У лешего две тени, но обе не его

В Питере прекрасно умели манипулировать понятиями, жонглировать эмоциями. Легко факты тасовали так, чтобы формировалось мнение. Если что-то надо рассказать, расскажут по верхам и с обращениями через слово: вы же знаете, сами понимаете, давайте будем с вами откровенны. Если посчитать — считают десятками тысяч. Заразили своим статистическим популизмом всю лигу, а ещё отдельно научили Володю Ткачёва слова использовать в таком порядке, чтобы складывались не в речь, а сразу кому-то в мысли. Правда Миша всё-таки подозревал, что это Ткачёв заразил Петербург. А потом смотался. И теперь, плут, проводил против своей бывшей команды лучшие матчи сезона, а то и жизни. Отдал незрячий пас на пятак Сене Чистякову, а тот с таких позиций не промахивался. Зарядил в девятку и, увидев шайбу за ленточкой, ткнул в Володю пальцем, признавая его заслугу. — Я собирался напоминать тебе о договоре, — сказал Семён, когда они приехали к скамейке. — Всё отлично помню, не беспокойся. Попал как надо, — Володя подтолкнул его в ответ в плечо в знак похвалы. Он один такой за всю Мишину жизнь, кто может свои пасы на стопроцентный гол использовать как валюту. — Мишка, осторожнее с сорок вторым и семидесятым, — предупредил Паша Коледов. — В оба смотри, им очень обоим надо тебя отковырять от борта. — Понял. — Бросай, — Сергей Евгеньевич положил ладонь ему на плечо. — Сегодня получается. Сказали, выходит, СКА забивать. Миша перемахнул через борт, убегая в оборону. Чтобы забить, надо ещё из своей зоны выйти. А его роль страховать сзади, быстрое возвращение после контратаки не допустить. У чужих ворот с этой ролью никак не оказаться. А тут ещё и плохой пас от Паши, шайба на крюке Грицюка, и того уже поминай как звали. Миша полез в борьбу, ударил по чужой клюшке, но противник собой преградил путь, после чего отдал партнёру, тот обратно, и в касание Грицюк отправил шайбу в ворота. Хотел гол, а получил минус очко. А когда садился на скамейку — ещё и пулю в лоб: — Что Володя молодец — ёбнул бывшим, что Сенька... — прокомментировал Дамир. Миша сначала не осознал, попытался вспомнить, когда это Питер успел стать для Чистякова бывшим. А потом понял. Речь не о Чистякове. О Грицюке. Арсений. Сеня. Сенечка. Белокурый миловидный омич, невысокий талантливый хоккеист с большим будущим. Смотался в Питер год назад, двадцать два ему было. Миша усмехнулся самому себе, закатив глаза. Долго же до него доходило. На смену получилось сразу после Дамира выйти, а к нему вдовесок на льду бегал один такой Ткачёв, который умеет от своих ворот к дальней скамейке через семьдесят человек точный пас отдать, даже будучи незрячим. Ваня Игумнов подхватил, и с форой они втроём с Мишей и Пашей рванули к чужим воротам. С первого броска не попали, но шайбу удалось спасти, и следом начался длинный розыгрыш в чужой зоне. Миша, кажется, впервые с начала сезона участвовал в позиционной атаке. Вывели его на бросок довольно старательно, причём и свои, и соперники: не думали, что Миша отправит шайбу к воротам с синей, перекрыли ему удачные пасы, а ворота не перекрыли. Так что их Миша и нашёл. Ему всё время хочется думать, что он прицельно от синей попадает в ворота, а не просто на удачу шмаляет и кое-когда попадает удачно, как сейчас. Жаль Володе не засчитают полезное действие и даже плюс в полезность. Принимая поздравления, Миша указал пальцем на него: — Твой пас. — Да брось, — ответил Володя, потрепав его по голове. Один-два после второго периода в пользу Омска. Вкус возможной победы опьянял. Все они тут по этому вкусу соскучились, теперь зарядились до дрожи — разница минимальная, нельзя играть по счёту, каждый из них это знает. — Парни, план тот же. Сегодня более сосредоточены в обороне. Пока она у нас дырявая, значит, так и надо. Лёша Макеев, поправь прицел. Установка немного ни о чём. — Всё думал, чего их Выдренков так пялится, — наговаривал Ваня Николишин. — А потом всмотрелся и понял. — Откуда у вас ещё находится время на кого-то там смотреть? — не понимал Сеня Чистяков. — Мы четыре раза одно вбрасывание проводили. Меня сразу выгнали. Было время и посмотреть, и подумать. — Так что Выдренков-то? — поторопил Дамир. — Так шрам у него. Ваня явно недооценил силу поступившей информации. Раздевалка мгновенно затихла. — У Кола и Демидова тоже, — не отвлекаясь от шнуровки коньков, добавил Ткачёв. — Просто с другой стороны. — Такие же, но с другой стороны? — переспросил Даррен. Володя кивнул ему. — Вся молодёжная команда со шрамами. — Откуда ты знаешь? — спросил Дамир. — Увидел вчера. Они после нас на лёд выходили. — Так надо же... надо же поговорить с ними? — воспрял Даррен. — Я разговаривал, — Володя выпрямился и прогнулся в спине, разминая позвоночник. — Они как рыба об лёд. Бесполезно что-либо выяснять. — Они знают, но не говорят? — Я думаю, знают, да. На некоторое время повисла тишина. Об игре даже уже мало кто думал. Миша посмотрел на партнёров по команде: так на лёд нельзя выходить. Они теперь Ване Выдренкову прохода не дадут и сами всё профукают. — Раз не говорят, значит, что-то защищают, — попытался Миша. — Значит, это не что-то, что угрожает их жизни. И, видимо, нашей. И вообще-то, напомню, сорок шестые — чемпионы МХЛ. Может, эта хтонь будущих чемпионов и помечает, а? — Позитивная хтонь? — усмехнулся Дамир. Но уже как-то нервненько. — Давайте всё это не сейчас, парни, — попросил Володя. — Матч нельзя упустить. Если все себя нормально чувствуют, вопрос со шрамами несрочный. Многие посмотрели на последнего помеченного — Лёшу Соловьёва, но тот был абсолютно в себе. Многие из них думали, почему все реагируют так по-разному: почему Даррен чувствовал небольшую слабость в течение дня, Володя обрёл проблемы со сном на целую неделю, Миша Бердин обессилел до обморока, а Лёша Соловьёв вообще ничего не заметил? Почему Соловьёв так спокоен? Неужели так влюбился, что всё остальное уже не вызывает ни эмоций, ни интереса? Но его ведь и Володин шрам не так чтобы беспокоил. Ване Выдренкову было сложно вопросы задавать прямо во время матча — Питер играл в три звена, и он редко выходил на площадку. Зато Ваня Демидов был отправлен грудью на гранаты бросаться, а таким, как он, спокойно поиграть никогда не дадут. Миша помнил, как год назад был в такой же ситуации в команде: как бы ни божил в молодёжке, на взрослом льду за тобой персонально поедет лёдозаливочная машина, и девяносто процентов времени просто бежишь куда-то напуганный, учишься выживать, учишься отковыривать своё пространство на льду, не реагировать на провокации. Просто сегодня к Демидову вопросов больше было. Даррен же его на лёд и положил спиной. Свисток был, но блокировки не зафиксировали — зафиксировали только всеми одобряемое наказание за опущенную голову. — Кто покусал, Монреаль? — издевательски и провоцирующе Даррен ткнул крюком лежащему Ване под ухом. А вот это удаление. Прозвучал свисток. Ваня поднялся и только усмехнулся в лицо мерзкому взрослому: — Не твоё дело, сборная Казахстана. Он даже на скамейку поехал, поменяться хотел, а оттуда развернули обратно: иди в большинстве доказывай, мол, что с тобой так нельзя. "Я?" — читалось в удивлённом демидовском взгляде. Миша отчего-то в этот момент болел за него — достала уже эта спесь взрослых хоккеистов. Что хорошего Даррен сделал и чему научил? Подвёл команду, оставил в меньшинстве, нахамил молодому игроку и теперь с чувством выполненного долга сидел и смотрел в боксе, как Демидов дирижирует. Кто просил? Никто не просил. У него там в спецбригаде одни обладатели кубков Гагарина и Стэнли, а крутит ими краёк от горшка два вершка. У него ещё шайбу попробуй отбери. Элитно выглядел замотивированный, нагло прошёл к пятаку, и Дамир его там встретил клюшкой. И вот тебе и второе удаление. И опять на нём. Оставил ястребов втроём, трибуны ликовали, "шайбу, шайбу" кричали. И получили, конечно. Плотников забил, но с паса молодого Демидова. Миша только аплодировать мог. Плотников, принявший поздравления, столкнулся с выходящим из бокса Дарреном, и какой-то разговор между ними случился — давние товарищи, и лучше бы разминулись сейчас и не трепались между собой, всё равно не мог это разговор закончиться хорошо. От Плотникова явно прозвучало предупреждение, и Даррен, не желавший обсуждать свою силовую игру с текущим соперником, покинул его компанию, уходя в оборону в меньшинство. Дамир всё ещё сидел на лавке. — Миша, пойдёшь? — Сергей Евгеньевич хлопнул его по плечу. Спрашивает, что ли? Миша даже не ответил, просто через борт перемахнул, отправляясь к вбрасыванию. — Соловей, Касселс — с ним, — отправил остальных, не спрашивая. Даррен одарил свою спецбригаду взглядом, и подъехвший к нему Миша кивнул: — Ну, как дела? Выяснил, откуда шрамы? Диц не ответил. Мише без Паши Коледова было уже некомфортно, он как третье колесо в связке Дица и Соловьёва. У Питера бригада поменялась — выпустили, в том числе, голодного до результата Толчинского, а бросал он будь здоров. И бросил так, что Мише бы уворачиваться, дать возможность Бердину справиться с броском. Но он слишком много тренировался блокировать, его инстинкты уже не работали так, чтобы он избегал шайб. Встретил её, как родную, и прилёг отдохнуть, и поаплодировали ему даже питерские трибуны. Шайба с отскока вернулась к Серёге Толчинскому, и он в соло прошёл к флангу, где Соловьёв отсёк все его пасы. А Толчинский всё равно увернулся и отдал с неудобной руки Никишину на синюю. Миша, поднявшийся, попытался снова встать под бросок, но Даррен вытянул руку: — Налево, налево иди, не смей больше блокировать! И Миша не стал спорить — некогда было. Сделал, как сказано. Вратарь Питера обозначил, что большинство заканчивается, и Касселс отчаянно попытался отобрать у сорок второго шайбу, чтобы запустить её к штрафному боксу. А сорок второй обманул его, обвёл как мальчишку, отправил шайбу на крюк Толчинскому, и всё. Гол. Оба омича в составе Питера сегодня забили Авангарду. И спасти матч не удалось. Сняли Мишу Бердина с ворот в концовке, но получили четвёртую шайбу. И пятое поражение подряд. — Все увидели, почему проиграли? — безэмоционально спросил Сергей Евгеньевич в раздевалке. Все увидели. Два удаления на молодом игроке, и игра потеряна. — Ну, вот и думайте. Завтра обсудим, как будем с этой ситуацией справляться. И да, если кому-то сегодня приспичит пошляться по клубам, добро пожаловать в запас. У меня всё. Остались одни. Лёша Соловьёв повернулся к вяло снимающему нагрудник Мише: — Ты как? — Нормально, — ответил тот, обнажая повреждённое плечо. — Четырнадцать блокированных за два матча. До Нового года я не доживу с таким количеством удалений, ребята. Уловил взгляд Даррена, из-за которого и схлопотал пулю в плечо. Он переживал: на игре Миша на него слегка наехал, но теперь только мягко улыбнулся. Даррен всё понял — Миша просил дисциплины. Но и Даррену было что попросить: два заблокированных броска пришлись не на меньшинство, и да, такими темпами Миша до Нового года не доживёт вовсе не из-за дисциплины. Но Мише торопиться нужно было, и вовсе не из-за того, что Даррен явно намеревался с ним поговорить. Не хотел пропустить другого человека, самого важного на данный момент для Миши Гуляева. — Прикрой, пожалуйста, мне нужно отлучиться, — тихо попросил он у Лёши. Тот кивнул, даже не спрашивая причин. — К ночи вернёшься? — Вернусь. — Тогда меня и Ткачёва до утра подстрахуешь? — Да, по рукам. Миша тоже не спросит. Такая вот взаимовыгода. С Алексеем и Володей вопросов и так возникало не слишком много: раз Райан на пороге, приходится готовить орудия. Ткачёв должен во всём разобраться, чтобы понимал, за что борется. Мишу появление Спунера очень интриговало, он уже готов собирать пацанов на поп-корн и слезливый сериал, тем более, что они, хотят они того или нет, будут в него втянуты. Ситуации сложнее, чем роман на рабочем месте, не может быть, но Володя придумал ещё и сделать его неудачным и осложнить вторыми служебными отношениями. Высшая степень умения создавать себе проблемы. Правда, не Мише судить. Свою проблему он тоже взял с потолка, а теперь молчаливо преследовал вплоть до машины. Только когда Сеня Грицюк сел в автомобиль, Миша постучал в стекло пассажирского сиденья. Арсений наклонился, открывая дверь и улыбаясь давнему знакомому: — Гуляй, рад видеть. Подбросить куда? — Просто разговор есть. Можно? Он бросил бутылку воды на заднее сиденье, приглашая Мишу. Сеня старше его на три года, в Ястребах они не пересекались, но знакомы давно — всё равно в одной системе росли, на сборах вместе тренировались. — За шайбу извиняться не буду, — пошутил Сеня. — Ну, как и я. — Ты хоть не в ворота родной команды забивал. — Там от родной осталось-то, ты да я да мы с тобой, — возразил Миша. — А забивают всё равно свои. Гуляев засунул руки в карманы согреться побыстрее, а может, чисто скрыть волнение за развитие разговора. — Да. Причём за обе команды, — он увёл взгляд в сторону, на паркову, где понемногу расфасовывались по своим автомобилям питерские хоккеисты. — Воронкина уволили, слышал? Смотреть на Сеню не было необходимости — настроение почуствовалось всем нутром. Со второго раза Миша всё-таки его нашёл. Сенечку. — За что? — безучастно поинтересовался он. — За продажу насвая Ястребам. Прямо под камерами промышлял, лопушня. — Да, понятно. Никакого удивления. Значит, всё давно знал и, наверное, так же, как и Миша, огребал под воздействием этой дури. Жаль его. Миша вспоминал, как злился на Чистякова, когда считал, что речь его мужчина держал о нём. И вразрез тем эмоциям насколько жаль сейчас было Сеню Грицюка — очевидно, всё ещё немного того, кто был игрушкой в постели, кто бежал от этого в другой город и всё равно по-прежнему болеющий от воспоминаний. Миша вдруг понял, что все его тонны вопросов о собственном будущем получили в ответ. Вот оно — его будущее. Пусть он будет ещё дальше жить — в другой стране, на другом материке, этот злодей никогда не станет прошлым, и Миша никогда не станет другим. — Стало легче после переезда? — с надеждой спросил Миша. Сеня обратил взгляд на младшего коллегу. Тоже, конечно, догадывался, что Миша в курсе не просто так, но в голове не укладывалось — совсем юный, хотя... Уже же девятнадцать чёртовых лет. Миша понимал. Сеня помнит его с совсем малого возраста, сам ещё не считал себя взрослым в полном понимании этого слова, а уже выясняется, что люди на несколько лет младше него на его граблях пляшут. — Мало переехать, — ответил он, не спуская с Миши взгляда. — Надо заставлять себя менять мысли. Дело же не в Воронкине — их сто штук на квадратный метр, таких Воронкиных, в Питере их ещё больше, чем в Омске. Дело во мне. В тебе. Миша, он все твои слабости знает, каждая под его контролем. Сбежать — это только время подышать до первого такого же, кто их почувствует и возьмёт на вооружение. — Ты смог? — Миша поддержал взгляд. — Частично, — пожал Сеня плечами. — Ты моложе. Тебе будет легче. Он тратит твоё время, ему собственной юности не хватило, и он отбирает твою. Не позволь ему это. Это твои прекрасные девятнадцать. И это не то, что тебя выставочным образцом делает, понимаешь? — Понимаю. И Сеня завёл автомобиль. — Пристегнись. — Что, в гей-клуб едем? — усмехнулся Миша. — Нет, я счастлив в браке, — напомнил Сеня. — Хочу познакомить тебя с моими друзьями. Тебе будет полезно увидеть. Но только, что бы они там тебе ни наговорили, заранее скажу: третьим я у них не был. Это они просто так дерьмово шутят. И усмехнулся. Ну да, ну да, такой вот питерский юмор. Миша покачал головой, с улыбкой уставившись в окно.

***

— А где у тебя картриджи? Алексей не смог сдержать смеха: оставлял Ткачёва одного в своей комнате в отеле, тот обещал подождать вот прям как он есть, сел на кровать, упёр кулаками под подбородком и погрузился в ожидание. А спустя десять минут уже сидел абсолютно раздетый с Лёшиным нинтендо в руках рядом с его сумкой. Интересно, был ли он в тот момент заинтересован в чём-то, помимо глупых игр? Если нет, зачем раздевался? Алексей закрыл дверь на замок с внутренней стороны и подошёл к своему Воле, садясь напротив него рядом с сумкой. Вынул кассету и протянул: человек-паук. — А вставлять как? — Ни разу не играл? — улыбнулся Лёша, забирая приставку. Вставил картридж, вернул Володе в руки. Тот покачал головой, включил и погрузился в заставку игры. Правда ничего, кроме "nintendo", на экране так и не появилось. — Она не работает. Алексей вновь забрал игру в руки. Сам уже забыл, что там есть особые моменты. На пару миллиметров выдвинул картридж наружу и включил снова. Вот теперь пошло. — Мне так интересно, откуда свитч и почему розовый, — увлечённо заговорил Ткачёв, когда на экране начался интерактив. Это ж ещё надо с кнопками разобраться. — Это ДэЭс, — поправил Лёша. — Свитч новые и дорогие. А этому двадцать лет уже, за ничто достался. Потому и розовый. — Я думал, корпус можно менять. — Можно, но зачем? Володя с улыбкой поднял на него взгляд. Как это — зачем? Он же розовый. Мужикам нельзя розовый. Воспламеняются от одного касания. — И правда. Алексей подсел так, чтобы положить подбородок на его плечо и посмотреть за его игрой. — Паутину можно выпустить, если на Эр нажать, видел? — Эр — это где? — Володя стал крутить корпус. — А, вот. Вот она, любовь. Сидящий за спиной Соловьёв к этому моменту рядом с Володей чувствовал столько, что улыбка с лица не сходила. Так бы сидел тут вечно, целовал Володю в милое плечико и смотрел бы, как он неловко перебирает кнопки, пока не запомнив, где какая. — Вижу плохо даже в очках, — признался он, поворачиваясь к Соловьёву. Тот улыбался, глядя в упор. Красивый. Алексей скользнул к его рукам, вынул консоль и убрал подальше, чтобы Володя теперь только на него смотрел. Тот и не против. Лёг на чужое плечо и только глаза прикрыл в момент, когда Алексей снимал с него очки. — Ты очень приятно пахнешь, — заявил Володя. — Когда не видишь, сильнее чувствуешь, — шепнул Алексей ему в губы. Володя провёл ладонью по горячей шее и остановил её не виске, затягивая Алексея в горячий поцелуй. Лежал в объятьях с неудобной для него стороны и несколько подстраивался. Пальцы левой руки ласкали подушечками ключицу под футболкой, а потом поползли ниже на талию, побарабанили по одетому торсу. Володя-то раздет, теперь и очков нет, а Соловей сидит перед ним во всём, даже носки не снял. — Не-а, — игриво улыбнулся Алексей и, взяв ладонь в свою, сбросил её. Наигранно оскорблённо Володя отстранился, в возмущении раскрыв рот. — Вот, значит, как? Алексей положил руку на его подбородок, резко потянул на себя и требовательно поцеловал. Володе ни раздеть его, ни потрогать. Можно только смотреть, но, во-первых, на что, во-вторых, как? Он одет, а у Володи такое зрение, что он даже принта на его футболке не видит, даже не уверен, есть ли на ней вообще принт. — Мне нравится, — тихо объяснил Соловей. — Как ты меня раздетым ждёшь. — И подумал, что трахнуть меня старательного можешь просто между делом? — Ну, да. — Ну, так и правильно подумал. Облокотился на плечо Алексея и поднялся на ноги, уходя к кровати. И Алексей вслед за ним. Устроило бы и сидеть весь вечер, обнимать раздетого Володю и через его плечо смотреть, как он в человека-паука играет. Но так — ещё лучше. Алексей расстегнул ширинку, подошёл к вставшему раком на кровате Володе и положил ладони ему на ягодицы. Такая небрежность по-особенному возбуждала. Тело у Володи такое красивое: ему положено худым быть и сутулым, но мышц было достаточно, чтобы спина и руки выглядели рельефными. Поэтому, когда прогибался, плечи казались широкими, талия — наоборот узенькой, а на лопатках играли мускулы. И всё равно лёгкий как пушинка, Алексей за бёдра взял, подтащил ближе к себе и раздвинул ноги, чтобы насадить на себя. Странные ощущения, когда лица не видно, только голос слышен и дрожь намекает на удовольствие. Готовился, пока ждал Алексея из душа, хотел, чтобы тот из этого шанса на небрежность всё выцепил. Вот Алексей и не церемонился: взял потребительски, помучил, кончил, а затем просто надел бельё, застегнул ширинку и напоследок только шлёпнул Володю по и так раскрасневшимся от толчков ягодицам. — Свободен. Володя засмеялся в ответ, разворачиваясь на кровать спиной и откидывая одну руку за голову. — Ну, раз так, значит, смотри, — и коснулся себя сам, не спуская взгляда со своего парня. Весь выгнулся, работая рукой. Облизнул губы. Алексей уже махнул на всё, направился к нему, но Володя остановил предупреждающим жестом: — Нет, поздно. Я не разрешаю себя трогать. — А я и не спрашиваю разрешения, — и Алексей взял его за руку, дёргая на себя и грубо целуя. Ладонь вцепилась в Володины волосы, другая крепко держала подбородок — не сбежать от этого поцелуя. И он прав, разрешения ему не нужно — у собственности разрешения не спрашивают. Алексей и целовался так, словно трахал в рот, язык прошёлся по чужим губам и правой щеке, ладонь утянула голову за волосы в сторону, открывая пространство для грубых ласк. А потом в дверь постучали. Алексей толкнул Володю обратно на постель: — Ни звука, ладно? А то накажу. — Не так, Лёш, — хитро улыбнулся Володя. — Ни звука, а то "не" накажу. Спермотоксикозник. Алексей пригладил волосы, поправил одежду и, выдохнув, открыл дверь. Не на полную, конечно. За спиной валялся разнузданный, раздетый, возбуждённый Володя Ткачёв, спалить такое не хотелось бы — заберут ещё. За дверью Миша Гуляев. — Извините, что помешал. Я на месте, так что, если хотите, можете валить до утра. Алексей как-то замялся. А вот Володя нет: — Он связал меня и держит в заложниках! — объявил он. — От всей души поздравляю! — усмехнулся Миша. — Спасибо, Миш, — Алексей тоже улыбнулся ему, расслабляясь. — Всё нормально у тебя? — Лучше и яснее, чем когда-либо. — Я рад. — Всё, не отвлекаю. Он ушёл, и Алексей закрыл дверь, обращая внимание на довольного Ткачёва в постели. — Говоришь, связал и в заложниках? — напомнил Алексей. — У тебя проблемы, Ткачёв. — А куда это мы собираемся на ночь глядя, м? — Вообще-то на свидание. — Да? А чем и где оно закончится? — Ну, не знаю, — Алексей пожал плечами. — Я домой пойду. А тебя привяжу к перилам на крыльце дома. До утра меня там подождёшь. Володя поднялся с кровати, подошёл к Алексею и прильнул ухом к его плечу. Соловьёв ласково зарылся в его волосы, обволакивая худое туловище своими тёплыми руками. — Я в Кронштадте никогда не был. Может, возьмём каршеринг, и нахрен всё? — У меня прав с собой нет, — тихо ответил Алексей. — У меня тоже. По барабану. Мягкий поцелуй в лоб, и Володя вновь весь в мурашках. Что будет дальше — исходя из опыта знакомства с ними, понятно. Они найдут каршеринг, и на первом же посту их остановят менты. Володя покажет свои права с госуслуг, но без бумажной версии только по доброте душевной мент у него ничего не конфискует, а просто понавесит вагон штрафов для выполнения плана. В Кронштадте, конечно, окажется намного холоднее, чем в Питере, а кофе-то ночью не продают. Никто же не берёт его ночью, вообще ночью, как правило, спят. Даже в Кронштадте. И после холодного и короткого свидания Лёша сядет за руль вместо Володи, и тот в благодарность полезет делать ему приятно, а от резкого торможения на скользком участке влетит головой в панель, расшибёт лоб до крови. И, конечно, когда они приедут в клоповник с низким рейтингом, где, по заверениям комментариев в сети, не должны просить паспорт перед заселением, его попросят. Пока от стыда подальше они попытаются снова взять каршеринг, окажется, что Володин аккаунт забанили, а у Алексея почти сел телефон. Когда на такси они худо-бедно доберутся до другого клоповника, куда заселятся по отдельности, а потом сойдутся в чьей-то комнате, спать будет хотеться так, что о связывании и заложничестве думать уже не захочется. Чашечки кофе на двоих хватит на короткий минет и дрочку друг другу, после чего они просто заснут, а проснутся уже опоздавшими везде и всюду, с десятью пропущенными от Гуляева, без свидания и без горячей ночи. Вот как-то так. Хотя кто знает, кто знает... Вдруг повезёт?