Истиной лгать

      Стик для письма, вобравший в себя смоляные чернила, легко скользит по веленю, оставляя после себя вязь асгардских символов. Округлый почерк не похож на почерк асов: ни один из них не позволит себе столь сильно исказить узор рун.       Остро вырисовывается лишь одно — и второе — «Одинсон». Стик едва не ломается от нажима.       — Мой принц, что вы желаете сломать: пальцы, стик или стол? Важна последовательность?       Локи встряхивает рукой: чернила густы от холода. В зимовье им суждено было остаться надолго. Ежечасно расчищать снег перед дверью, иначе открыть её — угодить носом в сугроб. Плотную древесину пламя лениво коптит, тепла — чтобы не окоченеть, недостаточно чтоб согреться. Два бурдюка с кипячёной талой водой — попеременно для обогрева постели и тела. С каждым новым ожогом о металл ковшей ругань Нгай И всё безыскуснее, удовольствия нет его слушать.       — Грей постель, — сухо отзывается Локи, сверля велень взглядом, — помрёшь — будешь вонять. Замёрзнешь — наверняка помрёшь.       — И буду вонять?       — Непременно.       — Прольёте слезу скорби по мне?       — Вся неискренность моих чувств — для тебя.       — Ваше сердце больше не трогает колкостью первого снега жалость о посредственной моей смерти?       — Нет. Ты меня…       — Раздосадовал? Огорчил?       — Изведёшь своей болтовнёй.       Тёмный альф хмыкает. Раскрытой ладонью утирает лицо. Усталость — дрожь его рук. Усталость — затупившееся оружие слов. Усталость — смирение.       Спрятав один горячий бурдюк под рубаку, второй несёт Локи. Тот останавливает его жест ладонью: тебе нужнее.       Локи жжёт колдовские свечи, чтобы осветить комнату. Буравит взглядом записи. Он такой с прошлого вечера, со времени, когда хрустальный регистр в вещах его оповестил о сообщении кратким звоном и символами на мутном полупрозрачном экране: Лафей велел не задерживаться более чем до четверти луны и обдумать приглашение наследников Одина в Йотунхейм. Его Величество помешалось, — заключил тогда Локи и наотрез отказался обратиться за помощью. Но за письмо сел.       Могло ли безумие овладеть разумом без близкой встречи с ним? Воззвать к Асгарду — истинно безумие. И единственный план в скором времени выбраться из снежной западни.       Из-за спины Локи глянув на велень, Нгай И читает:       — «Ненависть подобна обоюдно ранящему клинку. Пусть оружие предков останется нашим отцам».       Стик выскальзывает из ослабших от напряжения пальцев. Ради двух строк Локи понадобилось вывернуть себя наизнанку, отыскать то, что противно самой его сути, и облечь чувство в слова. Отвратительную в своей привлекательности ложь.       — Я не верю в то, что пишу.       Он не верит в то, что когда-либо с лёгкостью сможет отринуть историю, что на коже нашла закрепление росписью родовых шрамов. Что откажется удостоиться чести взять в руки оружие предков, продолжить борьбу за их идеалы, идеи, мечты. Что Регинбанир когда-нибудь станет просто оружием. Просто названием. Ничем для него.       Кровь за кровь. Страх за страх. Смерть за смерть.       Редкая улыбка трогает губы тёмного альва.       — Вы не должны. Более того, вам это вредно. Не истязайте себя этим письмом: оно уже сказало достаточно.

Принц крови Локи Лафейсон из Йотунхейма

Принцу Асгарда, Тору Одинсону

Ненависть подобна обоюдно ранящему клинку. Пусть оружие предков останется нашим отцам.       Искренность намерений его подтвердит разрешение пройти через ворота Утгарда. Их было написать много проще — на имя старшего и младшего из сынов Одина.       Короткая вспышка — Локи режет ладонь кинжалом из чистого льда. Обмакнуть в свою кровь большой палец — подтвердить отпечатком подлинность документов.       Обрезы чистой ткани, чаша с тёплой водой — Нгай И раскладывает всё близ стола, на полу. Молча у ног Локи устраивается — промыть рану, перевязать руку. Хмурится, рассуждая, куда деть синеватую воду. Ткать он отожмёт досуха и бросит в огонь. Но кровь с водой… Подобное расточительство недопустимо.       Красные глаза сверху вниз — с любопытством. Нетерпение Локи выдаёт покачивание ногой. Вздох. То, как он коротко поджимает — после облизывает — губы. Щурится, а глазах — огонь.       Ну же, давай! Спроси!       Локи подаётся вперёд: жаждет вопроса.       Капитуляция под натиском чужого тепла и молчания. Громкого, невыносимого.       — Мой принц… Мне не даст ни минуты покоя знание, что где-то на снегу — ваша кровь. С ней так нельзя.       — Потому что моя?       — Да. Потому что ваша, — он приглаживает сухую повязку. Запястья касается подушечкой пальца, мазок — по развилке просвечивающей синевы вены.       Голову на бок — Локи старательно делает вид, будто не в мыслях его идея на грани с безумством.       Ходят легенды: над правителями Йотунхейма власти не имеет яд — сама их кровь ядовита. Отрава питает тела их, сильнее лишь делая, уподобляя себе. Кровь к коже — льда ожог.       Очаровательный слух. Одно из лучших его, Локи, творений. Искусная и трудоёмкая, словно резьба по рыбьей кости, работа. Кровь его — и едино его, ничья больше — жалит холодом, но словами, шёпотом, приписками в старых книгах реальность создана, в коей кровь Лафея такая же. Кровь всего его рода такая. Впрочем, яд — истина. В своей сути исходной, творимой годами принятия его малых доз, чтобы тело способно было сопротивляться большим.       Гладкое дерево чаши касается губ тёмного альва. Локи велит ему:       — Пей.       Благоговение. Ужас. Глаза в глаза — многое, и Локи наконец чувствует отмщение за собственный страх. Эта задумка много лучше, чем выгнать слугу на мороз. Способна показать настоящую преданность.       Пустая чаша с глухим стуком становится на пол.       Холодные тонкие губы касаются влажных, дрожащих, совсем ненадолго.       — Хороший мальчик. Дай мне время связаться с Асгардом. Я намерен отдать приглашения лично.