Колибри. Игрушка для герцога

***

— Да как ты смеешь? — пунцовая от злости, Элизабет жадно хватала воздух, вцепившись в руку Чимина и неистово вопила. — Отпустите! — громко крикнул омега, набравшись невиданной смелости. — Ваша Светлость, мне больно! Кисть Чимина прострелило от боли железной хватки герцогини Лейнстерской. Оторопев, женщина разжала руку не потому, что ей стало жалко гувернера, а скорее от удивления — Пак впервые позволил себе повысить голос на хозяйку, пусть и неосознанно. — Мерзкое отродье, — прошипела герцогиня, презрительно осматривая Чимина, как какое-то отвратительное насекомое. В ее воображении живо всплыла та самая сцена за шторой, и теперь стало бессмысленно тешить себя уговорами, что она обозналась. Ее муж целовал другого омегу. Ее муж целовал Пак Чимина. — Как ты посмел явиться сюда?! Намеренно пытался нас опорочить? — заверещала Элизабет так, что у Чимина едва не заложило уши. Не хватало, чтобы сюда сбежались все гости, и больше позора ему не миновать. — Думаешь, мой муж защитит тебя? Думаешь, ты особенный или единственный, с кем он развлекся. Я уничтожу тебя, безродная тварь! И никто не помешает мне этого сделать. Хотя, куда уже больше? Пак неотрывно смотрел на герцогиню и с ужасом понимал, что завтрашним утром она вышвырнет его прямо с порога дома. В этот момент Чимин мысленно прощался с Рамсденом и его добрыми обитателями. Джен, Тэдди, Берни, мистер Менсон, Ри, садовник Санниган и многие другие… Но больше всего его сердце сжалось при воспоминании о Генри. Этот ребенок не заслужил, чтобы остаться в поместье одному. Не только без учителя, но и без близкого друга, каковым Чимин ему в первую очередь являлся. Ранние звонкие утра и тихие вечера в постели с книжкой, пока сон не сморит маленького джентльмена, теперь станут для Чимина всего лишь воспоминанием о сказке в несколько месяцев. Леди Грымза теперь разошлет во все богатые дома письма, после которых ни одно приличное место не откроет перед ним дверь. Из-за глупой ошибки, непозволительно беспечного «да» в ответ на предложение герцога пойти на бал, он теперь с позором уедет отсюда, как самый гнусный пройдоха, как портовой воришка, посмевший украсть самое дорогое — внимание Его Светлости герцога Лейнстерского. Не в силах больше терпеть обвинения и крики, Чимин, закрыв лицо ладошками, пустился бежать что есть сил. Каблуки быстро-быстро стучали по каменной дорожке и, к счастью, уже через пару мгновений он оказался в своей комнате. Крыло для слуг опустело, и никто из них не стал свидетелем грандиозного позора одного маленького омеги, возомнившего себе, что он смелый орел, парящий над облаками. Нет, он всего лишь пугливая колибри в золотой клетке. И, похоже, сегодня он потерял от нее ключик. Утром Чимина никто не выгнал, и на пороге Пак не обнаружил своего чемодана с вещами. На столе, как обычно, лежал букет цветов. Герцог Лейнстер отбыл в Лондон.

***

— Лейнстер, дружище, я все еще ничего не понимаю… Это либо самые невероятные совпадения, о которых я когда-либо слышал. Либо сама судьба развлекается за твой счёт. Чимин — сын Айрис! Безумие! Хосок отказывался принять тот факт, о котором герцог поведал друзьям в своем лондонском доме спустя два дня после бала. Приехав в столицу по делам, он пригласил виконта Кима и графа Чона к себе выпить шотландского виски, но алкоголь в этот вечер не шел. Полный графин янтарной жидкости сиротливо стоял в центре стола, а рядом пустые бокалы, о которых присутствующие в комнате альфы уже забыли. — А что тут понимать, — пробурчал Тэхен, кому факт принятия дался едва ли не лучше из всех троих. — Наш друг, похоже, нашел любовь всей своей жизни, и теперь ему предстоит многое изменить. Любовь не достается легко, нам ли не знать. Лейнстер молча смотрел в окно на садящееся над городом солнце. Где-то вдалеке дымили трубы его заводов, на которых он побывал сегодня, и Чонгук искал упоения в пушистых черных клубьях, взмывавших вверх. Единственное, что ему не нравилось — они портили небо и мешали любоваться закатом. Вспомнив, что Чимин не так давно высказал неудовольствие по этому поводу, Чонгук не мог сдержать улыбки. Прошло только два дня, а он уже жутко соскучился по омеге. — Ты прав, — согласился Хосок. — Жизнь слишком коротка, чтобы скрывать привязанности и тратить ее на ублажение тех, кто создает нелепые правила для общества, которые сами же чаще всего и не соблюдают. Правда, Чонгук? — Меня заботит не мнение окружающих, друг мой. Эти голодные псы, что вежливо улыбаются при встрече, разорвут мою плоть при первой же возможности. — герцог нехотя отвлекся от окна и повернулся к друзьям. — Меня волнует лишь сам Чимин и тот факт, что однажды он может узнать о моей связи с его матерью и отвергнуть меня. — Витаешь в облаках? Чудесно, что ты беспокоишься о чувствах омеги. Но ты мудрее, Чонгук. Старше, в конце концов, и опытнее. Не мне тебе объяснять, что некоторые вещи вполне могут быть похоронены вместе с нами, — многозначительно произнес Тэхен и приподнял бровь, давая понять, что мысли Чонгука ему как минимум понятны, как максимум — он может без труда отгадать каждую, потому что все они о Чимине. Их закадычный друг герцог Лейнстерский в последнее время изменился прямо на глазах. — Я о том, что случится дальше, — невпопад намекнул Хосок. — Ты должен будешь что-то решить. Тебе предстоит сделать выбор между чувством и долгом. Не самое простое решение, Чонгук. — Я знаю, — Лейнстер заложил руки за спину и прошелся по комнате. К двери, а потом снова к окну. Внутри него находилось то, что не давало ему покоя, и герцог сосредоточенно пытался прислушаться к себе, чтобы выбрать правильное решение. — Развод еще не вошел в лучшие традиции высшего света, иначе многие пары бы оказались внезапно счастливыми, лишившись своих осточертевших «половинок», но наши устои давно прогнили. Их нужно менять. — То есть, ты точно решил? — переспросил Тэхен для верности. — Совершенно. Сожаления отравляют жизнь, — задумчиво произнес герцог. — Но нужно все сделать правильно. — Ты о чем? — нахмурил брови Хосок. — Развестись с Элизабет проще всего, я могу поехать к судье хоть сегодня. Но для начала нужно восстановить имя Айрис. Это нужно Чимину. Мне абсолютно плевать на то, что скажут другие, когда моим супругом станет гувернер из даунтауна, но Чимин не должен, имея полное право на титул, прятаться по углам и бояться выйти в свет. Лондонское общество еще не готово попрать свои каноны, поэтому несмотря на мои деньги и положение Чимин все равно останется для них самозванцем. И каждая мразь, не стоящая даже его пальца, посчитает необходимым указать ему на это. При всем моем желании я не смогу стать тем, кто укроет его от сплетен и осуждения. Хосок задумался, тщательно анализируя услышанное от друга. Герцог Лейнстер как всегда прозорлив: быть хозяином в Рамсдене — не означает господствовать в высшем свете. Элизабет слеплена из одного и того же мерзкого месива, что и остальные — грязного, порочного, давно провонявшего гнилыми принципами. Граф Чон был точно уверен, что гувернер Пак никогда таким не станет и этой грязью не запятнается, но все же он должен стать частью тех, кто приезжает сюда на дорогих каретах, оплаченных, порой, на последние средства. — И кто это должен сделать? — развел руками Тэхен, понимая, что круг кандидатов как никогда узок. Прямо так скажем, ограничен до минимума. Точнее, до двух человек. — Я не могу представить Чимина свету, — Лейнстер с пренебрежением поджал губы, представляя этот факт равносильный тому, как бросить зайца в яму голодным львам. — Он будет выглядеть как мой любовник, и это самое несправедливое, что может произойти. Его должен представить Герберт Спенсер. В комнате повисло молчание. Все трое понимали сложность ситуации и ее же правильность и неотвратимость. Только граф Спенсер мог исправить ошибку почти двадцатилетней давности и дать собственному внуку путевку в жизнь. В противном случае появление омеги в высшем свете обрастет самыми грязными слухами. — Планируешь поговорить с ним? — Тэхен, наконец-то, разлил виски по стаканам и пригубил глоток. Воспринимать ситуацию даже на трезвую голову непросто, учитывая то, что между Лейнстером и Спенсером не самые теплые отношения. Правильнее сказать — они готовы были убить друг друга несколько лет назад, и только участившиеся приступы слабоумия Герберта и железное самообладание Чонгука так ненадежно хранили им жизни до сих пор. — Когда-то я поклялся, что ноги моей больше не будет в доме Спенсеров, — задумчиво произнес герцог, покачивая янтарную жидкость в бокале. — Похоже, снова придется нанести визит в Олторп. Дуглас зашел в комнату и прошаркал к подсвечникам, зажигая каждый по очереди. Просторный кабинет герцога озарился мягким светом, достаточным для того, чтобы гостям было комфортно, но не более. На свечах Его Светлость не экономил, но раньше, когда здесь хозяйничала женщина, его обитель выглядела иначе и не напоминала берлогу раненого медведя, попавшего в капкан. Чонгук очень надеялся, что скоро этот кабинет снова озарится светом, но не свечей, а чиминовой души. Этот омега горел изнутри и умел озарять все вокруг себя. Герцог даже не подозревал, что Чимин тронет его каменное нутро, но нечто неуловимо-волшебное было в этом омеге, что касалось и тела, и души, и сердца. — Помнится мне, Мелани так и не вышла замуж? — Хосок потер лоб и переглянулся с Тэхеном, пытаясь вспомнить, что же дальше произошло у Спенсеров и выдали ли они младшую дочь замуж для поправки собственного благосостояния. Список свободных девиц, который был на языке и в памяти каждого уважающего себя лондонского джентльмена, ни его, ни Тэхена никогда не волновал, поэтому граф Чон получил от Тэ только поджатые губы и полное непонимание ситуации — оба альфы просто не интересовались женщинами. — В позапрошлом году, — поведал герцог. — Спенсеры посмели прислать приглашение в Оксфордшир, которое немедленно полетело в камин, но Элизабет таки присутствовала на венчании. — Ты пропустил шанс поразвлечься и получить себе Мелани в жены, — Тэхен приподнял бокал, давая понять, что пьет за герцога, и сделал глоток обжигающего виски. — Отличный напиток. — Ты шутишь? — скептически глянув на друга, вздохнул герцог. — Похоже, это семейство будет преследовать меня всю жизнь, но Мелани Спенсер — это уже перебор. — Да ладно тебе, — отмахнулся Хосок. — Получив таким образом одну жену, ты мог провернуть это дельце второй раз, — хихикнул он. — Не моя вина в том, что Роберт Гамильтон принял решение умереть из вежливости, — скривился Лейнстер, вспоминая дуэль, в которой ему пришлось принять вынужденное участие шесть лет назад, но и до сегодняшнего дня он ни разу не пожалел об этом. — Если бы он стоял ровно и не дергался, то получил бы просто инфаркт, а так — пулю в лоб. Вполне заслуженно, я считаю. — Он получил пулю в лоб, а ты — Элизабет Кенвуд, — угрюмо хмыкнул Хосок. — Я даже не знаю, кому из вас больше повезло. — Ты прав. Смерть куда более безболезненный итог, чем брак с Элизабет, — поддакнул Тэхен, вспоминая то утро, в которое они стали секундантами на своей единственной дуэли, закончившейся смертью участника. В большинстве громких скандалов и пистолетных поединков, где они присутствовали, мероприятие заканчивалось сотрясанием воздуха и взаимными извинениями, проглоченными всеми сторонами ради сохранения собственных жалких жизней, но Лейнстер — не все. И пусть герцог говорил, что Гамильтон виноват сам, и Его Светлость вовсе не хотел лишать Роберта жизни, Тэхен помнил тот удовлетворенный взгляд, когда погибший замертво упал на землю и подрагивал в предсмертных конвульсиях. После того виконт Ким сделал для себя еще один вывод — за любимого человека Чонгук готов пойти на многое. И он не простит обиду, нанесенную кем-то. — Именно поэтому я считаю, что мое шестилетнее терпение достаточно искупило вину за невинную смерть столь недостопочтимого герцога. Гамильтон как был отрепьем, так им и остался, но я должен восстановить справедливость, — решительно сказал герцог. — Думаешь, Спенсер в состоянии адекватно мыслить? В его-то возрасте… — Хосок вылил себе остаток виски, а Дуглас поменял графин с пустого на полный. — Кажется, мозги старика повернулись набекрень еще в тот день, когда Айрис сбежала из дома. Помню, как отец рассказывал мне об этом. — А я был слишком юн, чтобы интересоваться мерзостями высшего света, — с грустью произнес герцог. — В тот момент мне были интересны книги, скачки на лошадях и морские приключения у берегов Шотландии… — в голосе герцога сквозила тяжесть сожаления, которая до сих пор давила на сердце. — Прекрати заниматься самобичеванием, — произнес Тэхен. — Объективно: тогда ты ничего не мог сделать. — Объективно: я ничего не сделал и через десять лет, — язвительно бросил Лейнстер, давать друзьям понять, что он не снимает с себя чувства вины. — Айрис была непростой женщиной, Лейнстер. Тягаться с ней по силам не каждому мужчине, — заметил Хосок. — Поддерживаю, — поддакнул Тэхен. — Так, все, хватит о прошлом, — герцог поставил свой стакан на стол и перевел взгляд на графа Чона. — Что слышно в Букингемском дворце? — Виктория пытается строить империю, но ей крайне сложно противостоять парламентариям, ополчившимся против идей гегемонии, — вздохнул Хосок. — Либералы категорически против расширения в Азии, они намекают, — вдруг граф Чон на мгновение задумался, — нет, они категорически заявляют, что содержание колоний ложится тяжелым грузом на бюджет Британии. Позавчера я встречался с Бенджамином Дизраэли из консерваторов. Он жаловался мне, что давление либералов усиливается, и если так будет дальше продолжаться, то они могут внести поправки и ограничить в правах королевскую власть. Тогда Ее Величество потеряет влияние на парламент, а правящая партия останется в меньшинстве. — Хитрый еврей, — заметил Чонгук, неодобрительно покачав головой. — С момента его избрания в парламент в прошлом году он приносит одни только проблемы. Впрочем, Виктория от него без ума. Дизраэли кажется ей неплохим малым и талантливым писакой, она зачитывается его романами… — Которые сквозят патернализмом, — прервал друга Тэхен и скривил нос, смешно демонстрируя несколько морщинок на лбу. Они появлялись в моменты, когда он высказывал крайнее недовольство, что было весьма редко — виконт Ким по жизни слыл человеком позитивным, но сегодняшний вечер в лондонском доме спустил на всех присутствующих пелену грусти и тяжелых воспоминаний. — Читал я его опусы — ничего нового, только выпячивание себя и своих великих идей. — Такие шарлатаны у власти часто добиваются успеха, если находят себе теплое место, пригретое рядом с монархом, — справедливо заметил Хосок. — Виктория без ума и от лорда Мельбурна, — герцог поправил пиджак и смахнул невидимую пылинку. — Она проводит с ним большую часть времени от заката до рассвета, и расстаются они только на обед. В определенных кругах ходят слухи, что они могут пожениться, а Виктория уже носит прозвище миссис Мельбурн, и, возможно, наследника под сердцем. — Лейнстер, откуда ты знаешь даже такие вещи? — удивился Тэхен, не слишком близкий ко дворцу. Подобная информация, помпезно оглашавшаяся жителям Британии с балкона замка в торжественной обстановке, всегда утаивалась до последнего, а иногда народ узнавал о появлении наследника уже по факту его рождения на свет. — Вам двоим это не грозит, — усмехнулся герцог. — В силу того, что вы дали друг другу обет безбрачия, вам не нужно терпеть капризы беременных женщин. Поведение Виктории напоминает мне первые месяцы жизни с Элизабет. Она хотела невозможного сейчас и сразу, выносить ее капризы было сложно. Только Элизабет хотела украшений и платьев, а запросы Виктории измеряются странами. — Она надеется на твою поддержку, Лейнстер, — без обиняков сказал граф Чон, решая больше не ходить вокруг да около. — Молодая королева одна против парламента. — Откровенно, мне будет сложно это сделать. Учитывая то, что я во многом разделяю позиции либералов. Виктория держится за величие Англии, потакаемая консерваторами, но она прекрасно понимает, что стране необходимы изменения. Ее Величество хочет сделать скачок и заполонить весь мир английскими товарами, забив до отказа пустующую казну и доказать всем, что Англия — мастерская мира. — Это плохо? — заинтересованно приподнял одну бровь Тэхен, внимательно слушая друга. — Это глупо, — запросто парировал герцог. — Экономический подъем неизбежно сменится кризисом перепроизводства. Мир не сможет покупать столько товаров, сколько производит Британия. Сегодня даже дети работают в шахтах, заводы не останавливаются ни на секунду, порты забиты кораблями, но люди продолжают жить в ужасной нищете и умирать без куска хлеба только потому, что богатый промышленник должен уплатить конские налоги в государственную казну. Все эти меры настолько непопулярны, насколько действенны. Казна может наполниться, но вскоре страну будет ждать крах. — Так ты поддержишь Викторию? — с нетерпением переспросил Хосок. — Она подослала тебя узнать мое мнение? — немного ощетинился герцог. Альфа тонко чувствовал манипуляцию собой, и не прощал такого, даже если это делала прекрасная женщина. Даже если это была королева Великобритании. — Нет. — Но почему? — Хосок вскочил с кресла и в два шага пересек комнату, пересаживаясь ближе к герцогу. — Ей необходима твоя поддержка, Чонгук. — Видишь ли, мой дорогой друг, — Чон поерзал в кресле и перекинул ногу на ногу. — С этим Виктория справится сама. Она должна войти во вкус власти, и не моей рукой вести ее по темным коридорам дворцовых интриг. Пока она отлично жонглирует и либералами, и консерваторами, назначая их на разные должности и каждый приближенный чувствует себя облагодетельствованным великой королевой. Именно поэтому я не хочу поддерживать ни одну из сторон. Это приведет к расколу, от которого пострадает Ее Величество. Пока и тори, и виги нуждаются в ней, Виктория непобедима. — Ей стоит заняться личной жизнью, — задумчиво произнес Тэхен. — И этим тоже, — согласился Лейнстер. — Саксонский принц Альберт, ее кузен — самая подходящая кандидатура. На следующей неделе я приглашен к Мельбурну, хочу обсудить с ним этот вопрос. — Ты удивительный человек, Лейнстер, — Хосок пододвинул графин и добавил друзьям немного виски. — У тебя на все есть план, и даже здесь ты умудряешься править судьбами людей. — Если быть точным — судьбой самой Британии, но, поверь, я не испытываю восторга по этому поводу. Управлять заводами куда проще. И прибыльнее, учитывая все риски, — вздохнул герцог. — Альберт образован, неглуп, имеет прогрессивные взгляды, при этом у него нет столько титулов, чтобы затмить свою прелестную супружницу. Это будет правильный брак. — Ты раздаешь советы всем, но не самому себе, — усмехнулся Хосок. — Мне не нужны советы, мне нужно действовать, — решительно ответил герцог.

***

— Что с вашей рукой, дорогая Элизабет? Ким Намджун поцеловал герцогиню и слегка сжал ее пальцы в поддерживающем жесте. Ладонь омеги была перемотана, а ее лицо передавало максимум страданий, которые только может вынести женщина ее статуса и положения. Закатив глаза к потолку и глубоко вздохнув, Элизабет села в широкое кресло и внимательно посмотрела на викария, оставляя его вопрос без ответа. Напряжение в комнате нарастало пропорционально времени, в течение которого присутствующие гипнотизировали друг друга взглядами. — Вижу, Вы снова чем-то серьезно обеспокоены, — не унимался Намджун. Он расстегнул плащ, поправил рясу и расслабил удушающий белый воротничок. Будучи в приходе, он всегда носил церковную одежду, дабы показывать прихожанам пример служения Всевышнему, но здесь, в Рамсдене, куда Бог уже давно не заглядывал, и, как казалось викарию, устал любить его обитателей, дышалось спокойнее и вольнее. Вытянув ноги, затекшие в карете, вперед, Ким Намджун с интересом уставился на герцогиню. Она послала за ним в Лондон явно не для того, чтобы исповедоваться за совершенные грехи. — Вы правы, святой отец, — кивнула Ее Светлость и отпила глоток успокоительного ромашкового чая, принесенного Берти для нее и гостя. Намджун чай не любил, предпочитая ему хороший коньяк, поэтому к напитку демонстративно не притронулся, оставляя чашку остывать в прохладе комнаты. — Есть нечто, с чем вы должны мне помочь. — Если вы снова о том омеге, то я не думаю, что могу что-то сделать. Герцог Лейнстер в его отношении непреклонен, поэтому сила моей просьбы для Его Светлости ничтожна, а на Божье слово он давно плевал. В интонации Намджуна Элизабет услышала нечто, похожее на зависть. Она прекрасно понимала, что Ким Намджун и сам бы наплевал на Божье слово, опостылевшее ему за много лет, но оно дает ему желаемый статус и деньги прихожан, которые регулярно пополняют его приход. Относительно безбедное существование при хорошо подвешенном языке стали мужчине наградой за то, что ничем другим в жизни он хорошо заниматься не умел, кроме как читать проповеди. Морали. Нотации. Будучи выходцем не из знатного рода, Ким Намджун не мог похвастаться титулом, а о том, что семья Кимов вечно голодала и его мальчишкой отдали служить Господу только потому, что дома мешал лишний рот, сам святой отец предпочитал никогда не вспоминать. Его устраивало почти все — крыша над головой, всегда теплая и разнообразная еда, омега под боком, потому что целибат он соблюдать был не обязан. — Вы можете простить Его Светлости то, чего не могу сделать я, — призналась герцогиня. — На балу-маскараде, где вы тоже имели честь присутствовать, святой отец, — последние слова женщина выделила особой интонацией. — У герцога был протеже, незнакомец в синем платье и маске. Думаю, вы, как и все именитые гости, тоже обратили на него внимание. — Кхм, заметил, — викарию стало немного неловко, ведь он и правда заметил, что Лейнстер весь вечер был рядом с прелестным незнакомцем, но вдова Марлена дю Мосс, темпераментная француженка с жгучими черными волосами, привлекла его внимание намного больше. Она хотя бы не имела кавалера на вечер, место которого скрасил святой отец, а то, что внимания от герцогского дебютанта Ким не получит, он понял сразу. Поэтому и времени зря не терял, грея отдельные части своего тела в более приятных и влажных местах. — И что из этого вас так расстроило? Представители знати часто выводят в свет дебютантов из семей с чуть меньшим чином, чтобы протежировать их на успешное замужество. — Вы действительно не понимаете, что мы говорим об одном и том же человеке? — герцогиня раздраженно дернула ножкой, едва не попав святому отцу по колену. — Его Светлость посмел вытащить этого замухрышку на бал, — фыркнула омега. — Мало того! Они посмели уединиться на глазах у всех и предаваться порокам! Последнее, конечно, было явным преувеличением. Глаза графини Фитцджеральд все равно мало что увидели, и если бы не кузина Марч, вечно желающая услужить своей родственнице по непонятным причинам, то без хорошего лорнета маленькую шалость герцога никто бы даже не заметил. И дьявол дернул Ее Светлость именно в этот момент выйти из комнаты! — Что вы имеете в виду, говоря о пороках, дитя мое? Прямо так?! — Намджун недоверчиво приподнял одну бровь, когда Элизабет вспыхнула гневом. Рассказывать об измене собственного супруга было неловко, но в то же время ни для герцогини, ни для викария не было секретом, где именно искал ночные утехи Его Светлость герцог Лейнстерский. Меркантильная Элизабет, получившая титул и власть, закрывала глаза на то, что их супружеская спальня была холодна, как утренние росы Шотландии. — Нет, это меняет дело, но все же… Эх! — расстроенно вздохнул викарий Ким. В его голове уже сложилась сумма потери от того, что Лейнстер перестанет посещать его «тайное заведение», и Намджун загрустил. Он получал неплохие средства от Чонгука как в виде официальной благотворительности, так и мимо церковной кассы, что, несомненно, поддерживало его финансовое благосостояние и позволяло получать все радости жизни, которых были лишены сановники его ранга в других приходах. — Я не прощу ему этой выходки, святой отец! Герцогиня была настроена решительно. По пятнам на ее лице, которые безошибочно выдавали крайнюю степень раздражения, священник понял, что в этот раз просто так Чимину с рук это не сойдет. Несчастный мальчишка, не по своей вине попавший в эту передрягу, будет уничтожен. Растоптан. Запятнан. Распят. К сожалению, таковы законы лондонских джунглей. Здесь свой особый естественный отбор, которым повелевают сильные мира сего. Элизабет Лейнстерская, несмотря на свою молодость и горячность, однозначно входила в узкий круг тех, кому разрешено решать многое. Как титулованные матроны, которых знавал Ким Намджун много лет, она уже в двадцать четыре года освоила самое основное правило жизни — убирать с дороги тех, кто ей мешает, и идти к своей цели до конца. Вспоминая некогда растерянную девушку с огромными испуганными глазами, которая постучалась к нему в приход много лет назад, Ким Намджун не мог поверить в то, что за какие-то шесть лет Элизабет изменилась до неузнаваемости. Шанс, полученный не от Бога, а от Дьявола, это исчадие ада использовало по полной. Как и теперь свое положение рядом с герцогом, что давало ей невиданный кредит безнаказанности и своеволия. Единственный, кто мог осадить эту женщину, был сам герцог. И Намджун мысленно просил Всевышнего, чтобы тот послал ей знак и образумил гордыню. Элизабет встала с кресла и подошла к двери проверить, что та достаточно плотно закрыта. Лишние уши ей сейчас ни к чему. Подсев ближе к викарию, она понизила голос и высказала свою длинную речь, которую готовила несколько ночей после бала. — Милая моя Элизабет, — вздохнул священник и сложил смиренно руки на коленях. — То, что вы просите — противоречит законам Божьим. Никто не имеет права решать кому жить, а кому умирать. При всем моем уважении к вам я не могу выполнить эту просьбу, простите. — Любите ли вы Бога так, святой отец, как деньги, которые я вам предлагаю, — сощурилась герцогиня и победно посмотрела на викария. По огонькам, что зажглись в его взгляде, Элизабет поняла, что победила. — Я слышу о Господе из уст той, которая призывает духов и занимается спиритизмом! — воскликнул Ким Намджун так громко, что испугался собственного голоса. — Говорят, у вас были даже сестры Фокс? — Интересуетесь? — цокнула Элизабет языком, в очередной раз убеждаясь, что ничто человеческое священникам не чуждо. А значит — это отличный способ использовать данный факт в свою пользу. — Были, — утвердительно кивнула она, вновь встретив живой интерес викария. — Медиумы контактировали с духами и сказали, что я проживу долгую и счастливую жизнь. — Вы склонны верить? — нарочито легко и непринужденно усмехнулся Ким, показывая свое пренебрежение к этому модному течению, хотя сам жаждал узнать о спиритизме побольше. — А почему бы и нет? Вы же верите в Бога, которого никогда не видели? — А вы верите в то, что не зависит от вас ни на йоту. Мне кажется, долгую и счастливую жизнь вам обеспечивает Его Светлость герцог Лейнстерский, вкусы которого в последнее время весьма, м-м-м… — Намджун тщательно подбирал слова, чтобы не навлечь на себя гнев, — изменились. И если Вы точно уверены, что гувернер не грозит семейному счастью, а Ваше влияние на герцога столь же сильно, как и раньше, то почему Вы печетесь о мальчишке с чрезмерным усердием. В последних словах Ким Намджун откровенно лгал, попутно прося у Господа прощения. Он был прекрасно осведомлен, что границы влияния Элизабет на герцога всегда оставались самыми скромными. Призрачными, как дух ладана, которым он окуривал церковные стены. Единственное, что их связывало — ребенок. Вот от Генри Его Светлость был без ума, поэтому и закрывал глаза до недавнего на выходки своей супружницы. — Может быть потому, что это и есть способ прожить долгую и счастливую жизнь? — задала риторический вопрос герцогиня. В ее словах слышалась логика. Викарию Киму сложно было это отрицать. — Мне стоит подумать, — вздохнул святой отец. — Я не обещаю, что выполню вашу просьбу в точности, как вы хотите, но, надеюсь, что смогу помочь вам в меру своих сил и возможностей. Наставлять заблудших детей Божьих на правильный путь — мой долг перед Всевышним. — И он обязательно отплатит вам сторицей, святой отец, — улыбнулась довольно герцогиня. Она достала из тайника своей комнаты мешочек с деньгами и вложила в руку священника, сжав его пальцы так сильно, что прочувствовала даже собственную боль от израненной розовыми шипами руки. Их общая боль, разделенная на двоих, запечатывала этот союз лучше всякого сургуча для писем. — Это станет нашей маленькой тайной, святой отец, — прошептала она с придыханием и опустила глаза вниз, проявляя кротость волчицы в овечьей шкуре. — После того, как вы выполните мою просьбу, я дам в пять раз больше. Ким Намджун взял мешочек, спрятал его под рясу и поклонился хозяйке Рамсдена с не меньшей вежливостью и почтением. Вести дела с Элизабет одновременно и сложно, и просто. Как и все женщины ее склада ума, она проявлялась довольно предсказуемой особой. Поэтому просьбе посодействовать в деле «изжить Чимина со свету и убрать с ее глаза долой навсегда» Намджун не удивился. С другой стороны, вечно растущие аппетиты Ее Светлости пугали даже викария. Выйдя за дверь и не найдя в коридоре ни единой иконы, что в замке атеиста вполне понятно, Ким перекрестился на виднеющийся из окна крест. Далекая церквушка на окраине соседнего поместья с покосившейся католической святыней доверия не внушала, но он рьяно молился, чтобы Господь спас его душу. Ибо сделать то, что задумала Элизабет, было слишком даже для викария. — Безбожники…

***

Генри, перекладывавший из одной кучки в другую каштаны, которые ему дал Чимин, сосредоточенно бормотал под нос цифры, считая коричневые шарики и раскладывая маленькие в одну сторону, а большие в другую. Надоевшие дорогие игрушки, за которые герцогиня платила уйму денег, теперь пылились на чердаке замка, а малыш увлеченно играл тем, что ему приносил Чимин. Чонгук неслышно подошел к сыну и посмотрел, чем же увлекся мальчик. — Отец! — погруженный в математику, Генри даже не заметил появления родителя. — Я так скучал! Малыш тут же взглянул на Чимина, словно прося разрешения оторваться от дела, и после короткого кивка гувернера вскочил из-за стола и повис на шее у герцога. Лейнстер поднял сына и усадил на руку, крепко прижимая к себе, пока мальчишка сосредоточенно сопел ему в шею. — Меня не было всего три дня, Генри. «Четыре, если быть точным, — подумал про себя Чимин. — Четыре дня и восемь с половиной часов». — Я привез тебе из Лондона новые книги, — шепнул герцог, прекрасно зная, чем увлечь ребенка. — Те самые сказки про фейри? — тут же радостно дернулся в его руках малыш. — А они с картинками? — С самыми красивыми, — кивнул герцог и улыбнулся в ответ на широкую бесхитростную улыбку Генри. Пусть у герцога Лейнстера находилось не так много времени заниматься сыном, как он бы хотел, но Генри все равно тянулся к отцу сильнее всего, следуя за ним едва ли не по пятам, когда он находился в Рамсдене. И Лейнстер искренне ценил детскую непосредственность и милую преданность. — Чимин, ты же почитаешь мне? — Генри повернулся к омеге и уставился на него огромными глазами. — Обязательно почитает, — ответил герцог за гувернера и щелкнул малыша по кончику носа. — А теперь иди в библиотеку и выбирай книжку на ночь. Ребенок, переключив интерес на нечто новое и не менее занятное, чем каштаны, тут же убежал в поместье знакомиться с книгами. — Пойдемте в сад, я покажу вас розам, — улыбнулся герцог, протягивая Чимину руку. — Садовник сказал, что уже расцвели поздние сорта, но мне не хотелось их срывать. Завянув, они так и не увидят вашей красоты. — Вы снова меня смущаете, — негромко сказал Чимин, но приказа не ослушался, а разговор перевел на другую тему: — Генри так скучает по вам, когда вы долго отсутствуете дома. — А вы? — Лейнстер оказался хитрее. Он резко остановился, и Чимин едва не уткнулся ему в спину носом. Развернувшись, герцог заключил омегу в свои объятия и крепко прижал к себе, вдыхая легкий фиалковый запах с волос гувернера. — Вы скучаете по мне? — Зачем вы спрашиваете, если знаете ответ? — с укором произнес омега и вздохнул. — Рамсден без вас становится пустым и неуютным. Чимин не лгал. Оказавшись здесь однажды, он помнил, как поместье встретило его. В лице леди Грымзы оно отнеслось к нему слишком жестоко, выбросив несчастного омегу за ворота. Всего лишь показав ему его место. И только с появлением герцога Рамсден стал улыбаться. Даже холодные и неприветливые стены казались Чимину самыми теплыми. Его кожу грело рассветное солнце, тело ласкали шелковые простыни, а отражение в зеркале приветливо улыбалось, когда утром Пак проводил по волосам гребешком. Новым, из оникса, оставленным несколько недель назад на столике Чимина от одного неизвестного господина, имя которого гувернеру было слишком дорого, чтобы его произносить вслух лишний раз. Все, связанное с герцогом, казалось омеге особой тайной. — Меня все время посещали те же мысли, — признался Лейнстер. Он внезапно разорвал объятия и отправился по садовой дорожке, тщательно убранной прислугой от безвременно опавших листьев, к озеру. — С момента приобретения поместья мне все время чего-то не хватало. Он завел Пака за раскидистую иву, склонившуюся над водой, и остановился, не оставляя омеге выбора. Уже лишившись зелени листьев, дерево стало плохим помощником скрыть их от непрошеных глаз, но герцога это мало волновало. Прислонившись к стволу, омега с удовольствием продолжил слушать рассказ. — Но теперь я понял, что дом — это не всегда четыре стены, — голос Лейнстера стал ниже и интимнее, словно вот-вот он собирается доверить Чимину самую сокровенную тайну. — Это ваши голубые глаза и золотистые локоны. Сюда я хочу возвращаться сильнее всего. Герцог прижал его к дереву, провел рукой по лицу и нежно погладил пальцами пухлые губы. Воспоминания о том, как они целовали его на балу, стали самыми сильными за последнее время. Он думал про Чимина и день, и ночь, в Лондоне и в Оксфордшире, за завтраком и за ужином, работая с важными документами или бессмысленно перебирая бумаги, потому что омега в его голове занимал все мысли, превращаясь в наваждение сумасшедшего. Каждый день без него тянулся дольше, секунды превращались в минуты, а минуты в часы… Часы ожиданий, когда он снова сможет увидеть свою маленькую колибри. — Мне очень неловко это спрашивать, Ваша Светлость… — замялся Чимин, опустив глаза вниз. — Чонгук, — поправил герцог. — Чонгук, — прошептал согласно омега. Его разум, не замутненный брызгами шампанского, еще протестовал против такого интимного обращения. — Почему Вы меня не выгнали? — За что я должен это сделать, дитя мое? — искренне удивился герцог и улыбнулся. В этой светлой головушке снова появились надуманные мысли, мучившие Чимина. — А разве леди Элизабет вам ничего не сказала? — растерялся омега. Он был уверен, что станет предметом обсуждения между супругами, если не ссоры, чего ему хотелось меньше всего. — Она… когда я уходил с бала… она сорвала маску, — взволнованно произнес гувернер. Чонгук внимательно выслушал Чимина, но сказанные слова скорее принял к сведению, нежели к действию. Ему не о чем говорить с герцогиней, и тем более — обсуждать Чимина. Решения в Рамсдене принимал исключительно он, и все, что могла делать Элизабет — строить мелкие козни и бесноваться от собственной несостоятельности, когда полученного эффекта от ее проделок она не получала. После того, как герцог «подарил» супруге розу, он был уверен — Элизабет поняла даже больше, чем он хотел сказать. Кровавое предупреждение — только первый шаг, и если Ее Светлость посмеет хоть что-то сделать Чимину, то ее постигнет худшая из участей, которая только может быть в высшем свете — полное затворничество. — Я восхищаюсь вашей смелостью, — искренне произнес герцог. Он приподнял подбородок Чимина и заглянул в аквамариновые глаза, что от волнения стали темнее самого глубокого моря. — Вы настоящий Наполеон в юбке! Вам по силам сразиться с целой армадой врагов, поэтому в битве с Ее Светлостью, я выбираю вас. «Я выбираю вас» Эти слова в голове Чимина наполнились особенным смыслом, но он тут же отогнал глупые омежьи грезы. Нет ничего хуже и греховнее, чем желать чужого альфу. Даже думать о нем ему непозволительно, а тем более — трактовать ничего не значащие слова. Они ведь и правда ничего не значат? — Вы переоцениваете мои способности, Чонгук, — несмело попробовал Чимин произнести имя герцога и тут же испугался собственного голоса. Он звучал слишком интимно. Так, как ему это делать непозволительно. На лице омеги разлился румянец, а в груди альфы — ощущение позабытого тепла, когда он слышал свое имя так нежно и трогательно, будто Чимин обращался к самому Господу. — Но я правда очень испугался, — признался гувернер, невольно переносясь воспоминаниями в тот вечер. — Но вы можете не тревожиться на этот счет. Ничто здесь не происходит без моего ведома, поэтому никто вас не выгонит, дитя мое. Вы покинете Рамсден только в одном случае, — произнес Лейнстер и замолчал на самом интересном месте. Чимин доверчиво вскинул на него встревоженный взгляд и прикусил губу, готовый выслушать страшный приговор, — если вы согласитесь сбежать со мной куда-нибудь на необитаемый остров. — Вы говорите странные вещи… — Садитесь, — Лейнстер снял шерстяной теплый камзол и бросил его на траву. Он сел на поваленную ветку дерева, а Чимина потянул вниз, усаживая на мягкую ткань, чтобы омега не замерз. — Раньше, когда я был маленьким, в нашем поместье было такое же озеро, только немного больше. Я любил приходить туда, подолгу смотреть на воду и мечтать. Все из того, что я загадал, у меня уже есть — большой дом, немалый капитал и положение в обществе. Многие альфы сегодня желают обладать хоть сотой частью того, что я имею. Но у них есть нечто более ценное, чем деньги, поэтому отчасти я им даже завидую. — Чего же у вас нет, Чонгук? — Чимин поперхнулся его именем снова, едва заставляя себя произносить трепетные звуки. Устраиваясь в Рамсден гувернером, он даже не предполагал, что когда-нибудь будет запросто болтать с самим герцогом о детских мечтах. А еще больше он не мог представить, что Его Светлость чем-то обделен. — Счастья, — коротко бросил герцог, отбивая у Чимина всякое желание расспрашивать дальше. Кажется, Пак задел его непозволительно глубоко. И это вызвало у омеги еще больше вопросов, но он предусмотрительно закрыл рот, плотно сомкнув губы и запретив себе лезть в чужую жизнь. Лейнстер встал с дерева и сел рядом с Чимином. Он поднял камешек, бросил его на середину озера и несколько минут смотрел, как на воде расходились круги. — Они скоро исчезнут, Чимин, — загадочно сказал герцог. — Всему в жизни есть свое время, поэтому самое расточительное, что может делать человек — упускать возможность любить и мечтать. Когда мечты становятся реальностью, вот здесь, — герцог положил ладошку Чимина себе на грудь и прижал рукой посильнее, — появляется чувство опустошения. Словно тебе больше незачем жить… — Зачем вы так говорите? — с ужасом прошептал омега, ощущая под нежной кожей ладони, как часто бьется сердце герцога. — Потому что это правда, — с горькой улыбкой ответил Его Светлость. — Но в какой-то момент появляется человек, который эту заполняет пустоту собой и дарит новые горизонты. Мечты, которых снова хочется достигать. Тогда вновь появляется желание жить. Вы меня понимаете, Чимин? — Да… То есть не совсем…— забормотал омега. В его голове появилось слишком много предположений — глупых и не очень, которые Чимин побоялся озвучить, чтобы не показаться безмозглой деревенщиной. — У вас когда-нибудь была мечта? — Конечно, — кивнул омега. — Она и сейчас есть. — Расскажите мне о ней, дитя мое. — Я хотел большую семью, просторный дом и истинного альфу, чтобы пить с ним чай по вечерам, читать детям книги и принимать гостей, — Пак прикрыл глаза, воодушевленно рассказывая о своих мечтах. — А еще, — добавил омега, чуть понизив голос, словно на пустынном озере их может кто-то услышать. — Я хотел бы научиться шить. И создавать такие прелестные платья, как шьет мадам Рютте.

***

Лейнстер не услышал ничего нового — большинство юных омег витали в облаках и питали себя надеждами ровно до того момента, пока их родители не ставили в известность, чью постель они поедут греть после сезона свадеб. Зато заявление Чимина про желание научиться шить Его Светлость воспринял с удивлением и неким чувством гордости. В этом стремлении омега был очень похож на свою мать — если есть цель, ее нужно обязательно добиться. Герцог с наслаждением смотрел на то, как на лице омеги появлялась улыбка, а ресницы трепетали от волнения — в воображении Чимин ярко видел то, о чем говорил. Не сдержавшись, Чонгук притянул омегу к себе и поцеловал. Чимин дернулся от неожиданности, но когда знакомые губы накрыли его, он снова попал в тот самый рай, где ему хорошо, уютно и надежно. Руки герцога придерживали его под спину, не давая отстраниться, а сам Чимин беззаветно стремился навстречу поцелую — жаркому, желанному и мучительно ожидаемому. Чонгук не напирал, он действовал аккуратно, но уверенно, прокладывая путь между пухлых губ и остреньких зубов к желанному язычку омеги. Чимин простонал с упоительной робостью, когда их языки встретились, и совершенно потерял голову, сдаваясь в борьбе. Податливое тело стало безвольным, когда Лейнстер опустил его на землю и уложил на камзол. Золотистые волосы, разметавшиеся по темной подкладке, резко контрастировали с серостью подкрадывающейся на цыпочках осени. Вопреки всему Пак Чимин олицетворял долгожданную весну. Весну его жизни и второй шанс начать все сначала. Чонгук мучительно терзал его губы, сходя с ума по мягкости и отзывчивости Чимина. Целовал скулы, скользнул языком по шее, сжимал плечи, повторяя соблазнительные контуры, подаренные омеге природой. Чимин был в том самом возрасте, когда его тело впервые познавало радость ответных чувств и касаний, и герцогу было лестно понимать, что он стал первым мужчиной, подарившим омеге эти ощущения. Рука герцога скользнула по груди, задевая соски Чимина сквозь грубую ткань его рабочего платья, а после оказалась на талии и на бедре, в которое герцог вдался пальцами только для того, чтобы… остановиться. В противном случае они закончат прогулку в его спальне и ничто в этом мире не сможет ему помешать. — Как удивительно схожи наши мысли, — заметил герцог, сжимая в своей загорелой руке маленькую бледную ладошку и целуя каждый пальчик. Он восстановил дыхание, чтобы не пугать Чимина своим напором, и отшутился: — Только с единственной разницей — я совсем не умею шить. — Это совсем не беда, — улыбнулся Чимин, лежа на земле и щурясь от холодного солнца, так не вовремя заглянувшего на лужайку. — Я научился бы шить костюмы для вас. Лейнстер откинул непослушную прядь волос с лица Чимина и засмотрелся на его припухшие зацелованные губы. Пак стыдливо поджал их, но тут же негромко рассмеялся, когда герцог недовольно свел на переносице густые черные брови. — Так-то лучше, — заметил герцог. — Иначе мне придется целовать вас снова, чтобы любоваться тем, как вы прекрасны. — Я покажусь вам невоспитанным, если скажу, что совершенно не против, — Чимин готов был откусить собственный язык, но слова, которые появились в его голове, непрошено вырвались наружу прежде, чем он подумал об их смысле и своей аморальной уступчивости. — Простите, я ужасен, — Пак покрылся румянцем и привстал на локтях, только сейчас соображая, что он лежал на земле, как распутная девка, и целовался с чужим альфой. — Вы удивительны, Чимин, — Лейнстер подал ему руку и помог сесть, прерывая тираду самобичевания. — Вы нарушаете законы этого мироздания одним только своим существованием, снова заставляя меня поверить в чудеса. Весь высший свет по сравнению с вами — жалкие провинциалы. Ни в ком из них нет столько благородства, сколько в вас, поэтому даже не смейте называть себя невоспитанным и, тем более, просить прощения. — Вы ошибаетесь, — попробовал возразить Чимин. — Я никогда не стану частью больших историй или громких событий. Я всего лишь маленький человек, мечтающий о счастье. Неосторожное слово «счастье», которое обронил Чимин, тут же зажгло огоньки в глазах Лейнстера. — Выходит, мы мечтаем об одном и том же, — уверенно произнес герцог, даже не давая гувернеру открыть рот и заговорить о сословном неравенстве. — Но свое счастье я, кажется, уже нашел. Герцог притянул омегу к себе, обнял и зарылся носом в его пушистые волосы, еще час назад выглядевшие аккуратной прической, но сейчас бесстыже разбросанные по омежьим плечам. Альфа прикрыл глаза и вдохнул запах фиалок, что стал усиливаться с каждой минутой. Еще пару недель назад он мог утверждать, что ему показалось, на балу герцога терзали смутные мысли, но сейчас у него совершенно не осталось никаких сомнений в том, что они истинные.

***

— В Нортгемптоншир, — скомандовал герцог Лейнстер кучеру ранним октябрьским утром. Свой неприятный визит он откладывал в Олторп столько, сколько мог, но в конечном итоге встреча с Гербертом ему виделась необходимой. Кучер подстегнул лошадок, и карета выкатилась по мощеной дороге в сторону леса. За почти два часа в дороге Его Светлость в очередной раз продумывал разговор с Гербертом. Он послал предупредительное письмо, чтобы его ждали до полудня, и теперь смотрел в окно кареты на увядающие просторы Нортгемптоншира. И дело вовсе не в осени, что неумолимо наступала и сковывала утренним холодом руки герцога, а в том, что поместье запустело и безмолвно кричало о помощи. Ворота покренились, нескошенные луга мрачным грязно-рыжим пятном виднелись посреди бескрайних полей, которыми владели Спенсеры с давних времен. Они были одними из самых родовитых семей Англии, и пусть не носили герцогского титула, а принадлежали всего лишь к графьям, но у них была та самая «священная кость», которой меряли аристократичность на родине Чонгука, в далекой Азии. Бесхозяйственность последних поколений и алчность нынешнего привели Нортгемптоншир в унылое запустение. Отсюда хотелось унести ноги как можно скорее, но Чонгук понимал, что разговора не избежать. «Хотя полноценным разговором это назвать будет сложно», — подметил Лейнстер. Альфа мог бы просто помолчать, ибо даже открывать рот в сторону мерзкого Спенсера для того уже было огромным одолжением. Пытаясь совладать с собственным раздражением, герцог не заметил, как его карета приблизилась к разбитой дорожке, некогда мощеной добротным белым камнем. Теперь от него остались только грязные осколки, и колеса гулко застучали по неровной дороге, резко раскачивая экипаж из стороны в сторону. Кучер хотя и придержал лошадей, но лучше не стало. — Чертов скряга, — выругался альфа. Сцепив зубы, Чонгук вышел из кареты и осмотрелся по сторонам. Кажется, о швейцарах здесь давно забыли. Когда Лейнстер приезжал в Нортгемптоншир в последний раз, на въездных воротах стояли служащие в плохоньких ливреях, но сегодня он не заметил даже их. Здесь, в Олторпе, в самом сердце Нортгемптоншира, все говорило о глубоком упадке. Впрочем, Чонгук не надеялся, что Спенсер станет жить лучше и поправит свое состояние за счет выгодного брака младшей дочери. Нет, он не просто не надеялся, он мысленно получал удовольствие от того, что ситуация складывалась именно таким образом. Старик каждый день должен становиться свидетелем своих ошибок. — Вас ждут, Ваша Светлость, — не пойми откуда появившийся слуга средних лет указал ему на распахнутые двери и почтительно поклонился. Лейнстер, отвернувшись от всеобщего убожества, проследовал за ним. Огромный гостиный зал оказался пустым. Чонгук проследовал по всему замку до дальнего крыла, где находился рабочий кабинет графа Спенсера. Портреты предков, традиционно висевшие в широком коридоре, укоризненно наблюдали за происходящим. Альфе даже показалось, что изображения на картинах сожалительно вздохнули вместе с ним. Некогда эти залы видели сотни гостей, тысячи свеч, а стены слушали удивительную музыку. Сегодня же Олторп был слеп и глух, как инвалид, вмиг утративший возможность жить полноценной жизнью. Чонгук мог биться об заклад — в последнее время сюда редко захаживали гости, потому что огарки свечей уже тянулись паутиной. Олторп медленно доживал свои последние дни. — Прошу вас, — снова поклонился лакей и раскрыл перед Чонгуком тяжелые дубовые двери, что подались от человеческой руки с жалким скрипом, будто прося их не беспокоить. В кабинете сидел Герберт Спенсер. Как всегда надменный, со сведенными в одну линию седыми бровями, по-стариковски сцепленными челюстями, он внимательно смотрел на гостя. Чонгук уверен, что он читал его письмо и ждал, иначе бы не облачился в один из своих лучших, но весьма старомодных костюмов. — Добрый день, Ваша Светлость, — проскрипел Герберт, вспомнив о правилах приличия. — Сегодня отличный теплый день, не правда ли? Как вы добрались? — Я приехал не для обмена любезностями, — заметил альфа, пытаясь соблюдать рамки этикета. Он с холодной надменностью светского льва даже не сел на предложенный слугой стул, не считая возможным вести разговор на равных с этим человеком. Опускаться до уровня графа даже в такой мелочи для Лейнстера было непозволительно, хотя и смотреть на него, жалкого и ничтожного, было мучительно сложно и практически невозможно, но герцог держал себя в руках. Буквально, заложив их за спину. — Мои нечастные визиты в обитель зла не повод оставаться здесь лишние минуты. Я приехал поговорить о вашей дочери. — Что-то с Мелани? — встрепенулся старик и посмотрел на герцога вполне осознанным взглядом. «Вот же подлец, — подумал про себя Лейнстер. — Ничего, я заставлю тебя вспомнить все.» — Я пришел поговорить об Айрис, — отчеканил герцог, наблюдая за тем, как менялось выражение лица Герберта. — Или вы забыли, что у вас две дочери, граф Спенсер? — Айрис — мне не дочь! — выкрикнул мужчина скрипящим стариковским голосом, словно собрав все силы для того, чтобы его услышали. Его бледное лицо стало землистого цвета, от чего он казался Лейнстеру похожим на статую — каменным и бездушным, каким только мог быть человек, торгующий собственными детьми ради жалкой выгоды. И даже сейчас, спустя несколько лет, этот человек не мог признать ошибки прошлого. — И именно поэтому на балу в Рамсдене вы поблагодарили за танец омегу, назвав его именем Айрис, не правда ли? — герцог Лейнстер прищурился, вспоминая слова Тэхена, подробно рассказавшего ему в тот же вечер о том, что произошло. Каждая слеза Чимина, упавшая с его глаз, требовала отмщения. — Я не понимаю, о чем Вы говорите… — заартачился старик, вжимаясь в спинку высокого стула. — В силу вашего преклонного возраста, я могу сражаться с вами только на интеллектуальной дуэли, да вижу вы безоружны, Герберт, — зло прошипел Чонгук, глядя на то, как старик жалко начал увиливать от ответа. — Да как вы смеете?! — взбеленился Герберт, не в силах вынести такое оскорбление — искрометное и завуалированное, но хлесткое, как самая болезненная пощечина. Да еще и от кого, полукровки, пусть и с наивысшим после королевского титулом, который годился ему едва ли не во внуки! — По какому праву? Чонгук смотрел на графа Спенсера, как на самое презренное существо в мире. Он притворствовал, извивался, пытался напасть, как раненый зверь, остервеневший от бессилия, но не мог сделать ничего, бесполезно кусаясь и царапаясь, чтобы избежать заранее предрешенной участи. Стоя напротив альфы, Чонгук сам решал, сколько еще он будет мучиться прежде, чем Лейнстер дарует ему возможность искупить свою вину. — По праву человека, чья жизнь была опосредовано исковеркана вами. И, получив второй шанс, я не могу разрешить вам сделать еще одну ошибку! — О чем вы говорите, черт побери?! — закричал граф. — О том, что вы должны восстановить доброе имя вашей дочери и вписать ее в завещание! — рявкнул Лейнстер. — Это невозможно! — битва на повышенных тонах и не собиралась стихать, потому что граф Спенсер чрезвычайно возбудился тем, что в стенах Олторпа впервые за почти два десятилетия кто-то упомянул имя Айрис. Имя, которое он заставил забыть всех — собственную супругу, что носила любимое дитя под сердцем, младшую дочь, для которой сестра всегда была примером для подражания, слуг, что поначалу шептались по углам, но после публичной порки гувернантки напрочь перестали говорить об Айрис, доброй и милой девушке, которую в Олторпе беззаветно любили все. — Она опозорила меня! Сбежала! Оставила без копейки денег! Сорвала свадьбу! — Да как вы смеете?! — не выдержал Чонгук и подошел к столу, громко шлепнув ладонями по массивной дубовой столешнице. Звук разошелся по пустой комнате, сотрясая каменные стены замка до основания. — Айрис должна была унаследовать землю в Нортгемптоншире, титул графини и немалое состояние, а не долги разгильдяя, бездарно промотавшего сбережения до последнего пенни и решившего поправить свое положение за счет безумного брака! — Это ее святая обязанность! — прошипел Спенсер. — Я выбрал ей хорошую партию, она могла жить долго и счастливо ни в чем не нуждаясь, но… — Но забыли спросить у нее, не правда ли? Какая необязательная мелочь, Герберт! — И вместо того, чтобы поблагодарить меня, — не обращал внимания граф на слова Чонгука, — она отплатила мне черной неблагодарностью! — Не трудитесь убеждать себя в этом. Прошлое уже не имеет значения, но у вас еще есть возможность извиниться перед Айрис и подумать о будущем. — Вы шутите или хотите оскорбить меня? — от слов герцога Герберт Спенсер оторопел, не в полной мере осознавая их смысл. — Это я должен принести извинения? Старик ткнул себя крючковатым пальцем в грудь и приподнял одну бровь, что стала биться в конвульсии от того, насколько он был поражен неслыханным хамским предложением. В Олторпе так давно не было приличных людей, что Герберт позабыл, каково это вести цивилизованный диалог, поэтому каждое слово герцога воспринял чрезвычайно тяжело, как личное обвинение. Впрочем, Чонгук не церемонился. В каждом предложении он обличал графа Спенсера в пороках, равняя его мораль с нравственностью пещерного человека. Репутация старика в глазах Чонгука была растоптана давно, герцогу оставалось лишь додавить каблуком последние крохи его гордыни, что затухала в глазах с каждой секундой их битвы взглядов. Чонгук пересилил себя, обошел стол и подошел вплотную к старику. Он вытащил его со стула, приподняв за лацканы пиджака, которые грозили вот-вот разойтись в руках Лейнстера от старости, и прошипел: — Вы можете засунуть извинения в свою дряхлую задницу, Герберт, — Чонгук разглядывал его лицо, пытаясь найти в глазах хоть каплю сожаления о прошлом, но тщетно — ничего, кроме бесчувственного скептицизма, безумной гордыни. — Потому что Айрис они уже не нужны. Она умерла два года назад, так и не получив вашего бесполезного прощения. Чонгук разжал руки и выпустил графа, мешком упавшего на стул. Новость, несомненно, потрясла мужчину, отняв у него возможность держаться на ногах. Обмякнув на стуле, он уставился куда-то вперед, будто пытаясь понять смысл сказанных слов. Ни единой эмоции, ни слезинки из глаз — ничего, что бы выдавало в нем человека. Его Светлость герцог Лейнстерский мог добиться бы той же эмоции от камня, что и от Спенсера. — Омега в синей маске, с которым вы танцевали на балу — ваш внук. Рожденный вне брака, он несет на себе печать бастарда и чужую фамилию, полученную незаконно, — Чонгук произнес это с долей издевки, наблюдая за тем, как расширялись от его заявления глаза старика. — Только вы можете все исправить — внесите Айрис в завещание и признайте единственного внука, которому должен перейти Олторп по праву старшинства. А еще я знаю, что Мелани не может иметь детей, и только сын Айрис способен получить ваш жалкий титул. Если этого не случится, я разорю вас в два счета, а Нортгемптоншир пойдет с молотка, вам ясно?! Старик сидел все так же недвижимо с безжизненным выражением лица, разве что негромко хрипел, пытаясь произнести что-то в ответ, да приложил руку к груди, где чувствовались покалывания. Возраст брал свое, поэтому перенести такие новости Герберт Спенсер бесследно не мог. Сразу три удара — смерть Айрис, обретение внука и проблемы со здоровьем младшей дочери добивали старика, чувствуясь спазмами и давлением в груди. Поняв, что больше с бледного, как мел, Герберта ничего не взять, Лейнстер бросил напоследок: — Через неделю я пришлю сюда своего секретаря, — пытаясь сдерживаться, добавил альфа. — И, если он не увидит нового завещания, вы умрете голодной смертью. Совершите же в своей никчемной жизни хоть единственный мужественный поступок и, может быть, в огромном любящем сердце Чимина найдется место даже для такого подонка, как вы. Чонгук резко развернулся и вышел, громко хлопнув дверями, чтобы привлечь внимание прислуги и дать понять, что он уже уходит. Состояние Герберта его мало беспокоило, но старик и правда сдал в тот самый момент, когда узнал о смерти дочери. Как бы ни было Чонгуку больно, он удовлетворенно радовался, что в данный момент Спенсеру было во сто крат больнее. Как морально, так и физически. Секретарю в Олторп ехать не пришлось. Герберт Спенсер скончался в тот же вечер от сердечного приступа.