Истиной лгать

      Он жертва на алтаре чужих амбиций. С подрагивающими кончиками пальцев и скованным льдом телом — кровь замёрзла в жесте смирения перед судьбой. Прольётся она горяче и густо, когда придёт время искупления ошибки собственного рождения. Даритель жизни её и лишит.       Ему два дня от роду.       Ему семь сотен лет.       Горы сотрясает грохот асгардских орудий, злой звон металла и хруст встречающих его ледяных орудий всё ближе. Близко поражение. Близок конец.       Ветра оплакивают прошлое Йотунхейма, храма они тёмный камень сточили и обломки погребли под снегами. Мир безмолвствует за полуразрушенными стенами.       В его взгляде нет обвинения — он ещё не научился винить. Мир снаружи ярче красноты его глаз, затопленный кровью. Мир снаружи оглушительней его плача — громко заявляет о себе желание жить, ему же уготована тихая смерть, ведь он не ведает о ней, не познал, как жизнь ещё не успел.       В его взгляде смирение — семь сотен лет достаточно для того, чтобы понять. Его жизнь и семь сотен лет получены в обмен на сотни жизней и тысячи лет. Несуществование его должно было обернуться победой, бытие его обрекло на поражение. Он понимает, и протест его единственно дрожь пальцев. Не нужно пут удержать на месте, не нужно лжи.       Он жертва на алтаре чужих амбиций.       Локи. Лофт. Лодур. Хведрунг.       Имя, данное врагом. Имя одной крови. Имя, подаренное вместе с жизнью. Имя, выбранное дарителем души.       Первого имени не было на его коже — оно пришло с прикосновением врага. Три остальных пришли с болью: их вырезали вместе с родовыми шрамами, тогда, когда не было сомнений, суждено ли ему жить.       Первый раз кинжал занесён был над ним до первого имени. Во второй — из-за него.       Нет хватки твёрже хватки родителя, готового умертвить дитя во имя амбиций.       Спасение — не любовь. Спасение в том, что слишком поздно. Кровь драгоценная часы назад стала кровью, что ничего не стоит. До нового имени. До того, как суждено оказаться столь близко к врагу, что близость эта подобна союзничеству.       Спасение в алчности. Спасение — в жажде величия. Присвоить дитя врага с заключением перемирия есть негласная победа. Помешать этому равно обороне. Оба с тем, что было, остались. Оба ни с чем. Оба обрели большее, чем могли бы, сделав задуманное. Такова суть трикстера. Она в нём с рождения, с множественностью имён, с множественностью побед и поражений, того, что ему суждено и чего ему не достичь.       Кинжал опускается. Не для того, чтобы пронзить синюю кожу, преодолеть преграду плоти, заставить брызнуть горячую кровь. Умертвить. Кинжал теперь у него в ладони. Синие губы холодом касаются лба.       Он должен сам принести себя в жертву.       Тепло прикосновения пробуждает его ото сна в тот момент, когда он смыкает пальцы второй руки на рукояти кинжала, чтобы вогнать тот в живот. Ладонь прижимается к его влажному лбу.       — Я подумал, вас лихорадит.       В десятках километров от дома, в одном из зимовьев на пути к Железному лесу. Кто-то подумал, что его лихорадит.       Локи жмурится перед тем, как открыть глаза.       — Нгай И… Записать.       На подступах к Железному лесу ему всегда снятся странные сны. Они уходят из памяти быстро, с каждым шорохом одежд тёмного альва, ищущего по внутренним карманам принадлежности для письма. Локи записывает цифры и имена: два числа, два имени. После их запечатления в мыслях не остаётся ничего, кроме смутной тревоги.       Нгай И садится на кровать, рядом, приминая пёстрые шкуры и при том не стянув с плеч меховой накидки. Его кожа темна, как у множества тёмных альвов, а волосы белы, как бушующая за окном метель. Но глазах пылает алый огонь. Локи знает ложь о его йотунском происхождении так же хорошо, как и правду о том, что Нгай И породил Свартальфахейм. Огонь в нём — от предков-йотунов более дальних, чем в облечённой в легенду о жизни лжи. Локи соглашается с ложью лишь потому как Лафей предостерёг: шпион, о котором ты знаешь, на расстоянии, напасть меньшая, чем неизвестный шпион по близости. Локи не всегда удаётся держать этого дальше вытянутой руки.       — Полагаю, следил за мной, — вздыхает Локи, потирая щёку ладонью.       — Погода превратила эту вылазку в досадное недоразумение.       — Обычно ты не подбираешься настолько близко…       — …если нет нужды согреть вашу постель, — возвращает подначку альв. Локи рисует в воздухе счёт 1:1.       Делить едва пригодное по размерам для существования йотуна зимовье — интимнее. Помимо прочего, Локи большую часть его возвёл сам. Что-то с помощью магии, что-то — занозив руки. Иные путники оставили здесь множество любопытных вещей. Кто-то сколотил кровать, от кого-то осталось множество разнообразной посуды, даже портативная печь. Локи мог бы поклясться, что какой-нибудь светлый альф притащил картину с лесным летним пейзажем, если б не счёл слишком неправдоподобным тот факт, что светлый альв добрался до глуши Йотунхейма. И всё же картина висит.       Оконце выбелено снегом — так разбушевалась погода. Снежная буря может затянуться на несколько дней. Цокнув языком, Локи повторяет мысли об этом вслух.       — Нужно будет экономить еду и воду. Зачерпнуть снега снаружи — впустить холод. Мало дров осталось.       Нгай И собирается что-то сказать, уже открывает для этого рот, но Локи его прерывает, положив ему палец на губы. Берёт за подбородок и смотрит в глаза. Вздыхает.       — Я бы хотел быть тем, из-за кого тебя могут лишить головы. Вместо этого обрекаю на посредственную для Йотунхейма смерть. От обморожения.       Тёмные пальцы сжимаются вокруг запястья — Нгай И отстраняет его руку для того, чтобы развернуть к себе тыльной стороной ладонь. Прижаться губами к костяшкам по очереди.       — Вы всегда будете тем, из-за кого меня могут лишить головы. И, прошу… меньше читайте лёгких романов. Иначе непременно заразитесь от альвов глупостью. Решите, что мы что-либо друг к другу чувствуем. Какая трагедия…       Локи прикрывает глаза и устало кивает: и правда. Какая трагедия…       Трагедия в том, что его маленькая игра с зачарованием стала скучна. Он выбрал этого тёмного альва за лёгкость, с которой можно из него, словно прядильную нить, тянуть эмоции, чувства, чтобы соткать полотно магии. Лёгкость, которой не расщедрится ни один йотун — ярость, и та, в них существует с расчётливостью напополам. Нгай И его одурачил, пожелав добровольно поддаться. Не интересно магией манипулировать тем, кто готов сдаться словам.       Интерес — в вопросе о том, не попросит ли Локи его выпить яду.       Дёрнувшись, Локи хмурится:       — Хватает сил следить за мной и в Альвхейме?       — Как всякий ревнивый любовник, я хочу знать о ваших проделках. Как всякий шпион — он обязан. И всё же Локи уверен был, что его шалость останется лишь между ним и перепуганным до смерти альвом, приставленным к нему в Альвхеймском дворце. Он готов всё отрицать.       Нгай И готов на нечто ужасное. Как полагает Локи — растерзать его сердце и душу. Иначе бы не сжимал ладонь его, теплом рук своих согревая, так мягко и крепко. Иначе бы не было той зловещей искры во тьме его глаз. Иначе б не начал он с придыханием:       — Вы были испуганы и дрожали, как мелкий зверёк в лапах ястреба, когда влетели в покои. Вы говорили о том, что Асгард ищет вас — покончить с тем, что началось во время последней войны, асам нужна ваша кровь и ваша смерть. Альвхейм не желает прослыть предателем и навлечь на себя асов гнев, а потому если вы и сбежите, маленький, трусливый и слабый альв на рассвете будет выдан Асгарду.       Ладонь Локи в своих он сжимает сильнее.       — …ему не повезло задержаться близ вас, он знает ваши повадки, и асы будут пытать, чтобы узнать, куда вы могли подеваться. Они сломают суставы и молнией выжигать будут органы один за другим, те, без которых умирают не сразу, но от боли способны более всего остального возжелать смерти. Вы вложили флакон в ладонь его и сказали: «Это яд. Смерть без страданий». И смотрели на то, как трясёт его крупной дрожью, на красное и опухшее от слёз лицо, на то, как…       — Хватит!       Хватать ртом воздух, не насыщаясь — вот что Локи сейчас дано. Ладонь прижимать к груди, чувствовать, как кожа мокнет от пота, липнет рубаха к спине, и чем чаще он дышит, тем меньше воздуха у него остаётся.       Тошнит и кружится голова.       Это было снотворное. Сильное снотворное, подействовавшее почти моментально. И никто не пострадал. Локи залез в голову глупому рыжему альву, пока тот был без сознания, и стёр из памяти то, что могло бы свести с ума.       Никто не пострадал.       Вся задумка, чтобы узнать: страх заставит просить помощи скрыться или верность велит сделать то, что должно.       — Вы смеялись, — Нгай И говорит, гладя его по волосам, по спине, — раскрыв, что всё это шутка. Но «яд» не забрали. Альв не поверил и выпил всё, что было, до капли. Потому как вас зная, он вас боялся сильнее обещанных пыток.       Поцелуй — в горячий висок, как отравленный дротик. От него дурно, как и от слов:       — Я горжусь вами. Нежелание проливать кровь не умалило вашей жестокости. Локи в ужасе оттого, как легко знать другим то, что хранить должна его память и только. Что ещё по незнанию…       Мыслей поток прерывает настойчивое указание как дышать. Смерть от паники необычна для Йотунхейма — и безмерно глупа. Рыба, что захлебнулась, вот кем он станет, если не овладеет эмоциями. Они не дают силы, что бы Лафей ни говорил. Такие эмоции не дают ничего. Нужно осознание, чтобы они стали гневом.       С закрытыми глазами Локи дышит.       И открывает сердце жестокости, что так восхищает Нгай И.       — Ты выйдешь в метель, чтоб от холода дрожать так, как дрожать мне пришлось от твоих слов. Снегом омоешь лицо — это мной не выплаканные слёзы. Прими хлёсткий ветер, как принял бы пощёчину от меня.       Покорность в медленном кивке и том, как тёмный альв поднимается на ноги. Распутывает шнуровку тёплой накидки. Она падет к ногам, как одежда ночью спадает с любовников. Обнажает душу. Его верность Локи — верность Свартальфахейму.       Он снимает обувь, одежду верхнюю. И босой, в лёгкой рубахе выходит в метель.       Приоткрыв дверь, Локи наблюдает за ним сквозь тонкую щель. Как с крыльца Нгай И делает шаг и останавливается. Противится ветру, что с ног сбить стремится, и наклоняется зачерпнуть снега в ладони. Умывает лицо. Локи видит лишь его спину, ровную, напряжённую, и как снег белизной липнет к волосам и одежде.       В этом нет ни малейшего удовольствия. Приказ — лишь уравновесить чашу весов. Во имя возмездия: боль за боль, страх за страх. Будет так и никак иначе, сквозь века сохранился единый способ восстановить справедливость, древний и действенный.       Льдинки царапают кожу битым стеклом, злость стихии — злость родителя, что мстит за своё дитя. Йотухнейм никогда не был милостив к чужакам, никогда достаточно нежен не был и к своим детям.       Локи решает:       — Довольно, — лишь тогда, когда бледность кожи тёмного альва белизне снега подобна становится.       В зимовье лужи талой воды возникают не сразу, тает собравшийся на плечах и волосах Нгай И снег медленно, нехотя словно. Рубаха промокает насквозь, к телу липнет, просвечивая. Волосы спутались, потемнели от влаги. И всё же в глазах альва есть что-то, за что вновь хочется выставить на мороз. Подохнет ведь только.       Взмахом руки со сложенными в пас пальцами Локи призывает тусклые белые сферы. Должны обогреть, пусть сил на их поддержание уйдёт не мало.       — Мимира ради, снимай свои тряпки, их не срезал, и сразу под шкуры. Это приказ. Помрёшь — вонять будешь. Снаружи оставить, так падальщики жрать набегут, как всё поутихнет.        — Мой принц, великодушие ваше…       Локи рявкает:       — Живо!       Нгай И смеётся и заходится кашлем. Локи даёт обещание зашить ему рот, то будет противоядием от яда его слов.       Яростный, красный огонь йотунских глаз греет более вороха шкур и белого магии света. Гнев есть высшая добродетель Свартальфахейма, высшая и единственная, иного у тех, кого взрастила война, быть не может, и оттого столь великое удовольствие Нгай И доставляет крик его, взгляды острее клинков и то, как скалит Локи острые клыки. Осознание этого Локи противно: он не хочет быть орудием, выкованном в пламени чужой войны, но и идеальным творением Йотунхема быть ему не суждено от рождения.       Подцепив за перекладину спинки громоздкий стул, Локи сдвигает его ближе к кровати, ставит напротив, ровно так, как при допросах. Он наблюдал пару раз, подчинившись отеческому желанию показать, как ломают волю словами, а кости… Ничего из этого он не станет использовать. Нужна лишь атмосфера. Дистанция. Одновременно сложные и примитивные способы дать знать, какого разговора Локи ждёт сейчас и какова его цель.       Нога на ногу, ровная линия плеч. Не сложно задать вопрос — сложно вопрос задать правильно.       — Кто поведал о том, что случилось в Альвхейме?       Нгай И поджимает на мгновение губы, будто бы вопрос его разочаровал. Он поправляет:       — Вам гораздо полезнее знать будет о том, как стало известно об этом. Никогда не замечали, сколь тонки стены в покоях? Никогда не слышали за ними шагов? Не за теми, что близки к ведущим в коридоры дверям. Те, за коими ничего не должно быть.       Локи слушает о переплетениях тайных ходов. Знания много ценнее тех, что изначально он желал получить. Знания, что помогут себя уберечь от многих, но не от Нгай И — кто его глаза и уши в Альвхейме, Локи не узнаёт.