У лешего две тени, но обе не его

Самый неприятный побочный эффект взросления — необходимость думать о последствиях любого решения. Но никто заранее думать о них не начинает. Как правило, ждут, когда жизнь этому научит тумаками от своей природной жестокости. Показывает она своё воспитание не сразу — даёт немного времени поразрезать волны свободы спокойно, почувствовать вкус вседозволенности и безнаказанности. Указывает на миллионы дорог и обманчиво добродушно предлагает: выбирай. Тот факт, что она всё помнит и за всё спросит, понимаешь не сразу. А когда всё-таки понимаешь, уже невозможно поздно. И Миша Гуляев, вроде бы, всё это уже знал к своим девятнадцати, всякое с ним уже случалось: экзамены проваливал, страшнейшие похмелья переживал, из состава команд вылетал за разное, один раз даже за неуплату электричество отключали — всяких ошибок уже успел навалять и давно научился думать над каждым своим действием. Только одно его жизнь не успела преподать ему: бездействие иногда хуже любого принятого активного решения. Миша научился брать на себя ответственность за то, что делал, но как отвечать за отсутствие действия? Как понять, когда бездействие — это время для манёвра, а когда уже ошибка? Он не считал нужным предпринимать хоть что-то, касающееся отношения своего мужчины к партнёру по звену Паше Коледову. Хотя были там и ревность, и злость, и острое непринятие: две фотографии, и Паша уже стал ненавистной персоной номер один. Миша как-то не предусмотрел, что появление Коледова совпало с ворохом всяких других жизненных проблем, которые свалились на неберзразличного человека. И не предусмотрел, что Коледов — единственный в их совместной истории намёк на то, что Мишу кто-то может отнять. Для него всё это было просто шуткой. Ну, да, сопровождающейся некоторой жестокостью по отношению к нему. Но так то ж он. Жестокость к нему — это не страшно, это наоборот понятно и приемлемо. К нему нужно быть жёстче, таков уж он. Нет никакой странности в том, что к нему жестоки. Миша не знал, что эта агрессия сильнее, чем просто желание на место поставить. Не понимал, что подпитывал уязвлённое самолюбие своими провокациями. И в конце концов, он не знал, что, начав игнорировать мужчину по приезде в Омск, он сделает врагом того, чьё лицо теперь было вполне конкретно. В общем, Миша много чего не знал и много чего не делал. А что в итоге — в итоге Паша Коледов вышел с командного собрания, засунув руки в карманы и повесив сумку через плечо, пошёл искать на парковке свою машину. Но не дошёл. Остановили ударом в колено, после которого Паша уже не смог подняться. Толкнули лицом об асфальт, пнули по почкам, подняли голову за волосы и понятно донесли, что чужое трогать нельзя. Он не видел лица. Темно было и как-то не до запоминания подробностей. Когда к нему подбежали Николишин и Игумнов, заставшие экзекуцию сильно издалека, недоброжелателя уже и след простыл. В чате команды событие обсуждали весь вечер. Онлайн не было только трёхголового ткачёвского чудовища, а ещё один — Миша Гуляев — зашёл, прочитал, но ответить так и не смог. Не нашёлся. Хоть и понял всё после сообщения: "Он загадал мне ребус. Сказал чужое не трогать. В душе не ебу, что и когда я чужое трогал, у меня всё своё!" А Мише сразу всё стало понятно. Просто как в голову выстрелило этим пониманием, и затем чувством вины сразу за ним. Не только потому, что Паше досталось, а ещё и потому, что он не знал и не узнает, за что. Будет ходить, оглядываясь, даже если Миша справится с этой ситуацией и ему уже ничего на самом деле не будет угрожать. Серьёзное увечье у Коледова было на лице. Плюс пока ждали снимок колена. Говорил, что уже не больно, но доктора решили перестраховаться. А Миша понятия не имел, что ему теперь делать. Он осознавал, что друг пострадал именно из-за его действий, но... каких? Он задал тему с Коледовым единственный раз, а дальше обстоятельства срослись так сами собой: Ира сама фотографировала их вместе в Новосибирске, редакторы сами публиковали именно это фото из сотен в тот день, отношениям с мужчиной пришёл конец тоже не из-за Миши — он ведь и не должен был их продолжать только ради того, чтобы его окружению ничего не угрожало. Или должен? Он даже думать об этом не мог. Выходило, что виноват, но абсолютно непонятно, в чём. Только, разве что, в том, что не поумнел раньше и не принял решение разорвать отношения где-то месяца два назад, когда не маячил ещё никакой Коледов на горизонте. Однако и этого было достаточно, чтобы слова подобрать просто перестало получаться. Чтобы в глаза смотреть не мог. Вернее, думал, что не сможет завтра, на тренировке. И ещё он не понимал, как быть дальше. Вытаскивать бывшего из чёрного списка и говорить с ним? Но не получится ли так, что этот его живодёрский метод сработал и он добился аудиенции, только лишь поступив жестоко? А если Миша оставит его заблокированным и продолжит бездействовать, не пострадает ли ещё кто-нибудь? Каждый из вариантов был плох. И у каждого были последствия. — Сеня... — Миша звонил ему, потому что осознавал, что больше, чёрт возьми, некому. Он чувствовал, что может довериться Соловьёву, но он слишком близок к Володе, а Ткачёву он точно не хотел бы сдаваться вот так. Да и не до него им сейчас. Мог бы Дицу, но Диц... Боже, насколько же Миша не хотел сознаваться ему в том, насколько он испорчен и как много он пережил. А Сеня уже всё знал. Он увидел Мишу в худшем свете. Признаться в том, что Миша на самом деле ещё хуже, чем это видно Чистякову, ему не так страшно, как кому-то другому. — Привет, Миш. — Сеня, мне нужна помощь. Совет. Мне кажется, я в западне. — Да боже мой... — раздражённо ответил тот, не дослушав. — Что ж вам всем в хоккей спокойно не играется, ебучие петухи... Сложно спорить с фактами. — Прошу тебя. Мне больше некому помочь. Паша пострадал из-за меня, я боюсь, что он может быть и не последним. — Ну, блять, — сокрушался Чистяков в телефоне. — Блять, хоккей хотел посмотреть, ну, просто как всегда. Давай, куда ехать? Мише было так жаль, просто словами не выразить. И оправдываться ему было нечем. Сам дурак. Вляпался в то, из чего знал что не сможет выбраться, дотянул до крови на руках, а теперь побежал за помощью. Сам весь истерзан, Володю потерял, Пашу искалечили — вот итог Мишиных взрослых решений. А Сеня колючим был, только чтобы уж совсем на шею не садились. Переживал за Мишку, видно было по взгляду: не доверял Мишиным словам, что вся история позади, что выводы правильные сделаны, связь, которая ничем, кроме бед, закончиться не могла, разорвана. Это же не Ткачёв, которого не жалко. Мишу жалко, в нём есть что спасать. — Я с ним расстался, — поведал Миша, как только кофе принесли. Чистяков фильтр-кофе заказал, а Миша, пришедший позже, теперь стеснялся своего матча-латте. Как зуммер какой-то с травой со своей. — Так. — Но я не сказал этого вслух. Просто заблокировал его везде и подумал, что, раз его уволили, нам больше негде пересечься. Я был не прав, потому что он как минимум знает, где я живу. — А Паша тут при чём? — Ревность, — пожал плечами Миша и опустил взгляд. — Мне за Пашу доставалось не раз. — И тебя это устраивало, — дополнил Семён. Да, Миша и не ожидал простого разговора. Только и что отвечать, он не знал. Сам ещё не разобрался, что это было. — Ну, понятно. А сейчас-то ты чего хочешь, чтобы я за тебя с хахалем твоим объяснился? — А нужно объясняться? — Паша в больничной койке тебе недостаточный аргумент? Он не представляет просто, да и не должен: не было бы никакого толку в его содействии, если бы он рассуждал так же, как Миша. Нужен свежий взгляд. Хоть даже и такой, жёсткий, требовательный, холодный к чужим бедам. Может, так даже проще рассуждать. Миша ведь совета хотел — вот, совет. — Чего мнёшься-то? — поторопил Семён. — Он тебе уже никто. Вроде бы, да, но... — Он имеет надо мной власть. И умеет мною управлять. Он подберёт нужные слова, и я снова натворю ошибок. — Не натворишь, если веришь в решение, которое принял. Но по взгляду Семён уже понял, что это не совсем так. Было бы, если бы Миша был ментально здоров, но он лишь только к этому стремился и просто боялся сбиться с пути из-за того, что его недоброжелатель просто намного сильнее него. А у Семёна-то сил достаточно? Выдохнул. — Звони ему и зови сюда. При мне будете разговаривать. — Сень, это лишнее, правда, я смогу сам. Я так думаю. Да что ж за люди такие, которые подобных Мише заставляют вот так через боль улыбаться? Семён не понимал, как в голову может прийти даже не воспользоваться всем безграничным светом в его душе, а просто вытянуть его и выбросить на помойку. Просто зачем, зачем Воронкину было это нужно? Это же точно не любовь и точно не выгода — какая может быть вообще кому-то выгода от уничтожения? Хотя... — Ты много раз прощал его, когда он делал что-то неприемлемое? — уточнил Семён. Миша только плечами пожал. — А зачем ты прощал? Ты любишь его? — Я не знаю, люблю ли, много думал об этом. Мне кажется, нет, просто... — улыбнулся и увёл взгляд в сторону. — Может ли такое быть, что мне просто нужен взрослый? — Может, Миш, но не любой же. — Я, если честно, не вижу особой очереди желающих. Он почти идеальный взрослый. Всё знает лучше меня. Готов показать и проконтролировать, что понял. — Тебе это не нужно, — Семён покачал головой. — Тебе, может, и нужен наставник на площадке и в раздевалке — только как наставник, а не как садист с плетью — но точно не в жизни. Он заставил тебя думать, что он тебе нужен. И заставил думать, что он о тебе заботится. Ты стал хотеть его заботы, но он никогда её тебе не даст, Миша, пойми, пожалуйста, не в его интересах, чтобы тебе было хорошо. И чтобы ты вырос. Чтобы что-то понял. Он будет тебя истязать до бесконечности, пока ты не умрёшь, а он не заберёт всё, что от тебя осталось. И из-за того, что ты думаешь, словно рядом никого нет, другим достойным людям ты не нужен и проблема вообще в тебе, разговаривать ты с ним будешь только при тех, кто знает, что это всё не так. Ишь какой мудрый и сильный омский Семён Чистяков, как будто сам верил в то, что реально сможет помочь. Это же нужно вытаскивать свой сучий тон и паскудское ледяное выражение лица, а он уже сто лет как позабыл все школьные методы общения с людьми. Вырос и предпочёл помалкивать. А тут ради несмышлёныша Гуляева грудью ложиться на амбразуру, силы в кулаках собирать, слова в предложения складывать и взгляд делать таким, чтобы вообще не подумали даже связываться. Главное, лицо-то у него от природы такое, что предпочтёшь стороной обойти, только характер вообще не тот самый. Мягкий. Для него этот Воронкин тоже, если честно, больно взрослый. Но Мишина надежда в глазах всего этого стоила. Он с несколько секунд посмотрел на Семёна, выискивая уверенность в его взгляде. Потом кивнул. Достал телефон. Вытащил из чёрного списка бывшего и набрал его. На громкую связь поставил. Ладно Семёна больше не стесняется, но всей кофейне-то так ли обязательно знать? Трубку сняли сразу, и разговор получился быстрым и сухим. Можешь прийти? Могу. Придёт, десять минут у них, и за десять минут надо как-то поувереннее стать или хотя бы попробовать выглядеть так, словно они непреклонны. Сеня внутри себя переживал волнение, а Миша боялся, причём боялся довольно заметно. И этот страх подпитывал злость Семёна. Он не должен бояться — в его возрасте не боятся, любят изо всех сил, в пекло шагают с улыбкой. Страх появляется позже, Миша его не должен ещё знать. А он ёрзал на месте, никак в покой не мог прийти. Сеня положил на его беспокойную ладонь свою собственную: — Не переживай. Ты поступаешь правильно. — Да, — Миша улыбнулся ему, продираясь через свои волнения и какую-то непреодолимого объёма грусть. Знает, но привык к другому. Чужое мнение от определённых людей важнее его собственного, легко от своего отказывается, если скажут. Этот человек его не менее, чем дрессировал. Семён его за собой спрячет. Быть просто холодной глыбой, на всё отвечающей "нет", гораздо проще, чем вдумываться в каждое слово. Да и опасно это — вслушиваться. Пример прямо перед глазами. Миша зажмурился, слыша открывающуюся за спиной дверь. По шагам узнал. И сердце ускорилось, понадобилось подышать в темноте. Его побег через чёрный список был не от хорошей жизни. Не смог по-другому. Весь в тисках, вырваться тяжело, а другому человеку только это и нужно — это и продемонстрировал, руку на плечо положив. Ведь знал же, что это больше не его мальчик, не имеет никакого права трогать, но трогал, не давая Мише даже пространства вести себя не как его раб. — Поговорим наедине? Ну, конечно же, ему нужно говорить без лишних ушей. Только помешанный Миша. Другой человек может всё испортить. Миша в панике посмотрел на Семёна. Как птица, бьющаяся в клетке. — Наедине так же, как с Коледовым? Мы перестрахуемся, — ответил Семён намного увереннее, чем должен был. Как же самодовольно выглядел. Навалился на человека со спины и радовался лёгкой победе, что над незрячим Пашей, что над юным Мишей. Тот ещё богатырь. — Коледов лез в чужие дела. Ровно как и ты. Дай мне побороться за того, кого я люблю, не лезь, а то тоже придётся оглядываться. Он не видел мишиного лица. Не мог ориентироваться на эмоции от услышанного, поэтому использовал все рычаги сразу: физическое подавление, признание в любви, угроза близкому. Собирался вызвать покорность хотя бы одним из способов, но никак не знал, что вызывает только злость. Понял, только когда Миша вскочил на ноги, роняя стул. Взгляд Мишин увидел мельком, тот повернулся и явил себя, прежде чем выдать по заслугам сжатым кулаком в нос. Посетители кофейни неприязненно, но любопытно в волнении обратили на них взгляды. А в глазах Воронкина от неожиданности растерялась вся спесь. Семён замолк. Смотрел за Мишей, которому на самом деле только одна опора понадобилась, чтобы почувствовать собственную силу. За него просто заступились, и он снова стал тем, кем должен был. Схватил чужого за воротник и посмотрел в глаза с той яростью, которую тот, можно быть уверенным, ни разу от юного Гуляева не видал. — Ты, сука, мог меня истезать, надо мной издеваться, сколько захочешь. Но за них я тебе кадык вырву, выблядок. Это моя команда. Если у Паши травмировано колено или если ты хоть пальцем тронешь Семёна, я клянусь, ты заплатишь по всем долгам передо мной и перед ними. Пожалеешь, что когда-то решился иметь со мной дело. Ты понятия не имеешь, кто я такой. И, дёрнув рукой, отправил бывшего за воротник на пол. Наличные на стол положил за кофе расплатиться и молча покинул кофейню. Вот тебе и маленький Мишка Гуляев. Вот тебе и мальчик, которому нужна помощь и защита. Один человек на его стороне, одно мимолётное ощущение, что он не одинок, и оковы сорваны, в руках — нечеловеческая сила. Семён как гордая мать сидел и смотрел на то, как чужой мужчина поднимается с пола. Помогать ему или останавливать Мишу было бы лишним — лучше просто наблюдать и получать удовольствие. — Доволен? — спросил Воронкин, глядя на мирно потягивающего кофе молодого хоккеиста. — Не представляешь, как. Поверженный поднял стул, занимаемый Мишей, и посмотрел в его чашку с матча-латте. Взял, сделав глоток. По ощущениям Семёна, люди за тридцать пять от матчи должны мгновенно взрываться негодованием, но этот выглядел так, словно сам его заказал. — Это ошибка — расходиться, я же его правда люблю. Кого? Мишу? Матчу? — А он тебя нет. На одном страхе с тобой держался. Проебал ты его, как и работу и хоккей. И семью, если она у тебя есть. Даже если ты этого ещё не понял. Мишка последним твоим шансом был. — Я его верну. — Думаю, не вернёшь. Любви ты ему не показал, воспитывать его уже не надо, а остатки авторитета потерял минуту назад. Ты ему не нужен. Он тебе не по размеру. На самом деле сколько чёртовых шансов Миша ему давал — не пересчитать. Он хотел быть рядом с этим мужчиной, хотел повзрослеть под его руководством и уравнять их отношения, чтобы они в итоге просто обычной семьёй были, каждый со своей семейной зоной ответственности, совместными ужинами, вниманием друг ко другу. В Мишиной голове это вовсе не было рабством, вполне могло превратиться в длительную любовь, отношения хоть на всю жизнь, равные — самое главное. И он пытался, делал всё, что от него зависело: он старался общаться как с равным, не тушевался, взвешивал многие аспекты этих взаимоотношений — он к своей мечте шёл упорно, просто его избраннику не было это нужно. Он в Мише так и не разобрался. Не захотел даже разбираться. Думал, что всё получится просто, потому что началось всё с совершенно прямолинейного подавления, с унижений и наказаний, с вынуждения делать то, что скажут. Миша сломался в начале легко, но сейчас это был другой человек. И он сам себя таким вырастил, ни одна живая душа не пришла к нему на помощь. Только вот Сеня Чистяков протянул руку в самый критичный момент. Показал, как открывается клетка. Теперь полетит во всю силу, во всю скорость — крылья его только расправляются, сколько у него всего впереди. Ровно на час полёта хватило, потом по пути на тренировку на парковке поскользнулся, сваливаясь под колёса паркующегося автомобиля Даррена Дица. Все живы, у Дица инфаркт, Миша впал в кому от смеха.

***

Даррен так сильно ругался на Мишу, что его было немного жалко. Орал на него на улице, в коридоре, даже когда в раздевалку зашли, продолжал свою злобную речь. — За что хоть? — поинтересовался Райан, занявший место рядом с Мишей. Он, как ни странно, с Дицем знаком не был и о его нервозности, к которой вся раздевалка уже привыкла, ничего не знал. — Сбил меня на машине, — лучезарно улыбаясь, ответил Миша. — Ты в порядке? — взволнованно поинтересовался Райан. А что, по довольной физиономии не понятно? — Он легонечко сбил. И Миша оглядел старого знакомого, даже зная, что он смотрит. Не поздоровался с Райаном, хотя это было бы первое "привет" за много месяцев. Если бы не Володя, был бы рад видеть, а так... Не то чтобы не рад, но всё же беспокоился за друга намного сильнее, чем хотел возвращения Спунера в Омск. — Мы теперь без Ткачёва? — поинтересовался Ваня Николишин. Райан обернулся к нему, стоя в одном нагруднике. А Миша эмоции ловил: Райан и правда не ожидал этого, не думал, что своим появлением заставит Володю бежать. Ну, а как? Что Ткачёву делать в этой ситуации? Команда ясно дала ему понять, что, скорее, откажется от него, чем от Спунера. Миша покачал головой, пряча взгляд. Он считал это ошибкой. Володя должен быть здесь, и, раз рядом с Райаном уживаться не получится, значит, Райана тут быть не должно. — Травма? — поинтересовался Спунер, как будто бы и не видел бледного Володю вчера. — Да, травма, кукухой поехал, — ответил ему Никита Холодилин. Ужасно грубо. Миша повернулся к Спунеру, почувствовал, что снова на него смотрят. Пожал плечами. — Ты чего-то другого ожидал? Дверь в раздевалку открылась, и по другую сторону от Миши на своё место пришёл Лёша Соловьёв. Только в этот момент Миша осознал, как удачно сидит — ровно между молотом и наковальней. Молот знал врага, наковальня, вроде бы, пока нет. Весело себе и спокойно переодевалась, кивая вновь прибывшему через ворот свитера в процессе одевания. Руку просунул и Лёше протянул. — Я Райан. И не понял того нежелания, с которым Лёша ему ответил. А Лёша даже не знал, когда именно обозначать, что друзьями им не быть. Как будто бы странно с этого прям начинать. Руку быстро убрал, отвернулся и оставил, наверное, отличное о себе впечатление. — Значит, из-за меня? — вновь обратился Райан к Мише, сбавляя тон. — Я слышал, что ему стало легче. — И он собирается так и оставить, — ответил Миша и вдруг поднял на Райана полный искренности взгляд. — Я рад тебя видеть. Но тебе не стоило возвращаться. Вот и честная оценка от народа. Мише не было стыдно говорить это ему, возможно, из-за того, что за спиной стоял Лёша и полностью его поддерживал. А может, из-за того, что ранее этим днём он избил своего бывшего и попал под машину, все эти драмы в раздевалке для него уже мелочи жизни. — Я возвращаюсь играть в хоккей, — улыбнулся Мише Райан. — Я поговорю с ним и верну его команде, не сомневайся. А для Миши это звучало очередным плохим решением. Володя, ему казалось, не сможет с ним говорить: при приближении даст в нос и убежит. Только хотел сказать об этом, как внезапно дверь в раздевалку открылась, и коридор арены закинул внутрь мало того что неожиданного сегодня Ткачёва, так ещё и весело лопочущего с Ильёй Рейнгардтом. — Привет, лопухи! — поприветствовал он. И Миша чуть не заплакал от гордости. Пришёл! Сотня причин была не приходить, а он пришёл. Насколько трудно было на это решиться? Просто с ума сойти. И как-то в Авангарде всё замерло с его появлением. Как оказалось, на него мало кто ставил в этой ситуации, а он взял и всех удивил. Звягин, зашедший в раздевалку, точно так же замер. А Володя, окружённый вниманием со всех сторон, беззаботно переодевался на лёд, даже зная, что каждый таракан на него смотрит. Жаль Чистяков опаздывал как всегда. Не застал такую качественную немую сцену. Звягин даже забыл, зачем заходил. — Тебя можно на пару слов? — спросил он у Володи. Тот, не задумываясь, просто оставил футболку, надел тренировочный свитер сверху на голое тело и пошлёпал в коридор. Какой же крутой. Миша бы аплодировал ему сейчас. — Он с Ильёй? — шёпотом спросил Райан. Миша зря голову поднял. За плечом Райана острый взгляд Лёши стрелял на поражение, хотя Миша ещё даже ничего не сказал. Достали уже, в самом деле. — С чего ты это взял? — Слухи ходят. — Спроси у этих слухов, — незаинтересованно пожал плечами Миша. — Не впутывай меня, пожалуйста. Он всё ещё близкий мне человек. Если мне придётся вставать между вами, я выберу его сторону. Поэтому просто не ставь меня туда. — Парни, — перенял эту речь Дамир, обращая внимание раздевалки на себя. — Нам всем было бы лучше, если бы мы поддержали и сделали вид, что ничего не происходит. Команда проигрывает, Райан нам очень нужен и Володя очень нужен тоже. Если таково решение — забыть про былое и обратить внимание на хоккей, значит, не надо этому мешать. Обойдитесь без сплетен, вопросов и косых взглядов. Прошу вас. Мы очень дерьмово начали в этом сезоне, и тут у каждого есть, о чём подумать, не надо в чужие жизни лезть. Может, кто-то и хотел возразить, возмутиться по поводу нравоучений Дамира, но все вместе промолчали. Грубо, конечно, одёрнули, но не кого-то конкретного. Все видели, что бывает воспитание намного хуже — Звягин же зачем-то промывал сейчас мозги тет-а-тет адресно Володе. Он и так всю душу вытряс из Ткачёва в последние дни, неужели всё ещё есть что добавить? Как бы то ни было, трогать Володю сейчас никто не хотел. Дамир просто повторил мысли большинства — ему эти гнилые разговоры в раздевалке ни к чему. Другой вопрос в том, что и разгребать последствия появления Спунера в команде должен был не он: он не создавал эту проблему и не он настоял на его возвращении. Просто не повезло носить капитанскую нашивку в момент, когда никакой команды не было и в помине. И это они ещё не знают, что Володя и Райан в одно звено поставлены. Догадываются, конечно. Но наверняка не знают.