У лешего две тени, но обе не его

Есть фотография, на ней несколько человек, все расслабленные весёлые и все смотрят в кадр, кроме одного. Этот один поднял взгляд на того, кто справа, и смотрит, влюблённо, с доверием и искренней улыбкой. Счастливый. Слева — Дамир Шарипзянов, капитан. На нём тёмная худи с надписью "Это хуёвая идея, поэтому я, конечно же, попробую". Весёлый, красивый, обнимает за плечи Мишу Гуляева. Глаза у младшего в их компании блестят от восторга: это юный сгусток энергии, абсолютное счастье, улыбающееся во все свои почти тридцать зубов. Правее него Райан Спунер, человек, рождённый носить красно-чёрные цвета. Красивое лицо, умные глаза с опущенным внешним уголком, будто всегда грустные. И улыбка, которая, если в неё смотреться, выдаёт плутливого лиса, похитившего чужое сердце. Володя Ткачёв в белом свитерке полуприсел на стол и смотрит снизу вверх на Райана. И фотография вполне передаёт то, насколько он влюблён. На его голове колпак придавливает торчком стоящие волосы, руки мнутся, сцепившись вместе. Правее Игорь Гераськин, он в сером, серьёзный, но расслабленный. Совсем низенький даже рядом с не самыми высокими мальчишками. А может, потому что стоит рядом с Семёном Чистяковым, расправившимся во весь рост. И какой же Сеня на этой фотографии красивый, какие чертовски пленительные у него чёрные глаза. И улыбка абсолютно развооружающая. Эта фотография сохранена у всех шестерых, но для каждого она значила что-то своё. Для Миши Гуляева это напоминание о том, что в его жизни осталось хоть что-то чистое, что нельзя трогать, пока он не отмоет свои руки и всего себя. Глядя на снимок, он всё время ловил себя на мысли, что позволить Дамиру так себя обнимать он больше не может. И не сможет, пока блеск в его глазах вновь не станет искренним, только как же ему таким стать, если Миша постепенно перестал подпускать к себе абсолютно каждого? Для Сени Чистякова — воспоминания о компании, в которой он был как пятое колесо. Туда его привела череда случайностей, и там даже было весело и комфортно, просто он в какой-то момент перестал верить в эту дружбу и в то, что он такая уж необходимая её часть. Для без оглядки бежавшего из Омска спустя несколько месяцев Игоря Гераськина тот день был началом затянувшегося кошмара, и, глядя на снимок, он просто напоминал себе, как обманчиво бывает счастье. Для Володи и Райана — запечатлённый момент их воссоединения. Это был день рождения Володи, пятое октября. Месяц до этого они топтались рядышком, украдкой заглядывали друг другу в глаза, улыбались, якобы случайно задевали руки костяшками собственных пальцев. Райану обо всём сказала эта самая фотография, этот влюблённый взгляд и счастливая спокойная улыбка. Смешной талантливый парень, добрый до такой степени, что трудно на себя примерить, преданный, такой, который всегда под боком. Горячий, красивый, не боящийся любить. Райан знал, что Володя один на миллион. Скучал по этому парню, глядя на фото. Просто и дальше так продолжаться уже не могло. А Володя почему-то вспоминал не день, когда они начали, а день, когда закончили. Когда он впал в истерику, плакал, умолял, вставал на колени. Случайно замечая напоминания о счастливых днях, он в итоге видел перед глазами лишь то, как ему разбили сердце, как счастье того самого пятого октября привело его к нескольким месяцам попыток снова захотеть жить. Прекрасно он помнил, как терял Игоря. Как тот потух на глазах и убежал, ничего не объяснив. Помнил, как терял Сеню — тот больше не доверял ни Володе, ни Райану, свёл общение к минимуму, тоже не пытаясь обозначить причину. Потом его бросил Райан. Теперь на пути Миша. Володя, может быть, и не считал себя плохим человеком, но неосознанно пытался не повторить своих ошибок с Лёшей Соловьёвым и Ильёй Рейнгардтом. Сложно, конечно, их избегать, если даже примерно не понимаешь, где ошибся. На снимке оставался ещё один человек, и Володя прямиком шёл к нему — надо же узнать, что такого оттолкнуло других, чему так яростно сопротивлялся Дамир. Наверное, стоило бы этот разговор вести не в четыре утра, но Володя просто измучился. У него не было сил, ни физических, ни моральных. От тревоги не получалось ни поспать, ни поесть. Побочные эффекты такие от чёртовой этой фотографии и немного, если честно, от положительности нового персонажа его истории. — Назови хоть одну причину, по которой я не должен вышвырнуть тебя из окна, — Дамир дверь всё-таки открыл. Каждому бы такого лучшего друга, как Дамир, жаль ему самому так не повезло с лучшим другом. — У меня было несколько восхитительных ночей с Соловьёвым, и теперь я не могу спать, потому что знаю, что такая скотина, как я, всё испортит. И тогда ему тоже придётся уходить. А он очень хочет и надеется зацепиться за Омск и обрести дом хоть где-то. Мне надо порвать с ним, пока это не обрело форму зависимости и мы ещё сможем ужиться в одной компании. Но я не могу. Я его вижу и падаю перед ним на колени. Такая вот дрянь без силы воли. Даром, что хоккеист. Дамир, я ведь всего три недели назад сказал ему, что никаких нас, а потом он пару раз возбудился с моего хоккея, потом забил тот тик-так с моего паса, и я до жажды захотел, ну, ты знаешь... Помочь... Дамиру показалось, что он спит на самом деле. Что это полуночное чучело в дверях ему снится. — Шлюха я грёбанная, — Володя самозабвенно продолжал мучиться, вываливая свой несвязный поток слов-паразитов. — Просто сдержаться в следующий раз и поговорить. Надо. — Так, стоять, — Дамир выдохнул, приходя в себя. — На кухню на цыпочках. Хоть кто-то в квартире заворочается, и тебе крышка. Сегодня у них матч, а Володя мало того что сам не спит, он и другим мешает. Мог бы ещё к Дицу заглянуть, к Вею, к Макееву и Холодилину, чтобы никто из костяка не был в своём уме сегодня на льду. Три победы подряд были непривычным для них началом сезона, все как-то немного на эйфории к хоккею подходили, хоть и знали, что это опасно — накажет. Любит сосредоточенность. — Значит, ты с ним спишь, — начал Дамир, тихонько закрыв дверь на кухню и садясь за высокую стойку рядом с Володей. — И давно? — Впервые — пару дней назад, после матча с Нижнекамском. Сначала в душе, потом в раздевалке, потом мы поехали к нему, и, я клянусь, он вымотал меня в ноль. И с тех пор я просто ухожу после тренировок к нему. — Так конечно ты спать не будешь, тебя же трахают круглые сутки. Какой уж тут сон? Володя ныл, прикрывая голову руками. — Да и скажи, как можно всё испортить, если вы либо тренируетесь, либо в постели? Да, Ткачёв, выходит, что ты правда шлюха, но, раз отношений ты до такой трясучки боишься, то это и неплохо, по-моему. Выбор, конечно, потрясающий: либо тяжёлый разговор и безопасное отстранение, либо секс без обязательств с угрозой в любой момент скатиться к этим самым обязательствам. Угрозы Володю давно не возбуждали, к слову. — Я влюбился в него. А он в меня — даже ещё раньше. Обещал ждать сколько потребуется, пока я не оставлю в прошлом Райана. Я шлюха, потому что вот он, Райан-то, — Володя бросил свой телефон с открытой на нём фотографией на стол так, чтобы Дамир видел. — Вот он. Никакое он не прошлое. Он снится до сих пор. Если он вот прямо сейчас снова появится рядом, я что, прыгну на шею Лёше Соловьёву? — Не прыгнешь? — уточнил Дамир. — Не знаю. По ощущениям, я и весной не должен был на колени перед Райаном вставать. Я становлюсь жалким рядом с ним. Не могу это контролировать. А Лёша... Нет никого, кому бы я позволил коснуться себя так скоро. Он такой один. Доверие с первых минут разговора. Объятия, которые только для меня. Он идеальный, меня жёстко тянет к нему, и я так же был готов терпеть и лечить голову. Но потом... Товарищ усмехнулся, опуская взгляд и качая головой. Знает Ткачёва уже давно, но впервые видит, что тот чего-то остерегается. Так ведь только люди с головой на плечах умеют, а он что, разве в этот круг входит? — Потом сказался недотрах, — продолжил Дамир за него. — Володь, Райана нет. У тебя нет выбора между Соловьёвым и ним. Ходите на свиданки, целуйтесь, разговаривайте, спите рядышком ночью — пусть он тебя защищает. Привычка — вторая натура. Через месяц в этом одеяле не нужен тебе уже будет никакой Райан. С надеждой Володя посмотрел на него. В его голове Райан всегда где-то за дверью, дождётся неподходящего момента и вломится в неё, а Володя будет к этому не готов и случайно поведёт себя с ним, как тот Володя годовалой давности. Но его ведь и правда нет за дверью. Володя проверял. И впервые за долгое время эта мысль вызвала облегчение. Гигантский на самом деле шаг к успеху, даже улыбнуться получилось. — И ты не можешь стать шлюхой только из-за того, что тянешься к кому-то, кто может избавить от прошлой напасти. Ждать излечения травм необязательно, и они и не вылечатся, если ничего с ними не делать. Похоже на риск: Володе нужно как можно быстрее полюбить до беспамятства, пока он или кто-нибудь другой всё не испортил. — Тогда, выходит, надо наоборот не отстраняться, а вцепиться в него... — Только ты правду ему скажи. Иначе ты будешь его использовать. Расскажи, что влюблён, но прошлое не отпускает, нужна помощь и пусть ебёт пожёстче, пока всю дурь из головы не вытрахает. — Подожди, дай запишу, — покривлялся Володя в ответ. — Дамир, спасибо. Ты не представляешь, насколько мне сейчас легче. Дамир потрепал его по плечу, поднимаясь. — Теперь выметайся спать. Можешь даже сразу к нему. Только можно вопрос из праздного интереса? Володя кивнул. — У Соловьёва больше, чем у Райана? Идиота кусок. — А тебе-то что? — Володя сощурил глаза. — Праздный интерес, — напомнил Дамир. — Ты знаешь... Больше, толще, сразу бугристый для яркости ощущений, и пользуется он им лучше, и до оргазма доведёт даже без него, и принять полностью заставит одним взглядом, а не за шкирятник, как Райан. Потому что Райан — говноед и свинья с маленьким членом и без всякого мужского достоинства. Ему просто повезло, что ему попался такой наивный дурачок, который не знал, каким должен быть мужчина. Такой, как Лёша. — Ну, только ты можешь вопрос про размер использовать как повод для мотивационной речи, — ухмыльнулся Дамир. — Ладно. Не хочешь — не говори. В остальном красавчик. Теперь вон из моего дома. Володя поднялся из-за стола, весь из себя решительный. Только на Дамира повернулся, прежде чем выйти в зону ходьбы на цыпочках. — Я же не беру с собой линейку в постель. Я правда не знаю. — Ты уже на всё ответил, — довольно кивнул Дамир. — Вряд ли же ты думаешь, что мне правда это интересно. — Спасибо, — шепнул Володя. Дамир только вздохнул, проводив его и закрыв за ним входную дверь. Горбатого могила исправит. С другой стороны, выбора у Володи никакого — или парни из команды, или никто. В статусе того, кто выбирал никого, он прожил достаточно долго, изнемог, вышел в мир отношений неопытным, неготовым, схватился за первое сильное чувство и благополучно в нём утонул. Без раздумий, не разбираясь. И Соловьёв — точно такое же дурное решение. Опять с места в карьер, опять без разбору. Ткачёв делает это от одиночества, путает с любовью любое проявление внимания и затягивает в эту трясину других. Райан хотел мальчишку в постель на пару ночей и всё, а в итоге увидел в спящем под его рукой взъерошенном Володе своё счастье. Они как пара из дешёвых подростковых сериалов: наглый самодовольный бэдбой и милый добрый воробушек. Не подходили друг другу кошмарно. А теперь Володя нашёл такого же, как он. И год назад никаких проблем бы с ним не возникло, но сейчас Володя уже опытный, и первое, что он ждёт от новой страсти, — подстава. Тот Володя, который год назад рассказывал Дамиру впервые, был неловок, стеснителен и доволен до какой-то шизы. А сегодняшний не спит от тревоги и ненавидит себя за упущение того, чего он даже не упускал. А вся разница в том, что в прошлый раз он ждал долго и счастливо, а в этот — в этот он ждал апрель. Но сейчас осень, а осень для Ткачёва время дышать. И пусть дышит. Это, конечно, необязательно закончится плохо, и, даже если закончится, пусть. Жизнь пройти не поле перейти. Каждый из них получал оплеухи, но наутро поднимался и шёл бороться дальше. Поэтому Дамир поддержал и будет поддерживать в дальнейшем. Не лишит друга своей защиты лишь из-за того, что реальное счастье для него маловероятно. Тем более сейчас это не имело никакого значения. В эту самую секунду, забираясь в чужую постель, Володя даже не думал о своих шансах. Он думал о том, как спокойно сейчас отоспится, защищаемый лучшим другом и этим мужчиной, притянувшим его к себе. — Как вошёл? — только спросил Алексей. — Ключи стиснул? Стиснул-стиснул. И ни капли не стыдится. — Да. Ты против? — Если заберёшь вторые, домой я смогу попасть только с тобой. Меня устраивает. Володя засмеялся в его ключицу. — Спи, — мягко прошептал он. — Извини, что разбудил. — Воля, у тебя всё в порядке? — Угу, — почти мурлыкал. — Не могу без тебя спать. Привыкай. Лёша обнял его, замечая, как мгновенно Володя провалился в сон. Давно не высыпался. На часах полшестого утра — что ж он так долго выжидал, приезжал бы сразу...

***

Дохлыми были и Дамир, и Володя, и Лёша. Что могло связывать второго и третьего, Илья Рейнгардт вполне догадывался: Алексей, не славящийся тягой к роду человеческому, заезжал к Володе подозрительно часто. Да и тот стал мягким, как творожный десерт, весь расплылся в последнее время, улыбался — влюблённый. А вот Дамир-то каким боком? Илья, как ни странно, вполне был бы не против втесаться в Володину жизнь и узнать подробности, ему так кошмарно нравилось жить с Ткачёвым и болтать с ним каждый вечер, как он даже ожидать не мог. Но тот держал некоторую дистанцию. Младшему товарищу помогал чем мог, но сам оставлял личную жизнь обособленной от других сторон быта. А спрашивать было как-то страхово: Илья же сам сказал, что живёт только до тех пор, пока Ткачёв не найдёт себе кого-то. Вот теперь он явно нашёл, но Илье удобно делать вид, что он вообще не в курсе. Не хотел он съезжать. — Выглядишь усталым, — прокомментировал Даррен Диц, глядя за ленивыми телодвижениями Ткачёва. Они, кстати, всё ещё выходили вместе, хоть и формально первой парой были по-прежнему записаны Шарипзянов и Чистяков. Илья нашёл Даррена на льду, Ткачёв отлично ладил с обоими защитниками, и на их магию пока никто не хотел даже дышать. Сработались. Так что Диц, чьи косые передачи подправлял всегда оказывающийся на месте Ткачёв, был серьёзно заинтересован в его продуктивном настроении. А оно не было продуктивным, вот не было. — Сплю плохо, — пожаловался Володя. — Что так? — Да как-то... тревожненько, что ли. Бывает. Даррен стремительно подошёл к партнёру. Володя и испугаться не успел, как лицо развернули пальцами, заставляя показать ухо и левую сторону шеи. — Ребята, — позвал Даррен, привлекая к себе внимание. Не засос же там? Володя, вроде бы, смотрел на себя в зеркало, не мог ли проглядеть? — Может, у меня фляга течёт, но у меня точно такой же шрам за левым ухом. У половины команды такие, посмотрите у себя, просто скажите, что мне это не кажется. Вот тут, — он нащупал свой шрам, поворачивая голову левой стороной к раздевалке и одновременно указывая на абсолютно аналогичный шрам у Володи. — У меня давно уже, — признался тот. — Иногда исчезает, иногда появляется. Сумятица прокатилась по рядам замерших хоккеистов. Чистяков сидел, наклонив голову и ощупывая свой собственный — точно там же, где на свой указывал и Даррен. И Миша Бердин, уже на пути к восстановлению, кивнул, оглядывая парней кругом: — У меня есть. — Я так понял, что, когда он появляется, становится плохо на некоторое время, — продолжил Даррен. — Я отчётливо помню момент, когда он вдруг появился. Был упадок сил и плохие сны. Потом Бердин — он же был вообще без сил. Теперь Ткачёв. Ребят, я правда... ощущаю себя сейчас странно, но я не имею понятия, что это, почему они у всех одинаковые, и мне, признаться, страшно. "Страшно". Слово, которое никогда не звучало в их раздевалке, табуированное, не принятое к употреблению. То, которое даже если звучит в голове у кого-то, прочно скрывается. — У меня нет ничего, — сказал Илья. — Это наверняка какая-то шняга от экипировки. — Больно? — Злодеев ткнул Вани Николишину в открытый шрам пальцем. — Вперые его замечаю, — ответил тот. — Вообще не чувствуется. — Уже хорошие новости. — Я почти уверен, что я шайбой сюда получил и кожа рассеклась, — пожал плечами Дамир. — Ну, вернее, точно уверен, я даже помню это. — А я с дерева в детстве упал, — вяло дополнил Володя, — сучком порезало. В любом случае, раз есть подозрения, давайте-ка завтра перед выездом возьмём тряпочки, швабры, перчатки и наведём порядок в нашей любимой раздевалочке. Ну? Кто со мной? И в полной тишине был слышан шёпот Ильи, высказывающегося Николишину: — Этого хлебом не корми дай порядок понаводить. — Только уточни, мы ищем росомаху, или тебя настолько заебал наш свинарник, что ты уже за любой повод цепляешься? — спросил Верба. — Я, по крайней мере, не удивлён, что в вашем свинарнике ожило что-то, что теперь жрёт нам мозги. — Странная херня, — бормотал Холодилин. — Но я не помню, чтобы у меня упадки сил какие-то были. Многие вдруг согласно закивали. Даррен отступил, молча садясь на скамейку и продолжая одеваться. Разговор больше, в целом, не клеился. Все немного затревожились. Пытались грядущую игру обсудить или какие-то другие обычные темы, но сосредоточиться никто не мог. Разминка сегодня близко к игре, уходить смысла не было. Только переоделись после смазанной мыслями тренировки и рассыпались где-то по комплексу, приходя в себя. Соперник сегодня мучительный — здесь не всегда умели с такими биться: зевали когда не надо, излишне проявляли недовольство, нервничали. Надо было сконцентрироваться и взять себя в руки. У Дица это не получилось. Он сидел в одиночестве в качалке, страдал на тяге верхнего блока. Лёша Соловьёв спал мало, Володя — вообще почти не спал, нельзя было допустить ещё одного отсутствующего в первой связке. Володя искал его, чтобы просто рядом посидеть, нашёл и как-то залип, увидев, как Даррен без футболки занимается, думая, что его никто не видит. Потом правда спалил, обернувшись. — Извини, — Володя расплылся в улыбке. — Не хотел помешать. — Не помешал, — Даррен потянулся, снимая футболку с тренажёра рядом, чтобы обратно одеться. Володя сел на скамейку за его спиной. Даррен был заметно обижен. — Устанешь к матчу. — Я в норме, — ответил он. — Не похоже. Диц перекинул ногу через скамейку, повернувшись к Володе в полоборота. Теперь хотя бы было видно лицо. — Никто не воспринял всерьёз. Придумали какие-то шлемы, велосипеды. Это же чушь. — Других теорий просто нет, — тихо ответил Володя, тоже садясь с ним по одну сторону скамьи. — Хватаемся за хоть какое-то объяснение. — Таких совпадений не бывает, — твердил Даррен. — Раз мы все получили какую-то травму разного характера, из-за которой он появился, нас как минимум зачем-то здесь собрали. Или неужели ты думаешь, что половина людей во всём мире такой носят? К тому же, я на сто семьдесят четыре процента уверен, что у меня его не было до приезда в Омск. — У тебя есть гипотеза? Диц покачал головой. Ему было страшно даже сейчас. Володя положил свою ладонь на его предплечье: — Тогда надо искать связь. У нас она очевидна — общая раздевалка, общий душ. Для начала перелопатим их, а потом будем думать дальше. Предполагаю, перепишем тех, у кого он есть, и будем следить за теми, у кого нет. Чтобы, если он появится у кого-то ещё, мы могли знать, какие события этому предшествовали. Мы пока не поняли, но сложа руки не сидим. На всех этот тихий рассудительный тон Ткачёва действовал успокаивающе. Даррен опустил напряжённые плечи, и Володя тут же уткнулся щекой в левое, поглаживая тёплой ладонью предплечье. — Это хорошо. Надеюсь, переживаю не только я, — затем повернулся к товарищу на его плече. — Володя, скажи честно, ты гей? Володя в ответ спокойной засмеялся. — Я к тебе не подкатываю. — Значит, не нравлюсь тебе, ты просто так говоришь со мной подобным образом? — Нравишься, конечно. Как ты можешь не нравиться? — расслабленно ворковал Володя. — Был бы я свободен — ты бы от меня не отбился. Кажется, расслабился и Даррен. Душевный парень на самом деле. Перед Ирой реабилитировался целиком и полностью, а больше никого не обижал. Изредка только говорил, что атмосфера ему непривычна и всё везде раньше не так как-то было. Похоже, но не так. Немного всех этим раздражал. Обрёл силами Вербы кликуху "а-у-нас-в-ма-аскве", задевающую в итоге половину раздевалки. В остальном в этом взгляде на лежащего на его плече Володю и был весь Даррен Диц: тактильный, осторожный, спокойный, трепетный. И странно, что пока одинокий. Для него это тоже был момент его личной фотографии, которая стала бы отправной точкой и которая спустя год бы терзала рассудок. Ему суждено влюбиться, влюбиться до беспамятства, до дикой необузданной боли, до бреда, мигреней, спутанных снов, разбитых кулаков, расторжения контракта и страха, что это на всю жизнь. Просто пока он ни о чём таком даже не догадывался, считая, что странная болезнь, поразившая раздевалку Авангарда, — его основная головная боль. Да и с той Ткачёв обещал подсобить. Аве Ткачёв, получается.