У лешего две тени, но обе не его

Питер всегда случается неожиданно и всё переворачивает. Он задаёт верные вопросы и подталкивает к ответам. Когда-то несколько лет назад Володя многое о себе понял здесь. Холодом лечился, промозглым ветром, тяжёлыми мыслями — Питер, конечно, подталкивает, но никто не говорил, что жизнь упрощает. Слишком тёмная зима. Слишком долгая осень. Но это всё не сегодня. Самый северный город лиги встречал сентябрьской теплотой. Приезжая в такой момент, и не знаешь, как он в середине декабря душу достаёт и пережимает ей кислород так, что задыхаешься и сам. Пока-то не чувствовалось. Наоборот осень цвела, ещё не костлявая ледяная старуха, а яркая кленовая женщина, в этом году как будто бы и не плаксивая. И Ира так влилась в сентябрьский Санкт-Петербург, она тоже кленовая фея, отражалась в лужах ослепительным блеском, словно звёзды по ним разбросала, а парни аж замерли: магия настоящая, осязаемая. Она к ним повернулась и смутилась от неожиданного внимания всей команды. Давно она с омичами ездит, они к ней привыкли, и уже как будто и элемент декора для них, просто персонал, не имеющий ни внешности, ни яркости. А тут резкость настроилась, опять Питер со своими проказами: смотрите, мол, какая красивая женщина постоянно под боком, а вы ей ни комплиментов не делаете, ни помощи не оказываете, никакого внимания, одни проблемы. Она ведь так состарится скоро. Или уйдёт вообще от вас, и кому вы тогда нужны будете? — Ирка, — позвал Дамир. — Пофоткать тебя? Совсем уже. — На фоне логотипа СКА? — переспросила она, посмотрев на вывеску здания Хоккейного города. — Да ну вон же деревья, чем тебе в деревьях не нравится фоткаться? — Дамир пальцем указал на сквер к Ледовому. А зачем ей деревья, если у неё целая команда пней на попечении? — А мосты разводят ещё? Поехали целоваться ночью? — предложил Марк Верба, потирая ладони. Никита Холодилин закинул ему руку на плечи, сально оглядывая и улыбаясь: — Ну, поехали. — Ой, уйди, — Верба рукой отвернул его лицо от себя. — А я бы поехал, — вздохнул Злодеев. — Никит, возьмёшь? — Всех беру. Записывайтесь. Володя улыбнулся, косясь на Лёшу Соловьёва. Сейчас зайдут в Хоккейный город, и дальше уже негде будет наедине остаться. — Домой не поедешь? — спросил он. Лёша пожал плечами: — Не договаривался об этом. А что? Хочешь со мной? — Если честно, хочу, — кивнул Володя. — Возьмёшь? Твои родители знают о тебе? — Нет. Но это не проблема. Бросим тебя на пол, и спи там. Володя на всё был согласен. Очень хотелось с Лёшей пообниматься вдоволь. И, как ни крути, Соловьёв всё ещё был для него закрытой книгой: не любил о себе говорить, все темы умело переводил, о прошлом изъяснялся сухо, даже если напрямую спрашивали. Володя, понимая, где они находятся, собирался в душу его окунуться, с ногами залезть туда, в того Лёшу, которого его родители знали. Если видел, с чего всё начиналось и что есть в итоге, намного легче восстановить всю цепочку событий. Эмпатия дальше справится. Сейчас не справлялась. Лёша ещё и держал Володю теперь на расстоянии, не хотел ошибиться, а так увидеть его внутри было ещё сложнее. Лёша попросил подождать и набрал родителям, пока они заходили в Хоккейный город. Две тренировки, а потом они, в общем и целом, свободны, можно погулять, наворотить глупостей: в Москве, если уйти дальше, чем положено, можно только напиться, а в Питере бывает абсолютно всё. Где угодно, с кем угодно и в каком угодно состоянии можешь в следующий раз себя обнаружить. — Они не в городе, вчера уехали и только к понедельнику вернутся, — Лёша положил телефон в краман, возвращаясь к общей толпе. Володя промычал, а Алексей не спустил с него взгляда. Ну, да, расстроился. Ткачёв и сорванные планы — картина маслом, двадцать четвёртый год. — Поехали просто ко мне. Без родителей и на полу спать не придётся, — предложил Лёша. Володя резко поднял на него взгляд. Вот — снова Питер что-то там своё химичит. — Правда? — заулыбался Ткачёв. — Правда. — Это будет свидание? — А ты тоже хочешь под мостами целоваться? — Если честно, просто целоваться. Под мостами не надо. Они ещё нашепчут что-нибудь, собьют с мысли — ну их. Рядом Миша Гуляев шёл, слышал краем уха и посмеивался. Володя знал, что он тут же, но перед ним палиться не страшно — он их сохранит. Только повернулся к нему, мягко улыбаясь. — Ты давай там не завидуй. — Да тебе ж разве позавидуешь, — усмехнулся Миша. Весёлый сегодня. Лёша тоже это видел: Миша с горящими глазами утром пришёл к самолёту, словно ничего и не случилось, никаких личных проблем. Подмывало спросить, но Алексей держал обещанную себе дистанцию. И он ещё не знал ту часть истории, которую видел Даррен Диц, тоже плохо понимающий, что могло случиться такого, что за два дня вылечило душу подростку, двадцать минут рыдавшему ему в плечо. Само собой, он тоже просто делал вид, что его не тревожит состояние Гуляева, тоже держал дистанцию. И вот каким-то таким образом Миша и остался один на один с очередными своими большими ошибками. Он по-прежнему считал себя достаточно самостоятельным, чтобы разобраться со своими отношениями, а в такие дни, как сегодня, казалось, что и сил хватит на бесконечное количество промахов. То есть попыток. Да и хмурый город ему сегодня улыбнулся. И ночь... Как она была хороша. Миша наутро как всегда ни о чём не жалел. Даже зная, что вечером будет паршиво, что снова задаст себе вопросы, которых избегал в постели до самого утра. Может, и не дойдёт до них дело? Не выспался — ляжет пораньше. А завтра вообще матч вечером. Может, некогда будет загнаться? Ему в последнее время так редко бывает хорошо. Надо выпить это ощущение до дна, пока ещё возможно. Пусть видят и Алексей, и Даррен: он в порядке, он со всем справляется. Ну, и что, что сложно? Это Миша Гуляев: ему море по колено. После тренировки на льду, где их неожиданно вымотали, Володя едва стоял. Он привык, что начало сезона всегда время крайне тяжёлое, в какой-то момент все начинают нервничать и совершать лишние телодвижения, и этот сезон ничем не отличался от двух предыдущих. Снова нагружали, и на матчи команда выходила уставшей. Это лишнее. В пору бы опять йогой начать заниматься, но Володю так зачморили в прошлый раз после этого предложения, что он махнул на них рукой — "сами тогда ебитесь как хотите". С надеждой, что ебаться будут хотя бы не друг с другом. Хотя чья бы корова мычала. — Вот это добрый день, — послышалось из-за спины. Володя залип на основной лёд Хоккейного города. После них туда вышла питерская молодёжка, и ничего от них слышно не было, только стук клюшек об лёд и тихие проникающие замечания от тренера. Позади — Серёга Толчинский. Володя улыбнулся, пожимая руку. — Скучается, да? — ехидничал. — По чему, по молодости? — улыбнулся в ответ Володя. — Нет. Тупым был и безбашенным. А теперь расхлёбывай. — Аналогично. Но я про лёд этот. Лучшими годами жизни не веет от него, нет? — Этого не было всего, когда я уезжал, — ответил Володя, обводя взглядом основной лёд. — Ну, или было, но мы сюда не ходили, — он посмотрел на пристроившегося рядом Толчинского. — Что, Серёг, тоже не идёт? Он не посмотрел в ответ. Просто кивнул. Его мир стоит, но уже пошатывается. Отвратительно начался сезон. — Вот и у меня. — Давят? — спросил Серёжа. — Пока нет. А молодёжка вся по свистку замерла. Давали установку на отработку большинства. — А на тебя? — Есть немного. Но намного больше делает моя башка самостоятельно. Знаешь это чувство? В воронку будто попал. Одно за одно цепляется, и всё. — Намного легче играть, когда мало получаешь, да? — Пиздец, да, — Серёга засмеялся, качая головой. — Да. Кому сказать — не поверят. Тоже стою, рассматриваю молодых и пытаюсь их кайф от хоккея подхватить как-то. Не о том думаю, от этого все проблемы. — Классно, что ты понимаешь это. — Видел? Он указал пальцем на парней, не на кого-то конкретного, а как будто на группу людей: одного, второго, третьего. Они чемпионы, Володя знал некоторых из них. Знал тренера — Сеня Чистяков рассказывал о нём. Не более того. — Что именно? — У них шрамы. За ушами. За левыми. Володя хмуро перевёл взгляд на Серёгу. — Такой же? — Это не от защиты для шеи, если ты это имеешь в виду. Ты, значит, не знал? Покачал головой в ответ, вновь вглядываясь в мальчишек на льду. Необычайно спокойно для молодой хоккейной команды шла тренировка, даже у взрослых такая атмосфера на площадке редкость. Володя, может, и не почувствовал заразный кайф от хоккея, зато он точно видел, что перед ним настоящая команда. — Я в это дерьмо не полезу, — предупреждающе сказал Серёга. — Надеюсь, у тебя всё под контролем. У Володи под носом шрам получил даже его парень, за которым он следил, как за собой, — конечно, у него абсолютно всё под контролем. — Да. Я разберусь, — ответил он. Серёга мог и не поверить, но его нежелание с этим разбираться было сильнее его бдительности. А Володина глупость была сильнее его осмотрительности. Новость о том, что зараза не только в Омске, прошибла ему мозги насквозь, а ему многого и не надо, чтобы вообще перестать думать. Да и не так чтобы много у них времени было в Питере, чтобы проводить расследование: только состав глянул одним глазом на сайте МХЛ и побежал выяснять, что происходит, как оголтелый. Засел в подтрибунке, смутил парней — они его, конечно, узнавали: Володя же Ткачёв, лучший хоккеист страны в прошлом сезоне. Что он тут делал, непонятно, лёдозаливочной машиной, что ли, хочет порулить, а разрешили только здесь по старой дружбе? А Володя просто слева встал и смотрел, собирался первого дёрнуть, кто подозрение вызовет. Была бы хоть капля интеллекта, он бы пригляделся, забрал бы первого отмеченного, кто будет говорить по пути в раздевалку, кто подойдёт к нему поздороваться — любого, кто на контакт бы с ним сам пошёл. Это бы и подозрений меньше вызвало, и шансы что-то узнать увеличило. Но нет же! Он дёрнул первого парня без шрама и самого враждебно настроенного семидесятого номера. Низкий, бледный, патлатый, и взгляд ледяной. Настоящий жук. Сейчас Володя его, конечно, разговорит. — Ты же Егор? Можно поговорить? Вот это, конечно, Володя выбрал так выбрал. Егор Граф одарил сложным взглядом, совсем неконтактным. За ним вот Матвей Поляков шёл, вот почему бы Володе не дёрнуть его? Весёлого парнишку с очевидно давнишним шрамом за левым ухом. Ну, да, сильно издалека бы спрашивал, но так и Москва же не сразу строилась. Остались одни в подтрибунке. Тренерский штаб даже ничего не смутило: ну, Ткачёв и Ткачёв, что он сделает-то? В Омск заманет? Так если Граф будет в Омске, это же уже чисто проблема Омска. — Я не буду вокруг да около ходить. У всей твоей команды метки за левым ухом. У тебя нет. В команде ты давно. Держу пари, это не просто так. И засмотрелся на юного игрока в поисках эмоций, которые шок выдаст, пока разум не возьмётся за дело. А Граф не сдался. У него на лице, кроме задумчивости, ничего не было. Он даже не удивился. Спокойно посмотрел на Володю, потом спокойно посмотрел на пол — взял пару секунд подумать. — Не только у меня нет метки за левым ухом, — он выдохнул и поднял волосы на правой стороне, поворачивая голову и показывая свой собственный шрам. С обратной стороны. И оба затихли после этого. Егор Граф в этот момент был лет на десять взрослее и умнее Володи. Так и говорил своим взглядом: что, поторопился? Не всё продумал? Идиот великовозрастный. — Ты знаешь, откуда они? — только спросил Володя. — Да. Ну, ещё бы. Но, с другой стороны, он же из МХЛ — там, наверное, и не такое встретишь. — Не из-за падения с велосипеда, не от защиты для шеи? — на всякий случай уточнил Володя. — Я знаю, что это за шрам. И вся команда знает. Мы вне опасности. А это по их сплочённости и так было понятно. Никаких споров, никаких тревог. В опасности пока была только Володина репутация. — Я знаю, зачем Вы здесь, — вновь заговорил Граф: тихо, без напора, словно шепчась с Володей о каких-то секретах, — и Вам не нужно вмешиваться. — Я не могу не вмешиваться. — В таком случае, мы будем защищаться. Все вместе. Вот это да. Володя ушам своим не верил. — Я вам не скажу ничего, Владимир Эдуардович. Только то, что нас не нужно спасать. Ещё и Владимир Эдуардович. Граф сделал его по всем статьям. Взрослый игрок наблюдал за этой командой сверху и единственное, что отметил, — один за всех и все за одного. Необыкновенное единение и сосредоточенность на площадке — единственный вариант сохранения этой тайны от всех. Володя больше не ждал никакой информации. Егор Граф не расскажет, и в этом смысле непринципиально, говорил бы он со смешливым и разговорчивым Поляковым или с кем-то столь нелюдимым. Честно говоря, Володя обзавидовался. Хотел бы сам в такой команде поиграть, чтобы заступались друг за друга, выгораживали, даже если происходит какое-то зло. Редкость это. Тайну хранить не умеют даже близкие друзья, а что тогда говорить о двадцати просто приятелях? Как питерским щеглам это удалось, интересный вопрос. Володя вообще не был уверен, что там всё так гладко, как любой бы из них сказал чужаку. — Ладно, Егор, извини, что потревожил. Можно только один вопрос? Молодой хоккеист кивнул, сосредоточиваясь снова. Осторожный. Это хорошо. — Почему с разных сторон? Два источника травмы? — Один, — ответил Егор. — Но, знаете, если перчатку развёрнутой надеть, большой палец же тоже не с той стороны окажется. Пока Володя поймёт, о чём речь, пройдёт ещё много времени, а до того момента эта фраза запомнится как великая нерешённая загадка Егора Графа о перчатке. Хотел ответы на вопросы получить, а в итоге не только не получил, но и обзавёлся новыми и ещё завистью к щеглам и их идеальной команде. Володя, конечно, тупой. Безо всяких оправданий. На тренировке в зале он так залип, что его даже подгоняли. Ему и так на них дышать тяжело из-за других парней, которые полуголые бегают и железо тягают, а ещё и Холодилин там разминается и пускается в свою полу-йогу. А Холодилин сексуальный просто невыносимо. Он как-то в обычной жизни, в быту совершенно обычным выглядит, ничем не примечательным, но на тренировке и на льду это просто ужас какой-то невыносимый. Хотел бы Володя больше на своего парня смотреть, чем на него, но нет — Соловьёв был третьим для него из всех, потому что сразу за Холодилиным следом шёл ещё Линден Вей. А это не меньше чем греческий бог. Все они были как персонажи картин, красивые и немного недосягаемые, да и не так чтобы хотелось их достигать. Отношения в команде — проблемная тема, и есть лишь один человек, который этого риска бы стоил. После разговора с Графом Володя был не в своей тарелке, сосредоточиться не мог, влиться в общую струю тоже. И взгляд раз за разом останавливался на Алексее. Не мимолётно, а так по-полной, до неприличия. Илья Рейнгардт даже смеялся: — Не пались ты так сильно, боже. — Я не могу, я просто физически не могу, — жаловался Володя. — Мне кажется, я понимаю, почему про тебя все всё давным-давно знают. А Володя на самом-то деле цели скрыть и не ставил никогда. Он просто остерегался агрессии, поэтому оставлял возможность тем, кто не хотел бы знать, делать вид, что они не знают. Только и всего. Этот взгляд на Алексея они, конечно же, видели, просто часть людей делали вид, что не замечают. Так всем было удобнее. Алексей за ладонь взял, когда они уже переодевались все вместе. Так слегка, мимолётно, чтобы другие не видели. — Держи себя в руках, — попросил. Володя услышал. Отвернулся, чтобы самому себе в этом не мешать. — Питерские бомжи тоже неудачники начала сезона, — напомнил Ваня Николишин. — Будут биться. — Выбираем главного лузера сентября, выходит, — согласился Никита Холодилин. — За этот проигрыш будет усердная борьба. — Парни, давайте без этого, — попросил Дамир. — Не смешно. А им было проще всё к шутке свести и на этом разгрузить ум. На них давят, напоминают постоянно о том, что у них серия поражений, а впереди непростые соперники, и как бы не вышло ещё трёх поражений в трёх матчах. Но если думать об этом постоянно, с ума же можно сойти. — Завтра на разминке отрабатываем быстрый первый пас, — объявил Сергей Евгеньевич. — Мы будем играть от обороны? — не понял Сеня Чистяков. Приехали. — Мы будем использовать слабые стороны соперника, — поправил тренер. — На воротах завтра Бердин. Сегодня всем выспаться, никаких клубов. В случае победы завтра идите куда хотите, дальше мы едем только следующим вечером. Пока настраивайтесь на жёсткую игру. Со СКА все звенья будут сдерживающими. Володя скользнул взглядом по своим друзьям в поисках понимания: все ненавидели, когда приходилось так играть. И это именно Володя и другие лидеры команды виноваты в том, что приходится. Это ведь их должны бояться, они сильное ядро, на самом деле чемпионское, а играют так, что приходится ссыкливо шкериться у своих ворот, чтобы пять-шесть раз за матч отправить кого-нибудь в отрыв на удачу. Чтобы Омский Авангард и играл вторым номером... — Нас снова разведут по разным звеньям, — сказал Алексей, когда они наедине остались. Ловили такси у метро Большевиков, на остановке топтались, а рядом — пара щеглов с баулами грустно ждали свои автобусы. Ночь осторожно опустилась на Петербург, в сентябре она ещё несмелая и не начала кошмарить город. Пока ещё такая же, как и везде. Если голову поднять и присмотреться, можно даже уловить пару особо ярких звёзд — больше не позволяет увидеть освещение. — И ладно. Я пока не самый надёжный ассистент. — Я просто не хочу, чтобы ты оборонялся, — признался Соловьёв. Володя улыбнулся себе под нос. — Я же профессиональный хоккеист, Соловьёв, — тихо ответил он. — Если для победы команде нужно, чтобы я в своей зоне сидел, в стыки шёл и броски блокировал, значит, я это сделаю. И не надо меня жалеть. Людей с моей зарплатой не жалеют. — А я жалею, — пожал плечами Алексей. — Хочется думать, что и ты меня пожалеешь, если шайбой по морде прилетит. — Обязательно. Но не на площадке. На площадке и нельзя. Не до жалости там. И не до боли, и не до тоски, и не до привязанности, дружбы, отношений. — Воль, можно откровенно? — привлёк Алексей его внимание. — Я просто в шоке с того, насколько крутой ты хоккеист. — А ну прекрати, — захихикал Володя в ответ. — Ну, не надо, не смейся, — попросил Соловьёв, глядя ему в глаза. — Я это честно. Статистика — это всё хрень. Видеть, как ты тренируешься, как относишься к делу, к партнёрам на площадке и в жизни. Просто ощущать настолько способного игрока рядом, видеть буквально на себе, как работает этот хоккейный ай-кью — это немыслимо, я даже не представлял, что это будет так кайфово. — Соловьёв, бога ради, замолчи, — скрывая невероятное смущение, смеялся Володя. — Почему ты вдруг?.. Ох. — Почему восхищаюсь, ты хочешь спросить? Если не заткнётся, Володя его ударит. А тут ещё и такси подъехало, а бедные щеглы продолжали стоять где-то позади — их автобус всё никак и никак. Наблюдали за тем, как взрослые хоккеисты в машину бизнес-класса садятся, да ещё и без баулов. Специально нанятые люди им баулы носят. Сейчас рванут, и след простынет, а малышам ещё стынуть на остановке, потом толкаться в автобусе, и дай бог если только в одном. Володя себя в этом возрасте отлично помнил. Он меньше своего баула был. — Учись комплименты принимать, — усевшись в салоне, продолжил Соловьёв. — Красиво краснеть и говорить "спасибо". А не угрожать за них физической расправой. А Володя и не угрожал. Только подумал ещё... — Незаслуженные, незаслуженные, Лёш, — бормотал он. — Летим мы с моим ай-кью, как фанера над Парижем. — Набирать очко за матч и всё равно винить себя в неудачах команды — это ровно то, о чём я говорю. — Так вот именно, что у других за матч победы, а у меня — очко. Алексей только головой покачал, ухмыльнувшись. Теперь затравит комплиментами своими в лечебных целях. Будет учить Володю в любви жить, в нормальных отношениях. Как будто сам умеет. Володя нашёл его руку на заднем сиденье машины и скрестил его пальцы со своими. Всегда мечтал так поехать с кем-нибудь, глядя на сумеречный город за окном, в тишине и совершенной гармонии. А Алексей и не против. Погладил чужую руку большим пальцем и окутал Володю своим трепещущим под рёбрами теплом. Если подумать, то это даже смешно, что Володя собирался держаться от всего этого подальше. В такие моменты кажется, что важнее в жизни ничего не может быть. Немного мучило предвкушение перед посещением места обитания не совсем даже того же Лёши Соловьёва, а какого-то более свободного, более расслабленного в отношении к себе. Ведь у него же точно больше вещей было когда-то хотя бы детстве. Родители же сохранили, наверное, что-то. А то всё, что у Лёши от самого себя осталось, — розовый девчачий нинтендо свитч. Поначалу Володя побаивался, что у него вся комната дома такая, розовая и с плюшевыми мишками. А потом понял, что и ладно — розовый ванильный Лёша Соловьёв достоин быть принятым и любимым ничуть не меньше загадочного и молчаливого. Так даже лучше было бы: Володя бы хоть знал, что ему на день рождения дарить. А оказалось, что в его комнате уже кто-то другой жил, по всей видимости. Остались только фотографии и медали, старый компьютер, серая коробка денди, да и всё. Володя знатно расстроился. — Здесь тобой даже и не пахнет. Лёша подошёл вплотную, в полутьме заставляя Володю ощутить собственное дыхание на своём лице. — А сейчас? — Пахнет великолепно. Но не тобой. Блеснул глазами в темноте, чтобы Лёша увидел все Володины вопросы. Ткачёв здесь вовсе не для того, чтобы переспать в незнакомой обстановке, как Алексей, вероятно, мог подумать. Ну, вернее как. Это то, чем всё закончиться может и, скорее всего, закончится, но это не то, зачем всё затевалось. — Лёш, а давай в "две правды, одна ложь" поиграем, а? Или в "я никогда не", только без выпивки? Всё что угодно, любую игру выбирай, которая сделает тебя в моей жизни реальным. Тёплые пальцы коснулись Володиной шеи, полезли вверх, к лицу, собирались ласкать нежную кожу. — Я сейчас не на разговоры настроен. — Используешь, как проститутку, — недовольно ответил Володя. — Именно, — шепнул Алексей ему в губы. — Я серьёзно. С дорогими людьми так не поступают. Настроение сбито. Алексей одарил Володю хмурым взглядом: — О чём ты? — Посудомойка работет, Соловьёв. Это ж что за режим такой, который сутками посуду моет после отъезда твоих родителей якобы вчера? Я же не идиот. Они ведь никуда не уезжали на самом деле, и ты попросил их просто уйти на ночь, чтобы со мной не сталкиваться. Можно объяснить, зачем такие сложности? Ты мог просто сказать, что к тебе нельзя, и всё. Губы Алексея сжались в тонкую полоску — попался. Понадеялся, что прокатит, а теперь в пол упёрся взглядом, когда надо было искренне в глаза смотреть. — Ты хотел сюда. Оставалось только кивнуть. — И правда как проститутка. Родители обо мне знать не должны, душу мне не открывают, а на попытку задать вопрос затыкают и нагибают. Ну, хотя бы там, где я хочу... — Всё не так. Прости меня, ладно? За ложь насчёт отъезда родителей. Это вовсе не потому, что я не хотел бы знакомить тебя с ними. Просто... — Просто? — поторопил Володя. — Что? — Нечего обо мне знать, Ткачёв. Вот что. Ты прям хочешь окунуться в меня, какой-то мир найти, какое-то прошлое, а у меня ничего этого нет. Я просто обычный, ещё и во многом неудачник. Я просто учился. И потом просто уехал играть в другую страну. Головокружительных успехов у меня не было. Крутых историй и важных друзей не было. Везде просто средний, кое-где даже ниже среднего. И здесь мотаюсь по клубам как средне-паршивый хоккеист. Семьи нет. Друзей по-прежнему тоже. Никаких интересных увлечений. И хоккеист посредственный. Я прям спал и видел, конечно, чтобы ты поскорее это всё понял обо мне. Именно ты, Володя Ткачёв, самый особенный парень в лиге. Володя подался вперёд. Целовал горячо, развязно, руками опустившись до задних карманов чужих джинс. Лёша такой реакции на свои слова не ожидал и немного подзавис, пока ладони Ткачёва времени не теряли. Торс уже обжигали. — Тот самый троечник с задней парты, значит? — шепнул он в чужие губы. — Тот самый беспонтовый альтернативный капитан, о котором только внутри команды знают, как он хорош? Лёшка, ты мне таким, какой ты есть, нужен. Я тебя обожаю таким, — его поцелуи пустились по своей привычной траектории, — красивым, мужественным, без всякой мишуры. Молчаливым, всегда немного не со всеми, немного в себе. Осторожным, с умным, понимающим взглядом. То, что ты такой сам по себе, и это не травмы, не сознательный выбор — это прекрасно. Для меня. Для всего такого из себя Володи Ткачёва. А Лёша стоял и думал: это почему Ткачёв вечно в ласки пускается, исцеловывает всего? Зачем ему как-то дополнительно Соловьёва стимулировать, Алексей же и так как подросток, его этот парень неимоверно сильно возбуждает, вообще стоит только на горизонте Володе появиться. Алексей положил ладонь на его горло, подтянул к себе и впился поцелуем. А Володя аж мурашками весь покрылся — интересно, что его именно прошибло: власть, настойчивость или помеха дыханию? Обмяк в руках, поддался другому, а Алексей сжал ладонь грубее, наверное, чтобы совсем воли лишить. В конце концов, что этот Ткачёв себе позволяет? Берёт всё в свои руки, не спрашивая, а Алексей наслаждайся и подстраивайся. Нравилось, видно. Володя тяжелее задышал, облизнул губы и посмотрел на Алексея, многое своим взглядом сказал. Можно, всё можно. Алексей чистую правду сказал насчёт своего поступка, но была и ещё одна причина попросить родителей сегодня не ночевать дома — Володя бы с ними разболтался, а Алексей не хотел время на это тратить. Дальше Ярославль и Челябинск, кто знает, в каких условиях и каком состоянии они будут там жить, а Володю хотелось до какого-то безумия. На самом деле так, что иногда было страшно потерять контроль. Вот как сейчас, например. Придушил и толкнул на кровать прямо за горло, и аж в глазах потемнело от того, как легко парень рухнул на лопатки. Алесей застыл. Услышал своё дыхание таким, словно это кто-то другой дышал. Понял, что не ощущает своих лёгких и движения грудной клетки. В ушах шумело. Это человеческая жестокость жгла рассудок. Она же взгляд туманила и по барабанным перепонкам била. Алексей зажмурился и глубоко вдохнул. Напугал Володю, наверное. Да и себя самого немного, если честно. — Прости, — проговорил он сдавленно. Володя сел на кровати и мягко взял его ладонь в свою, привлекая внимание. И смотрел с такой любовью, какую Алексей в тот момент не считал себя заслужившим. — Я не против, — только сказал он. Всё понял и увидел. И примет на себя, как всегда, таков уж он. Алексей коснулся тыльной стороной ладони его щеки, осторожно лаская нежную кожу костяшками пальцев. — Я никогда больно не сделаю, — прозвучало слишком легко для масштаба обещания. Но Алексей всё прекрасно осознавал, в полном объёме понимал ответственность. Володя не обидчивый, но он не тот человек, с которым так было бы можно. Даже сам не поймёт, как ему станет от этого плохо. Всё позволит, а потом запутается. На поцелуй, полный трепета, ответил мягкостью. Уверял Алексея, что не о чем переживать. Володя никуда не уйдёт, всем бы так за себя и своих бороться, как ему. А Алексей только боится бесконечно. Себя, Володиных чувств, бывшего его, других людей в команде, а вот рядом хрупкий парень Ткачёв не остерегается ни боли, ни трудностей. Он лучший из людей.