The very long curious story

Вскоре после воссоединения с семьёй Шура придумал, как проводить меньше времени на работе и больше с ними: уволился. Уволился, потому что знакомые подкинули ему идею поработать почти по профессии — и нет, не на заводе, а в музыкальной индустрии. Если точнее, то в музыкальной журналистике. Через знакомых Шура узнал, что один из крупнейших Мельбурнских журналов ищет писак, а вот устраиваться туда пришлось на честных условиях, без блата. И Шура устроился: его промучили две недели, три раза приглашали на собеседование, дали два тестовых задания и в итоге, обнаружив, что он не сбежал и не сошел с ума, — всё-таки взяли. Работать предстояло в офисе с десяти до пяти с понедельника по пятницу, сидя под кондиционером с кружкой кофе — не сравнить с тем, что творилось на кухне. Шуру брали без опыта, но с условием, что он сможет вносить правки в любой момент и будет готов брать работу на дом — поэтому пришлось спешно покупать и осваивать первый в его жизни домашний компьютер. Музыки вообще стало гораздо больше, и это второе, что изменилось после переезда. Раньше у Вадика уже была группа, но выступать и писать песни они перестали незадолго до того, как он познакомился с Шурой. Сейчас, когда коллектив окончательно распался, Вадик решил не терять времени зря и предложил своим сожителям создать новую группу. Новую группу назвали Chiron, и играл Chiron готику на английском языке. Играть хоть что-то стало возможным благодаря тому, что Соня пошла в детский сад. Не сразу, но пару месяцев жизни в Австралии спустя. Раньше Шура и Лёва единогласно решили, что ни в какой детский сад их ребёнок ходить не будет: оба вспоминали свои детские сады с содроганием. Но, пожив несколько лет за границей, осмотревшись, поняли, что здешние сады с теми не имеют ничего общего. Интереса ради решили съездить в тот, реклама которого им пару раз попадалась, и обалдели. Детсад представлял собой зелёную территорию, на которой располагалось несколько домиков: в одном — игровая и учебная зона, в другом — зона отдыха. Тут были и дерево с качелью, и карусель, и проигрыватель с большим экраном, и игрушки на любой вкус… Детей — достаточно, но за всеми внимательно следили воспитатели. — Да я бы в такие ясли и сам ходил, — нахмурившись, сказал Лёва. Очаровавшись, даже не заметили, как подписали договор и пообещали уже со следующего дня начать водить сюда Соню. Они почти не боялись — восторг всё перебил. Узнав, что начнет ходить в детский сад, Соня обрадовалась. Она любила поиграть с другими детьми, но могла делать это редко и коротко — только во время прогулок на детские площадки. Её привезли рано утром — она хотела доспать, но на скутере досыпать было бы проблематично. Увидев детский сад, обрадовалась так, что заходила вприпрыжку. — Не боишься? — уточнил Лёва, помогая малышке переодеваться. В саду была своя форма — синяя футболка и клетчатые шортики, белые носки и сандали. Лёва натягивал на неё носки, а Шура помогал с футболкой. Всей младшей группе помогали родители, а вот дети постарше уже должны были справляться самостоятельно. — Нет! — ответила Соня бодро. — А чего ей бояться? Она уже на низком старте, — поддержал Шура. Вытащил из кармана резинку, собрал Сонины непослушные вьющиеся волосы в хвостик и перетянул. Уши, до этого скрытые в кудрях, теперь торчали, как и у него самого. Лёва глянул на них обоих — взбудораженные, радостные, такие похожие. Он напоследок взял её, чтоб поцеловать в лоб и только после этого отпустил играть. Шура попрощался следом — дал дочке «пять». Казалось бы, достаточно сурово, но до этого всё утро именно Шура носил её, мягкую и полуспящую, на руках, чистил ей зубки, кормил с ложки. Просто у Сони уже не было никаких сил прощаться — она заметила детей и игрушки, услышала мелодию из играющего на проекторе мультика, и её как будто потащила в основную комнату какая-то неведомая сила. Пару минут Лёва и Шура, привалившись друг к другу, смотрели, как Соня подходит к воспитателю, как воспитатель знакомит её с детьми, как дети показывают ей свои игрушки… — Вот мы и стали уже не нужны, — хмыкнул Шура. — Ну, водительских прав у неё пока нет, так что на что-то всё ещё нужны. — Это ненадолго, — пообещал Шура и потянул мужа к выходу. — Ты не в шоке? — Конечно в шоке, Лёвчик. — Она же маленькая… А мы её кидаем. А вдруг там хреново всё-таки? — Я тоже хочу её забрать, — опередил Шура, ненавязчиво приобнимая Лёву за плечи. — Я не хочу оставлять свою дочь с какими-то левыми людьми. И желательно никогда. Но так нельзя. — Нельзя, — согласился Лёва. Боднул лбом в висок. — Итак, теперь мы с тобой две брошенки. Что будем делать? Дела нашлись моментально. Лёва тоже вышел на работу — ему устроиться помог Шура. Шура быстро перезнакомился с коллегами, в частности с графическими дизайнерами, которые занимались визуалом журнала: обрабатывали фото, создавали обложки, подбирали тексты… вникнув в суть их работы, он подумал, что, наверное, Лёве могло понравиться нечто подобное. Разузнал, кто занимается обучением таких профи, и спросил у самого Лёвы, не хотел ли бы он. По моментально разгоревшемуся блеску в глазах понял, что попал в яблочко. Компьютер уже имелся, графический планшет стоил дешевле, чем оба думали, обучение тоже потянули легко, и вот через пару месяцев Лёву взяли стажёром в небольшую компанию. Компания не выпускала ничего конкретного, а занималась разными заказами — делала логотипы, обложки, оформляла сайты… Лёва работал с таким запалом, какого сам от себя не ожидал. Работал частично в офисе, частично дома — в его компании платили за заказы, а не за часы, но Лёве нравилось ездить в офис и чувствовать себя очень ценным кадром. Просыпались все в одно и то же время — около шести. Готовили по очереди, кто первый доберётся до плиты. Шура и Лёва будили, умывали, одевали, кормили Соню, пока Вика с Вадиком собирались на работу. Отвезя дочь, Шура ехал к себе в офис, Лёва — к себе. Встречались ближе к вечеру. Раз или два раза в неделю Соню даже оставляли с нянькой, чтобы спокойно выступить в каком-нибудь баре или клубе. Репетировали теперь когда угодно — очередной плюс совместной жизни. Всё шло как по маслу. Соня быстро завела друзей в саду, научилась ругаться ещё и на английском, научилась кувыркаться, научилась кататься на велосипеде, считать, врать родителям. С ней оказалось настолько интересно, что Шура и Лёва и подумать не могли. Например, спустя пару недель в детском саду она заявила, что хочет маникюр. Лёва и Шура организовали ей маникюр: нашли специальный детский лак для ногтей и купили несколько цветов — черный, зелёный, голубой, розовый, белый. Соня даже смогла посидеть спокойно целых полчаса, пока Лёва, согнувшись в три погибели, красил ей ногти, а потом дул на них, чтоб скорее высохли. — А тепель ты, — нарадовавшись и насмотревшись на себя в зеркало, решила Соня. Показала на Лёву. — Я? Ну давай. А кто накрасит? — Я! И папа. Ногти на правой Лёвиной руке красила Соня, а на левой — Шура. Соня себе решила ни в чем не отказывать и каждый палец накрасила разным цветом. Удивительно, но Шура сумел сделать ещё хуже: он вообще не умел ни рисовать, ни чертить ровно, и Лёва едва не визжал от смеха, видя, как муж искренне старается, но не может дрожащей рукой попасть в цель. Не мог не в последнюю очередь потому, что сам хохотал. — Ты опять свои таблетки от Паркинсона забыл выпить, да? Да ты мне лак до второй фаланги намазал… Всё, остановись! Шура! — Нет, я сейчас исправлю, — пообещал Шура и провел кисточкой от кутикул до самой подушечки Лёвиного пальца. Увидев это, Лёва застонал, но Шура успокоил: — А это наращивание такое! Смотри, какие длинные ногти, красота. — А папе в каой цвет буим класить? — спросила Соня, уже, очевидно, имея в виду Шуру. — Нет уж, спасибо. У папы серьезная работа, ему надо с людьми общаться, — попытался отказаться Шура. Что ж, это была правда, у него на работе даже был условный дресс-код, и цветные ногти в него не вписывались. Решение нашлось моментально, и вот Шура уже сидел в кресле, а Лёва, скрючившись на полу, красил ногти ему на ногах. — А этот лозовый буит, — командовала Соня. — Очень класиво получается! И заползла к Шуре на колени, чтоб смотреть на Лёвину работу сверху. Именно такая картина открылась вернувшемуся домой Вадику: Шура сидит на диване с банкой пива, Лёва что-то увлеченно делает с его ногами, а Соня копошится в его волосах с заколками. — Так вот, зачем люди семьи заводят, — протянул Вадик. Конечно, он и после него Вика тоже без преображения не остались: Соня открыла в себе стилиста. Скоро наступили зимние праздники. Рождество почти не отмечали (просто не привыкли пока), а вот Новый Год прошёл весело и шумно, но только часов до десяти, пока не уснула Соня. Няньку вызывать в праздник постеснялись, поэтому отмечать продолжили вполголоса. Часам к двум ночи Лёва с Шурой стали зажигательно засыпать, а Вадик с Викой сменили локацию и вернулись только под утро полуголые и полуживые. Таким образом, хорошо осталось всем. Планы на год были простые: меньше выпивать, меньше курить, больше работать, играть и сочинять — так и кончилась зима.

***

В тот день Вадим был почти свободен и вообще не планировал выходить из дома. Встал позже всех, пошатался без дела и осел на кухне, глядя в маленький телевизор на холодильнике. Кружка за кружкой глотал чай, иногда обращался к гитаре, но вдохновения особо не было. Ждал, когда кто-нибудь вернётся, и дождался — это был Лёва. Они перекрикивались из разных уголков дома, Лёва ходил по первому этажу, собирая к стирке вещи… И вдруг Вадик услышал грохот, тяжёлые быстрые шаги и сильный кашель, а после него и звуки тошноты. — Лёва? Ты чего? — забеспокоился, заходя в ванную. Лёва вытер взмокшие глаза, кашлянул, закрыл крышку унитаза и поставил на неё локоть, чтоб придержать голову. — Вытошнило вот, — объяснил на всякий случай. — Траванулся чем-то? — Не думаю. Лёва поднял всё ещё немного красные, но точно не испуганные и не расстроенные глаза. Вадим протянул руку, но встать Лёва не смог. — Подожди… Слабость. Я посижу немного. В глазах темно. Когда Вадим принес воды, стало лучше, и Лёва таки смог подняться. Вадим придержал его за талию и довёл до гостиной, где оба упали на диван. — Сильно плохо? В аптеку съездить? — Низ живота уже с той недели тянет. Тошнит немного, — заговорил Лёва, глядя на свои руки. Отнекиваться смысла не было, да и переживать всё в одиночку он не мог. — Сегодня проснулся — отёк какой-то. — Часто так? — Бывало один раз, — Лёва улыбнулся одними глазами, а Вадим открыл рот, потом закрыл, чтоб сглотнуть, и снова открыл, но осмыслить услышанное это не помогло. — Ну говори уже. — Не знаю. Ну… — Лёва пошёл на кухню, Вадим — следом. — В первую беременность было так же, только гораздо сильнее. Это и понятно, я тогда был кожа да кости, маленький, хилый… А сейчас получше. Знаешь, меня как-то на приличном сроке перед батей сблевало. Я тогда скрывал ещё — сказал, что просто пьяный. Чуть не спалился. Вот так… — В первую беременность? — Пока не знаю. Может, и в единственную. Но мне кажется, что всё-таки в первую. Мне кажется, у нас ребёнок будет, — наконец, Лёва заставил себя сказать это. — Ну-ка подожди. В смысле кажется? — Вадим засуетился. — Мы же не в древности, можно же узнать, раз ты думаешь… Сделай этот ваш тест, ну? — Я уже и сделал с утра, — набрав ещё воды, Лёва отпил, но проглотить оказалось тяжело — всё время пробивало на смех. И от самой ситуации, и от того, как менялось выражение лица Вадика. — Что? — Но по факту это ничего не значит. Тесты эти… фигня. — Да почему фигня-то? — Ну, вот так. Надо кровь сдать. — Я тебя вообще не понимаю. Надо, значит сдай. Лёва, ну ты что? Почему ещё не сдал? — Да я думать об этом боюсь! А вдруг нет? Надо сдать, но я просто… сил набирался. — А ты не бойся. Когда надо кровь сдавать? С утра тоже? Это что, до завтра ждать? — Нет, можно сдать на голодный желудок. Я не обедал, только завтракал… прошло часов пять, значит, можно сдать кровь. — Ну так поехали! — не выдержал Вадик. В больнице оказалось совсем пусто. Лёва, казалось, знал, куда идти и что делать, будто был здесь уже не впервые, а вот Вадим из-за необыкновенности обстоятельств совсем потерялся. Пока у Лёвы из вены брали кровь, он тёрся под дверью, изучая брошюры. — Так! Ну что? — спросил, не дав даже толком выйти из кабинета. — Что? Взяли кровь. Завтра за результатами приходить ближе к вечеру, в пять меня записали. — В смысле завтра? А сегодня? Это мы целые сутки знать не будем, что ли? То есть, уверены не будем? — А сегодня мы идём за мороженым. И за пиццей. Пойдем, я нас угощу, — совершенно спокойно Лёва направился к выходу из больницы. Когда пицца была куплена и доставлена на кухню их квартиры, а оба немного пришли в себя и перекусили, Вадик снова заговорил: — Я бы на твоём месте даже вечера не дожидался, а к Шуре поехал тут же. Ну и как ты так держишься? — Я и вечером говорить не стану. И ты не говори. — Чего?! Ты как себе это представляешь? Лёва, я так не умею. Когда молчать пытаюсь, тоже не получается. Ты же знаешь. Кстати, Шура это тоже знает и пользуется мной. Ну уж нет. Я не стану. Ты вообще его видел? — Вадик! Придётся, — Лёва пожал плечами. — Да что тут думать? Ты сам сказал: было только один раз. Тест сделал. Всё, значит, беременный, какие вопросы? Может подождём, пока живот вырастет ещё? Да блин, — Вадим застонал. В такие моменты в нём очень хорошо угадывался вчерашний подросток, для которого всё впервые. — Как я врать-то должен? Я вообще беременных только на улице видел, а ты мой друг… Я офигел вообще. Как я это скрывать должен? — Ну, придумай, — Лёва ненадолго замялся, но вскоре продолжил. — Ладно, слушай. Месяца три назад мы уже думали… меня тогда не тошнило, но поясницу тянуло, да и давление рухнуло… вот как сейчас… Сделали тест. Положительный. Это хороший был, дорогой. Шурик сразу чуть в обморок не упал. Очень радовались. Конечно, тут же в больницу, анализы сдавать… а по анализам — ничего оказалось. Как так? Ну, гормональный сбой. У меня тогда поясница болела как беременность — тоже из-за гормонов. А тест… да он может ошибиться даже если воды слишком много выпьешь. Когда нам сказали, что ничего, Шурик такой: «Ну и ладно, жизнь у нас и так хорошая». А у самого эти глаза… ну ты знаешь, — Лёва указательными пальцами приподнял внутренние уголки бровей, показывая, как выглядел Шура. Получилось на удивление похоже. — Мне его так жалко стало… Я решил, что в следующий раз расскажу только когда всё точно будет. А ты теперь свидетель и мой сообщник. Извини. Потом проси, что хочешь. Вадим покивал и даже приобнял Лёву за плечи. В том, что врать он не умел, Лёва недавно имел удовольствие убедиться сам. Когда он поцарапал его мопед, тут же пришёл, повинился и показал царапину — Лёва бы на неё в жизни внимания не обратил, разве что при сдаче обратно в офис аренды. Когда он пытался о чём-то умолчать или обмануть, это было заметно сразу. И всё-таки надежды Лёва не терял. — Что, сутки не продержишься? Ответить Вадик не успел — открылась и закрылась входная дверь, послышалось звонкое: «Я дома!», и секунд через тридцать на кухне появилась Вика. Вадим виновато поджал губы, покосившись на Лёву, и протянул: «Здорова». Лёва смотрел на него внимательно и так строго, как только умел. — Что делаете? — спросила Вика, застав их в этом неловком и странном положении. Вадик втянул голову в плечи. Если в одиночку Лёва мог бы более-менее реалистично прикинуться дураком, то рядом с ним и сам потерялся. — Ждём ребенка, — всё-таки вырвалось из Вадика. Он понял, что и Лёва не готов делать вид, будто всё как обычно, и поэтому не смог сдержаться. — Ты просто ужасный, — взвыл Лёва, — это невозможно. Я же тебе доверился! — Я попытался! Да ты сам посыпался! Если бы ты не посыпался, я бы промолчал, а так мы бы ещё час друг на друга втроём пялились, — стал оправдываться Вадик, едва сдерживаясь, чтоб не засмеяться. — Парни?.. — Победа подняла брови. — Мне кажется, у нас будет ребёнок. Кажется! Это не точно. Тест сказал — да. Я сдал кровь. Завтра узнаем. Не говори Шурику, — отчеканил Лёва. Вика закрыла рот ладонью. Лёва и сам заулыбался и уронил голову на сложенные на столе руки. — Я не хочу, чтоб сейчас все подумали, а потом оказалось, что у меня киста какая-нибудь просто. Я вообще не хотел говорить, это случайно получилось… но и не сказать не смог. Ребят, ну сделайте вид, что вы не в курсе, — попросил Лёва. — Мне потом неловко будет. Шурик знать не должен. В первый раз я ему рассказал в слезах и соплях и попросил меня не бросать. Во второй раз всё должно быть нормально. Когда вечером Шура вернулся и сел за стол ужинать, Вадим коротко с ним поздоровался и судорожно стал намывать посуду. Лёва тоже суетился и, хотя выглядел при этом безгранично счастливым, избегал встречаться с мужем глазами. Шура переглянулся с Победой, надеясь, что хоть она разделит его удивление по поводу странной обстановки дома, но она быстро отвернулась и пошла готовиться к завтрашним занятиям. В адеквате осталась только Соня. На следующий день Лёва получил анализы: уровень ХГЧ соответствовал аж пяти неделями, поэтому ему, обалдевшему от счастья, тут же провели первое УЗИ. На экране показалось чёрное пятнышко с «кольцом» внутри — это и были те самые пять недель. Забрав Соню из детсада, Лёва отвёз её домой — Вика согласилась присмотреть. Сам поехал встречать Шуру из офиса после работы. Спокойно, хоть и как всегда немного неловко поболтал с его коллегами и предложил прогуляться. Весь день думал, как бы красиво подвести к новости, что сказать, какие слова подобрать? Но счастье рвалось наружу и туманило рассудок. Решил, что скажет прямо. Шура любил, когда ему говорили прямо. Вот только сказать оказалось сложнее, чем Лёва мог подумать. — Подожди, — остановившись на набережной, вдали от толпы, Лёва взял Шуру за плечи. Заглянул в лицо, смутился и засмеялся. — Лёвчик? Шо это ты? Странный какой-то, — Шура приобнял Лёву за талию, но скоро отстранил, чтоб снова встретиться глазами. Лёва долгого взгляда не выдержал, зарылся пальцами в волосы, а потом провёл ладонью по лицу, выигрывая время. — Ну, что ты меня волнуешь? — Шур, — Лёва поджал губы. Успокоился. — Знаешь, кого я сегодня видел? — Кого? Лёва залез в сумку и быстро нашёл конверт со снимком УЗИ. Открыл и вручил Шуре, уже пританцовывая на месте в ожидании его реакции. — Вот… чёрную горошину видишь? Вот это как бы… — Лёва окончательно уже перестал пытаться подобрать слова, когда увидел, как высоко подлетели Шурины брови, как открылся рот и при этом губы растянулась в улыбке. — Ну-ка подожди, — только и смог, что спросить Шура. — Это что, правда? Точно? — Пять недель, — подтвердил Лёва. — Точнее некуда. Ещё пару секунд помолчали, глядя друг на друга. А потом Шура, восторженный, обнял мужа — сильно, но уже особенно осторожно, коротко. Коротко, потому что тут же закрыл лицо руками, на пару секунд опустился на корточки и тут же поднялся. Он сделал всё, чтобы не закричать, Лёва понимал. Поцеловались тогда, когда Шура снова смог дышать. — Ты вообще представляешь, как я тебя люблю? — Шура прижался и громко втянул воздух. Лёва погладил его длинные выгоревшие волосы и напряжённую спину. У него тоже не было слов. На следующий день Шура предложил поделиться новостью с ребятами, хоть они и вели себя странно. Лёва отказываться не стал. — Блин, а я так и знал, что между вами что-то есть, — Вадик отреагировал в своей манере. После этого собрался, изобразил удивление и, уже ничего не пытаясь изобразить, поздравил. Обняв Шуру, похлопал по плечу; обнимая Лёву, услышал от него тихое «ну ты актёр!». Вообще-то, специально они не пытались, но и случайностью это не было. Решили, что торопиться смысла нет, но и если второй ребёнок появится, то будет хорошо. Жизнь действительно и без этого была насыщенной, яркой и почти стабильной (в том смысле, что остаться без куска хлеба уже никто не рисковал), так что они были бы счастливы в любых обстоятельствах. Обстоятельства сложились так — радостно. Хорошо было то, что цены на медицину здесь оказались ниже, чем в Тель-Авиве, да и Лёва, относительно нормально всё перенесший в первый раз, уверил, что какие-то особенные условия им не нужны. Суженный таз оказался не такой уж большой проблемой — по крайней мере, Лёва смог родить самостоятельно, значит, и на второй раз проблем возникнуть не должно было. Больницу для наблюдения и родов выбрали заранее и поближе к дому. Консультация, слово за слово, и вот уже к удивлению обоих врач даёт рекомендации не Лёве, а Шуре: что-то про анализы и флюорографию. — Почему он говорил о тебе? Какие ещё тебе надо анализы сдать? — А, это… для родов. Он сказал, что нужно, чтоб рожать вместе. — В смысле? — Лёва наклонил голову набок, как делал только когда был крайне заинтересован. — У них можно, чтоб с тобой рядом кто-то был. Родители, друзья, ну или муж… то есть я. Я сам только узнал. Он так заговорил, как будто это само собой разумеется, ну я и не дурак — сделал вид, что для меня это само собой разумеется. Умно, а? Лёва скривился. — Ага, ещё чего. Гуляй. Без тебя как-нибудь разберёмся. Тебя только и не хватало там. Ага, — Лёва возмутился, но даже сам не понял, почему. Кажется, от неловкости. — Давай между нами хоть какая-то недосказанность останется. — Я пойду, — решил Шура. — А чего тут думать? Раз все идут, то и я. То есть ты будешь рожать, а я что должен делать? Телек дома смотреть? Опять всё веселье только тебе. Я хочу пойти. — Придумал как всегда какую-то херню. — Я не хочу тебя во второй раз оставлять с этим один на один. Я же обещал всегда быть рядом и заботиться, так что? Хорошо… если вот ты захочешь, чтоб я ушёл, я уйду. Но в тот раз я двое суток не знал, что там с тобой, а ты был один… Ты же у меня такой, — Шура поцеловал Лёву в висок, наклонив к себе, — как тебя оставить? Давай, ты сам не придумывай. Раз умный человек сказал, что можно, значит можно. Ну прикинь, родится малой и сразу мне в руки! И тебе легче со мной будет. Я тебя опекать буду. Воду носить, под руку водить, массаж делать… Если вдруг врачи что-то не то мутить начнут, грубо к тебе отнесутся… Чего ты меня стремаешься? А когда ты в Минске как на каторгу в больницу ходил, думаешь, мне легко было? До сих пор не понимаю, что там с тобой делали. А так нам обоим спокойнее. И вообще. Я тебя голышом пару раз таки видел, меня это уже не удивит. Поверь. — Ну, по поводу того, что мой вид голышом тебя не удивляет, я бы точно поспорил… У тебя каждый раз такие глаза, как будто у меня под шмотками симфонический оркестр, — Лёва начал шутить, а не продолжил отпираться — значит, согласился. — Хорошо, меня удивляет, но ты меня понял. Так что, дурака валять продолжишь или уже признаешь, что я прав? — Дурак будет сам валяться, когда упадёт в обморок в палате. Ладно. Скажем так, я тебе дам шанс.

***

Ребята решили не тянуть время и почти сразу рассказать Соне, что скоро она будет не единственным ребенком в семье, а старшим. В ней они не сомневались: пускай, иногда в детском саду она дралась, всё-таки к живым существам относилась ласково и аккуратно. Никогда специально не давила насекомых, не тискала насильно животных. Даже к родителям проявила благосклонность и больше не щипала, не кусала и не дёргала. Когда ей ставили прививку, Лёва держал её на руках и говорил: — Сейчас подую, и больно не будет. Подул на её плечико, откуда только что вынули иголку шприца — и боль чудесным образом прошла. Соня потом говорила Лёве, что он волшебник. Когда через пару дней у Лёвы разболелась лодыжка, она тоже подула и обняла его за ногу, чтоб уж наверняка. Пришлось даже на время перестать хромать — не расстраивать же ребёнка. Рассказали ей обо всём перед сном. Шура на руках донёс из ванной до дивана, чтоб она не мёрзла после душа. Соня сама натянула пижаму, хотя руки под конец дня уже ослабли. Лёва принялся расчёсывать её мокрые, но уже вьющиеся волосы, а разговор начал Шура. — Мышка, хочешь новости узнать? — Да-а, — протянула Соня, с интересом глядя на отца. — Помнишь, мы гуляли, и ты увидела в коляске совсем маленького ребёнка? Такого… крошечного. И ты тогда спросила, почему он так выглядит. А я сказал, что он только что родился. Соня несколько раз кивнула. — Скоро у нас тоже будет такой ребёнок, — закончил уже Лёва и почувствовал, как внутри всё трепещет. — Маленький. Твой брат или сестра… представляешь? — А почему? — Соня забрала у Лёвы свои волосы, чтоб посмотреть теперь на него. — Ну, потому, что дети иногда появляются. Мы захотели, чтоб вас было двое. Через семь месяцев так и будет, но это ещё не скоро. Ты поймёшь. У меня будет большой живот… Ты уже видела беременных на улице и в фильмах. Мы тебе сказали, что это значит, что у этих людей скоро родятся дети. Вот и у нас так будет. Ты хочешь быть старшей сестрой? — от волнения Лёва заговорился. Соня задумалась, накручивая на пальчик прядь волос, потом переползла к Шуре на руки и, зевнув, сказала: — Ну да. А мозно муйтик? Конечно, ей было можно. О том, что что-то изменится, она не волновалась. Здорово поволновались все по другому поводу — через пару недель после разговора. Начиналось всё чинно. Вечер выходного, прогулка по району на троих. Соня, то и дело притормаживая, училась кататься на новом велосипеде — до этого у неё был совсем маленький, трёхколёсный, она освоила его легко, а недавно родители подарили настоящий, только лишь с двумя колесами. На двух колесах просто так не поедешь, особенно в три года, поэтому рядом всегда был Шура: если что, он мог подхватить Соню вместе с велосипедом. Лёва тоже был там, но помогал разве что добрым словом — руки были заняты двумя бутылками колы. — Дай-ка, — попросил Шура и освободил одну Лёвину руку. Глотнул газировки, поморщился и потянулся — было хорошо. — Папа, мне сташно! Я упаду! — взвизгнула Соня, разогнавшись чуть сильнее, чем обычно, но Шура тут же оказался рядом и придержал её за плечики. — Ты не падаешь, ты просто боишься. Когда падаешь, то заваливаешься набок… А ты просто ищешь равновесие. Когда боишься, то конечно хуже держишься. Не бойся, мы рядом. Если что, я тебя просто придержу, — объяснял Шура совсем по-взрослому, при этом не сомневаясь, что Соня его понимает. — А ты меня понесес? — Соня глянула очень по-Левиному: как бы исподлобья, хитро, играючи. Отказать ей было почти невозможно, но Шура собрался: — А с велосипедом что сделаем? — Ты его тозе понеси, — предложила Соня. — Нет уж, давай крути педали. И не тормози постоянно — ты скорость не набираешь и поэтому падаешь. Езжай спокойно. Крути, крути педали, — подгонял Шура. Так они и двигались по району, пока не вышли к площадке. Лёва сел на качели, Шура стал там же и качнул его. — Ты следишь? — Лёва оглянулся, но дочери видно не было. — Справа, — Шура мягко повернул лицо мужа в нужную сторону, и действительно — Соня была на велодорожке. Ещё на берегу они договорились: если уж Шура решил подарить этот велосипед и гонять его не в сквере, а на улице, то и следить будет он. Лёва следить устал, да и боялся. Будь его воля, он бы всё запретил и водил Соню за ручку до восемнадцати лет, а потом — за обе ручки, ведь больше возможностей равно больше опасностей. Он и к Шуре так относился, и к себе, и даже к родителям — сильно переживал, не умел справляться с тревогой. Мирился с хлещущими эмоциями одним доступным способом: пока сил хватало, держал в себе, а потом срывался. При этом ответственным его тоже было не назвать, но он отчаянно пытался стать таковым. Если что-то не получалось, он воспринимал всё на свой счёт, и каждая неудача для него была доказательством: он не стал лучше, не справился, остался подростком, он не создан для всего этого. Когда он увидел, как Соня несётся, разогнавшись с горки, ещё и крутит педали, а потом уже летит, отделившись от велосипеда, и куборем падает, — понял, что сил не хватит. От испуга даже закричать не смог. Всё произошло за секунду. Соня не потеряла равновесие — она заехала в выбоену и перевернулась. Прилемлилась как-то неровно, лицом вперёд. В отличие от Лёвы, у неё не было проблем с тем, чтобы закричать, и уже через секунду раздался рёв. К несчастью, Шура тоже всё прекрасно видел — именно в момент кульбита он перевёл взгляд с Лёвы на Соню. Сердце у него замерло. — Да какого хуя?! — первым отреагировал Лёва. Спрыгнул с качелей, подбежал к Соне и стал осматривать её. Она плакала, размазывая по лицу слёзы, грязь и — кровь. Кровь шла из носа и из разбитой брови — вокруг неё же уже собирался синяк. К Лёве она потянулась сразу, думая, наверное, что он должен как-нибудь уберечь её от первой в жизни настоящей боли. Шура попытался помочь. Спрашивал Соню, почему она плачет — от боли или от испуга, ударилась ли головой, чувствует ли ноги и руки и всеми ли пальцами может пошевелить. Поспешил забрать её у Лёвы — Лёве пока нельзя было поднимать тяжести, но в моменте он об этом даже не вспомнил. — А вдруг сотрясение? — спросил Лёва негромко, чтоб не испугать дочь ещё сильнее. — Нет сотрясения. Она сразу заплакала и… она была в шлеме. Ударилась не головой, а лицом. — Никогда больше тебе не поверю. А почему вообще мне всё приходится делать самому? Почему со мной у неё всё нормально, а как только ты берешься, так сразу… там упала, там порезалась, — Лёва звучал уже не так спокойно, но нарочито глухо, чтоб не переходить на крик. — Теперь вот. А в следующий раз ты что разрешишь? Под машину лечь? Это пиздец. — Успокойся. — Я спокоен, просто мне не похуй, — Лёва никогда не беспокоился сильнее, чем когда ему говорили успокоиться. Тут же начинал злиться. — Давай потом, — Шура покачал Соню, и та крепче обняла его за плечи. Плакала так сильно, что аж вспотела, но через десять минут уже стала приходить в себя. Хлюпала, вздрагивала, тяжело глотала — горло пересохло. Шура гладил её и что-то рассказывал, а иногда задавал вопросы, и Соня ему отвечала. Своей футболкой он вытер кровь из носа — новая не потекла. — Что болит? — Шура усадил её поудобнее, чтоб они могли смотреть друг на друга. Соня всхлипнула. Показала поцарапанную руку, и Шура поцеловал её. — Болит до сих пор? — У-у, — она помогала головой. Снова всхлипнула, вытерла глаза — слезы всё ещё скапливались, но она уже не плакала. — Го-ова боит. — Где? — Тут, — Соня показала на рассеченную бровь. Теперь можно было не переживать насчёт того, что там будет синяк: уже стало понятно — будет, ещё какой. Лёва только наблюдал, обняв себя за локти. Он знал, что если бы не Шура, то он уже сидел бы с Соней в больнице и ждал КТ, МРТ, рентген и результаты анализов на столбняк. И что с ним Соня бы ещё долго не успокоилась. Он был виноват перед ними обоими. Одновременно он был благодарен за то, что Шура, вроде, решил эту проблему, но больше был зол — ведь вообще-то из-за Шуры она и произошла. — Смотри, как папа за тебя переживает. Ты зачем так быстро поехала, а? Почему не остановилась? Соня беспечно пожала плечами. Это была Лёвина с Шурой общая привычка, которую она давно успела перенять. — Ты сказал, — объяснила она. — А я хотела быстло. — Я же сказал не тормозить, когда не надо, а не вообще не тормозить, — оправдался Шура под тяжёлым Лёвиным взглядом. — Я хотела быстлее, — Соня приложилась щекой к Шуриной щеке, но быстро захотела вернуться к Лёве. С ним она сидела молча, обнимая за шею. Шура с Лёвой не разговаривали до самого дома. Дома же они в четыре руки быстро обработали все раны. Соня, ни то выдохшись, ни то просто сумев сдержаться, даже не пикнула, когда её заливали перекисью и мазали зелёнкой. — Что, злишься? — спросил Шура, когда Лёва перестал суетиться и присел наконец отдохнуть. Наклонился, приложил его голову к своему телу. Лёва послушно прижался и обнял мужа. — Не знаю уже. Я запаниковал. Ты разрешил ей ездить без нас… но если бы не разрешил, она бы всё равно когда-нибудь упала. Не сейчас, так через год. Она всё равно будет падать, раниться… Я бы хотел, чтоб мы водили её всюду за руку и ей не было больно, но так же не бывает. Меня это бесит. Я не могу защитить тех, кого люблю, даже сейчас, я ничего не могу, мне проще всё запретить, откреститься, потому что страшно — пиздец. А дальше будет только хуже. — Будет, конечно. Но мы с этим тоже смиримся. Лёвчик. Привыкнем. Ты можешь защитить, ты всегда это делаешь. Не бери это всё… — усмехнулся, — на свои хрупкие плечи. — Я не хотел ругаться, я просто испугался. И такое бессилие почувствовал. Типа — ну а что мы правда можем сделать? Запретить ей всё на свете? А если не запретить, то вот. И разозлился на тебя, потому что никого больше у меня нету. Шурик… Ты же меня простишь? Я дурак. — Подожду, пока заплачешь, тогда и прощу, — пообещал Шура, услышав, как предательски дрогнул Лёвин голос. Лёва зажмурился, и Шура присел перед ним на корточки, чтоб посмотреть в лицо. Он редко по-настоящему понимал Лёву, но всегда оставался за него. — Ну всё, простил.

***

Эта беременность проходила куда проще, чем первая. Тошнило Лёву только первые два месяца, а после — отпустило совсем. Немного тянуло низ живота и поясницу, но Лёва привык к этому ощущению, и оно даже показалось приятным. Если четыре года назад он думал о том, как бы не спалиться перед родителями, не помереть от токсикоза и не остаться со всеми проблемами в одиночку, то сейчас из забот было только то, что в Австралии не продавалась сметана, на которую Лёву нещадно стало тянуть. Он продолжал работать и чувствовал себя таким самодостаточным, что даже немного гордился. Ходил по магазинам (хотя никогда особо этого не любил), скупая всякие мелочи для новорожденных и уже подросших детей, боясь, что Соня будет чувствовать себя обделенной. Себе купил много шортов, штанов, футболок и маек большого размера. Теперь он не собирался прятать живот и мотаться в какие-то обноски, нет — он хотел запомнить каждый день и прожить его счастливо. Вернуть себе то, что у него пытались отобрать тогда. Сейчас ему было почти двадцать два — всё ещё очень, очень молодой, но достаточно самостоятельный и взрослый, можно сказать даже обеспеченный, опытный. Идеально. Шуре уже исполнилось двадцать четыре — это вообще солидно. Конечно, по меркам австралийцев они всё ещё были малолетними голодранцами, но тем не менее. В больнице к Лёве относились с повышенным вниманием. Он понял, почему, когда разговорился в очереди на прием с другим беременным дельтой, которого в его тридцать четыре называли молодым родителем. Здесь будто время текло иначе. Шуриным родителям рассказали по телефону только на третьем месяце. Хотели подольше никому ничего не объяснять. Тётя Инна пообещала прилететь при первой же возможности, и Лёва понадеялся, что возможность представится хотя бы в течение года. Говорить со своими не торопился — нет, прежняя чувствительность к нему не вернулась, но всё равно от звонка домой что-то останавливало. Воспоминания нахлынули — он подумал о себе, потерянном, семнадцатилетнем, испуганным, и стало горько. Тогда он специально подошёл к зеркалу, посмотрелся: короткие вьющиеся потемневшие волосы, почти что чистая кожа, спокойные глаза. Костей уже не видно, но и полным его было не назвать — обычное телосложение. Живот только слегка выделяется, а прикрыт он толстовкой от «левайс». «Левайс», блин — четыре года назад Лёва и мечтать о таком не мог, а теперь они с Шурой достаточно зарабатывали, чтоб вообще о вещах не мечтать, а покупать. Всё так изменилось, но в душе осталась настоящая рана, которую он привык не замечать. Родителей Лёва, конечно, уже давно простил, и учитывая это было ещё тяжелее, ведь он начал скучать. Скучал по ним и по себе-подростку отчасти. Когда-то всё было гораздо проще. Как-то Шура звал его, долго и громко, а Лёва не слышал — был в наушниках в спальне. Спустившись и поговорив с ним, нарвался на крайне странный вопрос от Вадика: — Как это он тебя назвал? — Да вроде никак. Я не так уж сильно провинился, чтоб он меня как-то называл. Подожди, пока я что-нибудь приготовлю, и тогда можешь хоть записывать. — Да нет, точно назвал. Борник? — Что?.. — Лёва захохотал. — Вадик! Я Бортник. Через «т». Это моя фамилия. Ты не знал? — Нет, — Вадик тоже улыбнулся. — Блин, Бортник — крутая фамилия. Твоя юношеская или ты её оставил? — Я не оставил, это пока что. Я хотел взять фамилию Шурика, но мы женились впопыхах, я был семнадцатилетний, и если бы мы ещё и документы мне стали менять, то до сих пор бы наверное жили в Минске. А вообще, только Бортник меня с Минском и связывает, — понял Лёва внезапно. — Сейчас поменяю, и вообще ничего не будет. Но и быть разной фамилией с детьми я тоже не могу. Соня и так на меня похожа так же сильно, как я на тебя, а с разными фамилиями вообще получается, как будто я её украл. Да нет, Бортник — красиво, но, мне кажется, я её уже перерос. Всему своё время должно быть. Вы мои первые друзья, которые не знают меня ни как Егора, ни даже как Лёву Бортника. Забавно. Лёва и правда собирался наконец разобраться с этим вопросом, но отчего-то тянул. Шура никогда не настаивал — он понимал, что в отличие от него Лёву с домом, семьёй и с собой-старым не так уж много вещей связывает. Решение переехать сюда — Шурино, семья, в которой они жили до — Шурина, эту квартиру выбрал тоже Шура. А что осталось у Лёвы от прошлого? Звонки домой раз в пару месяцев? Отбирать у него ещё и фамилию было бы жестоко. В тот вечер Лёве ничего не было нужно, но он всё равно после работы поехал в торговые ряды — то ли хотел развеяться и подумать обо всём, то ли искал оправдание, чтобы чисто случайно забрести к лавочке с полюбившимися сырными вафлями. Тут он заметил кое-что поинтереснее вафель (хотя казалось бы) — даже не сразу понял, что привлекло внимание. Постарался сосредоточиться. Обвёл взглядом пёстрые и обильные ряды — у каждой лавочки толпились люди, везде продавалось что-то интересное и яркое. И вдруг осознал. Какой-то мужчина продавал игрушечные (точнее, миниатюрные) машинки и мотоциклы — отполированные до блеска, отлитые точно до невозможного. Работа точно не ручная, но и не на поток, абы где такого не найдёшь. Лёва любил машины и машинки. В Минске у него даже была коллекция. Часть, которая чего-то стоила, Лёва забрал, уезжая от родителей, и продал ещё до переезда. Большая же часть осталась припаркована на полке над кроватью в его первой, детской комнате. Лёва сменил две страны, воспитывал ребёнка и ждал второго, работал и делал то, что должен был, но прямо сейчас он был готов отдать все деньги и любимые кеды ол старс за эти модельки. Лёва подошёл ближе и сразу, не скрывая трепета, обратился к продавцу. Его интересовала одна конкретная модель — синяя Бугатти Атлантик-57 1938 года. Поначалу Лёва даже глазам не поверил, но тем не менее Бугатти был здесь. Он стоил сто пятьдесят австралийских долларов — примерно столько налички Лёва обычно и носил с собой. — Смотри! У него с двух сторон открывается капот, — демонстрировал Лёва уже дома абсолютно восторженно, — и там каждая труба, каждый бочок, всё выделено… И салон тоже в подробностях. Потрогай. Шура послушно просунул в открытую дверцу машины мизинец и потрогал салон. С умным видом покивал. — Вот такой вот он, — заключил Лёва, держа на ладошке Бугатти. — Ты такой мальчишка. Никогда не взрослей, Бортник, — Шура растрепал его волосы, а после смачно поцеловал в висок. Лёва по привычке стал вытираться. — Никогда не меняйся. Я тебе все машинки скуплю. Нет, кажется, от Егора что-то всё ещё осталось. Пока Лёва чувствовал себя хорошо и почти легко, продолжались выступления. Пели на английском и ещё с недавних пор иногда на русском Лёвины стихи, но главное — как пели. Все отрывались как могли. Лёва танцевал, падал на колени, прыгал, всё время трогал себя вместо того, чтобы до хруста жать микрофон. Иногда стоял, прогнувшись в спине и придерживая себя под животом, когда Миша закономерно начинал пинаться, но петь это не мешало. Наверное, так весело было потому, что больше они ни на что не претендовали: просто развлекались и развлекали остальных. Иногда веселье продолжалось и после выступлений. Лёве особенно запомнилась ночь в клубе, в которую они вместе танцевали с Победой — трясли сначала грудью (вернее, Победа — грудью, а Лёва просто плечами), а потом — бедрами. Наклонялись друг к другу, обнимались, прижимались животами. На них смотрели все, кто был рядом. Лёва даже сделал несколько таких движений, которых никогда себе и на сцене, и наедине с собой не позволял: покрутил тазом, приподнял футболку, оголяя самый низ живота. Вика сняла майку и крутила её над головой, а потом повесила её Лёве на плечо как шарфик. — Ничего не говори, — остановил Шура, когда Вадик открыл рот, чтобы как-то прокомментировать это. Он любовался, восхищался, гордился — гордился и Лёвой, и собой, ведь это за ним восходящая звезда танцпола замужем. Вадик пригласил на танец запыхавшуюся и пьяную Вику, а Шура поймал Лёву. — Я уже ног не чувствую, — сообщил Лёва радостно Шуре на ухо и — укусил за мочку. — Неси меня домой, Шурик. Совершенно не заметно пролетело время до двадцатой недели, на которую им назначили повторный скрининг. Именно на нём стало бы понятно, кого они так нетерпеливо ждут. В кабинете УЗИ оба снова выглядели совсем маленьким и потерянными. Лёва непослушными пальцами приподнял новую футболку. Вздрогнул и заморщился, когда на живот попал холодный гель. Шура вздрогнул тоже. Датчик сильно давил на выступающий, уже оформившийся живот, и Лёва смотрел то на него, то в монитор. Врач медленно и сосредоточено комментировал: ребёнок развивался в соответствии со сроком, органы были нужного размера, структура мозга и костей — в порядке. Он сказал, что видит его руки и ноги и даже попытался показать Лёве, но ног Лёва ничего не разобрал. Тогда врач сказал, что видно даже нос, и Шура прыснул: ну конечно же нос видно, а как иначе в их семействе. Врач всё говорил и говорил, как будто убаюкивая их обоих. Он оказался на редкость увлечённый человек. — Хотите узнать пол? Тут всё очень понятно. Знаете… раньше, чтоб понять пол, надо было сдавать кровь, но год назад нам поставили такой аппарат УЗИ, который просвечивает всё, что надо. Кровь тоже можно сдать, если хотите стопроцентную вероятность, но это перестраховка, — заговорил врач, прекрасно понимая, что Лёва и Шура больше всего хотят знать. Они активно и одновременно закивали. — УЗИ сейчас почти не ошибается. А ваш ещё лежит удачно, почти что звёздочкой. Шура бегло перевёл, видя, как тяжело Лёве сориентироваться во всём услышанном. — Всё точно понятно? — переспросил Лёва. Кого они ждали в первый раз, знать специально не хотели до самых родов, но сейчас уже не могли смириться. — Да… У вас мальчик, эпсилон… Лежит удачно, всё видно. Нет ни матки, ни расширенного таза… Да, определённо. Точно не дельта. Можете не сомневаться… У нас очень хороший аппарат УЗИ, новый. Вот, можете даже взглянуть. Знаете, что он там делает? Палец сосёт. Всё видно. Уже без труда всё как с родного разобрав, Лёва прикусил нижнюю губу. Он сосредоточился настолько, что расслышал бы всё до единого слова даже если бы врач заговорил на арабском. У Шуры от новостей отвисла челюсть. Они переглянулись, Лёва сказал что-то почти бесшумно, что-то вроде «офигеть». Едва дожидались конца приёма, забрали документы и снимки — и в коридоре смогли дать волю эмоциям. Шура целовал Лёвино лицо, обнимал за плечи, улыбался, улыбался, улыбался. — Эпсилон… значит, Миша? — спросил Лёва. Почему-то, произнеся имя, растрогался едва ли не сильнее, чем узнав пол, и сразу поджал губы, чтоб те не дрожали. Шура взял его лицо в ладонь и погладил большим пальцем по щеке. — Да, Миша, — подтвердил, привлекая к себе ещё ближе. Шура помнил, что ещё заранее они выбрали это имя, и не сомневался, что выбор был правильный. С первой беременности у Лёвы остались фотографии, которые он так и не пересматривал четыре года — не хотел. Прекрасно помнил, как тогда выглядел, и хотя старался бодриться, живости его виду это не придавало. Зато вторая беременность оказалась запечатлена гораздо более подробно — Шура раздобыл зеркалку и всё время снимал. Снимать они любили оба, но в Минске не было аппаратуры, зато теперь оторвались по полной. Лёва работал аж до девятого месяца, несмотря на то, что с седьмого двигаться стало тяжеловато. Шура купил ему бондаж, от которого не болела спина и почти не сдавливались органы. Последнее до декрета выступление он отыгрывал как раз на седьмом месяце — почти легко, стоя, всё ещё пританцовывая. Соня спросила как-то, почему у Лёвы такой живот, и он сказал, что скоро родит ей брата. Напомнил, что они уже когда-то говорили об этом. Соня пришла в восторг — раньше её не интересовало, откуда берутся дети, но сейчас, конечно, она стала спрашивать. Когда Лёва сказал, что и она когда-нибудь сможет иметь ребёнка — даже захлопала в ладоши. Сразу стала придумывать, что у неё будут за дети: принцесса, трансформер, Микеланджело из «Черепашек Ниндзя»… Очевидно, ей понравилось. Лёва вспомнил, как сам отреагировал, когда узнал, что к чему, и тоже обрадовался: кажется, в воспитании Сони он сделал всё правильно — она не испугалась и противно ей не стало. Когда в следующий раз Миша стал пинаться, а Соня оказалась рядом, Лёва взял её ладошку и крепко приложил к своему животу. Секунду она ничего не понимала, а потом, когда почувствовала, заулыбалась и поначалу даже не поверила, что ребёнок шевелится. — Знаешь, он даже иногда икает. Я это тоже чувствую, — рассказал Лёва и получил именно ту реакцию, на которую рассчитывал — Соня удивлённо распахнула глазки и засмеялась. — Ты опять пеледумываес, — обвинила она его, пытаясь сказать «придумываешь». Разыгрывали родители её часто, и она уже не знала, чему можно верить, поэтому сомневалась во всём. — Клянусь, — торжественно пообещал Лёва. — Икает только так.

***

В выходные неизменно после обеда наступал тихий час. Вика обычно сидела за компьютером, Вадик курил на веранде, Соня дремала в родительский спальне вместе с Шурой, а Лёва там же просто наслаждался тишиной. Мимо их спальни, заглянув в открытую дверь мимолётом, прошёл Вадик. Лёва повернулся в его сторону, оторвавшись от книги. — Скучаешь? — спросил Вадик шёпотом. — Заходи, — разрешил Лёва. — Отдыхаю. Вадик прошёл. Комната была забита вещами, которые уже не помещались в шкафу и на полках — их начали просто расставлять на полу. Кровать одной стороной была прислонена к стене — именно с этой стороны обычно спал Лёва. Сейчас он полулежал, читая Маркеса, и по его виду было ясно, что он хочет быть поскорее спасённым от Маркеса. — Посмотри, это вообще адекватно? — Лёва кивнул в сторону Шуры и Сони, которые заняли практически всю кровать, щедро оставив Лёве три сантиметра матраса и всю стену. — Они всегда так. Лёва неуклюже приподнялся, встал на четвереньки, прополз через Шуру и взялся за руки Вадика — тот протянул их заранее. Оказавшись на полу, тяжело потопал вниз. Одной рукой придерживался за поясницу, второй — за перила. Спускался, как и всегда в последнее время, долго. Лёва хотел кофе, но, окинув взглядом кухню, не нашёл упаковку. Открыл шкафчик и увидел, что банка «Нескафе» стоит на самой верхней полке. — Достанешь кофе? — попросил, а сам пошёл ставить чайник. — Нафига ты его всё время туда убираешь? Ты же знаешь, что живёшь в племени пигмеев — мы и до первой полки кое-как дотягиваемся. Приходится просить. — За этим и убираю, — Вадим подмигнул и поставил рядом с Лёвой банку кофе. — Благодарю, — Лёва сыпанул им по две ложки. — Чем благодарить будешь? — М-м… — Лёва прищурился и снова открыл шкафчик. Достал любимый бельгийский шоколад с орешками. — Вот этим? Моя заначка. Я за раз могу килограмм втопить. — Принимается. Заранее были куплены коляска и кроватка, пелёнки, одежки, погремушки — а Шура всё чувствовал, будто они не готовы. Лёва же наслаждался последними спокойными месяцами — носил широкие штаны на резинке, майки и футболки не по размеру, отказался от кроссовок и обувал теперь только тапки или сандали. Он поправился и отпустил волосы. Каждый вечер вытаскивал Шуру гулять. Соня рисовала для будущего брата картинки и складывала ему в кроватку. Лёва продолжал работать из дома и иногда приезжать в офис только чтобы обсудить задания, но к девятому месяцу уже стало и не до того. Вещи в роддом собирали вдвоём. Шура специально купил три плотные прозрачные сумки на замочках для этой цели и постепенно заполнял их. Шли с Лёвой по списку. — Дай мою пижаму и рубашку, — попросил Лёва. Шура подавал — он складывал, сидя на кровати. — Ага. Теперь нашатырь. — Какой… а мы не покупали. А нафига тебе там будет нашатырь? Что, ничего получше не найдётся? Вообще уже, — цокнул Шура. — А это не мне, а тебе. Когда начнёшь падать в обморок, — Лёва довольно улыбнулся. — Лучше свой любимый сборник анекдотов 1962 года положи. А то растеряешь своё охуенное чувство юмора, пока в больнице будешь валяться, приколист. На вон лучше, — Шура протянул Лёве резиновые шлепки. Сложив их, Лёва застегнул и отодвинул сумку. Лег на кровать, свернулся колачиком, как мог подтянул к себе колени. Оказавшись рядом, Шура осторожно погладил его по спине. — Лёвчик? — Схватывает, — отозвался Лёва, ткнувшись лицом в сгиб локтя. В новинку такие ощущения не были — Лёва ещё с первой беременности запомнил, что ближе к делу иногда случаются тренировочные схватки, которые надо просто перетерпеть. Они не были ни опасными, ни болезненными — всё внутри просто напрягалось. При Шуре такое случалось только пару раз. По правде говоря, их легко было переждать даже стоя, но Лёве хотелось — лёжа. — Воды принести? — Нет, не уходи. Я тут подумал, — Лёва смог немного приподняться — спустя минуту ему стало заметно лучше, — спасибо, что ты со мной. Я же просто шучу. Не хочу быть там один. Я же вообще не помню, как Соня родилась — от испуга, наверное, всё забыл. А ты запомнишь, это здорово. — Тебе не страшно? — Нет, совсем нет. Мне кажется, будет даже круто. Весело. Неожиданно Шура и сам понял, что не боится, а очень ждёт. Если уж Лёву брал азарт, если уж Лёва был спокоен, то и он должен быть. Значит, что всё обещало пройти хорошо. До появления Миши оставалось две недели.