У лешего две тени, но обе не его

У Миши Гуляева каждый день начинал новую жизнь. С утра он вставал заряженным на свершения, сильным и успешным, молодым и свободным. Ему всего девятнадцать: способностей море, желания — хоть отбавляй, времени — навалом, хоть гору свернёт, если посчитает, что она у него на пути стоит. Хоккей немного приземлял. Напоминал, что успех — дело не желания и не таланта, а труда на грани человеческих возможностей. Тогда Миша из нашпигованного энергией подростка становился взрослым и сосредоточенным игроком, внешне старше своих лет, очень внимательным и трудолюбивым. Это умение резко взрослеть и также резко обратно становиться взбалмошным ребёнком было его козырем, позволившим ему закрепиться во взрослой команде. Но ни молодой огонёк, ни взрослая рассудительность не были правильной моделью поведения во взаимодействии с третьей частью его жизни. И как бы он ни старался, он не понимал, как должен вести себя в отношениях. Впервые. Раньше таких проблем не возникало никогда: он везде всегда умел стать уместным, даже если ситуация вокруг была нетипичной для его жизни. Он знал, как разговаривать с разными типами и возрастами, никогда не был белой вороной. Чувствовал, какая сторона его личности удобнее втиснется в обстановку. Но только не в этом случае. Из-за того, что он не мог найти себя, ничего и не клеилось. Миша лишь купался в предложенной ему грязи, пытаясь стать рыбкой, которая бы в ней не захлебнулась, когда с головой окунут. Попытки быть правильным, удовлетворяющим ожидания вытаскивали из него всю душу, потому что, как бы он ни старался, он даже в собственных глазах продолжал выглядеть просто незрелым нытиком, вызывающим лишь раздражение. Само собой, если он не может представлять из себя ничего толкового, он лишь малолетняя шлюха. А чего он ожидал? Что в нём будут искать что-то, что не на поверхности? Никто не должен. По характеру он ни рыба ни мясо, а умишка не хватает даже на то, чтобы в себе разобраться. И тогда Миша Гуляев умирал. Так случалось каждый визит или каждый вечер, когда он доводил себя до ручки мыслями о том, что он не представляет из себя ценности вовсе не потому, что не может себя понять, а потому что и нечего там понимать. Пустой он совершенно. Громкий просто, поэтому другие внимание на него обращают. А человек ближе уже заглянул за завесу и всё о нём понял. Он же старше, давно всё о таких, как Миша, понял. Вечером каждого дня он слышал, как смерть ходит по коридорам, и немного даже надеялся, что утром не проснётся. Но с утра всё начиналось заново. Он поднимался полным сил и желанием изменить всё. И прошлый вечер всегда казался незначимым. Так он жил последние несколько месяцев. Только из-за травмы, боли и прозябания дома вся эта спираль в комок слепилась, запуталась, и жил теперь Гуляев в каком-то сюре, не разбирая дня и ночи, не помня, когда он запутался, и не видя конца и края. Мужчина не ходил к нему несколько дней. Миша не писал и не спрашивал, вообще, если честно, как-то даже и не скучалось. Голова много болела, и было совсем не до других людей, Миша только лежал все эти дни с валиком под шеей, смотрел в потолок и слабо выл себе под нос. Показываться в таком виде кому-либо не хотел, поэтому звонки от Володи или Дамира не принимал, только время от времени сухо писал им, что спал и не слышал, в остальном он в норме. Сегодня планировал даже матч смотреть, но из дома — команда его не должна таким видеть. Не проспать, главное. С этим подсобил звонок в дверь, возвещающий о том, что кто-то настойчиво пытается его навестить. Миша не понял, зачем после прихода курьера сутки назад он закрывал входную дверь — у него каждый подъём с кровати сопровождался мыслями о том, что бы ещё по пути сделать, чтобы не вставать во второй раз. А тут лишняя необходимость телом шевелить. Надо больше не закрывать. Пусть заходит кто хочет: команда, руководство, врачи, любовник, воры — что он, за жизнь, что ли, сильно держится? Встретив мужчину на пороге, Миша только коротко поприветствовал и просто повернулся, уходя обратно в комнату лечь и не двигаться. Оттуда слушал, как разувается, руки моет и идёт сюда. Слава богу, без жвачки сегодня. Он присел на кровать, зарываясь пальцами в волосы Миши: — Совсем плох? — Всё нормально, — ответил Миша. — Только разреши сегодня я буду на спине лежать, а так что хочешь делай. — Обезболы не пьёшь, я так понимаю, — мужчина метнул взгляд на тумбочку и пальцами вытянул пластинку, заглядывая на название. — В порошке же наверняка прописывали. А ты в таблетках купил. — Не было порошка. — Понятно, — он достал телефон. Гуглил в аптечной базе по городу, где нимесил в порошке достать. А Миша на самом деле не знал, был ли он в порошке, он как-то в аптеке сразу не так назвал, постеснялся сказать, что не то пробили, а потом ещё постеснялся отказать, когда предложили аналог. Стыдная история получилась, в итоге которой лечился не пойми чем, а от страха, что в этих непонятных таблетках есть какая-то запрещёнка, ещё и дозы снижал. Пока мужчина смотрел, его свободная рука сползла на грудь Мише, мягко его поглаживая. Если честно, впервые такое, чтобы о нём не вскользь заботились, а как-то вот так целенаправленно. — Полно тут порошков, — растрепав волосы, поднялся на ноги. — Я сейчас вернусь. Дверь не закрываю. И, открыв в комнате окно, удалился. Миша только с трепетом улыбнулся, провожая его взглядом. Голова от этого меньше болеть не перестала, но почему-то на душе стало легче. Ещё и порошок принесут. А ту байду, которую ему продали, надо бы на анализы отнести, чтобы узнать, не отлучил ли Миша себя ею от хоккея ещё на месяц. Налили водички в стакан, насыпали порошок, принесли и подали в руки. Миша послушно выпил. С таким уровнем доверия к взрослым не жилец он, конечно, но в этом случае от мёртвого Гуляева человеку никакого толку. Нужно, чтобы он мог самостоятельно на коленях стоять, иначе как его трахать? И Миша теперь лежал рядом с ним, смотрел на привалившегося к изголовью и читающего новости у себя в телеграмме мужчину и думал, в какой момент тот своё возьмёт. Явно же пришёл не за тем, чтобы няньчиться. Перевёл взгляд на залипшего на него Мишу, заглянул в глаза и кивнул: — Чего? А Миша, как собака преданная, ткнулся носом в его лежащую рядом ладонь, ластясь, чтобы погладили. Мужчина усмехнулся и ласково провёл подушечками пальцев по мальчишечьей щеке. — Можно вопрос? — подал тихий голос Миша. — Валяй. — Сколько мальчишек хоккеистов, кроме меня, у тебя было? Ну... молодых. Он отложил телефон, сползая по изголовью вниз и ложась к Мише лицом к лицу. — Думаешь всё-таки о тех словах. Значит, не один Миша о них думал. Он не подал никакого виду в тот момент, когда всё это было произнесено, спокойно отнёсся и после. Никаких обид. — Миш, почему ты думаешь об этом, но не думаешь о том, что было сказано в спокойный момент? О том, как ты позврослел, как поменялся. О том, что больше молодую психованную суку я бы видеть не хотел. Разве бы я в таких выражениях говорил, если бы на самом деле было важно только то, что ты молод? Миша пожал плечами. — Забудь, хорошо? Насвай паршиво повлиял. Я был перевозбуждён и очень зол. Да, потом Гуляев почувствовал это на собственной шкуре. Только значит ли это, что с жвачкой, по крайней мере, при Мише он завязал? — И всё-таки ты не ответил на мой вопрос. Сколько? — А должен отвечать? Мне тридцать восемь, Гуляев, тебе какая разница, со сколькими я спал за те тридцать семь лет, в которые у меня не было тебя? — И это тоже не ответ, — настаивал Миша. — Хорошо, двое до тебя. Трое даже. Имена перечислить? — В идеале да. Он резко поднялся, садясь на Мишу сверху и заставляя этим и его повернуться на спину. — Гуляев, забудь значит забудь. Это больше не имеет никакого значения. Я тут, с тобой. Бросать тебя только потому, что ты взрослым станешь вот-вот, я не намерен. Вопросы ещё есть? Миллионы. Например, насвай... — Нет, — кротко ответил Миша. Неизвестно почему. Наверное, испугался? Не хотел потратить момент, боялся настроение испортить, вызвать к себе очередную неприязнь, когда хотя бы своей болью уже заслужил другого. — Эй, — взрослый приблизился к его лицу, вставая на локти, завис в нескольких сантиметрах — хотел поцеловать, но прежде... — Ты снишься мне постоянно. Именно таким, какой ты сейчас: не озабоченный подросток, а юный мужчина, со своей головой на плечах. Тебе очень идёт взросление. Ты становишься только лучше с каждым днём. И когда я провожу с тобой время, когда ты ломаешься подо мной, становишься моим маленьким Мишей Гуляевым, я чувствую себя счастливым. Я ценю твою слабость. Иногда перегибаю, делая тебя слабым. Но это лишь потому что ты слишком быстро растёшь и вот-вот станешь мне уже не по зубам. А я, признаться, этого боюсь. — Но так не будет, — прошептал Миша. — Это уже так. — Нет, — его спина прогнулась навстречу чужому телу. — Я тут и так же слаб. Руки поползли на чужую ширинку. Перед глазами темнело. Мужчина простонал, закусив губу: — Как твоя голова? — спросил он прежде. — Легче, — и Миша улыбнулся. — А если бы ты не пришёл, то так бы и не стало. А ты говоришь, взрослый. — Значит, заблуждаюсь? — усмехнулся ему любовник. — Показать, насколько заблуждаешься? Мужчина отпрянул от него, давая возможность Мише подняться и перелечь в коленно-локетвую позу ногами к изголовью. Решил дальше ломаться, быть слабым. Рука скользнула по его пояснице, цепляя домашние шорты и сразу сдвигая их ниже вместе с бельём. — У твоих матч начался, — напомнил мужчина, пальцами раздражая промежность любовника. — Может, включим? Точно же! Миша же хотел смотреть... — Только не останавливайся, — попросил он. Правой рукой скомкал пододеяльник, левой — нащупал пульт от телевизора, включая и ловя мурашки по коже от того, что даже не представлял, в каком положении будет этот матч смотреть. И стыдно не было. Как ни странно, даже перед Володей, которого на экране показали крупным планом перед его сменой. В душу не заглядывал, совести не искал. А живой, наверное, бы все волосы себе на голове выдрал, если бы узнал. — Уже пропустили? — довольно спросил мужчина. Миша не ответил. Видел не больше взрослого. Да и сложно сосредоточиться было, когда так дразнили внизу. Он возбудился ещё от сладкой речи его мужчины, теперь весь ёрзал от нетерпения, а тот даже пальцами в него проникал едва-едва. Наблюдал, как Миша просится, но чего-то ждал. Вошёл, только когда Даррен Диц неожиданно шмальнул с синей линии и через какой-то сумасшедший трафик перед воротами чудом попал куда надо. Миша весь затрясся. Странные яркие ощущения от секса как будто бы могли быть продиктованы его отсутствием в течение предыдущих трёх дней. А может, тем, что боль в голове отступила. А может, облегчением от услышанного, нежностью, которую он уже в лицо не помнил, трепетом, которого Миша абсолютно не ожидал. Слишком резкий контраст по сравнению с прошлым разом, когда Мишу пользовали, как резиновую куклу, даже смазкой не готовя. Теперь всё виделось совершенно под другим углом — он просто терял власть над Мишей, он тоже боялся, даже несмотря на его возраст. Боялся, что однажды эта власть потеряется безвозвратно, и все их отношения будут потеряны вместе с ней. Только Миша точно не чувствовал себя отрывающимся. Нет, его место тут, и это место его полностью устраивало — и проситься вот так в постели полностью устраивало, бёдрами елозить, выть под нос тихонько. — Хочешь что-то попросить? — елейно спросил мужчина. — Сделай слабым, — тонко застонал Миша. И тому это понравилось. Шлёпнул по ягодице, легко, небольно, просто звонко, и Миша снова высоко застонал. И член его принимал не молча. Просился, ёрзал, показывал, как ему нравится. Расставил ноги пошире, провоцировал движения резче. — Ох, как красиво. Твой Авангард ебут жёстче, чем я тебя. Не против подтянуться к товарищам? — Хочу, — протянул Миша. — Какой хороший малыш. Всегда с командой. Миша поднял взгляд, видя один-три на экране. Даже уследить не успел, когда они второй пропустили. Получил шлепок, получил второй, жёсткие толчки, грязные слова, и стало как-то уже всё равно. Только голова отдавала глухой болью — может, кто завёлся там уже, обжился, всё понял и бьёт ногами за каждое новое неправильное решение.

***

А ребята на льду понятия не имели, что за их промахи ещё кто-то отдувается, помимо них. Да и, в целом, о Мише Гуляеве вообще не ходило никаких подозрений, в отличие от настеж распахнутого Володи. Ткачёв не палился, не рассказывал лишнего, но всё равно был как-то плюс-минус на виду. — Выпустите во втором нас с парой Дица, — попросил он в раздевалке, ещё до того, как Сергей Евгеньевич набрал воздуха, чтобы своё мнение об этом искромётном периоде выдать. Чистяков рядом засмеялся, приводя дыхание в норму. — Мы уже пройденный уровень, — намекнул он на свою пару с Дамиром, вполне вообще-то неплохо справившуюся. Он-то, конечно, понял, что в той второй паре не в Дице дело. Ткачёв просто с парнем своим поиграть хочет и так нелепо палевно формулирует эту хотелку, что аж смешно. Дица ему подавай. Да даже если Соловьёв один был, Ткачёв бы просил играть вчетвером, но с ним. — Устал, Семён, — прокомментировал его Володя. — Это что ж тебе об этом сказало? — злился Сеня. — Поперечные передачи в своей зоне, — за Володю ответил Сергей Евгеньевич. Было видно, как Семён раздражён. Метнул взгляд на Володю, а тот только взволнованно глянул в ответ. Он не винил Семёна в пропущенной в итоге ошибки в своей зоне шайбе, но самого Семёна бесило в его поведении не это. Это же надо, использовал ситуацию, чтобы добиться своего. Ткачёв определённо не тот добрый простачок, которым казался с первого взгляда. Он очень хитрый, Сеня давно это знал, просто раньше эта хитрость никогда не задевала его собственные интересы. Теперь же Володя изо всех сил пытался показать, что не использовал его ошибку и вообще на самом деле руководствовался только благом команды и ничем больше. Так что Семён его беспокойства не принял. Отвернулся в раздражении. Ткачёв ещё и дёрнул его перед выходом на лёд во втором периоде. Хотя зачем, спрашивается? Всё, что ему нужно было, он уже получил: во втором периоде его выпускают с Соловьёвым. Ну, то есть, конечно, с Дицем. Речь же о Дице была. — Семён, обидел? — спросил Володя, положив ладонь на его локоть. — Обидел? Да ну что ты... — усмехнулся тот. — Я знал, что играю в ткачёв-тим. Все мы уже немного Володя. — Слушай, — Володя оглянулся вокруг, чтобы удостовериться, что все прошли мимо и уже их не слышат. — Дай мне сыграть с Соловьёвым. На эти два периода. А с меня пара пасов тебе прямо на крюк к самим воротам до конца сентября. Идёт? Так. А это уже вообще-то разговор. Семён сузил глаза, косясь на выход ко льду. Времени уже совсем нет. — Спишь с ним, да? — взял он сразу быка за рога. — Нет. Всё ещё. Но очень бы хотел это изменить. Сечёшь? Какая же морда хитрая. Обаятельная и умная на самом деле сука этот самый Ткачёв. — А ты мог бы в следующий раз свои делишки вот эти проворачивать не так, чтобы мои косяки использовались? — Я в глаза твоих косяков не видел, — с чистым взором поклялся Ткачёв. — Ну, что, без обид? — и протянул руку. — Без обид только авансом. Три паса на пятак с тебя до конца сентября, — Семён пожал руку. Володя сам не представлял, как вышел из ситуации. Просто почувствовал, что надо сказать правду, не знал ни в коем разе, что Семён её и так уже откуда-то знает. Да что ж все всегда всё о нём и без него знают. Информация что, где-то в открытом доступе, что ли, лежит? Так и знал он, что не надо было на госуслугах никаких регистрироваться. Нахрен ему нигде не упал этот ковидный куар-код в итоге. Лёша Соловьёв, почувствовав впереди Ткачёва, забегал, как будто ему восемнадцать. Никого особо не удивляло то, как ловко Володя убедил тренера поменять расстановку по его хотелке. Обоснование было. И ещё было чутьё, которому все тут доверяли: Ткачёв в деле его демонстрировал не раз. Если чувствует, что забьёт, то выходит и обычно в следующей же смене забивает. Если чувствует, что знает, как отдать человеку на верный гол, то именно сейчас он действительно это знает. Тем более сегодня. Такое бывает редко, но бывает: желания совпали с чутьём, а значит, Володе благоволила судьба. Так он удобно посчитал в тот момент. Но ошибиться было сложно: если он целый период ловит взглядом игрока именно там, куда смотрит, это неспроста. Алексея же подключили к розетке, к быстрой зарядке, сильно большей мощности, чем ему по модели положено. Того и гляди сгорит. Володе пришлось самому подстраиваться под его темп, не то чтобы ему было сложно так быстро бежать, но это немного сбивало его прицел на Лёшу. Обороняться Соловьёв больше не хотел, пропускать больше не хотел. Хотел играть на сто и больше, но приходилось всё время за ним смотреть, чтобы строить с ним игру. Володя стал терять его из виду быстрее и абсолютно не мог играть с ним вслепую, предпочитая отдавать на Вея и со всех ног бежать открываться самому с тех позиций, откуда можно было бы попробовать отдать Соловьёву хотя бы на подставление. Это нервировало. Когда Дамир отыграл одну, Соловьёв весь струной натянулся на скамейке. — Как-то не видно, чтобы у тебя всё было под контролем, — заявил Чистяков, присаживающийся на лавку после своего результативного действия. Проблема-то в чём — проблема в том, что Алексей слишком сильно хочет. — Успокойся, — сказал ему Володя, когда они выезжали на свою смену. — Ты мешаешь мне себя увидеть. Просто играй, как привык, я найду удобный пас тебе. Илья присоединился к ним, внимательно глядя на Володю: — Какую-то идею придумали? Володя посмотрел на свою клюшку, на Лёшину, на клюшку Ильи. Его лицо расправилось. — Ага. Завези мне шайбу в зону. — Так, это я умею. — Дождись, пока я вправо перемещусь. Соловей, поймай на стык кого-нибудь за воротами и заезжай слева. И смотри в оба. Илья, как только я откроюсь справа, не жди ни секунды. Оба закивали. И Вей явно попытался им подыграть своим выигранным вбрасыванием, после которого пошла длинная череда его перепасовок с Дицем. Слишком долго не могли войти в зону, а, когда зашли, Лёша оказался в оффсайде. Уехали на скамейку, выпуская второе звено. — Извини, — попросил он у Володи. — Ничего, план тот же. В следующую их смену Вей снова помог с вбрасыванием, и шайба сразу ушла к Илье. Через пас с Дарреном он вошёл в зону. Закрутили узоры, пока Володя перемещался вправо. Соловей больше не оплошал — убил кого-то об борт, и лишь попытался обойти ворота слева, как Илья среагировал на стук клюшки Володи, точно отдавая вправо. С незначительным замахом без обработки Ткачёв переправил её к воротам, шайба стукнулась об его клюшку, спустя секунду стукнулась о клюшку на миллиметр успевшего Соловьёва и наконец оказалась в воротах. Сравняли! Люди на трибунах повскакивали с мест, ожидая повтора того, что они только что увидели, на кубе. — Тик-так гол, тик-так гол! — ревел Илья, мчась на поздравление. — Соловей, ты сам-то понял, что забил?! На кубе показали повтор, и дополнительный гул пронёсся по трибунам. Этот розыгрыш будут обсуждать, видно было сразу: на Соловьёва мчал защитник, и сам Соловьёв был не на месте в момент, когда шайба достигла крюка Володи. Тот подправил её своим замахом так, чтобы к воротам она приехала не раньше и не позже, ровно в момент, когда клюшка Соловьёва дотянулась до рамки и защитник соперника не успел ему помешать. Настолько точный расчёт, что невозможно было поверить. А для Володи ничего необычного не случилось — он говорил, что сможет поймать Лёшу и точно ему отдаст, и так и случилось. Помог противоположный хват, запутавшийся в перемещениях соперник и чётко выполнившие указания партнёры, а подправление Володи — это то, что и так должно было срастись. На скамейке поздравляли, Дамир хлопал по плечу радостно: — Наконец-то понятно, начерта тебе правый хват. — Это охуенно, — прокомментировал Чистяков, пуская Володю сесть. — Правильно я понял, что вечер у тебя будет прекрасный? — Ох, как же я на это надеюсь, — усмехнулся тот. И искоса глянул на Алексея. До конца матча бы дождаться как-нибудь, а впереди ещё целый период. В прочем, этот один целый период был только в удовольствие: их задача выполнена, стало спокойнее, и Соловей снова стал совершенно контролируемым Володей на льду надёжным партнёром. Так бы ещё пять забить можно было. Правда Володю теперь ждали с тёплыми объятиями и справа, и слева, издевательского гола не простили, приходилось спасаться от стыков по пути к чужим воротам, и пару раз Володя не спасся. Даррен вступился за него перед нижнекамским волком Клоком, поговорили по душам, и сам Ткачёв приехал на место, засовываясь между ними плечом: — Давайте без удалений, все устали. Главный арбитр благодарно кивнул. — Всё в порядке? Выглядело больно, — обратился Диц, когда они покинули место разборок, уезжая на смену. — Больно. Давай отвечать другим способом. Матч кровь из носу надо выиграть в основное. И ответил сам. Забил через смену, с перехвата Вея добежав до шайбы быстрее соперника. Потом ещё распечатался Холодилин с передачи Дамира и Вани Николишина. А потом в пустые Даррен Диц сделал дубль. Так и закончили. Поздравляли Даррена с двумя шайбами, не забыли отметить Ткачёва, забившего и нарисовавшего тик-так. Самому Володе уже не до хоккея было. Только бы наедине остаться, поздравить в приватной обстановке. Как же сильно и быстро Ткачёв заболел Алексеем. Как он собирался сопротивляться этому влечению, если сейчас от ожидания аж в глазах темнело? А у Алексея в глазах настоящий пожар. Он постарше Володи, но именно в этот момент он казался горячим подростком, который без устали носился в три силы от своей, а теперь был готов Володю закинуть на плечо и оббежать планету по экватору. А Володя ещё и зашёл к нему прямо в душе, прикрывая дверку. Из-за шума воды голоса слышно, а вот шёпот растворяется совсем. Только если в ушко шептать, слышно. — Подождём, пока все разойдутся. — Долго, — читалось по губам Алексея. Тёплая Володина рука легла на чужую грудь, сползая ниже. — А я помогу скоротать. Лёша впился в поцелуй сразу, без ласковой раскачки. С языком и высоким темпом. А Володя и рад, улыбался в поцелуе, мягко разминая чужой пах. Потом поцеловал щёку, челюсть, ухо: — Поздравляю с первой шайбой. И резко спустился к шее, груди, постепенно вставая на коленки. Никогда раньше не спал ни с кем в душе, а сейчас не понимал, почему. Казалось, что вода только мешает, заливается в глаза, в нос, но сейчас это всё вообще не казалось лишним. А как же красиво и соблазнительно капли воды катятся по рельефным мышцам, невообразимо. Володя поднял взгляд на Лёшу, слизываея капли с внутренней стороны его бедра. Времени у них навалом, из кабинки кому-то из них просто так не выйти — спалят. Можно подразнить и вдоволь насладиться чужой гладкой горячей кожей. И ещё тем, как вода лишь разжигает огонь в его глазах. Какой же он, чёрт возьми, красивый, особенно отсюда, с ракурса у его ног. Володя ловил себя на мысли, что с Лёшей и только с ним ему даже нравится быть немного униженным. Он и раньше, бывало, вставал на колени сам, но так чтобы вылизывать чьи-то колени и кайфовать от того, как капли по лицу прилетают, такого с ним ещё не было. А он вообще-то крайне надеялся именно на такое стечение обстоятельств. Чтобы с самого начала всё было по-другому, не как раньше. Правда Лёша слегка не выдержал зрелища, настоял на том, чтобы Володя делом занялся. Но он сделал это абсолютно не так, как делали с Володей раньше: осторожно взял лицо пальцами, наклонился, мягко поцеловал в губы, в нос, в висок, потеревшись собственной щекой о мокрые володины волосы. А затем в кулак их взял и направил чужую голову к паху. Он бережёт, но не стоит забывать, кто здесь победитель. Вот так это выглядело. Володя, честное слово, сейчас и сам в буквальном смысле загорится. Вот тебе и молчаливый Лёша Соловьёв, вдумчивый, осторожный, ласковый, не нарушающий личных границ. Хозяин. Вдумчивый, осторожный, ласковый, не нарушающий личных границ хозяин. Он ни в коем случае не принудит, не сделает больно и не станет насиловать — он просто укажет, что делать, а Володя подчинится. Не сможет не подчиниться. С удовольствием ошейник на себя наденет — пусть Лёша распоряжается, Володя спокойно вообще будет у его ног валяться. Вода таки парализовала Володе глаза, ничего больше не видел. Жаль, что не мог больше в лицо Лёше смотреть, но с закрытыми глазами жар ощущал сильнее. Алексей ерошил его волосы, не принуждая торопиться, но руки не убирал — чтобы Володя не думал, что ему позволено отстраниться. А время-то есть. Можно спокойно понаблюдать, как язык играет с яичками, как вылизывает ствол и как губы смыкаются на нём. Непростой размер. Володя тяжело принимал его в себя. Знатно отвык, да ещё и толщина не позволяла расслабить гортань. Но нравилось ужасно. Не только потому что он до безумия хотел этого в последние два дня, но и потому что Лёша вёл себя с ним как-то, как Володя не мог даже ожидать. И ещё чувствовалось, как ему сдерживаться было тяжело. Он поглаживал плечи, лицо и волосы Володи, дарил нежность, не переставая, а сам был весь напряжён из-за того, что нельзя было показать, как ему хорошо в этот момент. Душ постепенно пустел. Володя слышал, как становится тише. Устал, выпуская Алексея из себя, потёр глаза руками, чтобы можно было их открыть, и поднял взгляд, постарался запомнить лицо близкого ему человека таким. Алексей потянул его встать на ноги. Хотел теперь целовать и целовал, прижав чужое тело к стене кабины. А Володя теперь смотрел и не мог насмотреться, до конца напиться этим чувством его объятий и его желания. Смаковал свою собственную потребность его удовлетворить, причём так, чтобы на всю жизнь запомнил. В душе остались одни, и Соловей наконец выдохнул. Оказалось, что распирало желание не только натянуть худое тело по самые гланды и всему Омску сообщить, как он хорош, но и просто элементарно наговорить нежных глупостей, хоть и всё ещё шёпотом. Володя тихонько смеялся, зарывшись пальцами в его волосы и никак не прекращая поток поцелуев на своей шее и мягких трепетных комплиментов, сказанных прямо на ушко. И немного — пошлостей. — Я подожду тебя там, — шепнул Володя в ответ. — Мы идём ко мне? — уточнил Алексей. — Ну, вообще... Всегда хотелось переспать с хоккеистом после отличного матча прямо в раздевалке. — Чёрт, согласен, — Алексей закатил глаза. — Но как я тогда смогу с ног до головы расцеловать этого хоккеиста перед тем, как он уснёт в моих объятиях? Нет, ну, как? Ну, как это вообще?! Володя оставил мимолётный поцелуй на его губах: — Мне кажется, одно другому абсолютно не мешает. А я тебя с этим, — провёл пальцами по по-прежнему крепко стоящему члену Алексея, — додержаться до дома не дам. Дразнился. Знал, что ещё подождать придётся, и издевался. — Володь, а разве ты не мечтал после матча дать хоккеисту, ещё пока он в форме? М? Подумай об этом, — тут же отомстил Алексей. Володя засмеялся и, вновь оставив поцелуй, покинул душевую, завязывая на бёдрах полотенце и спешно натягивая нижнее бельё. Надежда только на то, что в раздевалке не слишком много людей. Дурачка два. Как семнадцатилетние, ей-богу.