Хрупкость

      Сакура в парке Уэно в этом году цветёт как-то по-особенному прекрасно.       Старые деревья, гордо выстроившиеся вдоль широкой аллеи, усыпаны цветами и издалека похожи на облака сахарной ваты. В тёплом свете закатного солнца кружатся, как розоватые хлопья снега, мелкие лепестки и тихо падают на серые плиты, а ветер иногда подхватывает их и кругами уносит в небо; оно такое яркое, что моментами кажется, будто на глазах прочно сидят очки с цветными стёклышками. Завораживающее зрелище, ожившая картина из галереи.       Студенты Университета Искусств тихо расходятся по домам после вечерних занятий. Но никто из них не торопится пересечь аллею: все любуются этим розовым великолепием. А кое-кто из ребят, сделав несколько шагов, и вовсе останавливается и тут же начинает лихорадочно рыться в сумке — явно в поисках альбома для рисования. Кози, замечая их, улыбается. Студентов с художественных факультетов в их толпе видно сразу, они даже на занятиях физкультурой и в бассейне не расстаются со своими альбомами.       Он тоже никуда не торопится, у него абсолютно нет желания звонить водителю и просить забрать его. Дома нечего делать, разве что привычно посидеть на подоконнике с гитарой и почиркать ручкой в тетрадке, придумывая слова для очередной песни. И неспешным размеренным шагом Кози пересекает аллею, усыпанную лепестками. Он внимательно смотрит по сторонам. Щурит глаза, густо обведённые чёрным карандашом, задерживает пытливый взгляд на будущих художниках. Кози сейчас интересует совсем даже не цветущая сакура; он вглядывается, не мелькнёт ли среди этих ребят хорошо знакомая ему тоненькая фигурка в футболке с открытой спиной и с длинными, красиво уложенными каштановыми волосами. Пустая затея. Кози ведь знает — не мелькнёт. Этого человека здесь нет сегодня. Он даже заходил к художникам во время обеденного перерыва и уточнял.       — Оширо-сан сегодня не приходил. И вчера его не было. Заболел, наверное.       Слова старосты всё ещё звучат у него в голове. Он не показался Кози встревоженным или озадаченным — заболеть ведь может каждый, а пропускать занятия без серьёзной причины не будет никто, все в курсе, как важна посещаемость.       А вот самому Кози тревожно. Он знает гораздо больше этого старосты. Знает, что сам сделал кое-что не так, и опасается того, что могло из-за этого случиться. И с самого утра сердце словно сжимает ледяная рука.       …Он долго стоит у таксофона на соседней улице, стискивая пальцами буквально раскалившуюся трубку. Бесполезно. Сколько бы Кози ни набирал номер, из динамика слышатся шорохи помех, а затем летят короткие частые гудки — занято. Ничего необычного. Если бы только не было занято со вчерашнего утра.       Гакуто Оширо исчез. На занятиях в университете он не появляется второй день, телефон всё время занят, а вчера вечером, дойдя до его дома, Кози видел тёмные окна квартиры. Конечно, всё может быть довольно просто — Гакт смотался домой к родителям, а телефонная трубка в его квартире снята, он частенько швыряет её на рычаг не глядя и промахивается. Но Кози знает своего парня. Слишком хорошо знает, чтобы поверить в такую элементарную версию. Он чувствует — с Гактом что-то случилось.       Зло треснув трубкой о рычаг в последний раз, Кози подтягивает повыше ремень гитары, вздыхает и рукой лезет в карман джинсовки. Ключи на месте, тихо позвякивают и холодят его пальцы. Вытащив их, Кози секунду задумчиво смотрит на связку, украшенную дизайнерским брелком в виде мишки. Гакт давно вручил ему дубликат ключей от своей квартиры, хотя они и не живут вместе — как он сказал тогда мрачно, «на всякий случай», будто предчувствуя, что что-то может произойти. Тогда в это не верилось. Кози бывал в маленькой студии только в сопровождении хозяина и даже сам не знает, зачем упорно перекладывает ключи из куртки в куртку, ведь они ни разу ему не понадобились. Сейчас ему очень не хочется идти туда одному. Но, видимо, придётся — хотя бы чтобы убедиться, что Гакта и вправду там нет, живого или мёртвого…       От этой мысли у него по спине пробегают мурашки размером с таракана. И Кози, передёрнувшись, спешит ко входу в метро.       Гакт живёт недалеко, буквально в пяти минутах езды на электричке, но, когда Кози подходит к его дому, на улице уже начинает темнеть. Яркое небо из оранжевого становится фиолетовым, где-то высоко в нём загораются мелкие белые звёздочки. Тихая улочка, как и всегда, кажется вымершей — ни души и сюда едва долетают даже звуки мчащихся по шумному проспекту, буквально в двух шагах, машин. И не верится, что это самый центр Токио. Кози тушит пальцами почти догоревшую сигарету, швыряет окурок в ближайшую урну, останавливается и резко вскидывает голову. Из груди вырывается тяжёлый вздох — окна нужной квартиры снова смотрят на него жутковатой темнотой. Хорошо бы там и вправду попросту никого не было.       Поднявшись на третий этаж, Кози осторожно отпирает дверь своим ключом, толкает скрипящую створку и входит в маленькую прихожую. Внутри стоит пугающая тишина, лишь тихо попискивают электронные часы. Машинально снимая обувь и как можно тише спуская на пол чехол с гитарой, Кози замечает аккуратно висящее в шкафу красивое белое пальто и дорогую кожаную куртку на вешалке рядом; под ними красуются ботильоны на высоких каблуках, а сверху, на полке под самым потолком, лежит изящная планшетка на длинном ремне. Кози нервно сглатывает. Плохие знаки, очень плохие. Вещи на месте, а значит, Гакт здесь, вряд ли он уехал к родителям в майке и кедах и не прихватил сумку. Он ведь терпеть не может, когда руки заняты, из этого глупого принципа даже не носит с собой зонт во время дождя и потом болеет.       Почувствовав, как холодные пальцы, хватка которых слегка ослабла, опять стискивают сердце, Кози толкает от себя дверь в комнату и осторожно просовывается внутрь.       — Гаккун? — голос предательски дрожит от нервов. — Гаккун, ты тут? Прости, я без приглашения, просто хотел…       Бах! — В сантиметре от его головы со свистом пролетает тяжёлая настольная лампа и с оглушительным звоном ударяется в стену, расколовшись на кучу неаккуратных острых кусков. Кози от неожиданности вскрикивает и шарахается в сторону, прижавшись к косяку.       — Убирайся! — хриплый крик, перемешанный с рыданиями, ударяет его по ушам, заставив похолодеть. — Проваливай, сейчас же!       Оценив обстановку и убедившись, что больше в него пока ничего не летит, Кози проскальзывает в спальню, замирает на пороге и присвистывает. По уютной ещё совсем недавно студии будто ураган пролетел — постель смята, пол ковром устилают разорванные на мелкие клочки рисунки, небольшая этажерка, мирно стоявшая у стены, перевёрнута, повсюду разбросаны книги, альбомы, сломанные кисти и карандаши. А посреди этого разгрома сидит Гакт и с непонятно откуда взявшейся в хрупких руках силищей раздирает на куски очередной рисунок.       Гакт выглядит настоящей фурией. Обычно аккуратно уложенные красивые волосы всклокочены и спутаны, лицо до синевы бледное, чёрные глаза мечут молнии, слившиеся по цвету со щеками пухлые губы дрожат. Ярко-красные белки глаз, опухший кончик горбатого носа и чёрные подтёки туши на щеках без слов дают понять: их хозяин очень долго и горько плакал.       — Гаккун… — только и может сказать Кози и кусает губу. На секунду его захлёстывает радость от осознания, что Гакт жив и даже вполне цел на вид. Но её быстро сменяет страх. В подобном состоянии Кози никогда его не видел и вообще даже не представлял, что холодный, выдержанный Гакт может быть таким. — Ты чего наделал?.. Зачем все рисунки порвал?       Едва заслышав его голос, Гакт поднимает голову. Его больные, налитые кровью глаза в секунду превращаются в щёлки; схватив валяющийся под рукой тяжёлый альбом в кожаной обложке, он со всей силы швыряет его в сторону двери.       — Пошёл вон, я сказал! — кричит Гакт не своим голосом так громко, что на тумбочке возле постели начинает позвякивать чудом уцелевший стакан с водой. — Убирайся!       Кози едва успевает отпрыгнуть в сторону, чтобы тяжёлый альбом не прилетел ему между бровей уголком — глазомер у Гакта на редкость удачный, он почти никогда не промахивается.       — Эй, аккуратнее, убить меня вздумал? — недоуменно восклицает Кози, отлепившись от косяка.       — Убить?! — рявкает Гакт. — Да тебя мало просто убить, мудак!       Он хватает ещё одну книгу и замахивается ею, но тут же роняет и, согнувшись и сжав в ладонях голову, с рыданиями утыкается лицом в колени.       — Гаккун… — Кози нервно глотает слюну. — Ну ты что, всё ещё злишься?       Вопрос до невозможности глупый в этой обстановке, ответ у него перед глазами. Но как-то навести мосты и попытаться завязать нормальный диалог нужно. Кози делает шаг в сторону своего рыдающего парня, и Гакт опять вскидывает голову.       — Не подходи ко мне! — он всё-таки швыряет книгу, но она не долетает до цели и падает у ног Кози. — Никогда больше ко мне не приближайся, знать тебя не хочу, сгинь!       — Эй, да чего ты бесишься? — Кози морщит нос и встаёт в позу, уперев руки в поясницу. — Ничего смертельного не произошло. Ну перепихнулись раньше, чем ты захотел, подумаешь. И вообще это нормально. Когда двое людей в отношениях, секса всегда хотят оба, по-другому не бывает. И всё случилось уже, чего теперь истерики устраивать?       Гакт отнимает от лица руки и поднимает на него тяжёлый взгляд.       — Нормально? — медленно переспрашивает он, синея на глазах. Даже кончики его длинных ногтей разом становятся сизыми. — Нормально?!       Он, как в замедленной съёмке, поднимается на ноги. Слегка испугавшись, Кози делает от него шаг назад. И не зря: в ту же секунду Гакт со злобным воплем кидается на него.       — Нормально, нормально, нормально?! — повторяет он трясущимся голосом, как заведённый, усиленно стараясь расцарапать Кози лицо и явно намереваясь вцепиться ногтями прямо в глаза. — Нормально, блять?! Если это нормально, то что тогда ненормально в отношениях, а?! Говори!       Но физически он намного слабее Кози, и истерика ему не помощник, поэтому Кози легко перехватывает своего парня за хрупкие, почти девичьи запястья, а Гакт смотрит ему в лицо и захлёбывается слезами.       — Пусти! Проваливай и забудь обо мне, знать тебя больше не хочу!       Он колотится в рыданиях и бессильной ярости, а Кози, прикусив губу, лихорадочно решает, что делать. Вразумить Гакта, пока он в таком состоянии, вряд ли возможно, даже если вылить на него ведро воды, он не угомонится. И ему уже становится по-настоящему страшно. Кози и до этого подозревал, что его парень психически нестабилен, но чтобы настолько…       И всё же только сейчас, увидев такого непривычного Гакта, Кози всерьёз задумывается о том, как дорого может обойтись ему ошибка одного вечера.

***

      Они познакомились чуть больше года назад. И это знакомство, как Кози вспоминает со смехом, выглядело ожившей страничкой романтической манги.       До встречи с Гактом Кози совсем не интересовался ребятами с художественного факультета. Просто частенько видел их во дворе с альбомами в руках и знал, что они есть. Сам Кози занимался музыкой, поэтому его студенческий путь почти не пересекался с художниками, да Кози и не стремился к этому, ему вполне хватало общения в своём кругу, не было острой потребности вылезать за его пределы. Так продолжалось почти три курса, до одного дня, когда Юки, одногруппник и близкий приятель, со смешком сказал ему:       — Видел новый поток у художников? Девчонки офигенные такие. А одна так вообще красотка, высоченная, ноги от ушей, а сидит совсем одна на лавочке после занятий. Может, тебе попытать счастья, а? Такие девочки на дороге не валяются, валяются разве что дома на диване…       Кто бы только мог тогда подумать, что такая детская фраза может с лёгкостью перевернуть мировоззрение. Тогда они посмеялись над этой глупостью вдвоём, но после занятий Кози увидел во дворе ту самую девчонку с альбомом в руках. Вспомнил невольно о словах друга, оценил увиденное и тихонько присвистнул. Юки не обманул, игра определённо стоила свеч. И Кози решительным шагом направился к красотке.       — Эй. Тут только что звонили из Рая и сказали, что у них сбежал самый красивый ангел. Это не ты случайно, малышка?       Девчонка медленно подняла голову; Кози увидел холодные тёмные глаза, едва заметные следы замазанной щетины над пухлой верхней губой, впалые щёки, выступающие скулы и довольно тяжёлый подбородок и оторопел окончательно. Девушка, похожая на манекенщицу, при ближайшем рассмотрении оказалась хмурым парнем с нехорошим взглядом.       Такая глупая ситуация случилась с ним впервые в жизни, и Кози, не выдержав, нервно рассмеялся.       — И чего ты ржёшь? — грубым хриплым голосом поинтересовался парень и сощурился. — Я что, смешно выгляжу?       — Нет, — Кози фыркнул и неловко потёр рукой затылок. — Просто я подумал, что ты девушка.       Парень криво улыбнулся на один бок.       — Не ты первый, — и с этими словами он опять уткнулся в свой альбом, скрыв глаза за блестящими каштановыми волосами.       Наверное, следовало свести всё к дурацкой шутке и отойти в сторону, такую реакцию вполне можно было принять за первый нехороший звонок. Но Кози вдруг явственно почувствовал, что не может позволить этому существу ускользнуть.       И теперь он знает: Гакт Оширо — очень странный парень. Слишком странный даже для круга творческих людей, которых зачастую считают не от мира сего.       Гакт прекрасен именно той аристократической красотой, которая, как всё чаще кажется, может существовать только на страницах старинных романов. Хрупкий и изящный, со стороны он и вправду похож на очень высокую угловатую девушку, и многие не знакомые с ним ребята в университете его таковой и считают, а ему, по виду, всё равно. Его подстриженные до плеч волосы всегда красиво уложены и завиты в мягкие блестящие локоны, а худое лицо и точёные руки пианиста белее листа бумаги. Гакт мало разговаривает, предпочитая вместо этого рисовать, почти никогда не улыбается и редко смотрит кому-то в глаза, он скрывает пустой кукольный взгляд под густыми ресницами, напоминающими крылья чёрной бабочки, и прочно прячет всего себя в глубинах ледяного сердца.       Но под этим толстым чёрным льдом и внешним спокойствием — человек без кожи, очень нервный, обидчивый и болезненный перфекционист. У Гакта есть чёткие планы на собственную жизнь, о которых знает только он, и он жутко переживает, если что-то вдруг идёт не по ним. Часто Кози думает, что, может, в этом и есть причина одиночества Гакта — он не может предугадать действия других людей и контролировать их, его это раздражает, и одному ему попросту спокойней.       Гакт рисует странные картины, от взгляда на которые у Кози почти всегда пробегают мурашки по коже. Чаще всего это пейзажи в спокойных серовато-голубых тонах, вода, очень много воды, и невольно возникает ощущение затишья перед страшной бурей. Кози до сих пор помнит, как Гакт первый раз продемонстрировал ему сделанный акварелью в альбоме набросок: удивительно спокойное серо-голубое море, сливающееся с ним по цвету небо, а чуть ниже линии горизонта торчит наклонённая вбок одинокая башня, выцветшая, с едва заметными синими полосами, в ней ещё угадываются черты старого маяка. Странный, почему-то очень тревожный рисунок. И такой чёткий, что сложно представить, что он нарисован не с натуры. Этот маяк вызывает у Гакта особый трепет; именно его Гакт рисует чаще всего в слегка разных видах.       — Откуда ты берёшь такие идеи? — спросил у него как-то Кози, разглядывая набросок. — Такого места в реальности ведь просто не может существовать…       Гакт посмотрел на него своими пустыми тёмными глазами, вскинул красиво очерченные брови и задумчиво протянул:       — В реальности, может, и нет… А в моих снах может. Я часто гуляю там.       — Ты видишь сны так чётко? — изумился Кози.       Гакт хлопнул ресницами.       — Так же чётко, как сейчас тебя. Мне нравится это место, — он посмотрел на рисунок и наклонил голову. — Оно такое… Спокойное. Будто и вправду оторванное от всего мира. Но иногда там бывает страшно. Порой я слышу, как моя кровь шумит в голове…       Он замолчал, слегка прикусив губу. А Кози тогда невольно подумал, что такие чёткие сны — это ужасно. Пейзаж с маяком даже с листа бумаги пугал его, а что же приходится чувствовать Гакту, если он видит это место как в реальности? Но Гакт никогда не жаловался ему на эти сны. А рисунки ржавой башни продолжали лист за листом наполнять его альбомы.       Эти отношения определённо очень странные, такие же странные, как сам Гакт. Медленные, слишком осторожные, чётко выверенные, будто и вправду следуют какому-то заранее написанному сценарию. Но в этом Кози находит их прелесть. Для него это что-то новое, незнакомое и потому ужасно привлекательное, а в то, что привлекает его, Кози готов бросаться, как в омут, сразу с головой.       Кози по-прежнему зовёт Гакта «малышкой» и не теряет надежды растормошить его, растопить этот лёд, узнать, какой он, настоящий Гакт. Почти в любую свободную минуту Кози тащит его гулять: предлагает то покататься на аттракционах в ближайшем парке развлечений и пожевать сладкой ваты, то сходить на какую-нибудь выставку или поглядеть на уличный концерт, то просто побродить по набережной, то попить кофе в уютном ресторанчике. И во время этих прогулок он чувствует, что Гакт поддаётся, отвечает ему взаимным интересом, просто делает это в своей манере, холодно и очень медленно. И как раз в этом «медленно» и кроется единственная проблема, которая раздражает Кози — дело уже очень долго не заходит дальше поцелуев. Так долго, что порой Кози со злостью думает, что Гакту с таким подходом к отношениям следовало родиться аристократом в восемнадцатом веке. Гакт и есть аристократ, он ведь носит знаменитую фамилию, принадлежит к древнему роду. Вот только они в конце двадцатого века, и здесь такая медлительность уже не работает на пользу паре.       Даже целовать себя Гакт позволяет как-то неохотно; он не отворачивается, не пытается увильнуть, не морщится и не даёт понять, что ему неприятно, но и не отвечает особо. Кози уже давно делает ему намёки, недвусмысленно касается его, а Гакт этого попросту не замечает, только смотрит на него своим кукольным взглядом. Кози уверен, что у Гакта на первый секс тоже есть весьма чёткий план, как это должно быть и с кем, только он, как обычно, ничего об этом не говорит. А вот Кози всё отчётливей ощущает играющую в теле кровь, то, что ему уже мало просто целовать Гакта и обнимать его за талию на прогулках. Хочется оказаться с ним наедине. Уложить его в постель и узнать, каким чувствительным он может быть. Да и вообще, как могут быть отношения, тем более у людей их возраста, без секса? Кози не может этого понять.       Когда нет желания куда-то идти вечером, они проводят время в квартире Гакта — маленькой студии из одной комнаты, где всё без слов говорит о тонкой творческой натуре хозяина и его любви к раскладыванию всего по полочкам. Никакого художественного беспорядка, всё чисто и вылизано, почти стерильно, и очень уютно, в интерьер слегка не вписываются лишь детские игрушки вроде маленькой музыкальной карусели на тумбочке возле кровати. Это очень спокойное время: Кози сидит на подоконнике, тискает свою гитару и пишет очередные слова для песни в блокноте, а Гакт рядом неспешно водит кисточкой по листу бумаги на мольберте, вырисовывая очередной жуткий пейзаж с затопленным маяком.       Обычные тихие вечера влюблённой пары — порой этого очень не хватает активному Кози.       — Что собираешься делать после выпуска? — Гакт откидывает со лба прядь волос перепачканной в синей акварели рукой и вздыхает. — Ты же выпускаешься в этом году, верно?       Кози, дёрнув струны, покачивает головой.       — Верно. Пока не знаю. В идеале я хотел бы собрать группу, — делится он своими планами, — но для этого надо найти человека, с которым можно разделить все свои идеи и задумки.       — Для тебя это сложно? — с лёгким удивлением спрашивает Гакт, глянув на него через плечо.       Он отвлекается буквально на секунду, и тёмно-серый мазок пятном ложится на бледное голубое небо. Гакт недовольно хмурится и кривит губы.       — Да это для кого угодно сложно, — Кози пожимает плечами. — Даже когда вокруг тебя полно людей, не всегда получается узнать, кто из них именно тот, нужный.       Отложив гитару, он подтягивает к себе колени и наблюдает, как Гакт хмуро рисует вокруг маяка тёмные грозовые тучи, чтобы скрыть кляксу.       Ему вполне понятно недоумение Гакта. Он реагирует так же, как и остальные. Кози выглядит и ведёт себя, как настоящая рок-звезда — яркая одежда, гитара за спиной, выкрашенные в красный цвет волосы, макияж, линзы и накладные ресницы, кличка, придуманная друзьями, вместо имени Хироки, которое стоит у него в паспорте. «Классный!» — вздыхают однокурсницы, завидев его в коридоре. Весёлый и общительный, Кози всегда окружён людьми, которым нравится и которые нравятся ему. И он старательно поддерживает именно такой образ, крайне редко приоткрывая кому-то душу. Он старается поменьше думать о том, что это его последний год в университете. Не говорит никому, что его беспокоит туманность собственного будущего. Кози не боится выходить из зоны комфорта, нет. Просто жизнь после выпуска пока что представляется ему чем-то трудным, унылым и до ужаса скучным, он сразу же представляет лицо своего отца, музыкального продюсера, вечно замороченного делами и зачастую не видящего ничего, кроме них. Кози любит его, однако совсем не хочет подобной жизни для себя. Попросту не может представить себя в таких условиях.       Но даже Гакту он пока не рассказывает об этих едких сомнениях.       — Не хочешь, кстати, попробовать, Гаккун? — Кози заискивающе улыбается. — У нас могло бы получиться. Объединить, так сказать, деятельность и судьбу…       Гакт вздрагивает и едва не роняет кисть. Но тут же сжимает её и снова тянется к палитре.       — Извини. Музыка и сцена — это совсем не моё, — тихо отвечает он. — Мне хорошо с тобой, и я вполне могу разделить твоё увлечение, но самому выступать… Нет. Да и родители мне ни за что не разрешат.       — Вот как, — Кози покачивает головой и фыркает. — А они вообще знают, что мы с тобой вместе?       — Конечно, — Гакт вдруг сжимает губы. — Вернее… Вернее, дядя знает. Он, кажется, не против. Только не знаю, рассказал ли он маме с папой.       Кози медленно сползает с подоконника, подходит к нему и обнимает за талию сзади, проводя носом по шее.       Родители — это серьёзно, он это прекрасно знает по себе. Кози старается не рассказывать отцу о своих отношениях, зная, что он не одобрит. Предыдущее поколение слишком сильно трясётся над репутацией семьи, и порой это раздражает. Гакт же редко говорит о своих отце и матери, но даже крупиц информации хватает Кози, чтобы понимать: фамилия Оширо достаточно известная, род, берущий своё начало ещё во времена Рюкю, традиции, строгость. Такие родители точно не позволят единственному сыну заниматься рок-музыкой и встречаться с кем попало.       Его рука с кистью чуть подрагивает, и Кози мягко перехватывает её.       — Оставь несчастный маяк в покое. Почему бы тебе хоть разок не нарисовать его на фоне голубого неба?       Гакт слегка распахивает пустые глаза.       — Там не бывает ясного неба. Разве это не очевидно?       — Нет, — Кози пожимает плечами. — Ты знаешь, мне нравятся твои картины, но я не понимаю твоей страсти к этому маяку… Ты рисуешь его раз за разом, а он всё стоит и только наклоняется и ржавеет, никак не упадёт.       Гакт задумчиво наклоняет голову.       — Этот маяк… Особенный, — тихо произносит он наконец. — Он никогда не упадёт, потому что море качает его… Туда-сюда. Туда-сюда. Прилив — в одну сторону, отлив — в другую. Понимаешь? Как маятник. Это может продолжаться целую вечность, — и Гакт делает ещё несколько мазков кисточкой. — К тому же, я спрятал в нём кое-что очень дорогое для себя… И пока оно там, маяк будет стоять.       — Ох уж эти твои фантазии… — Кози улыбается и касается губами его затылка. — Что же ты там спрятал?       Гакт медленно поворачивается и обнимает его рукой за шею, уткнувшись носом в плечо.       — Я расскажу тебе когда-нибудь. Но не сейчас… Я просто не готов.       Кози поднимает его лицо за подбородок и неспешно целует в приоткрытые губы.       — К тому времени, как ты решишься, я сам это найду.       Он произносит это шутливо, с тихой усмешкой, и готов поймать привычную пустую улыбку, ту, которой Гакт отвечает на все его колкости.       — Нет! — Гакт мигом испуганно распахивает глаза и едва не отшатывается от него. — Не найдёшь. Никто не найдёт… Никогда.       И он сжимает пальцами белую ткань рубашки на груди, сморщившись, будто от боли. В расстёгнутом, отвернувшемся воротнике видна головка розы на длинном стебле, выступающем на коже. И Кози едва сдерживает изумлённый кашель. У Гакта, оказывается, есть татуировка, и не просто рисунок, а маскировка уродливого длинного шва. Что-то буквально вспороло ему грудь. Но где он мог получить такую рану? С ним, думается, обращаются как с хрустальной вазой…       Отогнав эти мысли куда подальше, Кози торопливо притягивает его к себе и гладит по волосам, пропуская мягкие гладкие пряди сквозь пальцы. Гакт всхлипывает ему в плечо.       — Мне было так больно. Ты даже не представляешь, насколько, — чуть слышно бормочет он. — И я спрятал его. Сердце. Чтобы никто больше до него не добрался… Чтобы не было больно.       — Эй. Успокойся, малышка, — Кози целует его в лоб. — Я не покушаюсь на него. Просто мне очень хочется быть поближе к тебе. Понимать тебя. Чувствовать…       Гакт вскидывает голову и утыкается губами ему в подбородок.       — Ты и так чувствуешь. Как никто другой, — шепчет он и прикрывает глаза. — Это очень ценно для меня, Кози. Я хочу, чтобы ты знал… Ты лучшее, что со мной случалось.       И, прикрыв глаза, он сам тянется к приоткрытому рту. Неуверенно, несмело, будто маленький мальчик, который впервые в жизни решился наконец чмокнуть в щёку понравившуюся девочку. Кози смотрит на его дрожащие ресницы и улыбается ему в губы. Он знает. Он уже достаточно хорошо изучил Гакта, чтобы понимать его. И Гакт никогда не сказал бы ничего подобного, если бы не был в этом уверен. Он не из тех, кто бросает красивые слова на ветер. Говорит только то, что на самом деле думает и чувствует.

***

      — Нам точно стоит это сделать?       В голосе Гакта явственно звучит сомнение и некоторая тревога, он нервно переминает тонкими пальцами в перчатках края чёрной сверкающей кофты и то и дело поглядывает в окно машины такси. Мимо затемнённых стёкол пролетают ярко освещённые неоновым сиянием улицы Аоямы.       — Эй. Расслабься, — Кози улыбается и тянет его к себе за плечо, прижимая. — Это всего лишь клуб. Очень дорогой, между прочим, и туда хрен попадёшь с улицы.       — Я никогда не был в клубе, — хмуро бормочет Гакт и крутит пальцами прядь волос. — Дядя говорил, что это место не для людей нашего круга.       — Какого ещё круга, блин? — Кози фыркает. — Твоему дяде там и вправду, наверное, не место, но мы-то с тобой? Мы студенты, клуб — самое место для нас. Когда ещё туда ходить, в старпёрские сорок? В старости ничего, кроме рисовой каши, не захочется, а тусоваться уж тем более.       Гакт морщит нос. Зажатый, нервный. Кози кажется, что он видит, как напрягается его челюсть от сжатых зубов, как пульсируют вены на висках.       — Да не парься, всё нормально. Мы просто посмотрим концерт, может, выпьем и потанцуем немножко, и всё, — Кози улыбается, чтобы успокоить его. — Я же тебя не в какой-нибудь подпольный бордель тащу.       — Я надеюсь, — Гакт вздыхает и прижимается к его плечу, прикрывая глаза, утыкается носом в ярко-красную кожаную косуху. И Кози гладит его по аккуратно уложенным волосам.       Идея пойти в клуб в Аояме нагрянула внезапно — один из взрослых товарищей Кози, успешно собравший группу и выступающий с ней, попросил оказать моральную поддержку. Кози, может, пошёл бы и один, он был готов к тому, что Гакту эта идея не понравится. Но потом он всё же передумал, решил, что он просто обязан показать Гакту настоящее веселье. Ну и заодно продемонстрировать всем, какой у него парень. Чтобы завидовали.       Но Гакт, несмотря на все его ободряющие слова, заметно нервничает. Ему непривычно и неуютно в этом образе; короткая кожаная куртка, искрящаяся футболка и кожаные штаны слишком уж отличаются от его вечных дорогих рубашек и строгих брюк, а яркий макияж, чёрная помада и тени, подчёркивают аристократичную бледность лица. Кози про себя думает, что этот вид ему идёт. Даже слишком. Хоть и натянутый весь, как струна, но зато непривычно близкий и уже не кажется посланником из другого мира. И невероятно сексуальный, какой-то даже хищный, как кошка, ловко прикрывающийся маской невинности. Даже глаза у него блестят и не кажутся такими пустыми, взгляд вполне осмысленный, с мелькающей в глубине тревогой.       Кози уверен: сегодняшний вечер вполне может стать поворотным в их отношениях. Надо только выбрать самый удобный момент.       Обстановка подходящая. Огромный полутёмный зал, по нему скользят пучки разноцветного света — то красные, то зелёные, то фиолетовые. Концерт ещё не начался, а уже шумно. И с балкона вип-ложи открывается вид на сцену и толпу, беснующуюся перед ней. Будь Кози один, он бы пошёл туда, поближе к сцене. Но он вполне отдаёт себе отчёт в том, что Гакт не привык к таким мероприятиям и толпа может только ещё больше выбить его из равновесия. Зато можно будет сидеть весь вечер на мягких диванах и лишь иногда подзывать официанта с новыми алкогольными коктейлями.       — Что ты будешь пить? — Кози улыбается краем рта, увидев приближающуюся к ним фигуру в чёрно-белой форме. — Вино, шампанское? Имей в виду, газировка тут не в почёте. И сок, к слову, тоже.       — Вот как. Ты меня споить решил? — Гакт вдруг хмыкает и картинно запрокидывает голову на спинку дивана. Заводит ногу на ногу и томно прикрывает глаза. — Тогда текилу.       — Текилу?       Кози, закашлявшись, даже переспрашивает от удивления. Он был твёрдо уверен, что Гакт не решится пить что-то крепче шампанского, и то станет цедить по капле один бокал. И вдруг текила.       Гакт замечает его изумление, надувает губы и, демонстративно вскинув голову, поправляет волосы.       — Не надо думать, что я всегда такой правильный, — даже с некоторой обидой бросает он. — Я вполне могу и выпить под настроение. Просто сам понимаешь, мне не разрешают.       — Естественно, тебе двадцать только. Несовершеннолетний ещё, — хмыкает Кози и поддевает его подбородок пальцами. — Малышка.       Блики, появившиеся было на тёмных радужках, мигом исчезают, глаза опять становятся тусклыми и пустыми.       — Если бы дело было только в этом, — Гакт тяжело вздыхает и прикрывает глаза. — Они говорят, что алкоголь несовместим с… — он обрывает себя на полуслове и прикусывает губы. — Неважно. Сейчас предков здесь нет, я могу пить всё, что захочу.       Кози слегка нервно дёргает плечом. У него в голове роем поднимаются нехорошие догадки. С чем может быть несовместим алкоголь? Только с какими-то лекарствами… Но расспрашивать Гакта об этом он не решается. И смеётся:       — Кажется, я сегодня узнаю о тебе много нового.       — Ты же сам хотел, — Гакт вдруг улыбается краем рта. — Разве не за этим ты меня сюда привёз?       Он откровенно ухмыляется, видя растерянность любовника. Но его ожившие, казалось, глаза так и остаются пустыми, как две тускло блестящие пуговицы.       Кози хотел, вот только не думал, что процесс пойдёт так быстро. Решив не показывать своего удивления, он хмыкает и откидывается на спинку удобного дивана. Всё складывается как нельзя лучше.       Концерт идёт своим чередом. Громкая музыка звучит из динамиков, крики восторженной толпы едва не перекрывают её. Потягивая из бокала свой «Лонг Айленд», Кози внимательно наблюдает за музыкантами на сцене, присматривается, стараясь уловить и запомнить каждое движение. Он частенько воспринимает эти концерты как учебное пособие, прикидывая, смог бы он сам в дальнейшем делать нечто подобное. Хотя концерты групп, известных в узких кругах — это совсем не тот масштаб, который нужен ему. Ну или, по крайней мере, не потолок карьеры. Нет, слишком мелко. Кози мечтает как минимум о полном зрителей «Будокане», а в идеале — о совсем недавно достроенном огромном «Токио Доум», о рукоплещущих толпах, о выездах за границу и мировой известности. Конечно, он понимает, что шансов на такое у него примерно столько же, сколько на полёт в космос. Но ведь никто не может запретить ему строить воздушные замки. И кто знает, вдруг ему всё-таки посчастливится встретить того, с кем можно будет воплотить эти мечты.       Вынырнув из своих фантазий, краем глаза Кози смотрит на Гакта; тот, заметно расслабившийся, тянет через трубочку беловатый напиток. И даже не морщится при этом, похоже, ему и вправду пить текилу уже привычно. А ведь она довольно крепкая…       Поставив свой бокал на столик, Кози придвигается чуть ближе к нему. Тянет руку, обнимая за талию, и Гакт послушно приваливается головой к его плечу.       — Ты знаешь, а мне нравится, — вдруг бросает он. — У тебя нет кассеты этих ребят?       — Найду, — Кози, хохотнув, утыкается губами ему в щёку. — Напомни, как домой вернёмся.       — Если сам не забуду, — Гакт хлопает ресницами и, втянув в себя остатки текилы, тихонько вздыхает.       Он так близко. И в кои-то веки такой разомлевший, расслабленный, так и напрашивается на неприятности. Злая мысль. Очень. И отгонять её не хочется.       Острый укол желания впивается куда-то в грудь, знакомый, но непривычно сильный. Кози утыкается губами в шею Гакта, почти с надрывом вдыхая. Соблазнительная, мягкая кожа, чёткий аромат дорогого модного парфюма и чуть горьковатый запах его самого. Гакт душится «Эгоистом» от Шанель, и эти духи подходят ему как никакие другие. Смесь, пьянящая получше любого крепкого коктейля. Кози уже чувствует себя захмелевшим, околдованным. Прикрыв глаза, он снова и снова целует прохладную кожу.       — Эй, — вдруг капризно тянет Гакт, запустив пальцы в его красные волосы. — У меня на теле есть другие места, помимо шеи…       Кози легонько проводит по его шее кончиком языка до самого подбородка, с удовольствием отмечая, как Гакт дёргается, утыкается губами ему в щёку и притягивает к себе поближе.       — Это намёк, Гаккун? — с усмешкой спрашивает он и, не давая опомниться, затыкает рот поцелуем.       Из-под опущенных ресниц он наблюдает, как его скулы трогает нежный розовый румянец, и едва сдерживает очередную усмешку. Гакт засмущался, ну надо же, а Кози ведь был уверен, что чувство смятения ему незнакомо. Сегодня и вправду вечер сплошных открытий, причём сплошь приятных, Гакт, оказывается, умеет и пить, и краснеть… Толкая язык ему в рот, Кози буквально требует от любовника ответных действий, и Гакт отзывается, несмело, но протягивает язык в ответ. Неаккуратный, слюнявый поцелуй, так не похожий на все те детские чмоки в губы, что были раньше. Это заводит.       Шум крови в ушах и стук собственного сердца заглушает музыку, она уже доносится будто откуда-то издалека. Но Кози не обращает на это внимания. Всё, что сейчас волнует его — это медленно тающий лёд в тёмных глазах напротив. Ведь он так долго мечтал увидеть, как эта чернота покрывается трещинами.              В четвёртом часу ночи, промокнув под начавшимся дождём, они вваливаются в студию. У Кози перед взглядом всё плывёт и меняет свои очертания, стены и пол под ногами ощутимо шатаются и всё норовят поменяться местами. Последний «Лонг Айленд» явно был лишним. Или же нет?..       Ухватившись одной рукой за стену, чтобы не упасть, второй Кози крепко держит Гакта за талию и, пьяно улыбаясь, целует его затылок, пока тот запирает дверь. Мягкие волосы пахнут парфюмом и чуть-чуть лаком. Гакт тоже порядочно пьян, его пальцы, сжимающие ключи, трясутся, но он явно соображает и держится лучше, чем Кози. Последний поворот в скважине — и связка выпадает из его рук, ударившись об пол и коротко звякнув.       Кряхтя от натуги, Гакт дотаскивает еле стоящего на ногах любовника до спальни и довольно неаккуратно пихает на постель.       — Блять. — Рухнув на похрустывающие подушки, Кози слышит его шипение и, как в тумане, видит, как Гакт шатается и прикладывает руку ко лбу. — Придётся тебя тут оставить до утра… И почему я знал, что так будет? Предки мне голову оторвут, если узнают…       Кози смеётся и, ухватив его за руку, резко дёргает к себе: Гакт с визгом падает прямо на него, и Кози, недолго думая, заваливает его на спину. Придавливает к шуршащим простыням, держит крепко за запястья и жадно целует то в губы, то в шею. Гакт почему-то не сопротивляется, даже наоборот, тянется к нему и смешно бодает носом в щёку. Но алкоголь развязал руки, разорвал все те верёвки, что заставляли Кози сдерживаться; ему этих поцелуев слишком мало. И, выпустив запястья, он запускает руки под короткую кофту, касается ладонями груди, узких ровных бёдер и белого, гладкого живота. Тело у Гакта красивое. Даже в одежде красивое, а уж на фантазии о том, как оно выглядит без неё, Кози уже устал дрочить по ночам. И огромный шрам, пересекающий его грудь и замаскированный татуировкой в виде розы на длинном стебле, совершенно не может испортить такую красоту.       — Эй, — Гакт хрипит и легонько пихает его в плечо, — убери руки!       — Ни за что, — хмыкает Кози, нарочно придавливая его кожу ладонями. Пальцами цепляется за ремень, пытается пропихнуть руку под него, и Гакт вскрикивает.       — Не лезь туда, придурок! Я тебе не разрешал!       Он словно разом трезвеет, приходит в себя и начинает отчаянно барахтаться и извиваться, пытаясь скинуть с себя. Бьётся всем телом, старается пнуть коленом и отпихнуть освободившимися руками. Кози мигом перехватывает оба его запястья одной рукой, а второй наощупь расстёгивает ремень.       — Насрать мне на твоё разрешение, ясно? — тихо и хрипло проговаривает он, посмотрев в лицо любовника. И впервые в жизни он видит в этих пустых тёмных глазах настоящий ужас вперемешку с яростью. — Ты и так мне все нервы уже повыдёргивал нахер, кривляешься хуже, чем любая девка. Вот как девку я тебя сегодня и возьму.       — Только попробуй, сволочь! Пусти… Пусти меня сейчас же!       Гакт кривится, в его покрасневших глазах наливаются слёзы; он явно впервые чувствует всю свою слабость и неспособность дать отпор, и его тошнит от этого. Он всё ещё пытается освободиться, ёрзает, царапает ладонь Кози длинными ногтями, впивает их в кожу, ломая, пытаясь болью заставить отпустить. Будь Кози трезвым, при виде таких страданий он мигом бы отстранился и попросил прощения. Но не сейчас, когда в его крови пульсирует весь выпитый за вечер алкоголь и толкает на безрассудные действия. В голове только одна мысль: он хочет Гакта, давно уже хочет и не собирается больше себя сдерживать. Хочет так сильно, что ему всё равно, как воспримет это сам Гакт.       Кози буквально выдавливает его из тесной, облепившей тело одежды. Справившись с ремнём и вытащив его из брюк, он в секунду стягивает им запястья Гакта, чтобы не приходилось держать его. Задирает кофту до самых острых ключиц, облизывается, оглядывая. Восхитительное зрелище, ему даже во влажных фантазиях такого не снилось. Белое тело, изнеженное, худое, но кое-где выступающие косточки не кажутся на нём изъянами, наоборот, усиливают впечатление хрупкости и ломкости.       — Отлипни! — вскрикивает Гакт, извиваясь всем телом и дёргая руками. — Отвали, не трогай меня! Не хочу! Кози!       Кози не слушает его. Ремень крепкий, не вырвется. Он подхватывает Гакта под костлявые бёдра и укладывает на кровать поудобнее. Начинает ласку с шеи, на которой вздулись от напряжения вены; целует, облизывает, хватает губами выпирающий кадык, который постоянно трепыхается от нервных сглатываний и вскриков. Целует головку розы на вздрагивающей груди, прихватывает поочередно оба соска, зажав зубами, пока они не затвердеют. Широко и медленно лижет живот, чувствуя, как язык щекочут тёмные волоски, спускающиеся заметной на белой коже дорожкой от пупка. Оглаживает ладонями бока и бёдра.       — Нихера себе у тебя размерчик… — выдыхает Кози, наклонившись к его паху, и кусает губы. Член у Гакта и вправду ого-го, огромный, а ведь это он ещё не стоит… Гакт своими длинными рубашками начисто закрывал эту часть тела раньше, и не приходилось даже догадываться, что там, под тканью. Кози медленно дотрагивается кончиком языка до прижатой к бедру головки, и Гакт дёргается всем телом, как от пронзившей его пули. — Да не рыпайся, блять! Не больно же.       — Не трогай… — Гакт уже слабо шепчет, протяжно выдыхает, когда он медленно опускается по члену вниз, заглатывая. — Не… Не там, Кози…       Он тяжело дышит, краснеет, закатывает глаза. И Кози нарочно долго и медленно мучает его губами и языком; то посасывает легонько головку, то с силой, почти жестоко пихает язык под крайнюю плоть, то забирает член почти целиком в горло. Он умеет доводить минетом до точки взрыва, даже самые стойкие партнёры ломались в его рту. А когда надоедает, Кози с громким похабным звуком отлепляется и, ухватив Гакта за волосы, поворачивает его на живот.       — Нет! — Гакт срывается почти на истеричный визг, вопль эхом взметается к потолку. Кози чувствует весьма ощутимый пинок в колено и, зарычав от злости, с силой упирает его лицом в подушку.       — Не нет, а да! Ори погромче, сейчас соседи услышат и полицию вызовут. Вот прикольно будет, когда сюда вломятся и увидят тебя в таком состоянии, а?       — Сука! — взвывает Гакт и снова пытается лягнуть его, только уже не в колено, а выше, прямо в пах.       — Фу, какие выражансы пошли. Некрасиво такими словами швыряться аристократу, — Кози фыркает. — Если уж выёбываешься, то делай это до конца. Поднимай уже жопу, — Кози с силой дёргает его бедро вверх и, сплюнув на палец, проталкивает его сквозь сжатый сфинктер. Крик Гакта буквально звенит в его гудящей голове и, рыкнув, он с силой дёргает за волосы. — Да чего ты орёшь? Это не больно!       — Нет, больно! — Гакт судорожно всхлипывает, чёрные из-за размазавшейся туши слёзы ручьями стекают по побелевшим щекам. — Больно, больно, больно… Не делай этого, прошу, не надо, Кози…       Он весь дрожит от рыданий, вздрагивает, пошатывается на дрожащих коленях, но Кози не обращает на это внимания. Почти сразу за первым пальцем — второй, затем третий… Гакт уже даже не вскрикивает, только тихо подвывает, уткнувшись лицом в подушку и выкинув перед собой связанные руки. Запястья уже красные под ремнём, а длинные пальцы, скрючившись, отчаянно скребут простынь, пытаясь уцепиться хоть за что-нибудь. Вздрагивает он лишь тогда, когда Кози вытаскивает из него пальцы и поспешно заменяет их собственным членом. Плавный, но сильный толчок, и Гакт опять заходится в крике, смешанном с рыданиями.       — Прекрати! Я не могу, не могу, не могу…       — Заткнись, — Кози с силой ударяет его по ягодице и, потянув за волосы, утыкается губами в мокрый висок. — Я уже в тебе. Расслабься уже и получай удовольствие.       Он не собирается давать времени привыкнуть, почти сразу ударяясь в тело резкими движениями. Ему и самому это причиняет боль, Гакт слишком узкий, всё его тело отчаянно сопротивляется такому жёсткому проникновению. Быть может, если бы Гакт не противился, если бы он смирился и позволил делать с собой всё, что нужно, Кози бы смог получше подготовить его, вытащил бы даже заранее из кармана куртки презервативы. Но Гакт взбесил его своим нытьём. И теперь в итоге этот секс делает больно им обоим.       Гакт явно на грани обморока, он хрипит, буквально захлёбывается, задыхается, и Кози не всегда удаётся вовремя поймать его губы своими, перехватить мучительные крики. Он придерживает любовника за волосы и бёдрами чувствует стекающую по его ногам кровь. И всё равно ускоряется с каждой секундой, стремясь взять из этого долгожданного соединения всё, что только можно. Даже боль словно откатывается на второй план, оставляя за собой лишь безумное желание. Он не знает, как долго это продолжается; наверное, всего пару минут, хотя по ощущениям как целая вечность.       Конец Кози не помнит. Не помнит, что было и после этого болезненного оргазма, лишь какие-то смутные отрывки — Гакт, лежащий под ним на спине и с криком раздирающий ногтями его спину, ощущение его искусанных дрожащих губ на своих, а потом внезапная темнота, холод…       И приходит в себя Кози уже в своей квартире, просыпается с жутким похмельем и головной болью, готовый поверить, что всё это привиделось ему в пьяном бреду. Вот только саднящие царапины на спине молча дают понять, что в эту ночь он превратился в настоящего монстра.

***

      — Гаккун, успокойся. Ты ведь сам этого не хочешь.       Кози за запястья притягивает его к себе, обнимает за талию, чувствуя, как он дрожит. Но Гакт упирается ладонями ему в грудь, отстраняя от себя, и поднимает взгляд. Блики нервно подрагивают на тёмной поверхности, в глазах читается настоящее бешенство.       — Отвали, — выплёвывает Гакт. — Если ты сейчас не уберёшься из моей квартиры, клянусь, я вызову полицию!       Кози вздрагивает. А вот этого бы не хотелось, только проблем с полицией сейчас не хватает. У Гакта на теле полно следов, шея до сих пор вся в засосах, отговориться будет трудно, а на репутацию в любом случае ляжет совершенно ненужное тёмное пятно — то ли изнасиловал, то ли всё добровольно случилось, но мутная история. Его взгляд падает на тумбочку возле кровати и на валяющуюся на полу трубку. И Кози почти сразу успокаивается.       — Как ты её вызовешь? Телепатически? Телефон оборван, — усмехается он и костяшками пальцев проводит по лицу Гакта. — Давай поговорим спокойно.       — Не о чем нам больше говорить, — Гакт, фыркнув, отворачивается и, вырвавшись из его захвата, садится на постель. Огромное пятно крови всё ещё темнеет на простыне. — Что, думаешь, отделаешься одним «прости»? Насрать мне на твои извинения. Так ты, кажется, мне тогда сказал? — он кидает на любовника косой взгляд.       — Я правда сожалею, Гаккун… — бормочет Кози и кусает губы. Он и сам чувствует, как неубедительно это звучит. Он врёт. Сожалеет разве что о том, что сделал Гакту больно. — Я выпил лишнего.       — Это твои проблемы, — равнодушно отрубает Гакт и отворачивает голову. — Тебе лучше знать, как ты реагируешь на алкоголь.       Кози тяжело вздыхает и садится рядом с ним. Увидев, как Гакт отшатывается от него и сжимает кулаки, он демонстративно складывает руки на коленях.       — Да не дёргайся ты так, я не собираюсь тебя трогать. А ты, кстати, и сам хорош. Сколько ты собирался выделываться? Мы уже больше года вместе, мне надоело спрашивать у тебя разрешение на каждый поцелуй! Кстати, многие пары начинают такие отношения именно так. И ничего смертельного в этом нет.       — Начинать отношения с пьяного грязного секса? — Гакт передёргивается. — Мерзость какая. Это не мой вариант.       — И какой же твой, а? — Кози криво улыбается. — Лет десять ухаживаний, потом свадьба, а потом только постель?       — Не десять. Гораздо меньше. И свадьба никакая не нужна, — Гакт морщится. — Я и сам думал об этом. Тебе стоило быть чуть более терпеливым, ещё буквально немножко.       — Сколько это, «немножко»? — угрюмо спрашивает Кози.       Гакт с силой ударяет кулаком по одеялу.       — Ты не понимаешь! — он вскидывает голову, и слёзы вкатываются обратно в глаза. — У меня был план, Кози. Я хотел, чтобы всё было… Красиво. Как в кино. С музыкой, свечами. Нежно и ласково. Я хотел запомнить всё именно так. А теперь… Теперь я вообще не смогу вспоминать об этом!       Он судорожно всхлипывает и вытирает глаза ладонью.       — Гаккун… — Кози кусает губу и дотрагивается до его плеча.       До него наконец в полной мере доходит, насколько серьёзная ситуация сложилась. Гакт помешан на планах. Он привык всё рассчитывать и продумывать сильно наперёд. И Кози ведь догадывался, что у него есть план и на первый секс. И этот план теперь не просто сорвался, а превратился в нечто такое, о чём Гакт не хочет вспоминать. Для него это крушение мира, не больше и не меньше. И всё это по вине сорвавшегося Кози.       — Я тебе этого не прощу, — Гакт сердито всхлипывает и исподлобья смотрит на него. — Никогда не прощу, слышишь? Уходи. Мне нечего больше тебе сказать.       Выпалив эту фразу, он сгибается, уткнувшись головой в колени, и опять сотрясается от рыданий.       Кози нервно глотает слюну и, осмелившись всё-таки, обнимает его за плечи.       — Я не оставлю тебя одного в таком состоянии. Ещё не хватало мне потом всю жизнь мучиться от угрызений совести, если ты чего сделаешь с собой, — недовольно бросает он.       — А по-моему, понятие «совесть» тебе незнакомо, — буркает Гакт, не поднимая головы, и повторяет: — Уходи.       Кози качает головой. Он понимает, что вряд ли сейчас услышит от Гакта что-то другое. Он машинально дотрагивается до дрожащего худого плеча.       — Прости. Мне правда жаль, что так вышло.       — Не ври, хватит. Меня уже тошнит от твоего лицемерия, — Гакт морщится. — Ты же сам сказал, что это нормально, какой теперь смысл извиняться за то, что ты не считаешь неправильным? Мне от этого легче не станет. Просто… Просто оставь меня в покое, Кози. Со мной ничего не случится. Не льсти себе, я не собираюсь из-за тебя жизнь самоубийством кончать.       — А вид у тебя такой, будто уже собрался.       — Уходи. Сколько раз ещё повторить?       Кози, вздохнув, встаёт с постели и, легонько погладив его по спине напоследок, идёт в прихожую. Наверное, и вправду стоит временно отступить, дать Гакту время немного остыть и поразмыслить над ситуацией. На пороге он останавливается и оборачивается. Гакт сидит в той же позе, опустив голову и свесив руки между колен. И видно, как чёрные слезинки сбегают к его подбородку.       Чёрные слёзы… Вроде бы такая мелочь. К горлу подступает тугой ком. Вряд ли бы Гакт стал краситься в таком состоянии, сейчас внешний вид явно волнует его меньше всего. Неужели все эти два дня он так и просидел на кровати в слезах, даже ни разу не умывшись?       На секунду хочется вернуться. Принести из ванной влажное полотенце, стереть с этого красивого лица всю черноту, она совершенно не идёт Гакту. Но Кози быстро отворачивается и выходит в прихожую. Подхватив чехол с гитарой, нащупывает ключи в кармане, думая, выложить ли их. Нет, оставит пока. Вот если Гакт через пару дней твёрдо скажет ему, что всё кончено, Кози отдаст ему эту связку прямо в руки.       Выйдя на вечернюю улицу, Кози тяжело вздыхает и трёт рукой затылок. Да уж, ситуация хуже не придумаешь. Кто бы только мог подумать, что их странноватая, но красивая история закончится вот так… И непонятно, что теперь делать со всем этим. Ему и самому надо подумать. В любом случае, главное, что Гакт цел и не сделал с собой ничего ужасного. И, думается, если он не сделал этого сразу, то уже не навредит себе.       Кози засовывает руки в карманы и делает пару шагов в сторону проспекта, как вдруг его отвлекает шуршание шин подъехавшей машины. Кози словно чувствует толчок в грудь и оборачивается. Увиденное зрелище тут же заставляет его широко распахнуть глаза: возле подъезда аккуратно паркуется роскошный белый «Кадиллак». Редко на улицах Токио увидишь американские машины, на них ездят разве что рок-звёзды, любящие повыпендриваться… И Кози буквально впивается в седан взглядом. Из недр автомобиля выбирается мужчина, одетый, несмотря на теплый вечер, в наглухо застёгнутую чёрную рубашку, узкие брюки и ботинки на небольших каблуках. Высокий, худой и какой-то гибкий, как опасная чёрная кошка, он захлопывает дверь и отбрасывает со лба выбившуюся из налаченной причёски прядь волос. А лицо его так похоже на лица самураев со старых гравюр: подведённые глаза вразлёт, тонкие прямые брови и зло сжатые губы.       Они на секунду встречаются взглядами, и Кози вздрагивает. Его будто окатывает ледяной водой: такое презрение и холод плещутся в этих тёмных глазах, почему-то таких знакомых. Громко фыркнув, мужчина щёлкает брелоком, отворачивается и исчезает в подъезде. А спустя пару минут в окнах третьего этажа вспыхивает яркий свет.       Сердцебиение учащается, и Кози невольно прикладывает руку к груди, чувствуя, как от лица отливает кровь. Кто этот мужчина и почему он пошёл к Гакту?