Крылья, сожжённые войной: когда небо зовет

Ким Намджун приметил сразу. На построении еще заметил, какой он необычный. Но первое мнение было ошибочным. Омега обладал каким-то странным магнетизмом — дерзкий, красивый, с идеальными чертами лица и острым языком. Ухаживал за собой даже в полевых условиях: волосинка к волосинке, губы чем-то намазаны, пахнет приятно. Майор тогда не сразу допер, что пахнет от Кима вовсе не духами, а его собственной симпатией. Сокджина знали все. Называли по-разному: кто-то – злым доктором, который обожал мучить пациентов своими загадочными микстурами (один бог знал, что в них за ингредиенты такие), другие шёпотом говорили, что он способен поднять даже мёртвого с койки. Некоторые же, с лёгкой улыбкой, называли его курицей-наседкой, мамочкой, которая, несмотря на ворчание, заботилась без устали. Но всё это было чужое мнение. Намджун, даже спустя неделю после распределения, не мог понять, каким видел Кима Сокджина сам. Особенно трудно было игнорировать врачевателя, когда тот, уверенный в своей непревзойдённости, расхаживал в коротком халате, под которым ничего не было. Майор сам случайно увидел — не подсматривал, просто оказался не в то время не в том месте. С тех пор воспоминание сидело где-то в уголке сознания. Сокджин будоражил его. С каждым днем всё больше. Альфа внутри пробуждался от многолетней спячки. Так майор Ким понял, что война войной, а сердечным делам тоже есть место. Не смог бы игнорировать такое, что в глубине сердца отзывалось, что плевать заставляло на должностные рамки. Пришлось собирать все свое мужество и идти в медчасть. Ночью почему-то. С одной стороны, это было удобно — меньше шансов столкнуться с любопытными глазами сослуживцев. С другой — чувство трусости. А вдруг заметят? Начнут сразу отпускать свои бесконечные шутки? Ким Намджун был майором. Его слово здесь весило больше, чем у других. Знал, помнил, повторял каждый раз, когда нервы начинали сдавать. От чего сейчас не особо помогало? Наконец, дошёл. Свет в помещении еще горел. «Сокджин там». Конечно, он был там — этого следовало ожидать. Доктор всегда был на своём посту. Кажется, не спал вовсе. Всегда собранный, сосредоточенный, слишком красивый, слишком… идеальный. Стабильное «слишком» в голове майора сбивало с толку. Остановился перед дверью, судорожно втянув воздух. Еще можно повернуть обратно в казармы и сделать вид, что не появлялся. Но рука упрямо опустилась на приоткрытую дверь. — Так и будешь там стоять, майор? — негромко, но старший подпрыгнул от неожиданности. — Как узнал? — заходя внутрь и прикрывая за собой дверь. Лёгкий сквозняк качнул створку на деревянном окне, и та издала приглушённый щелчок. Доктор Ким стоял у стола, склонившись над бумагами. Свет настольной лампы освещал лицо, подчёркивая линию скул и тонкий изгиб губ. Мокрые волосы обрамляли контур щек, от чего Джин постоянно встряхивал головой, прогоняя излишки влаги. — Ты слишком шумно дышишь! — Прости за беспокойство. Ночь всё-таки, а я тут… Как мальчишка. Школьник, что признается в первой любви и боится отказа. Не исключено, поскольку до этого Намджуну не приходилось бегать за омегой, говорить о своих чувствах. Были отношения, даже серьезные – женат был. Правда не долго, три года назад супруг умер от непонятной болезни. Кашлял долго, а потом затих. Брак по договоренности, но муж вызывал только положительные эмоции, поэтому утрата стала особенно горькой. — Часто ты от меня думаешь сбежать, майор? Или сегодня день особенный? Что привело сюда в столь поздний час? Болит что-то? Намджун хотел было ответить, но вместо этого резко схватился за грудь. Сердце пропускает удар, а потом начинает колотиться так сильно, что отдает болью в рёбра. — Сердце… — выдохнул, с трудом делая шаг вперёд. — Дышать сложно. Доктор быстро подошёл ближе, внимательно осматривая незваного пациента. Щупает своими длинными пальцам массивную грудную клетку, в глаза заглядывает, ищет ответы, диагностирует. Не привык шутить по поводу здоровья, не ищет скрытого подвоха. Майору даже стыдно становится: тот с таким беспокойством разглядывает, а он от любовного недуга лапы скоро склеит. — Джин, я… Ладони перестают блуждать. Одна остановилась на запястье, проверяя хаотичный, громкий и частый пульс, вторая на груди покоится. — Сердце как бешеное, давление скачет поди… Не молод ведь уже! — пробормотал доктор, скорее для себя. — Ты пил что-то? Кофе? Или, может, какие-то препараты? — А тебе молодые нравятся? — Что? —не поверил своим ушам. — Я спрашиваю, тебе молодые нравятся? — повторил Намджун, на этот раз чуть увереннее. Доктор опустил руку с груди, но запястье продолжал держать, фиксируя пульс. Губы дрогнули. Собирался ответить, но вместо этого тихо рассмеялся. — Ты решил подкатить ко мне в разгар мнимого сердечного приступа? — Почему мнимого? Ты сам сказал, что пульс как у загнанной старой клячи. — Потому что, —опустил его запястье и сложил руки на груди, внимательно глядя на майора, — твоё сердце колотится не от болезни. — А от чего тогда? —сделал шаг ближе, чуть наклонившись, чтобы встретить взгляд доктора. Сокджин не отступил. — Может, ты мне расскажешь? — А если скажу, что это ты? — Намджун… — скривился, глаза опустил. — Я серьёзен, Джин. Может, я и не молод, как ты сказал, но могу составить конкуренцию. Буду любить, обожать, боготворить… Посмотри на меня! Я тут, перед тобой, говорю, что хочу тебя! — Хотеть меня мало, майор! — фыркнув и подняв взгляд, полный отторжения. — Что ещё ты хочешь, Джин? Скажи. — Хотеть — это просто. Все хотят чего-то. Но мало кто способен нести за это ответственность. — Ты правда думаешь, что я не понимаю? Думаешь, я просто пришёл сюда, чтобы взять тебя и исчезнуть? — Трудно верить, когда ты привык, что от тебя ждут только того, что удобно другим… — Тогда поверь не словам, а мне. Позволь мне доказать, что я серьёзен. Я не прошу ответить мне сразу, не прошу ничего сейчас. Просто дай мне шанс. — А если ты ошибаешься? Если спустя время ты поймёшь, что всё это было мимолётным? —Я уверен, что не ошибаюсь. Желание старательно прятал, что выдавало едва заметным блеском в глазах. Да что уж скрывать, сам был немолод — тридцать. Майор старше всего на четыре года. Джин знал, узнавал. Засмотрелся на него ещё с того самого дня, как распределили: мужественный, высокий, с широкой спиной и мощной фигурой, которая могла закрыть его от чего угодно. От пули, от удара судьбы, да хоть от новогодней хлопушки. Намджун был идеалом, к кому доктор всегда испытывал слабость. Взгляд скользнул ниже, туда, где под формой перекатывались напряжённые бугорки — на груди, на руках. Даже бедра сжимались сквозь плотную ткань формы. Каждый нерв внутри майора готов рвануть наружу. Мышцы дразнили: манили коснуться, ладонями ощутить твёрдую силу, которой в его собственном теле не хватало. Хотелось прямо сейчас увидеть, как этот огромный медведь склонится перед ним: немного унизительно, но не грубо, с покорностью в глаза. Запах стал сгущаться, в глазах темнеть. Лучше бы держаться, не показывать темную сторону. Но Сокджин был бы не он, если бы не: — На колени, майор! Намджун не сразу понял, а когда дошло, взгляд заволокло. Горло пересохло, как после долгого бега. Мышцы напряглись. Лучше, чем битва. Лучше, чем адреналин во время полета. Даже пальцы дрожали. Вены на руках стали чётче, пульс пробивался через кожу. Тепло поднимается откуда-то изнутри, разливаясь по телу, сосредотачиваясь в паху. — Доминируешь, омега? — выдавил хрипло. — У тебя и со слухом проблемы, майор? — усмехнулся, а взглядом через мясорубку пропускает. Колени дрогнули. Начал опускаться, медленно, неуверенно, всё внутри боролось против подобных приказов младшего, но от чего-то желание покориться стало выше. Холод пола пронизывает нижнюю часть тела, но голову не опускает, смотрит заинтересованно. — Больше покорности, альфа! Хмыкнул и склонился. Мощное тело легко подчинилось движению. Фуражка соскользнула с головы и упала на пол с глухим стуком. Майор пал перед прекрасным созданием, что присело на стол. Сокджин устроился на краю, грациозно выпрямляя ногу, демонстративно избавляя ступню от мягкого тапочка с медвежатами. Поставил ступню на плечо Намджуна, чуть надавливая. Мурашки по спине. Майор не может отвести взгляда от тонких ног, что придвинулись ближе к лицу. Ким было открыл рот, чтобы выдать очередной приказ, но старший опередил, огладив шершавой ладонью голень. Придвинулся и склонился еще больше, чтобы легко прикоснуться губами к гладкой, нежной коже. — Ты прекрасен… Знает, но удивляется покорности. — Чего ты хочешь, омега? Сделаю, как скажешь. На твоих условиях. — Вылижи меня. Рыкнул утробно, заводясь. Ким знал, куда давить. Знал о потаенных желаниях военного, что в кровати оставлял каждое утро с тех самых пор, как случайно увидел обнажённую часть ягодиц, выглядывающих из-под короткого халата. Наваждение. Хотелось ощутить кожей эту всю непокорность, почувствовать сладость губ омеги, что прикрыл глаза в удовольствии, когда язык прошелся по бедру. Полз ближе до него на коленях, чтобы лицо соприкасалось с нежным шелком. — Сними все, - шепотом, потираясь щекой. — Снимай сам. Послушался вновь. Медвежьи руки крепко схватили за ягодицы, притянув чуть ближе. Халат задрался, бесстыдно открывая доступ к… — А тут нечего…снимать, - сам себе. — Нечего, — кивнул игриво. — Ты третий день ко мне приходишь, стены протираешь. До сих пор так ничего и не понял? — Неужели, я настолько очевиден? — Больше, чем думаешь. Не останавливайся. Слюна скапливается во рту. Вставший небольшой член прямо перед глазами, истекающий, требующий ничуть не меньше, чем сам омега. Ерзает в ожидании, но ждет. Джин пальцем по губам проводит, обводя еще ровные контуры. — Открой. По инерции сам раскрывает, ведя языком по указательному, заглатывая в моменте. Стонет сам от чего-то. Удивительно, что не скулит еще, выпрашивая ответную ласку. — Хороший мальчик, — хрипло. — Дай мне чуть больше, майор, а то стол заляпаю, а тут документы. Омега течёт для него. Невозможно не почувствовать — запах становится ещё насыщеннее, обволакивая, впиваясь в сознание, заставляя сердце колотиться сильнее. Сокджин доволен, видно в каждом движении. В том, как губы чуть изогнулись, взгляд стал глубже, острее. Дышит часто, грудь ходуном ходит. Мысль, что это всё для него, взрывается в голове Намджуна, разливаясь горячим дурманом. Пьянит, словно яд, что бегает по венам. И Сокджин травит так искусно, так хладнокровно. Язык сам напрашивается, чтобы слизать вязкую жидкость с члена омеги, проходясь от основания до кончика, что стал багровым. Заглатывает неспешно, отправляя плоть в глубину рта, посасывает нежно, но ощутимо. Сокджин глаза закатывает, выстанывая имя майора. Последний связь с реальностью терять начинает. Придвигается еще ближе, чтобы вновь взять по основание, размахивая головой вверх-вниз. Движения становятся грубее, хаотичнее. Выпускает изо рта, вылизывая миниатюрные яички омеги, что трясется от накатившего возбуждения. — Перевернешься? — умоляет, не просит и не спрашивает. Младший не сопротивляется, забирается с ногами на стол и выгибается, демонстрируя желание. Бедра разводит сильнее, чтобы доступ открыть. Майор на непослушных ногах поднимается, разглядывая совершенство. Пальцами влагу собирает, массирует колечко мышц, что податливо сокращается, отзываясь на нехитрую ласку. Снова рычит, хочет войти в это нутро, присвоить себе. Хотя бы физически. Омега прогибается сильнее на звук, выдавая порцию смазки, что стекает по сладким бедрам. — Ты нереальный…. Голос не слушается. Хриплый, почти басом. Видит, как воздействует на младшего, тот мурашками покрылся и постанывает ничуть не менее хрипло. Сразу вторгается языком внутрь, вызывая нечеловеческий омежий рык. Вылизывает стенки, вымазываясь во вкусно пахнущей вязкой жидкости. Палец внутрь едва просунул, кружа танец внутри еще напряженных мышц. — Намджун…. Стоны бархатные, довольные. Альфа по кускам себя крошит. Повторяет цикл ласк, вбиваясь уже двумя массивными пальцам. — Нам…джун…. Теперь самому хотелось мучить. До дрожи, до потери себя. Чтобы тело выгибалось в исступлении, глаза закатывались от наслаждения. Чтобы не оставалось ни дерзости, ни сарказма — только покорность, только слабость. Хотелось видеть, как млел под его руками, как каждый вздох становился стоном, как всё кричало об одном: желал, хотел, любил. Остановился, чуть отстраняясь. Смазал пальцами по лицу смазку, засунув в рот, наслаждаясь. Зависимый. Доктор поворачивается на дрожащий ногах, смотрит черными от возбуждения глазами, а у самого крышу рвет от такого майора. — Раздевайся, Намджун. — приказ. — Повинуюсь, — твердо, без смеха. Играть, так играть до самого конца. Намджун медленно снимает с себя тёмно-синий китель, который так идеально сидел по фигуре, подчёркивая широкие плечи и мощную грудь. Следом идёт белоснежная рубашка с выглаженным до идеала воротником. Движения уверенные, завораживающие. Сокджин, сидящий на краю стола, невольно проводит языком по губам, не скрывая нетерпения. Взгляд цепляется за каждую линию, каждую деталь. Тело выточено самим богом: сильное, властное, грубое в своей мужской и альфьей красоте. Джину больше ждать не хочется. Встаёт, подходит ближе и, не спрашивая разрешения, резко сдёргивает с бёдер кожаный ремень. Массивная металлическая пряжка с гербом летной части глухо звякает, ударяясь о пол. Пальцы уверенно тянутся к брюкам. Плавным движением начинает спускать их вниз, не отрывая взгляда от лица Намджуна. — Красивый мальчик, —неподдельная власть. — Сильный. Красивый. Хочешь меня, майор? — Боюсь спустить через минуту, — очень хрипло. Сокджин усмехается, медленно склонившись ближе, чтобы лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах. Едва целует в дрожащие от возбуждения губы, проводя ловким язычком от угла до угла. — А ты попробуй, вдруг во вкус войдешь. Выполз из брюк, что покоились внизу, откинул их не по уставу в угол кабинета. Входить во вкус даже и не надо, он уже готовое блюдо для омеги. Член при ходьбе мягко ударяется о низ живота, требуя приставить его к доктору. Ну или в доктора, тут что позволят. Сокджин как охотник огибает жертву, тонкими ладонями обводя весь корпус. Хочется. До течи из задницы, до покалывания в конечностях. — Хочу твоей силы, альфа. Возьми меня, как умеешь. Намджун умел. Майор подкинул в секунду омегу на свой торс, впиваясь глубоким поцелуем, терзая юркий язык внутри. Потирается горячим членом о мокрый вход, вызывая судорожные стоны нетерпения. — Позволишь войти? — Теперь тебе можно все. Сорвался. Ищет бегло опору, найдя тот самый стол. Закидывает обнаженного омегу на плоскость, предварительно постелив его же халат. Заботливый. Оглаживает ягодицы, смотря прямо в глаза в поисках нужных ответов, что не требуются. Сокджин лишь больше ноги расставляет, притягивает к себе майора. Первый толчок, болезненный стон. Мышцы омеги напрягаются, но тот под ягодицы подталкивает ногами для повторного вторжения. Любит, когда грубо. Любит, когда все сводит от нетерпения и сильных фрикций. — Еще, сильнее, альфа. Майор вбивается, рыча куда-то в шею. Языком обводит запаховую железу, пытаясь хоть немного прийти в сознание. Омега слишком узкий, слишком красивый, слишком властный, слишком возбуждающий, слишком…весь. Хочется его себе навсегда. Шлепает по бедру, затем сильно сжимая. Толчки усиливает. — Намджун…. Зачем так? Почему не думается не о чем? — Альфа… С ума сводит. Рассудка лишает несколько раз за ночь. Отталкивается от майора, ложась полностью на стол, соски себе выкручивает, выгибаясь. Глаза красным отливать начинают, смотря на вульгарный вид. Намджун снова шлепает по бедру огромной рукой, затем ногу берет и кладет себе на плечо, смотря сверху на божество. Целует полюбившуюся голень. У младшего все помутится, стонет постоянно, рукой к члену своему пробраться пытается. Майор перехватывает, сам удовольствие доставить хочет. Времени мало. Разрядка подступает: тело каменное, дыхание тяжелое, толчки все быстрее. Сокджин все мечется по столу, места найти от удовольствия не может. Изливается первым. Красиво. Рот открывает, издавая сладкие звуки, содрогаясь в оргазменной неге. Невозможно смотреть. Выходит из него быстро, кончая на живот доктора, что улыбается сладко, глаза прикрыв. Тело трясет с минуту лихорадочно. — Я люблю тебя, омега. — Спасибо, альфа. На том и порешили.

***

Альфа думал, что после близости всё изменится, что омега начнёт смотреть на него иначе, увидит не просто мужчину, который способен заботиться, оберегать, но и часть себя самого. Любить начнет. Намджун искренне старался: то приносил что-то вкусное — сам готовил, хоть и не умел толком, но учился; то приносил полевые цветы, сорванные по дороге с построения. Однажды даже договорился с генералом, чтобы освободить Сокджина на день, устроить настоящее свидание. Тогда он впервые угнал самолёт. Просто потому, что захотел показать Джину закат с высоты. Риск, нарушение всех правил, опасность – несвойственно для майора. Младший Ким был неподражаем. Восторгался. Конечно, восторгался — закат, самолёт, цветы, даже неумелые, но старательные жесты. Улыбался, смеялся, смотрел на Намджуна своими глубокими глазами, но... не более. Ни слов о любви, ни даже намёка на нежность. Власть, которая сконцентрировалась в постели, осталась неизменной. Сокджин всё так же управлял каждым движением, каждым взглядом. И это убивало. Не от боли — от тоски. От того, что всё, чего хотел Намджун, — быть любимым. Жесты значили слишком мало, чтобы хоть немного изменить этот ледяной порядок вещей. Все изменилось в тот день, когда пришёл приказ о сложной операции на востоке. Намджун возглавил своё специальное подразделение и повел его буквально на смерть. Чудом удалось избежать масштабной катастрофы, видимо, бойцы были опытными, все со стержнем. Сил и техники хватило, чтобы долететь до базы, но состояние «Победы» оставляло желать лучшего. Когда самолёт приземлился на аэродроме, он казался скорее грудой металла, чем летательным аппаратом. Обсудив организационные моменты, убедившись, что остальные живы, Ким повернулся к медчасти. Замер. Впервые видел, как доктор, всегда сдержанный и невозмутимый, буквально заливался слезами. Омега искал его взглядом, беспокойно озираясь, пока глаза не встретились. Секунда — и Сокджин сорвался с места. Бежал, не разбирая дороги, толкая людей и не обращая внимания на окружающих. Подлетел к нему, сбивая с ног, сразу обвивая майора, боясь, что тот исчезнет. — Ты… ты цел? — шептал, всхлипывая, не отрываясь от Намджуна. Руки судорожно скользили по телу, проверяя, нет ли ран. — Ты в порядке? Скажи, что всё хорошо! Любимый… Скажи! Земля в другую сторону крутиться начала. Услышал. Любимый. Прозвучало тихо, почти сорвалось с губ, ударило по сознанию. Может, показалось? Нет, не могло. — Что ты сказал? Сокджин замер в руках, огляделся. Взгляд стал холоднее. Нахмурился сильно, нос насупился как у ребенка, пойманного на чем-то плохом. — Ничего, — пробормотал, отворачиваясь. — Повтори, Джин, — мягко, но настойчиво. — Пожалуйста. — Ты цел, и этого достаточно, — отрезал, отступая на шаг. — Больше я ничего говорить не собираюсь. Развернулся быстро и побежал к медчасти, а майор на месте остался. — Джин! — крикнул он вдогонку, но омега лишь ускорил шаг, больше не оглядываясь. Любимый. Он сказал это. Пусть и отказывается признать, пусть и сбежал, но сказал. Намджун зажмурился сильно, счастливо улыбнулся. Теперь и умереть не жалко.