The very long curious story

Две тысячи седьмой полюбился им особенно сильно: дети радуют, карьера в гору, здоровье почти не подводит, родители в порядке, деньги есть, песни пишутся… И всё-таки он подходил к концу. За неделю до первого снега все традиционно почувствовали себя плохо. Даниэла заболела и не сходила с Лёвиных рук, а он носил её, одетую в пижамку и шерстяные носки, и пытался укачать. Шуру он заставил отдыхать и помогать не позволил. Соня мучилась мигренями, и Шура по мере возможностей заботился о ней. У одного только Миши всё было нормально — он мог и приготовить, и убраться, и больных сестёр пожалеть. Первому снегу тоже обрадовались он и Шура — Лёва тогда совсем сник. Холод он терпеть не мог, да и уже предвкушал, насколько хуже станут пробки, как тяжело будет просыпаться… Шура тогда решил развеселить его на одной из прогулок — закидал снежками. Лёва сначала просто шипел на него, а потом не выдержал — оставил Даниэлу в коляске старшим детям и погнался за Шурой. Опрокинул в сугроб, попытался насыпать снега за шиворот. Оба замёрзли и промокли тогда, а в квартире едва отогрелись. Безусловно, настроение это подняло. Ещё настроение Лёве подняло то, что лечить после того вечера пришлось уже Шуру. У него снова заложило уши и нос, и оглох он уже не наполовину, а процентов на девяносто, поэтому следующие дни они вынуждены были орать друг на друга беспрестанно — иначе Шура просто не слышал. Хотя ему и к лучшему было не слышать, что о нём, снова больном, говорил Лёва. Одним вечером Миша рассказал, что Сонина подруга выходит замуж — Соня накинула подробностей о том, что свадьба будет с размахом и с путешествием аж во Францию. Шура и Лёва только и могли, что вздохнуть. Свою свадьбу они предпочитали не вспоминать… да это и свадьбой назвать нельзя было. Катарсис их ненависти и жалости к себе. Когда дети потеряли к ним интерес и пошли смотреть телевизор, они разговорились. — Я же вышел тогда за любимого человека. Но это было ужасно, — признал Шура, когда Лёва спросил его, что он об этом думает. — Ужасно, да. — Я чаще вспоминаю, как мы о ней мечтали. У тебя глаза горели, когда ты рассказывал, что хочешь устроить, — Шура грустно улыбнулся. — Но, мне кажется, я хотел ещё сильнее. Представлял, как… ну, ты знаешь. — Нет, не знаю, — Лёва прильнул. — Расскажи. — Ну, как у меня будет костюм, и у тебя тоже. Мы будем танцевать под наши песни. Да блин, ну, мы это и так каждый день можем делать, это всё условности. Фигня. — Нет, нет, продолжай. Продолжай, — Лёва взял Шуру за голову и пальцами пробрался ему в волосы, массируя. Знал, что только так Шура не сможет сопротивляться. — Ладно… что мы с тобой пойдём в красивый ЗАГС, и ты будешь плакать от радости, а я тебя успокаивать. А потом мы уедем на море. Ну, а перед морем, ещё на свадьбе, будем сидеть в ресторане. Мне кажется, у меня тогда от голода сдвиг был на ресторанах, — добавил Шура тихо. Он никогда не признавался, насколько действительно трудно ему приходилось: в моменте просто берёг Лёву, не хотел жаловаться и признавать свою слабость, а потом — зачем вспоминать о плохом? — Продолжай, — Лёва устроил Шурину голову у себя на плече, а со свободной стороны продолжал чесать. Накручивал светлые прядки с висков на свои пальцы, чуть оттягивал и тут же отпускал, поглаживал, немного царапал ногтями кожу. Так из Шуры можно было выудить что угодно. — Да не знаю. Просто хотелось какого-то счастья. А вышло так, будто жизнь нам в лицо плюнула. Я кое-как тогда не заплакал. Внутри себя. Тоже хотел праздник. Ну, а про ресторан… да ты сам всё знаешь. Я думал, какое меню мы сделаем, кого куда посадим. Я в ресторанах до Израиля не был в нормальных, поэтому только фантазировал, — Шура засмеялся. — Не знаю. Может, мне поэтому так работать нравилось — я же думал, что это что-то ого-го, из другой жизни вообще. Не с одной, так хоть с другой стороны прикоснусь. Ну… и на свадьбе должен был быть ресторан как из кино. И все гости нарядные. Мы даже знали, какой дресс-код хотели, до сих пор помню. Раньше Шура казался Лёве парадоксально взрослым, готовым ко всему, спокойным и не совсем понятным человеком. Гораздо раньше — когда они только начали встречаться, переехали и родили Соню. Он действительно верил, что Шура просто другой и умеет, в отличие от него, справляться с трудностями. Он более выносливый и менее ранимый. Потом понял — в какой-то мере это правда так, но глобально они не слишком отличались. У Шуры просто нет и никогда не было выбора. О нём заботились, но не так и не столько, сколько было нужно человеку. Любому человеку. Он научился работать и не отдыхать не потому, что у него были на это силы, а потому, что вариантов не предоставили. Когда ему пришлось брать ответственность за себя, Лёву и их дочь, ему едва исполнилось двадцать. В семнадцать Лёве это казалось достаточно взрослым, вполне осознанным возрастом. Потом ему самому исполнилось двадцать, и он так и не понял, что повзрослел. А сейчас ему было тридцать пять, он вспоминал двадцатилетнего Шурика, худого, весёлого, вечно работающего, оставшегося один на один со своими переживаниями… и не верил. Ребёнок ребёнком — добрый, в чём-то наивный, влюблённый. Конечно, ему хотелось свадьбу, костюм и ресторан. Конечно, ему хотелось красивый танец. А не работать с утра до ночи, не урезать себя во всем и не решать чужую судьбу. Конечно, ему помогали, но отвечал он за себя сам, сам о себе заботился. Лёва отстранил Шуру от себя, взяв за подбородок. Он почти не изменился с тех пор — даже глаза не устали. Шура думал, что его лицо взяли за тем, чтоб поцеловать, но Лёва не стал целовать — толкнулся в его лоб своим, потом снова прижал, позволяя прилечь. — Свадьбу же можно устроить и просто так, — сказал Лёва несмело. — Да, глупости, — Шура одновременно и согласился, и посмеялся. — Почему? — Ну, свадьба — это ритуал. Всему своё время. Мы уже почти восемнадцать лет мужья, а мне этого достаточно. — Нет, ну как? — Лёва снова запустил пальцы в волосы и, судя по всему, нащупал нужный рычажок, проведя ими между шеей и головой, потому что Шура в секунду покрылся мурашками и обмяк в его руках. — Ты же всё ещё об этом помнишь. Да и я помню… у нас нету нашего праздника, совсем. Нашего дня… — Нету, — согласился Шура, устало прикрыв глаза. Веки подрагивали. — Давай отметим. Теперь мы всё сможем сделать так, как мы оба мечтали. И ребята обрадуются — прикинь, побывать на свадьбе у родителей? — Ну, технически, Сонька была и на первой нашей свадьбе, — Шура усмехнулся. — Ладно… — Так ты согласен? — Не знаю, Лёвчик. На это нужно время, силы, идеи какие-то. У меня сейчас ничего из этого. — Я всё сделаю. — Ты хочешь организовать? — Хочу. Просто расслабься, доверься мне, я хочу позаботиться о тебе. Я сделаю нам такую свадьбу, что ты с ума сойдёшь. — В последнем я как раз не сомневаюсь, — проговорил Шура. Развернулся к Лёве всем телом, обнял, не открывая глаз. Он, казалось, забыл, что они всё ещё сидят за столом, а не валяются в кровати. Полностью расслабленный, он даже дышать стал тише и ровнее. Сейчас Лёве как никогда сильно хотелось защитить его, такого нежного и доверившегося. Шура никогда не говорил, что ему тоже хочется побыть слабым и ни за что не отвечать, и даже больше — не признавал, всячески убеждал себя в том, что ему не хочется, и пресекал все Лёвины попытки снять с него хоть часть ответственности. А теперь… устал. И, наверное, осмелел. Никто не могло нарушить их спокойствия — Лёва бы просто не позволил. Поэтому он сделал вид, что не заметил, как Миша с Даной на руках (оба облиты краской и облеплены перьями) перебежал в ванную из комнаты. А также он совсем не услышал, как Соня, выбежавшая следом, заматерилась: «Они нас убьют, если узнают, надо закрыть дыру шкафом, быстрее отмывай её, сейчас она зелёной останется!». — Лёвчик, ты ничего не слышал? — спросил Шура, немного напрягшись. — Соседи бесятся, наверное. На утро в комнате Даны он ожидаемо обнаружил, что шкаф стоит совсем не на своём месте. Но решил, что всей правды знать, пожалуй, не хочет. О том, что ввязывается куда-то не туда, Лёва задумался сразу же. Никогда ещё он ничего не организовывал. А теперь ему предстояло организовать не просто что-то, а что-то особенное и причём в хорошем смысле. Первая мысль была — обратиться к какому-нибудь другому мужчине-трудоголику с воспаленным чувством ответственности, в общем к копии Шурика, и делегировать ему все обязанности. Но Лёва даже не знал, какие обязанности надо делегировать. Он решил — свадьба будет в Москве, в загородном комплексе, в котором они разместят приезжих (по совместительству самых близких) гостей. Пока это было единственное, что он знал наверняка, потому что планирование одного праздника наложилось на отмечание другого — Нового Года. В этот раз до Мельбурна добирались особенно долго: как раз перед тем, как они должны были вылетать, Москву замело, и рейс всё время откладывался то на час, то на два. Спрогнозировать, какой перенос будет последним, было невозможно, поэтому поехать домой они не могли и шесть часов прождали в Шереметьево. Соня и Миша смотрели на ноутбуке «Во все тяжкие» и общались с ожидающими рейса подростками-иностранцами, а потом, привалившись друг к другу, уснули. Шура кормил Дану, держа её у себя на коленях, а Лёва кормил его. Дана нервничала и плакала из-за шума, поэтому за стол её не сажали — Шура решил справляться сам. — Хочешь ещё сендвич? — Лёва и сам откусил, потом поднёс сендвич к Шуриному лицу. Шура кивнул, и Лёва дал осторожно откусить с краю. — Попить? — Шура снова кивнул — Лёва напоил его соком. К Лёве Даниэла отказывалась идти, а до выезда в аэропорт она отказывалась надевать куртку, а накануне перед сном до крика не хотела спать на оранжевом постельном белье… в общем, кризис трёх лет развернулся в полную силу. Шура попросил купить ему чего-нибудь горячего, и Лёва принёс целый обед с рыбой, макаронами, супом и чаем. Шура попытался передать ему Даниэлу, но она попросила не отдавать, вцепилась в его футболку кулачками, посмотрела по-Лёвиному, а в глазах уже стояли слёзы… в общем, так Шуру и пришлось кормить из рук. — Папе надо покушать, он голодный сидит. Ты же покушала, почему папа должен мучиться? — убеждал Лёва, помогая мужу пить суп прямо из тарелки. — Ты злой, — пропищала Дана, обнимая Шуру. — Злой Лечик! Лёву она называла иногда папой, но преимущественно Лёчиком, позже — Лётчиком. Шура произносил слово «Лёвчик» от миллиона до двух миллионов раз в день, и она не могла не перенять эту манеру. Со временем, поняв, что слова «Лёчик» не существует она решила, что он всё-таки Лётчик — и не отказалась от своей привычки. Потом мироздание сжалилось, и всё-таки они улетели. Накануне Нового Года решили создать соответствующую атмосферу и приготовить пряничный домик всем вместе. У всех была своя роль: у Вики и Сони — пить вино и смотреть «Бриджит Джонс», у Миши — смешивать сухие ингредиенты, у Вадима и Шуры — мешать тесто, у Лёвы — держаться подальше и от вина, и от кухни, помогать с доставкой продуктов из холодильника до столешницы. Ему, конечно, поручили натереть имбирь, но Лёва натёр его вместе со своим пальцем, и был понижен до курьера. С пропорциями тоже чего-то намудрили, и Шуре пришлось добавлять то мед, то муку, то масло. Отошёл на перекур и, вернувшись, заметил, что консистенция теста изменилась. — Да оно густое как кирпич, я туда ещё яйцо разбил. Смотри, как сразу… — если начал Вадик говорить уверено, то, видя, как изменился в лице от таких новостей Шура, засмеялся и не стал заканчивать. — Ах ты предатель. Своё яйцо иди разбей… да за что же вы мне такие, — ругался Шура. Снова пересчитал пропорции и добавил всех ингредиентов. Больше перца, гвоздики, кардамона, масла, муки и мёда. Когда тесто раскатали, оно заняло большую часть стола. Детали для дома вырезали все вместе по чертежу, который составили Вадим и Лёва. Как ни странно, на дело пошло почти всё тесто. Из остатков вырезали человечков, оленей и забор. Стоит ли говорить, что командная работа получилась выше всяких похвал. На этапе сбора стало понятно, что идея дать всем вырезать детали была блестящей, потому что каждый вырезал всё. Вроде, они сговаривались, но, похоже, несколько бокалов вина оказались лишними… Шестистенный двухкрышный трёхдверный дом был собран и едва не смыт слезами от смеха. Человечки тоже получились на славу — распухли в духовке как утопленники. Оленям Миша нарисовал праздничные красные глаза — просто для соответствия общей картине. — Ну дворец, ни дать, ни взять, — прокомментировал Вадим, глядя на их творение. Шура похлопал его по плечу. — Пряничная нехорошая квартира из «Криминальной России», а не домик. Карательная кулинария, несомненно, была штукой весёлой, но хороша была в меру. Праздничный ужин готовили куда более серьёзно, и получился он потрясающим: салаты, запечённая индейка, глинтвейн, закуски… Шура руководил, а остальные исполняли. Уезжая, прощались ненадолго: Вика и Вадик уже знали, что скоро приедут в Москву на свадьбу. Перед праздником они получили ворох поздравлений: писали знакомые, коллеги, ребята с радио, какие-то ведущие, журналисты, друзья из старой жизни, родные и, конечно, фанаты. Отправили много бумажных писем и открыток — каждую они вскрыли, прочли и отложили в ящичек. Было много и комментариев, и электронных писем, на которые ребята заморочились и ответили, на что ушло добрых два вечера. День икс назначали на второе июня две тысячи восьмого. Если раньше Лёва ждал свадьбы как дня торжества их любви, то последние недели — просто как момента, когда всё это уже наконец закончится. Шура восхищался им и всё время хвалил выдержку, идеи, заботу. Лёва принимал всё это с улыбкой, а потом в тайне от всех горько плакал и шёл в очередной раз обговаривать правки с кейтерингом или с ведущими. Под конец он уже даже не пытался держаться в рамках рабочей этики и напрямую говорил: «Если эта проблема не решится и на моей свадьбе что-то пойдёт не так, я убью себя и обвиню во всём вас», и проблема чудесным образом решалась. Он не сомневался, что все компании города Москва внесли его в чёрный список пожизненно. Раньше Лёва думал, что он просто плохой организатор, но теперь с удивлением обнаружил, что он и человек так себе. Получилось, что заказанные цветы помялись и замёрзли — их должны были привезти в загородный клуб заранее, и привезли, но из рук вон плохо. Он приехал, взглянул на цветы, убедился, что они больше похожи на салат, и сказал, что обязательно отомстит тому, кто во виноват, и заплакал, чтобы подтвердить свои намерения. Организаторы предложили ему скидку, но скидка бы погоды не сделала, поэтому он отказался от этой подачки из принципа: ничего ему от них, кроме нормальной работы, не надо! Сотрудничество, тем не менее, не отменил — искать другую флористическую компанию на такой огромный заказ было бы самоубийству подобно. И это было только одно из дел, с которыми ему приходилось сталкиваться ежедневно. Для Шуры же всё выглядело так, будто получалось легко и непринуждённо, и это было единственным, что радовало Лёву. Костюмы шили на заказ — два классических на вечер и два чёрных на ночь, на более расслабленную часть праздника. С этим проблем не было. Проблемы были с одеждой для детей, потому что росли те с бешеной скоростью, и Мише пришлось перешивать рубашку и менять ботинки, а Даниэла разлюбила своё праздничное платье и отказалась его надевать — пришлось покупать другое. Ещё всех нужно было привезти в Москву: его семью, Шурину семью, друзей… голова шла кругом. Из всей рутины ему полюбился только один пункт. За эти полгода подготовки у них появился свой ритуал — в любую свободную минуту репетировать свадебный танец. Всё потому, что танцевать Шура и не умел, и стеснялся — одно дело кое-как двигаться на сцене, держа при этом гитару, а другое — совершать отточенные движения, когда все смотрят только на тебя, ещё и с другим человеком, ещё и с любимым… Он был уверен, что накосячит, отдавит Лёве ноги, упадёт в свадебный торт и подожжет занавески. Он не говорил о своих переживаниях, он говорил: «Лёвчик, давай порепетируем». Сейчас, за ночь до свадьбы, они кое-как уложили весь дом: Шурины родители остались у них в квартире и до последнего не хотели укладываться — хотели болтать. Не с ними, так хоть с детьми. Шура убедил их лечь; Лёва постелил им в спальне, а сам с Шурой разместился на диване. — Родители за стеной, а мы на подстилке, — заметил Лёва, откидывая диванную подушку на пол. — Всё как в старые добрые. Вот в такие моменты чувствую, что мы с тобой и правда молодожёны. — Надо было их в гостиницу сплавить, добрая твоя душа гостеприимная, — прошептал Шура. — Как это в гостиницу? А кто бы тогда Дану кока-колой напоил? — Мама дала ей колу? — возмутился Шура. — Совсем уже, что ли? Я же просил ничего не давать! — Ну, она так любовь показывает. Я успел напомнить, что ей нельзя, — Лёва рухнул на диван. Шура присел рядом. — Ладно, не отнекивайся, ты рад. Я же вижу. Они нас никогда в гостиницу не отправляют, когда мы в гостях. — Ты хотел сказать «не отпускают», — Шура погладил жениха по колену, наклонился и поцеловал. — Я рад. Я скучал. Я очень рад. Просто устал и ворчу — знаешь, сколько мне лет? — Нет. Восемнадцать? — Лёва потрепал Шуру по волосам. — Ложись спать. — А может, ещё раз порепетируем? Лёва не подал виду, что его тело давно уже на самом деле спало. Тут же оживился — поднялся, нашёл в телефоне песню, включил тихонько, отошёл от Шуры на четыре шага. Насчёт песни для свадебного танца они практически не думали. Ну что, если не Wrapped Around Your Finger их любимой группы The Police? Плакат с ними висел ещё у Шуры в общаге. Потом — у Лёвы в комнате над кроватью. Этот плакат повидал многое, и Лёва читал название The Police во время самых особенных моментов, лёжа на спине и бросая мимолётный взгляд на стену. Вообще-то, это была Шурина любимая группа, но именно за это её полюбил и Лёва. Он любил все его группы. В общем, сомнений насчёт исполнителя не возникало. С песней было ещё проще — песня под названием «Обведи вокруг пальца» просто не могла не стать их свадебной. Оба были намытые, с влажными после душа волосами, в домашем: Лёва — в пижаме с рубашкой, Шура — в майке и шортах. Сделали по два шага вперёд, стали друг напротив друга. Лёва положил ладонь Шуре на щёку, а вторую руку протянул в сторону — так, чтоб она была чуть согнута в локте, а пальцы расслаблены. Шура же приобнял его за талию, а свою свободную руку заложил себе за спину. Они обошли круг, а потом поменялось и сторонами, и ролями: теперь Шура держал в ладони Лёвино лицо. Обойдя ещё один круг, они взялись за руки, сделали шаг назад, потом вперёд — обычный элемент вальса. Шура взял Лёву за талию — станцевали два квадрата из того же вальса. Потом предстояло сложное — Лёве нужно было повернуться, но руки они не вытягивали над головой, а хитро сцепляли за спиной, потом незаметно расцепляли и снова соединяли — казалось, Лёва проходил через руки Шуры, если они делали всё довольно быстро. Снова два квадрата — и вот уже Шура делает поворот. Потом снова квадраты, и вот Шура крепко держит Лёву, а тот отклоняется назад, прогибаясь так, что Шуре каждый раз страшно, — и выставляет вперёд ногу. Страшно, что сломается. Страшно уронить. Этот элемент — только Лёвин. И по традиции, и эстетически. Шура бы так не прогнулся даже если бы должен был. Остальные элементы они делили на двоих — все повороты, все связки. Танец длился две с половиной минуты, и под конец оба задыхались, потому что в танце сердце замирало. Последним элементом был расход на шаг назад, и Лёва отошёл прямо в диван, упал на него, растянулся. — У нас всё получается. Ты неотразимый и держишь меня крепко, а танцуешь лучше, чем я. Давай в следующий раз выучим танго? — А ты уже и третью нашу свадьбу спланировал? Или какой следующий раз? — Шура прилёг, положил руку Лёве на случайно оголившийся живот. Лёва засмеялся, закинул на Шуру ногу и поцеловал его в шею. Оглянувшись и поняв, что все сидят по комнатами, украдкой забрался на него, своего жениха, и глянул игриво. — Ну уж нет, я до свадьбы не могу. Я не такой, — Шура заложил за голову обе руки, а Лёва уже потянулся, чтоб поцеловать его, как где-то в коридоре скрипнула половица. Лёва моментально оказался в самом целомудренном положении — лёжа рядом, скрестив ноги. Пожалуй, он тоже не такой. Вставать пришлось ни свет ни заря, чтобы всех накормить, собрать, озадачить поручениям. Только успев выйти из душа, Лёва уже объяснял Соне, когда нужно будет вызвать такси, пока перед зеркалом пытался в очередной раз научить Мишу завязывать галстук. Миша нервничал, хотя и пытался это скрыть — такая работа никогда у него не получалось. Лёва поцеловал его в макушку, пригладив непослушные волосы — Ладно, если перед выходом будет некому помочь, наденешь мою бабочку на застёжке. Она в коробке в шкафу в коридоре. Только мою красную, а не папину зелёную в горошек, понятно? — Понял, — Миша с облегчением снял с шеи ленту галстука. Задышал. Он не представлял, как несколько часов проведет в удавке, но был готов ради родителей. — Лёвчик! Иди сюда, — позвал Шура с кухни. На кухне шумел телевизор с утренним эфиром мультика про Чародеек (залипли и Даниэла, и Соня), шкворчала на двух сковородках яичница, бурлил кофе в машине. Лёва подлетел к Шуре, обнял сзади, незаметно для всех протянул руку и пожал его бедро — отпустил только тогда, когда тот ненавязчиво его пнул. — Доброе утро, мам, пап, приятного аппетита, как спалось? — спросил Лёва, глянув на Шуриных родителей, которые, сидя за столом, резали на завтрак сыр и овощи. Они перекинулись парой фраз, но Шура очень быстро снова украл его внимание. — Кушай, — протянул Лёве тарелку, — и давай своё приданое собирай, — кивнул на Даниэлу. — Так, приданое, а ты почему голое? — Лёва оставил тарелку и подобрал со стула младшую дочку. Ещё минут двадцать назад, разбудив, он надел на неё домашний сарафан, а теперь она сидела в трусах и майке. — Я не плиданое и не голое, — Дана обняла Лёву за шею, болтая ножками. — Куда платье делось? — Там каса плолилась, плости, — Дана погладила папу по волосам, как бы жалея, что ему опять придётся стирать одежду. — Прощаю, но это не повод ходить голышом. Надень шортики. Пока завтракали, Даниэла спросила, что такое приданое, зачем оно нужно, откуда взялись свадьбы, зачем они нужны — к счастью, прежде, чем Лёва и сам стал задаваться этими экзистенциальными вопросами, её забрали бабушка и дедушка. Время поджимало, нужно было начинать день. Сначала разъехались по салонам. Лёве сделали дымный макияж и выщипали брови — он никогда сам не пытался этим заняться, потому что знал, что не сумеет, а сегодня доверился и остался в восторге. Он себя не узнал — открытый холодный взгляд, который подчёркивают серые тени — совсем чуть-чуть, на слизистой век. Ресницы тоже подкрашены не черным, а, может, светло-коричневым, без акцента. Кожа ровная и почти что светлая — не видно ни одного шрама, ни одного следа от сыпи, ни одной ямки. Волосы ему выпрямили — получилось каре, но мужское, с убранными назад висками. Лёва глянул на себя, уже готового, и понял, что ни в восемнадцать, ни даже в тридцать не выглядел бы так хорошо… время пришло именно сейчас. Костюмы из ателье тоже поехал забирать он. Их оставили там на хранение специально, потому что боялись, что дома они не выживут. Потом Лёва ненадолго пропал, взял трубку только на пятый раз и сказал, что просто не слышал. После пропал Шура и отговорился примерно так же. Встретиться они должны были уже в загородном клубе после обеда. Начало свадьбы было назначено на шесть. Лёва приехал в четыре, Шура — в пять, и тогда всё уже было готово. Столы стояли в ряд и островками на улице, а над ними облаком нависал шатёр. Погода была великолепная, но если вдруг она бы испортилась, празднику бы это не помешало: гости бы просто переместились внутрь клуба. На каждом стоял номер и список тех, кому предстояло за ним сидеть. Рассадкой тоже занимался Лёва, и это свело его с ума сильные всего: пришлось вспомнить, кто из гостей кого недолюбливал, кто мог напиться, кто с кем дружил… Он даже начертил схему, точь-в-точь такую, которые обычно показывают в детективах — с именами, фотографиями, линиями от человека к человеку и надписями «подерутся», «женаты», «любовники», «ненавидят друг друга», «друзья», «знакомые», «незнакомы», «однажды один другого укусил», «родные». Когда Соня увидела эту исполинского размера схему, то ничего не поняла и решила, что папа всё-таки сошёл с ума и теперь думает, что он ведёт расследование. Так или иначе, получилось у Лёвы неплохо — Шура списки одобрил. Гостей ещё не было, но самые близкие должны были начать подтягиваться уже скоро — родители и дети уже были в пути, а Вика и Вадим как раз выезжали из гостиницы. На столах стояли вазы с гортензиями и тарелки с закусками, под каждой тарелкой — белые салфетки. На каждом столе — номер и список гостей. На улице же была сцена, на которой уже настраивали аппаратуру. Кто будет играть, Шура, к слову, так и не понял — Лёва сказал, что пригласил несколько музыкантов, с одним из которых Шура знаком, но никакой конкретики не дал. Вымогать эту конкретику Шура не стал и просто в очередной раз доверился. Пройдясь по территории, Лёва не нашёл ничего, что могло бы испортить сегодняшний день, и ощутил, как тошнота, стоящая в горле последние несколько дней, отступает. Хотел немного посидеть в тишине, отдохнуть, но времени уже не осталось. Прибыл Шура. — Ну, встречай, — протянул он хрипло. Его волосы тоже уложили прямо. Лицо подкрасили только немного — замазали синяки под глазами. — О, жених приехал, — засмеялся Лёва. Его до тошноты напугал прошлогодний «Двухсотый Груз» Балабанова, и наверное это был не самый подходящий фильм, чтоб цитировать его на своей свадьбе, но он не мог этого не сделать. — Приехал, — Шура чмокнул его в щёку. — Как добрались? — Лёва только сейчас понял, что что-то не так, потому что Шура приехал не один, а с Соней. — Плакали. Сейчас уже всё. — О-о… Иди сюда. Я тоже кое-как держусь, но мне нельзя, у меня всё потечёт, — Лёва приобнял Шуру, но тот засмеялся. — Видишь, какие мне глаза сделали? Как на концерт, даже круче. — Да не я, Сонька плакала. Её ужасно накрасили, пришлось оказывать моральную поддержку. — Я приехала помогать! — объявила Соня. По ней было совсем не заметно, что всего два часа назад она ревела, размазывая по лицу неудачный макияж. Шура помогал смывать его и успокаивал, а Соня убивалась: «В ваш самый важный день я буду как чмо!». Мало что могло её рассорить аж до слёз, и вот сегодня это произошло. Впрочем, сегодня вообще должен был быть день слёз, и она просто начала немного раньше, чем остальные. Дальше приехали Лёвины и Шурины родители с младшими детьми, ребята из группы, Вика и Вадим. Поздравления, подарки, цветы — в глазах уже рябило от красоты. К Вадику Шура аж подбежал, а тот ненадолго оторвал его от земли; Вике Шура поцеловал руку. Видеть их в такой день было для них с Лёвой было просто невероятно важно. Когда приехал Рачо, Шура сам на него запрыгнул. — Нормально они, — сказал кто-то мрачно и очень знакомо — Лёва знал, что из присутствующих так сказать некому. Наконец, он понял, почему пару секунд назад Шура поглядывал за его спину. Теперь же он открыто улыбался и махал пока не видимому для Лёвы гостю. Лёва резко повернулся и одновременно и обрадовался, и возмутился, увидев перед собой Сашу Васильева — также известного как самый занятой человека на свете, которому видите ли как раз во время их свадьбы приспичило лететь в тур в Прибалтику. И ладно, что тур был спланирован за год до того, как его пригласили на свадьбу, — Лёва всё равно страшно обиделся. — Что? Привет! — Лёве даже не пришлось подходить — Саша возник совсем рядом. Саша подмял его под себя, положил ему на плечо свою огромную ладонь — так он обнимался. Когда подошёл Шура, Саша обнял и его, но, очевидно, они виделись сегодня не первый раз. Стало ясно, куда днём пропал Шура. — Ну привет. Восхитительно выглядишь. По какому поводу гулянка? — Тебя встречаем. Ты не в Вильнюсе?! — Ну, такой ведь повод. У меня есть козырь в рукаве. Даже не спрашивай, как мы доставали билеты. Я ненадолго, у меня поезд в десять вечера. Ну, это фигня. Шура мне помог добраться, за что я ему по гроб жизни обязан. А это тебе, — Саша протянул тяжёлый букет… чего-то. Лёва не был уверен, что это за цветы и цветы ли вообще. Чёрные, но ближе к краю краснеющие, с вытянутыми похожими на рулет головками, на толстых стеблях. Саша объяснил: — Каллы. Это одновременно и траурные, и свадебные цветы. По-моему, это как раз хорошо — свадьба и похороны вообще идут бок о бок обычно, на Севере есть такая крепкая традиция. И они немного ядовитые, так что не облизывай бутоны. — А я как раз собирался. Ладно, тогда оближу тебя, — Лёва принял и прижал к груди цветы. Сашу взял за голову и по их традиции поцеловал в щёку, поросшую щетиной, колючую до боли. Саша мог забыть побриться, помыть голову, обуть кроссовки, да даже забыть собственное имя, но как выпендриваться — никогда. Лёве всегда было интересно, куда он девал свой отвратительный характер, когда они общались — с другими он вёл себя просто невыносимо. — Куда нам тебя теперь посадить? — Не надо никуда его садить, пошли говорить и выпивать. Как-нибудь решим всё, Лёвчик, ты давай радуйся. Вон тебе Саша какие траурные цветы подогнал даже. А ты ему проигрыватель показал? Нет ещё? Лёвчик, Саша нам такой проигрыватель подарил, — забалтывал Шура. — Сейчас, секунду, — Саша закурил, а Шура, напомнив, что ждёт его, пошёл встречать остальных гостей. Они поговорили наедине ещё пару минут, но это было хотя бы что-то. Саша был Лёвиным другом — единственным личным, а не перешедшим от Шурика, и конечно им хотелось побыть вдвоём. Следующий час прошёл в компании — ребята пили, курили, травили байки. Шуру веселило то, как Лёва относится к Саше — трепетно, немного опасливо и очень тепло. И он был рад, что спустя так много лет они всё ещё общались. Скоро Саша снова отозвал Лёву в сторону, но на этот раз не просто чтобы постоять вдвоём, а по вопросу. — Лёв, тебе там один музыкант должен был написать, Коля Бодак. Написал в итоге? — А, м, — Лёву озадачил такой внезапный вопрос, и он задумался. Кого-то с такой фамилией он точно знал, но не был уверен, что лично. Нахмурился, постарался вспомнить. — Чёрненький высокий? Я его видел как-то, мы не знакомы. Фамилию помню. А что он? По делу или поздравить? Если я правильно помню… — Поздравить. Но и по делу. Ладно, ты ещё не видел, посмотри после праздника, — Саша схватил его за предплечье, увидев, что он уже потянулся за телефоном. — Лёва, после праздника. Я просто должен был напомнить. — Всё нормально? — лицо у Лёвы всё ещё было радостным, но уже не таким спокойным. Саша вздохнул: — Да, всё нормально, мне просто стало интересно, не связались ли вы ещё. Проверь почту, но только не сейчас. А теперь пойдём пить. Мне нужно, чтоб ты снова ко мне приставал. — Это я приставал?! Ага, ври. Столько точно не выпью. Когда все гости подтянулись и расселись за столы, а ведущий начал вечер, Лёва и Шура уже чувствовали себя измотано. Сидели за столом — Шура поглаживал Лёвину ногу, Лёва спал с открытыми глазами, пока ему выпала свободная минутка. Играла музыка, гости общались. Даниэла потребовала их внимания только пару раз — чтобы поболтать, сходить в туалет, посидеть в обнимку. Так прошло время до восьми вечера — до первого танца. Шура обратил внимание на часы за минуту до того, как ведущий пригласил их выйти из-за стола. Интересно было то, что свет на сцене погас, и того, кто на ней находился, было не разглядеть. Шуре подумалось, что он видит очень знакомые очертания, но он не стал заострять на этом внимания — главное было сейчас не облажаться, кто бы им ни аккомпанировал. — А поддержит наших влюблённых человек, с которым Шура уже знаком, — сказал ведущий, и наконец сцену осветило. На ней оказался тот, кого Шура даже не мечтал увидеть. На ней оказался Стинг. Действительно, виделись они не впервые — однажды Шуре повезло взять у него интервью, и об этом знали не только все его родные, знакомые и фанаты, а просто — все. Он, пожалуй, был его главным поклонником, и тогда хотел рассказать об этом всему миру. И рассказал. Шура посмотрел на Лёву восхищённо, не веря, не зная, какую эмоцию вообще можно показать. Он подумал, что теперь у него есть возможность опозориться на глазах не только у всех родных и близких, но и у самого Стинга. Коленки подогнулись: рядом самый любимый мужчина, так ещё и Лёва. Увидев, что он застыл, Лёва взял его за руку и подтянул к себе, чтобы поцеловать. Только после этого он пришёл в себя и тихо спросил: «Как?». Лёва ответил, что просто очень сильно любит, и отошёл на два шага назад. Посмотрели друг другу в глаза и за весь танец не отвели взгляд ни на секунду — просто не могли. Шаги навстречу друг другу, ладонь к лицу, руку на талию, круг. You consider me the young apprentice Ещё круг — руки меняются. Caught between the scylla and charibdes Ладонь к ладони, шаг вперёд, шаг назад. Hypnotized by you if I should linger Два квадрата в обнимку. Staring at the ring around your finger… Шура, наклоняя Лёву, прогибая в спине, чувствовал, будто держит в руках весь мир. Он бы не говорил таких громких слов, если бы они не были правдой. Лёва совсем не держался за его плечи — только пальцами одной руки касался шеи, а вторая рука была свободно откинута. Могло показаться, что они вот-вот упадут, что Лёвина спина выгнулась слишком сильно, — но они стояли твёрдо как никогда. Шура держал крепко, и Лёва мог прогибаться так глубоко, как только тело ему позволяло. Шура нарочно задержал их в таком положении на пару лишних секунд, а потом рывком вернул обратно. Заканчивали танец с поцелуями — Лёва целовал Шурино лицо. Потом махнул гостям, чтоб те перестали смотреть и наконец присоединялись. Сами они покачивались, глядя друг на друга. Лёва хотел снять с Шуриной щеки слезинку, зная, что тот не хотел бы, чтоб кто-то видел, как он плачет, — но Шура поймал его ладонь, поцеловал палец и оставил всё так. Наслаждались моментом, пока его разделить не захотели дети — их буквально облепили и стали обнимать. — Ну всё, всё, давайте танцевать, — Лёва поцеловал Мишу в лоб и подружился вокруг него. Шура увлек в танец девочек — взял Дану на руки, Соню — за руку. — Ты уже больше на жениха похож, чем мы, — Лёва улыбнулся Мише. Миша совсем не умел танцевать, и они просто стояли в ритм музыки, а потом он обнял Лёву и качнулся. Когда он успел стать таким взрослым? А Миша не понимал, когда Лёва начал казаться ему настолько хрупким. Когда Стинга отпустили, и все сели ужинать, Шура повторил свой вопрос. Он упорно не мог понять: как Стинг оказался от него на расстоянии вытянутой руки? Сначала Лёва говорил с организаторами, но быстро вернулся за стол, проводив их. Пока ещё не верил, что всё получилось. — У них же сейчас реньюнион тур этот в самом разгаре, — изводился Шура. — А мы даже не на Западе. Лёвчик, колись. Я должен знать. — Ты никому ничего не должен, Шурик. Отдыхай, сегодня твой день, — Лёва подмигнул. — Просто я нравлюсь властным мужчинам, кто ж виноват? Кому надо улыбнулся, в дурачка сыграл, подёргал за ниточки… меня пожалели и, чтоб отвалил, дали контакт агенства. Я сказал, что буду звонить им каждый день и заплачу, сколько нужно, любые деньги, и мы сами будем выступать где угодно для кого угодно, если нам помогут. Ребята подарили деньги на такое событие. Я говорил — больше никогда нам ничего не дарите, мы во всём поможем, выручим, всё сделаем, всех спродюссирируем, подарок нужен только этот. Ну, и помогали. Твои друзья. Пришлось угрожать, чтоб никто не проболтался. Стоило постараться, но всё получилось. И у нас даже остались отложенные пять косарей на дальнейшую жизнь. Можно джинсы купить. Сразу после танцев Сашу проводили на вокзал. Лёва ненадолго остался общаться с родителями — выпал удобный момент. Даниэла пригрелась у него на руках, сытая, довольная, уставшая. Несколько раз повторила, какие он и Шура красивые — как и любой ребёнок, который сильно впечатлен, она немного зависла. Лёва каждый раз отвечал: «Спасибо, ты тоже красивая». Она лежала у него на плече, пока он что-то рассказывал маме и папе и плавно покачивал её. Лёва заметил, как сильно похудел его папа, и разными словами то и дело интересовался, как его здоровье, но он упорно отвечал, что всё хорошо. А может, Лёве показалось, что он похудел, потому что он просто состарился?.. Напротив столов возле сцены привезли и поставили экран на ножках, на который транслировали фотографии, памятные видео. Соня и Миша помогли с архивом и нашли самые смешные и дурацкие записи — ведущий за это готов был их расцеловать. Соня ещё когда говорила тост, пообещала показать документальный фильм про подготовку свадьбы, и Лёва понятия не имел, о чём она, но ему уже заранее понравилось. Торжественная часть продолжалась, и вот настало время, которого оба боялись — говорить речь. Первый был Шура. Он встал, Лёва под столом коснулся его ноги, поддерживая, взглянул снизу вверх. От такого взгляда Шуре говорить проще точно не стало, он засмеялся и смутился. — В общем, Лёвчик, я буду лаконичен, потому что когда ты рядом, дар речи у меня пропадает. Да, есть такое. А… когда мы с тобой скромные двадцать три года назад познакомились там, в «Ронде», я сразу подумал… какой ты красивый, — Шура зачем-то снова посмотрел на своего жениха, улыбающегося, и совсем потерялся. Прижал к себе, погладил ладонью по щеке, и стал смотреть перед собой, чтоб не сбиваться. Лёва привалился к нему, одной рукой обхватил за талию. Шура хмурил свои печальные брови, пытаясь сосредоточиться на словах, сложить их ладно и гладко. — Я помню нашу первую ночёвку. — Тут Рачо присвистнул, и все засмеялись. — Рачо, отвали, я не про это. Так вот. Мы тогда с тобой просто дружили. Ты, я помню, утром сидел на общажной кухне, на стульчике возле подоконника, подтянул коленки к подбородку, и коленки у тебя были такие острые, содранные, мы накануне на скейте тогда покатались удачно. И где ты его тогда только откопал?.. И солнце светило тебе через волосы, а ты был такой недовольный и сонный и голодный, пока я нам готовил. И я подумал, что хочу, чтоб каждое утро так было. Я тогда плохо спал, ты же у меня прям под сердцем лежал, а мы были такие маленькие… в общем, я тогда подумал, что мы как семья, как настоящая пара, и хотел пошутить, но не решился. Чтоб не спугнуть, типа, вслух скажешь — не сбудется. Мне тогда казалось, что если вдруг так будет, что мы с тобой правда будем вместе, мне ничего больше не надо будет. Оказалось, нам обоим нужно было многое, и теперь оно у нас есть. Наши друзья, родители, наши дети. До сих пор так странно — наши дети, частичка тебя и меня, уже такие взрослые, со своими какими-то интересами. Они вырастут счастливыми, свободными и добрыми людьми, я это знаю. У нас с тобой всё будет хорошо. Мы с тобой встретим старость. Но это будет не скоро. А пока мы ещё достаточно молоды, и я хочу сказать, что люблю тебя и всех, кто с нами рядом. Спасибо тебе за этот день. Теперь у нас будет годовщина. Так, просто знай — ты у меня самый лучший. Ты настоящий поэт, ты лучший мелодист. Я люблю тебя как моего самого лучшего друга, как моего мужчину, мужа, отца моих детей, как моего замечательного вокалиста, талантливого музыканта, как родного человека, единомышленника. У нас с тобой было много плохих, а больше— хороших дней, и будет ещё много и тех, и тех, и иногда мне страшно, что случится в этой жизни. Но я знаю, что, что бы ни случилось, мы останемся рядом и всё переживём. Я просто очень тебя люблю. I don't ask much — i just want you. Лёва плакал бесшумно, не всхлипывая. С его стороны сидела Соня, с Шуриной — Миша. Соня подавала Лёве салфетки, а он оставлял на них свой дымный макияж и становился всё больше похож на того мальчишку, про которого говорил Шура. Он хлопал, хлопали и гости. Только когда Шура сел к нему и обнял не одной рукой за голову, а обеими — за плечи, Лёва смог прокашляться. Шура поцеловал его мокрую красную щёку, думая, что это поможет придти в себя, но Лёва расчувствовался только сильнее — в общем-то, как и он сам. Оба попили воды, посмеялись. Лёва почувствовал, что наконец может нормально говорить, и тогда уже он встал из-за стола, привлёк внимание гостей. — Я честно держался, пока ты не сказал про лучшего друга. Знаешь… знаете, я всегда в голове тебя называю так. Привык с детства. И как-то забылось, почему мне так важно было, что ты мой друг, даже больше, ты мой лучший друг. А всё потому, что когда мы познакомились и начинали общаться, я просто до припадка тебя ко всем ревновал и хотел быть твоим другом. Когда тебе почему-то не хотелось общаться с самым младшим и зашуганным дураком, и ты общался со своими мальчишками и девчонками ровесниками… И когда мы начали общаться, я всё время спрашивал себя, друзья ли мы с тобой? Взвешивал все «за» и «против», приводил аргументы, ругался с собой. А когда мы сблизились и подружились, мне захотелось стать с тобой лучшими друзьями. Это же статус. Это значит что-то особенное. Есть друзья, есть какой-то романтический интерес, а есть лучшие друзья, и это что-то такое… это всё вместе. Это самое важное. И я отчаянно хотел стать твоим лучшим другом. Думал, как убрать Рачо, даже учился стрелять. И потом ты как-то сказал, что я твой лучший друг, наверное, год спустя… и я… не знаю… все мои мечты исполнились. Потом мы стали встречаться, поженились, родили детей, но эту грань я никогда не забуду. Ещё ты всегда будешь мой лучший друг, потому что с тобой весело. Потому что… с тобой так смешно. Когда мы едем в тур, я знаю, что всё будет хорошо. Ты укроешь меня, если я усну, вылечишь, разбудишь. Я могу полностью тебе довериться. Знаешь, с тобой никогда не страшно. Ни на сцене, ни в самолёте, ни в больнице… не страшно, хотя я всего боюсь, знаете, я даже кино смотрю с опаской. А жить не страшно, понимаешь. Но при этом ты самый нежный и чуткий человек на свете, такой, который все свои действия оценивает и просчитывает. И когда ты расслабляешься, когда ты позволяешь мне быть твоей каменной стеной, я каждый раз волнуюсь. Я хочу сделать для тебя всё… всё, что в моих силах. По большому счёту, Шурик сейчас мой начальник, мой коллега, мой партнёр в создании музыки — всё время рядом. Ты даёшь мне реализовываться, и я счастлив. Всё это есть у нас только благодаря тебе. Ты рулишь, создаёшь, решаешь все эти вопросы, поэтому я могу наполнять и творить. Я счастлив, и пусть это продлится, пока не кончимся мы сами. Но я и этого не боюсь, потому что жизнь у нас счастливая, невероятная. С тобой я не боюсь. Даже конца. Я люблю тебя. Поздравляю с днём нашей свадьбы, Шурик. Когда Лёве захлопали, Шура попросил его не садиться. Налил им обоим шампанского, поднялся, вручил бокал. Послышалось долгожданное: «Горько», и они, пытаясь не засмеяться, поцеловались — неловко, юно, стесняясь. В напряжённые высушенные волнением губы, наклонив головы в разные стороны, чтоб не столкнуться носами. Им даже не начали считать — они поцеловались совсем ненадолго. Обоих не прельщала идея нацеловываться на глазах и у родителей, и у детей. Гораздо дольше они обнялись, выпив шампанское. Когда все немного перекусили, поговорили, повеселились, наконец Лёва вспомнил про обещанную документалку и спросил у Шуры. Шура переглянулся с Соней, с Мишей — Миша показал флешку. Ведущий поставил флешку, появилась заставка с названием фильма: «Как Лёвчик готовил нам праздник». Шура немного объяснил: — Как все знают, так получилось, что мы с Лёвчиком обычно чётко делим роли. Я организовываю, а он следует. Он пессимист, я оптимист. Он у нас интроверт. Но со свадьбой всё вышло наоборот — это была инициатива Лёвчика, и он попросил меня просто наслаждаться праздником. Именно это я и делал. Лёвчик натура очень тонкая, тонкая чувствительная душа. Когда он нервничает, то не перестает никогда, даже во сне. И я ещё скажу заранее — нет, Лёвчик, ты не испортил сюрприз, я не знал, что ты там истинную правду болтаешь. И кстати, снял всё это не я, а дети. Ну, дисклеймер окончен, внимание — документальный фильм. Документальный фильм начался. Сначала на экране было темно, а потом загорелась прикроватная лампа — и Лёва узнал их спальню, себя, лежащего в кровати в сбившейся футболке, и рядом сидящего Шуру, улыбающегося и довольного. Хотел спросить, что это за фильм такой документальный, как услышал свой же голос. Лёва на экране зашевелился, тяжело вздохнул и заговорил: — Почему я заказал двести роз, а приплыл корабль? Корабль плывет… всех придётся рассадить по грядкам, чтобы выросли розы, — жаловался Лёва, хмурясь. Шура, сидящий рядом, засмеялся себе в руку. В кадр явился Миша, показал пальцами зайчиков, присел на корточки возле кровати с Лёвиной стороны. — Пап, а с кейтерингом всё хорошо? — спросил он в своей спокойной манере, нисколько не выдавая, насколько всё это потешно. — Нет, всё плохо. Придётся есть собак, — вздохнул Лёва. Шура, чтоб не разбудить его, нырнул в подушку и засмеялся. — Каких собак? — Собак Павлова, — ответил Лёва с такой интонацией, будто это само собой разумеется. Лёва из настоящего уже не то что смеялся, а визжал, сползая под стол. Хохотали все. Он стыдливо закрывал ладонями лицо. Шура за все эти месяцы, конечно, упоминал, что он снова стал говорить во сне, но ни разу не уточнил, что именно говорил Лёва. Выглядело это так, будто у него окончательно съехала крыша от этих тяжелейших обязанностей, и в общем-то это было близко к правде. Кадр сменился, и теперь экран транслировал их кухню. Лёва был одет в майку и шорты. Стоял с закрытыми глазами возле столешницы, одну руку прижимал к уху, а в руке был… зум — и все увидели, что в руке был банан. Лёва кивал. — Почему не сможет приехать Стинг? Мы же ему заплатили. Мы очень расстроимся. Нам очень нужен Стинг. Ладно. Если не будет Стинга, петь буду я. Я буду петь… что петь? Где? Надо позвать Стинга. Шурик его любит. Кого любит Шурик?.. Наконец, в кадре появился тот самый Шурик — накинул Лёве на плечи халат, наскоро завязал его и даже ругнулся: «Сонька, убери камеру». Камера отрицательно качнулась. Реакция на документалку была однозначная — восторг. Лёва отсмеялся жениху в плечо и, вытерев лицо, спросил насторожено: — Я точно не спалил сюрприз? — Я даже не подумал. Мы были уверены, что ты просто бредишь, как обычно. В смысле, как обычно во сне, — исправился Шура вовремя. Ближе к ночи Лёва и Шура переоделись сами в чёрные костюмы и переодели Дану — из расшитого бисером розового платьица в свободные штаны и джемпер. Она уснула на нескольких составленных рядом стульях, и ничто не способно было ей помешать. Иногда к ней подходили проведать, но она всё лежала на боку, подложив под щеку ладошку, и спокойно отдыхала, будто над ухом не орала музыка и рядом не танцевали гости. Так сильно устала за сегодня. — Я бы тоже на стульчике прикорнул, — признался Шура, когда они снова танцевали. — На самом деле я уже давно сплю, — поддержал Лёва. Когда музыка сменилась с медленной на бодрую, они тоже взбодрились и, немного пьяные, станцевали круче, чем на сцене. Лёва даже ненадолго повернулся и прижался к Шуре спиной и качал бёдрами, а Шура повторил движения, положив руку ему на живот. Потом Лёва дёрнул его за галстук и, немного придушивая, повёл за собой, пятясь назад. Шура успел станцевать с тетей Инной. Лёва — с Соней. Вот где было настоящее представление: он её даже пару раз подкинул, а потом поднял, и она сделала ласточку, как в фигурном катании. Шура просто наблюдал, любовался, при этом понимая, что утром Лёва осознает свою ошибку и будет плакаться, как болит лодыжка (его самое слабое место) и поясница. После такого перфосанса Соня ушла пить и секретничать с Викой, а Лёва залпом влил в себя бутылку воды. Это было около двенадцати. Потом у всех будто открылось второе дыхание — они пили, разговаривали, смеялись. Родители и самые пьяные гости (которых вопреки опасениям оказалось меньшинство) ушли в номера спать ближе к двум. Самые близкие и трезвые друзья, сами женихи и старшие дети остались до победного конца пить чай и есть торт. — Уже чувствую похмелье, — призналась Вика, лёжа у Вадика на плече. Он держал её, иначе упала бы. Соня и Миша, положив головы друг на друга, отдыхали. — Малыши, — сказал Шура умиленно, глядя на них. Ранний почти летний рассвет уже занимался. На часах был пятый час утра. Они сидели уже не по-праздничному, а по-домашнему, своей компанией, кутаясь в пледы. Когда все разошлись по номерам, и Лёва с Шурой остались наедине, было уже светло — впрочем, когда Шура сдвинул шторы, в комнате воцарилась тьма. Никто не пошёл в душ. Шура разделся догола, а Лёва остался в трусах и расстёгнутой рубашке — знал, что замёрзнет во сне. Он мог бы покопаться в вещах и найти домашнее, но… не захотел. В голове ещё с юности была картинка — они с Шурой засыпают после тусовки вот так, в нарядных дорогих вещах, Лёва — обязательно в рубашке, причём свободной и темной. Вот картинка и сбылась. Шура лёг на спину, Лёва — к нему сбоку. Лёва прикрыл глаза. Просунул между Шуриных теплых ног свою холодную голую ногу. Повёл рукой по груди, цепляя густые темные волосы, к животу, к лобку — и обратно. Когда снова довёл ладонь до груди, оба уснули — моментально.

***

Лёва помнил о Сашиных словах и через день после свадьбы действительно полез проверять почту на предмет письма от Коли Бодака. Письмо нашлось. Обнаружив его, Лёва захотел влепить себе по лицу, но рядом был Шура, поэтому осталось только вздохнуть. Всё-таки хорошо, что он не сделал этого на свадьбе… Коля Бодак писал: «Лёва, здравствуйте! Прежде всего хочу поздравить Вас с будущей свадьбой. Ваша музыка меня всегда восхищала с детства. Простите, если испорчу Вам настроение. Это по поводу одного человека, который причинил Вам боль в прошлом. Боюсь писать его имя. Со мной тоже случилась беда. Я пойму, если вы не захотите делиться этим и вспоминать. Но все-таки я хочу надеяться. Не могли бы вы позвонить мне, как появится свободное время? Поздравляю ещё раз». — Шурик, тут это… — Лёва повернул к мужу экран ноутбука. Прочитав, Шура с немым вопросом глянул на Лёву, и тот рассказал: — Саша на свадьбе попросил проверить письмо от него. Сказал, что это важно, и что на празднике смотреть не надо. — Я понял, — Шура закатал рукава рубашки и закрыл дверь комнаты на замок. — Звони. Лёва набрал указанный номер, и очень скоро ему ответили. — Алло, Коля. Это Лёва. Я видел сообщение, — начал беспокойно. Сердце билось в горле. — Ох… спасибо, что ответили. Боже. Извините. — Ничего. О каком человеке речь? — Я не уверен, что он меня не прослушивает. Ладно. Слава. Слава Остафьев, — сказал Коля с трудом. Лёва почувствовал, будто рвутся старые зажившие швы. Поджал губы. Посмотрел на Шуру… Шура разозлился.