Истиной лгать

      Вокруг тьма. Он во тьме, и он — часть тьмы.       Пламя свечи дрожит. Маленький змеиный язычок, готовый ужалить. В огне — зелёные искры, сквозь огонь. Это его глаза. Змия напротив него, змия, искушающего огнём.       Тор видит лишь зелёные искры, обманчивые болотные огни, и белизну пальцев, сжимающих тонкую свечу. Воск стекает на них, застывает. Пламя свечи дрожит — не от дрожи рук, но от дыхания. Огонёк влево. Огонёк вправо. Зелёные искры раскалены до красна, белый — синий.       Наваждение. Тор хочет проснуться. Он уверен, что нужно проснуться: в Асгарде нет такой тьмы, в Асгарде нет йотунов. В Асгарде нет…       — Локи.       Мучает его во снах. С той злополучной встречи. Тор признался себе: это страх. Страх неизвестности, встречи, что нежеланна, питает невыносимые сны. Он признал этот страх нехотя, через силу, в надежде, что признание это дарует освобождение от болезненных грёз, но того не случилось. Напротив, проснуться теперь всё сложней. Удалось лишь избавиться от болтовни Локи, от собственных мыслей о том, что тот мог бы сказать. Молчание оказалось страшней. Отсутствие слов значило действия.       Иногда у Локи были ножи. Они резали кожу, кровь сочилась из ран, как сок из раздавленной клюквы — йотун пачкал в ней руки и слизывал, смотря в глаза. Поутру Тора тошнило.       Иногда у Локи был холод льда и его тела. Кожа Тора от его прикосновений багровеет, чернеет, благо сон прерывается раньше, чем суждено лишиться конечности. Сгнить от обморожения заживо.       Страшнее всего была его магия. Асгардское золото плавилось, обжигало, плавило кожу и кости. Дворец плавился, как свеча в руках его ныне. От кошмара этого было сложнее оправиться. После кошмара этого Тор перестал содержанием снов с Бальдром делиться, а тот начал проводить ночи без сна, у брата постели: возвращение во дворец они оба решили отсрочить, тревожными новостями не беспокоить мать.       Пламя свечи дрожит. Маленький змеиный язык — язык Локи, его слова жалят, но боли нет. Есть лишь дурнота.       — Ты наелся собственной ненавистью до тошноты. Когда же станет тебе от самого себя тошно?       Хочется ладонями закрыться, спрятать лицо в них, не видеть — родная, спасительная тьма. Не та, что вокруг.       Тор не чувствует тела. Ни в одном из снов он не чувствовал, разве что в самом первом, когда уснул над бумагами. Он не может поднять руку, призвать Мьёльнир, иначе бы — сразу же. Языком пошевелить нисколько не легче, его голоса будто бы нет, но слова — откуда-то — есть.       — Сражайся, трус.       Огонь гаснет.       Горячие вспышки боли — дорожкой по щеке Тора. Избавляют от онемения: он касается ладонью щеки, смазывая капли стремительно остывающего воска.       Он бы сбросил Йотунхейм с ветвей Иггдрасиля.       — Это всё?!       Крик в пустоту, свист раскручиваемого молота, давящая на уши тишина, будто бы он один, кричит самому себе. На самого себя.       Чужое присутствие сбоку, за спиной, дальше, ближе, спереди, вновь сзади — Тор теряется, кружа на одном месте, ища шанса пустить Мьёльнир в полёт, уничтожить врага. Шорохи, шелест, безмолвие тишины, босые шаги, звон доспеха… Дыхание обжигает шею за ухом:       — Единственный вопрос, каким задаёшься?       Рывок влево, Мьёльнир почти достигает цели. Почти. Недостаточно метко. Недостаточно быстро.       — «Это всё?» Не «почему?» Не «откуда..?» Твоя жажда крови. Желание уничтожить. Когда всё то было направлено на тебя… оно тебя отвратило. Было так, — Тор освещает вспышкой молнии пространство, нет никого, ничего, кроме него самого и тихого, вкрадчивого голоса, — несправедливо. Ты ведь не сделал ничего. Никому. Как знакомо. И всё же твоя ненависть такая... правильная? Ты в этом уверен, потому что?       Тор скрежещет зубами:       — Потому что.       Потому что так правильно. Потому что так надо.       Тьма хмыкает.       Тьма велит:       — Делай то, что задумано.       Молнии, смертоносная энергия Мьёльнира устремляется во все стороны, чтоб заставить с треском схлопнуться сон.       Резкий хлопок в реальности, в покоях — свист и шипение. Искрами подпалило гобелены, рукава Бальдра: руки его дрожащие удерживают сгустки гуляющего по комнате электричества, формируя ослепительную сферу шаровой молнии. Звон стекла — разбито локтем окно, беспокойную магию — в ночь.       Беспокойная магия в Йотунхейме, клубится, ледяной дымкой тянется из-под двери в коридор. Занавесь сейда, что скрывает от взгляда стража Биврёста, дрожит, как на ветру. Редкий йотун чувствителен к магии — покалывание её ощутили все во дворце, волной дрожь накатила, волной накатила тревога, за дверьми всё чаще нервозность шагов.       За дверьми Локи покоев небольшая толпа. В скованности движений страх несвоевременности, во взгляде опасение толка иного.       Опасная тишина — там, за дверьми. Откуда ледяной дымкой больше не тянет, о ней в напоминание иней искрится ближе к порогу. Спокоен при взгляде на это один Лафей: не удивлён. Коротким кивком призывает всех разойтись и перемораживает металл касанием, хрупко трескается дверной замок, рассыпается.       Вдоль стены до двери тянется метка молнии, она выжжена в камне, вросла в него. Лекция о благоразумии неуместна, момент для неё безнадёжно упущен.       Локи смотрит на него зверем, угодившим в капкан, измождённый, весь — битый лёд и стекло. В остром взгляде, в лишённом последней мягкости теле.       — Сколько часов ты колдовал?       Без ответа понятно: упрямому дитя необходимо вмешательство лекаря. Колдовство плоть истязает наравне с холодом. Тянет силы, отчего перерывы между едой должны быть короткие — Локи всегда пренебрегал трапезой, уделяя себя иным интересам.       Редкость — Локи отводит глаза, не выдержав тяжести взгляда.       — Покуда Йотунхейм не вернул былой славы, нам не познать роскоши смерти. От меча или от глупости. Не забывай, Локи. Мы живём не для себя.       Бремя правителя — избавление от желаний своих во имя всеобщего блага. Они это знают. Они бывают слабы, желая забыть об этом знании. Лафей так и не выкорчевал из себя то, что иметь не дозволено и опасно: родительство. Потому он берёт Локи за руку и ведёт к лекарям, не доверив то никому более.       Через стены в лазарете слышно, как некто заходится кашлем — тот тёмный альв, что приглядывает за Локи с рвением столь же похвальным, сколь и доносит в Свартальфахейм, впрочем, в донесениях тех ничего, что могло б быть опасно. Питомец, что приносит к хозяйской двери дохлую живность: стремление похвально и не оправданно.       С тонкими трубками капельницы Лафей предпочитает справиться самостоятельно: ему не нужны лишние уши, лекарям достаточно подать-принести, пусть обхаживают надрывающегося альва. Найти вены на тонкой руке он способен и сам, поставить катетер. Локи наблюдает за тем с молчаливой обречённостью.       — Говорят, будто бы младший из Одинсонов нездоров, — говорит Лафей обтекаемо, аккуратно. Никогда не известно, что услышат в Асгарде. — Ты виделся с ним, правда ли, что тогда он был уже плох?       — Не более, чем в смятении. Полагаю, нет той болезни, с коей он бы не справился. Признаться, рассуждать об этом более чем утомительно, — быстрый, короткий взгляд на свою руку, — в моём состоянии.       Лафей замолкает.       Минуты — занавесь сейда вновь соткана, ото всех отгораживает. Локи бледнеет, прикрывает глаза. Говорит глухо:       — Всего лишь кошмары, чтобы заставить его усомниться. В том, кто он. Чего хочет. Столь ли бесстрашен, как ему видится.       — Нам не хватит сил для новой войны, Локи. Не заиграйся.       — Я нежен настолько, насколько возможно. Границы необходимой жестокости….       — Ты подставляешься.       — Всего лишь хочу отвратить его от себя. Предлагаешь смириться с тем, что Один вознамерился подложить меня под младшего сына?       — Нет гарантий, что нет схожих планов на старшего. В случае неудачи. Вознамерился извести поодиночке? Во второй раз провернуть тот же фокус будет сложнее. Нехотя, Локи признаёт это. Может вылиться в нечто дурное.       — Полагаю, отвратить всю семейку было бы лучше. Если слухов о порочности связей будет столько же много, сколь грязи после дождя…       Непривычно на губах Лафея усмешка. Тонкая, как порез.       — Асгард скрывает истину о событиях более значимых и ужасающих, чем чья-то постельная возня. Пусть твоя задумка забавна, но нисколько не эффективна.       — Ты прав лишь отчасти: дурная слава выиграет время. Отсрочка для нас будет благом.       — Если то тебя позабавит… Ветра Альфхейма разносят сплетни стремительно, вместе с цветочной пыльцой.