Истиной лгать

      Солнце не ласкает царские залы: небо хмуро, как хмур младший из сынов Одина.       Пять рассветов минуло с визита йотуна. Пять рассветов Тор в пучине мыслей своих и лабиринтах рун, что на страницах увесистых томов запечатлены.       Неистовство мыслей поглотило и Бальдра. Тяжко на душе после известия о встрече нежданной, той, на коей присутствовать должен он был и не смог. Не смог оградить Тора от холода ледников и коварства прогоркших медовых речей.       — Всеотец.       Бальдр выражает почтение прежде, чем подойти ближе, проследить за взором Одина — сквозь облака он глядит на Брейдаблик. Хугин кружит там, над чертогом. Мунин сидит в открытом окне, чистит перья. Когти его черны и остры, точно только выкованные клинки — будто бы когтями врановыми терзает нутро.       — Я отобрал для Тора те из книг, что не должны его поразить содержанием более, чем необходимо. Только те, что прошли нашу цензуру. Признаться, меня беспокоит его увлечение Йотунхеймом. Оно сродни одержимости. Тревожно, что я…       Один его прерывает:       — Ты был нужен мне вне Асгарда, Тору была нужна данная встреча. Наши прихоти не всегда отражают нашу нужду, будучи порождением лучших стремлений. Прими то, что свершилось, и не кори себя за отсутствие участия. Каковы вести, что ты принёс?       Вести не грустны и не радостны, в них всего поровну: Ванахейм, как прежде, цветёт и приветлив — оскорбительным будет ждать подлости от славных ванов. Утомительны игры Синьагила дель Плейоне, забавляется письмами, что в Асгард не доходят, перехвачены альвами то ли в намёке на слабость защиты переписки с Асгардом, то ли альв неугомонной выдрой играет с рыбёшками, отпуская их и пускаясь в погоню, создавая иллюзию вседозволенности и самоконтроля. Свартальвхейм охвачен вечным пожаром войны, чернён сажей.       По лицу Одина не разобрать, тронуло ли его после услышанного хоть одно чувство.       Бальдр роняет:       — Альвхейм приглашает на бал-маскарад. Срок до него двенадцать лун.       — И Йотунхейм?       — И Йотунхейм.       — Слишком долго Лафейсон не призван в Асгард. Наследил во многих мирах, здесь же мелькнул отражением в бурных водах. Примите с Тором его приглашение, устрой встречу с Лафеем. Призови его сына срочно, на спешке настаивай. Нехотя позволь сторговаться до пятнадцати лун. Нрав Лафея тяжёлый, без уступки подлую славу поспешит обеспечить в каждом из миров Иггдрасиля. Нам не нужно того. Порешили, что Йотунхейм нам не враг, пусть потешится милостью, достойной союзника.       Бальдр молчит. Он не может ослушаться, как и одобрить не может. Добра от затеи этой он не ждал никогда, ни тогда, когда договор мирный был заключён, ни сейчас. Йотунхейм склонен к великой глупости. Йотунхейм склонен к великой подлости. Сын Лафея — горная река, вышедшая из берегов. Дай ему волю в Асгарде — всё на своём пути уничтожит.       Всеотец не послушает, только вот умолчать предостережения Бальдр не может. Слишком многое видел, слишком многое слышал. Слишком многое знает.       — Принц Йотунхейма в отвратительном возрасте. О него ломают клинки и зубы, его забавы сомнительны и опасны. К нему тянется огонь Муспельхейма, а за ним самим шлейфом — дурная слава. Отец, ты жаждешь призвать Хаос в Асгард и в жизнь Тора. Известна цена этому? Способны ли мы расплатиться?       Мунин шкрябает когтями по подоконнику. Беспокойно хлопает крыльями перед тем, как взлететь. Недовольство Одина нашло отражение в его поведении.       — Ты излишне печёшься о Торе. Ставишь благо его выше блага Девяти миров и Асгарда.       — Тор не готов.       — Это то, что он говорит?       Один пронзает словами, как пронзить мог бы гунгниром. Стремительно, на поражение. Речи Бальдра в семье всегда о доверии были, о желаниях и готовности. О том, чтобы не решать за других. Слова на устах на его не были согреты устами Тора, не принадлежат Тору, его резкой, отважной натуре. Тор никогда не признался бы, что — не готов.       Веки тяжёлые, Бальдр желает прикрыть их. Отстраниться от того, что происходит, капканов, в которые его загоняют, зверя, сбитого с толку.       — Это то, что я чувствую, — наконец говорит он. — Как брат, что читал ему на ночь начатые няньками сказки о йотунах — монстрах, которыми пугают маленьких детей. Как брат, что слышал воодушевление в голосе младшего, делившегося планами перебить этих чудовищ, всех, до последнего. Как тот, в чьих сапогах хлюпала йотунская кровь. Я чувствую, что Тор не возжелает видеть йотуна другом. Не возжелает видеть йотуна названным братом. Не возжелает… йотуна.       — Как меняются направления ветра, так смениться могут настроения Тора. Тяжесть груза догадок о будущем ни к чему.       В молчании Бальдра нет ни согласия, ни возражения. Тревоги о будущем тяжестью своей заставляют поникнуть плечи. Любовь Всеотца фальшива насквозь — о том говорит судьба Хелы. Бальдр желает огородить от её участи Тора. Не допустить изгнания и забвения. У себялюбивых отцов не бывает любимых детей, они любят в детях только себя и ненавидят тоже себя — те свои качества, что есть пороки, не добродетели.       Уходя, Бальдр обещает до Тора донести волю отца.       Солнце не ласкает царские залы, но в Брейдаблике, Бальдра чертоге, солнце — весь мир. Мрамор лестниц утопает в белизне облаков, золото стен — чистый свет, в них отражённый. Знать бы хотелось — так же чисты мысли Тора. Хмурость лица его не даёт в том обмануться.       Шелест страниц — Бальдром закрыт увесистый том. Синяя, грубая ткань обложки напоминает о йотунах. Синяя кожа. Синяя кровь. Им нет места в Асгарде.       Тор ладонями трёт лицо.       На обложке ромашка. Длинный, тонкий зелёный стебель. Лепестки светлые, белые — Бальдровы ресницы. Брат любит ромашки. Тор вплетал их в светлые-светлые волосы его по праздникам и в угольно чёрные — все остальные дни. Отец вынуждал Бальдра отращивать светлые кудри. Тот не желал. Молчанием Тору извечно был ответ на вопрос «почему?»       Чертог светел, приветлив… длинные тени следуют по пятам. Какая тень прошлого чернит волосы брата, Тор не волен разгадать.       Ножки стула, другого, скрипнули по полу. Бальдр сбоку садится, рядом, и Тор выдыхает. Первым подаёт голос:       — Нам нужно в Йотунхейм?       — Да.       — Дозволение?       — Приказ.       Молчат. Замирает мир за окном, замирает всё в Торе.       Он должен был истребить йотунов. Он должен был напомнить им — напомнить всем, — каково это, бояться Асгард. Уважение в страхе. Трепет рождается в страхе. Ни уважения, ни трепета, ничего — в отпрыске Йотунхейма, неправильное, чужеродное, Тор не жаждет с ним вновь столкнуться.       Обещание вечного мира с Йотунхеймом горько, как полынь.       Тор сознаётся:       — Я не желаю.       Касание к лицу, к щеке — лебяжий пух. Лёгкое, мягкое. Вот-вот сорвётся слеза с ресниц от досады. Страшно потерять себя, верящего: истребление йотунов — благо. Страшно обрести себя, протягивающего руку врагу. Горячие пальцы соскальзывают ниже, взяв за подбородок, Бальдр разворачивает лицо Тора к себе. Едва сидит на краю стула, подавшись к брату, вперёд, всем собой.       — Расскажи мне, что отвращает тебя от визита. Маленький йотун? Он как змея: шипит, если потревожить траву рядом с ним, но не вонзает зубы при первой возможности. Что ты увидел?       — Рассудительный взгляд подлеца.       Бальдр усмехается:       — В этом он похож на своего отца. Я расспросил Хеймдалля, — большой палец очерчивает бровь Тора в жесте, призванном даровать немного покоя, — и был потрясён тем, как стремительно тебя заманили в паутину лжи. Полагаю, Лафейсон успел достаточно тщательно осмотреть Химинбьёрг, изображая всепоглощающую заинтересованность в тебе. Окажется чудом, если он узнает тебя при следующей встрече.       — Так мы можем воспринимать это как вторжение?       Внутри Тора всё замирает, как мир после раската грома. Есть надежда избежать предательство своих идеалов? Не лобызаться с врагом, изображая великую радость, когда на кончиках пальцев искрит электричество, а Мьёльниргудит в ожидании битвы?       Брат улыбается снисходительно и гладит его по волосам. Всё, что замерло в Торе, до боли сжимается и падает вниз.       — Проявив сдержанность, мы сможем завладеть Йотунхеймом. Тем, что осталось — большим, чем руины-последствия новой войны. Таково желание Всеотца. И его, и мои руки не отмыть от йотунской крови. На твоих её нет. Потому в твоём слове мощи больше, чем в Мьёльнире, но лишь до первой пролитой капли крови. Самое лживое слово твоё казаться будет честнее и искренней самого правдивого нашего. Очаруй сына Лафея, пусть он сдастся без боя.