ещё без шайбы, и атака не дошла до него, но он знает, что, как только он её получит, она окажется в воротах. И Миша это знает. Поэтому подумать он не успел. Увидел готовящийся бросок, сел на колено и получил прямо по плечу, в сантиметрах от попадания по лицу. Шайба отрикошетила к Даррену, и тот закопался перед бортом, дождался, пока найдётся возможность для паса, и дождался. Миша свиснул от синей, и передача Даррена была точна как никогда. Он точностью, если честно, вообще не славился. И только сейчас, в критический момент она пришлась именно так, как должна, и Миша понёсся к чужим воротам. "Давай, давай, давай, умница", — услышал он голос в голове. Шайба под ногу, обратно и неудобной рукой — между щитков. Сумасшедший! Даррен поймал его в объятия первый, прижимая к себе: — Придушу, честное слово. Вей напал на них сверху. Три-ноль. Безумие! Мальчишка развёрнут, упёрся рукой в бочок, одна нога на унитазе, спина дугой, а на ней, белой, чужие руки. И член раздирает изнутри, толчки заставляют кричать. Ладонь на чужой ноге. И всё хорошо у них обоих, но у него — особенно. Впервые за долгое время ситуация принадлежит ему, пусть и чужие пальцы смыкаются на горле, заставляют ртом хватануть воздух, а затем накрывают его глаза. Напропускали глупых шайб в третьем периоде, но матч не отдали. Миша кружил на всей скорости по кромке площадки, благодаря фанатов, которые верили и не бросали их, когда они даже сами временами порывались всё бросить. У него словно крылья за спиной были, летал с улыбкой на лице, а, когда зрители стали расходиться, залетел в подтрибунку, едва не сваливаясь на жёстком полу. Его бы воля, он бы коньки вообще не снимал. Ему бы площадку побольше, борты убрать, и он бы гонял на полную, взлетал бы с разбегу, цеплялся за облака. — Спасибо за офигенный пас! — радостно Миша ткнул Даррена клюшкой в конёк. Он обернулся, останавливаясь. — Я зол на тебя. — Знаю, — шепнул Миша, ярко и заразительно улыбаясь. А потом подошёл и лёг на его плечо, клюшку бросив на пол за его спиной. Даррен прижал его к себе, одной рукой быстро убирая с Мишиной головы шлем, потому что он мешал. Не давал в волосы пальцами зарыться и приласкать так, как заслужил. — Я горжусь тобой, — проговорил Даррен ему на ухо, перебирая короткие сырые прядки. Миша весь покрылся мурашками. Те слова, которые нужно записать к себе и отложить, чтобы в сложные времена согревали. — Но ты причиняешь себе вред, а я ничего не могу с этим сделать. Я даже не понимаю, почему ты это делаешь. — Даррен, я же тоже защитник. Я не хотел причинять себе вред сегодня, действовал по ситуации, поступал так, как должен был. — Значит, до этого хотел? Молодой игрок отстранился, словил взгляд и больше ничего не сказал. Да и не нужно было. Отрицать просто нечего, да и взгляд был красноречив — тяжело Мише Гуляеву давалась взрослая жизнь, трудно было следовать путём души, спешащей к людям. Выглядел беззаботно, но внутри перебрал и перепробовал на вкус всю боль, выплакал все слёзы, споткнулся с полтысячи раз, а надежда всё равно сильна, как ни у кого. Миша Гуляев хотел быть счастливым больше, чем кто-либо на всей планете, и сильнее него Даррен Диц никого никогда не видел. Нутро содрогалось от каждого прикосновения Даррена. Миша отступил от него. — Пойдём переодеваться? — позвал. А Даррена для этого пришлось из транса выводить. Весь здравый смысл растёкся внутри черепной коробки, растаял, покинул мысли — думать не хотелось. Хотелось прижать к себе так крепко, чтобы задохнулся. Стащить свитер и нагрудник и целовать повреждённое плечо, спрашивать, не сильно ли болит, жалеть, помогать обработать, а затем просто от всей души обнять за мальчишечью талию и не отпустить. Никуда. Никогда. Никаких больше матчей, никаких прилетающих в хрупкое тело шайб, никаких стыков, никаких угроз, из-за которых он должен хотеть чувствовать боль. Но Даррен так не сказал и не сделал. Молча смотрел на новые следы на коленке и на плече, которые Миша с трудом обнажал перед раздевалкой. Не обнял. Только сухо попрощался, даже не зная, какой пожар взаимно выжигал в тот момент здравый смысл самого Миши. Поэтому на звучащее из коридора: "Ну, что, поговорим наедине?" — не думал ни секунды. Разговоров ему не надо было. Притянул бывшего за воротник и развязно поцеловал, добирая себе не выданных Дицем решительных шагов. Миша в ремень его вцепился, и мужчине пришлось отстраниться: — Вот так, значит, общаемся? — Заткнись. Иначе ничего от меня не получишь. Он взрослел ради того, чтобы быть на это способным. Теперь он главный в этой ситуации, поэтому ему ничего не стоило без зазрений совести дать своему бывшему трахнуть себя ровно так, как тот захочет, получить удовольствие, а потом одеться и только ухмыльнуться в ответ на предложение: — Ну, что, какие планы? Моя ночь свободна. — А моя занята. Давай, пока, — Миша похлопал его по груди. — Позвоню завтра. Наверное. Может, и не позвоню. И последствий никаких. Ну, Миша так думал.