Под лисьей шкурой

Воспринимать этот мир иначе — про возможность. Возможность выделяться, возможность стать изгоем. И итоги этих возможностей не в наших руках.

Изуна чувствовал тяжесть. На автомате пытался прикрыть ладонью глаза и растереть заспанные веки, но ничего не произошло. Тело онемело, не слушалось, лежало не подъёмным грузом на постели, словно не принадлежало ему более и оставалось лишь оболочкой прежнего высокомерного засранца, которым он оказался. — Пройдёт время, и всё восстановится, —утешал себя мужчина, раскрывая глаза и несколько раз крепко моргая. В помещении царил полумрак. Единственным источником света являлась пара зажженных свечей на прикроватной тумбе у изголовья, с беспрерывно трещащим фитилем и запахом удушливого ладана, словно его тут окуривали всё это время, а не лечили. А лечили ли его вообще или оставили умирать? Темные глаза цепляются за белоснежные одеяния, которых на нем точно не было прежде. Да и в целом на себе этот цвет не любил, потому носил с крайней редкостью. Белый цвет ассоциируется с неизменной чистотой, которой в его жизни не было. Ему больше подходит серый или же бордовый — на них грязи не видно. И грехов. И все близкие люди знали о подобном предпочтении Учихи, потому точно не посмели нарядить в подобное, даже если тот умирал или уже умер. Всё же неуважение к покойному тоже грех, как никак. И, он был уверен, его душа точно отомстила бы самыми дрянными и низкими пакостями людишкам, на которые только была способна. Подобную одежду он видел на своём отце, когда они с братьями провожали того в последний путь. Правда на нем она была лучшего качества и фасон куда приятнее глазу. Видно, что в условиях апокалипсиса его одели в первое, что попалось под руку. И от такого хотелось презрительно фыркнуть, да только в голове что-то переключилось и ввело его в тоску. Значит, с ним уже простились и не ждут? Значит, он оказался прав, и возвращаться было попусту некуда и не к кому?.. — Ками-сама! — раздался удивлённый голос сбоку, привлекающий к себе внимание и вырывающий его из гнетущих мыслей. В дверях застыла хрупкая женская фигура со спадающими по плечам розовыми локонами, что заметно отросли. Глаза девушки были полны удивления, и даже бледные губы стянулись в шокированную букву «о», но звука не издали. Медик стояла в проходе, не веря своим глазам и не решаясь подойти ближе. Поднос с тряпками и железными судочками, что всё это время находился в трясущихся руках, рухнул, звонким эхо разносясь по всем близлежащим помещениям. Казалось, что даже глухой мог услышать такой шум и прибежать посмотреть что произошло, но ничего подобного не произошло. Сакура по-прежнему оставалась одна, не решительно топчась в дверях с ноги на ногу и не понимая, может ли та подойти или лучше позвать Мадару. — Чего уставилась, как будто призрака увидела? — спросил он, поочерёдно разминая пальцы на руках и прокручивая запястья. Судя по боли, которая преследовала его после каждого движения, «отсутствовал» он достаточно долго, а значит подобное поспешное решение не самое лучшее для истощенного организма. Но Изуна не был бы самим собой, если не желал прийти в себя как можно скорее и вернуться к привычным делам. — Мы думали, что ты… Я думала… — заикаясь, начала Сакура, но её тут же перебили: — Медик, а не может определить мёртв пациент или нет. Смешно, не находишь? — усмехнулся Учиха, медленно подтягивая к себе руки. Его белое лицо по-прежнему оставалось спокойным, хоть усилий он для такого обычного действия прилагал немало. В голове всё ещё не прошёл гул, а горло нещадно жгло сухостью, но мужчина терпел. — Где мой брат? — С-сейчас позову… — шепнула Харуно, мгновенно опускаясь на корточки и собирая всё, что выронила, на металлический поднос. Её пальцы также дрожали, губы сжимались тонкой трясущейся полоской, и Изуна вздохнул. Было заметно, как она переживает и не понимает происходящее. Честно говоря, он и сам до сих пор ничего не осознавал, но девушке явно не хотелось слышать его сомнений и вопросов сейчас. Только прежнюю уверенность, что сочилась из каждого его жеста и слова. — Подойди, — выпалил он, сам не понимая почему. Может быть, со стороны он и казался сейчас жалким, но чувствовал непомерное желание успокоить никудышного медика и привести в чувство. И если ей станет легче, то и ему тоже. Харуно не мешкала, как прежде. Быстрыми движениями скинула все разбросанное тряпье и отставила посуду в сторону, чтобы также моментально подняться на ноги и едва ли не подбежать к нему, в ту же секунду падая на постель и прижиматься лбом к его плечу. Её действия казались более чем предсказуемыми, Учиха даже успел выдохнуть от облегчения, как тут же сжался и замер. Ткань рубахи стремительно намокла в том месте, где жалась девушка, а после раздался тихий, но такой болезненный всхлип. Сакура плакала, давилась слезами и собственной безутешной истерикой, видимо, всё это время придерживаясь образа сильной девочки, от того Изуне стало не по себе. На его плече рыдала девушка, которую ему почему-то и отчего-то хотелось защитить, но спасать её нужно было от самого себя. Не позволять привязываться к себе настолько, чтобы она не плакала так горько, понимая, что тот умирал на её руках буквально недавно, а сейчас вновь обращался к ней с прежним пренебрежением в тоне и даже не смел поднять руки, чтобы успокоить её хотя бы поглаживанием. Изуна — ужасная кандидатура в пару, и он знал это всегда. Изначально не стоило даже обращать на неё своё внимание. А конце концов, не было бы сейчас так странно и больно. — Эй… — тихо позвал мужчина. — Прекрати реветь. — Ночью… Ночью твоё сердце остановилось! — крикнула в сердцах девушка, сжимая ткань одеяла и рубахи обеими руками. — Ты был мертв, слышишь? Как ты можешь быть жив?! Я проверила всё! Ты действительно… Действительно… — Сакура продолжала рыдать. Ее голос срывался на сиплый визг, дрожал, подобно срывающемуся с ветви листу, да и сама она тряслась, точно от дикого холода. — Я жив, — прошептал Изуна, наконец накрывая её плечи своими тяжёлыми руками и чуть сжимая халат на лопатках. От этого девушка действительно перестала трястись, но не плакать. Она по-прежнему вызывала в нем чувства вины и сострадания, как будто если бы он действительно был в чем-то виноват и извинялся за это. — Все хорошо. Я жив, Сакура. Харуно подняла свои заплаканные глаза, глядя прямиком в его, всё ещё спрятанные под дымкой долгого сна. Пересечься взглядом было ошибкой. Намеренно ловить взор зелёных глаз было то ли судьбой, то ли кармой. Сердце нещадно сжалось от такого непривычного и жалкого вида девушки. Хотелось стряхнуть пальцем скатывающиеся слезы с щёк, аккуратно огладить ставшими явными скулы, спокойно уверить её в том, что всё в порядке. Но то было ему не свойственно. Слишком по-мальчишески. Слишком глупо. И она не ждала ничего подобного. Лишь молча глядела сквозь омут чёрных глаз, пробиралась в душу и удобно устраивалась там, наслаждаясь его вниманием и краткосрочным пониманием. Почему-то именно сейчас Учиха ощутил ту самую искру, про которую пишут в книгах и показывают в кино. Его словно ударило разрядом энергии, тело налилось неведанной прежде силой, а в голове одна сплошная каша и её застывшие глаза, что непозволительно близко и непомерно далеко от него. — Нужно сообщить Мадаре-сама… И Обито-сама будет рад знать, что ты жив, — тихо изрекла Харуно, всё же отведя взгляд. Учиха никак не реагирует, лишь ослабляет хватку, позволяя заплаканной девице вынырнуть из его рук и удалится восвояси. Он видел, как та не хотела уходить, пыталась задержаться хоть на мгновение, но что-то внутри неё самой мешало ей и не позволяло. Что-то, что обязывало её в первую очередь подумать о ком-то другом, нежели о самой себе. Этого качества в девушке Изуна не понимал и вряд ли когда-то поймёт. Он по-прежнему оставался эгоистичным ублюдком, изредка думающим о близких, но не более. Мнимого геройства или чего-то подобного в нем не прибавилось, только страх усилился и стал таким явным. Страх остаться одному, даже когда ты находишься в кругу семьи. Страх, который он испытал за доли секунды в своём сознании, когда все звуки стихли, а удушливые мысли стали такими громкими. Мадара появился в комнате достаточно быстро, привычно тихо, подобно изящному черному коту, крадущемуся по темным углам комнаты. Изуна не успел как следует переварить собственные чувства, понять, что только что произошло, как старший брат тут же сел на край кровати и молча уставился в неизвестную точку на освещаемой свечой стене. Брат выглядел откровенно плохо. Внешне, как и полагается, он оставался всегда непоколебимым, спокойным и хладнокровным. Но он также сильно любил свою семью, хоть и в самой душе, хоть и не показывал этого открытого. И сейчас, когда на его глазах умирали сразу двое важных людей, он чувствовал себя отвратительно. Мадара мог не признаваться в этом, но кому, как не младшему брату, знать всё что на душе? Босс Якудзы — такая огромная ответственность. И показать свои слабости равно смерти. И как же быть тому, кто теряет прежние остатки собственной жизни? Молчать? Да. Молчать до поседевших висков. Молчать до проступивших под глазами мешков. Молчать до искусанных в кровь губ. Стоит ли оно того? Вовсе нет. — Как ты себя чувствуешь? — спустя какое-то время спросил Мадара, по-прежнему не оборачиваясь и не глядя на своего родственника. — Жить буду, — выдохнул Изуна, накрывая ладонью лоб и глядя в потолок. Побелка отлично отсвечивала плящущие огоньки свечи, расползаясь по светлому покрытию оранжевыми всполохами, скучиваясь в неизвестные ему ранее фигуры и формы, сплетаясь в очертания чего-то четкого и не совсем, и Изуна лишь наблюдал за ними. Мысленно переносился в снежную долину, бродил по её окрестностям, глядел вокруг и наслаждался тишиной и покоем, что там были. Изредка оглядывался и замечал за своей спиной образы двух девушек, так похожих между собой и нет, и один маленький, практически незаметный на их фоне силуэт животного, что шёл гордо, задрав голову, и глядел так, что душа стыла и уходила в пятки. И почему он не замечал подобного взгляда Генко, когда был там? Почему на него хищница глядела с такой добротой и заинтересованностью? Лиса казалась ему едва ли не собственным отражением. Такая недосягаемая и застывшая снаружи, но мягкая внутри. Или это самовнушение? — Больше тебе нечего сказать? Может быть, хочешь что-то спросить? — задал вопрос Мадара, вырывая из раздумий. На самом деле, это начинало раздражать. Почему каждый человек из раза в раз занимается подобным? Почему не могут оставить его в покое хоть ненадолго и вечно пытаются переманить всё внимание на себя? — Не о чем, — сухо заключил Изуна. Ему действительно ничего не хотелось знать, ничего не хотелось спрашивать. По крайней мере сейчас, когда он ослаблен и единственное, что по-настоящему важно для него — отдых. Учиха не знал сколько провел без сознания, но точно понимал, что организм требует отдыха и больше ничего. Даже еды не хотелось. Лишь сомкнуть глаза и погрузиться в негу, где ходят странные люди далями и души замерзают до дна. Трепетать и желать ему не нужно. Не сейчас. — Ясно, — заключил Мадара, тихо поднимаясь и, всё же, окидывая взглядом младшего брата. Было заметно, как ему тяжело, как тот жаждал первого шага или утешительного слова от Изуны, но в то же время понимал, что ему требуется отдых, а все вопросы должны быть отодвинуты на второй план. Босс Якудзы покинул комнату молча и незаметно, словно и вовсе не был здесь гостем всего мгновение назад. И младший Учиха был благодарен за подаренную им возможность. Сколько прошло времени с ухода Мадары — Изуна не знал. Он почти всегда спал, находился в ярких и абстрактных снах, изредка просыпался и глядел невидящим взором на того, кто смел его приподнять за голову и поднести что-то тёплое ко рту, чтобы после это нечто растекалось по горлу и пищеводу, приятно обволакивая и согревая продрогшее тело изнутри. Он был уверен — то была Сакура. Только она могла с такой осторожностью касаться его лица, тихо шептать что-то себе под нос, словно успокаивая прежде всего себя, и только потом его самого, усиленно дуть на содержимое ложки, что стабильно приставлялась к его губам, а затем также аккуратно укладывала обратно и не желала более тревожить. Мадара бы так не смог. Про Обито и говорить не приходилось. Скорее всего, тот находился в подобном ему состоянии и требовал своеобразного ухода. Эта мысль безусловно беспокоила его и наводила на ещё более тревожные. Что, если наставник сейчас отживает свои последние дни, пока Изуна тут расслабляется? Что, если они не успеют проститься? Давать себе поблажку на то, что он сам недавно находился при смерти, Учиха не собирался. Лишь твёрдо решил перестать быть обузой и как можно скорее вернуться к своей семье. Хоть та и вовсе ей не являлась. Он всё ещё отчётливо помнил странности в поведении старшего брата, не состыковки в их воспоминаниях, но всё же… Изуна окончательно пришёл в себя через несколько дней. Его взгляд приобрёл прежнюю осознанность ровно в тот момент, когда Сакура склонилась над ним и растирала влажным полотенцем побледневшее до бела лицо. Ледяная кожа отреагировала на тёплые прикосновения моментально — покрылась мурашками, а сам Учиха вздрогнул, распахивая заспанные веки и останавливая взгляд на девушке, что в очередной раз корпела над ним. Это было даже забавно. Который раз он приходит в себя, а перед ним никто иной, как Харуно. Девушка, чьё присутствие он старательно игнорировал, игрался, насмехался над ней, а она по-прежнему находилась рядом. Словно и вовсе не было никаких столкновений их упёртых характеров. Словно не было обидных слов. Словно он действительно что-то значил для неё, и все прошлые обиды забывались так быстро, что тот даже не успевал моргнуть. Судьба ли это? Вряд ли. По крайней мере, сейчас. Возможно, он поймёт её значимость позже. Возможно, он поймёт его ли судьба эта девушка, что очередной раз сгибается перед ним и заботится, но то будет в самом конце. Тогда, когда останется лишь сожалеть и молить о возвращении. Тогда, когда он сам начнёт просить остаться, когда будет правильно сказать «прощай». Но точно не сегодня. — Здравствуй, — шёпотом изрек Учиха, поднимая взгляд ровно туда, где располагались зелёные глаза медика. Те вновь расширились от удивления, на мгновение в них мелькнуло что-то ещё, а после сузились, словно не желая выпускать рвущиеся наружу слезы. Светлая полоска отросших корней стала ещё больше, она бросается в глаза, но не настолько, чтобы отвлечься от разглядывания интересующего его лица. Сакура выглядела растерянной, такой, какой не будет казаться медик, и это его в очередной раз позабавило. — Ты мне не рада? — с усмешкой спросил мужчина. Голос его всё ещё дрожал, местами срывался на хрип, но всё равно оставался уверенным и спокойным. — Изуна… — прошептала Харуно, не веря своим глазам и несколько раз моргая. Ее реакция и странная, и нет одновременно. Словно та действительно не ждала его пробуждения, а теперь и вовсе не знала как реагировать на подобное. Сакура напоминала ему оригами. Хрупкую бумажную фигурку, наделенную неясным ему человеческим символизмом, что так легко ломалась под пальцами, рвалась без усилий, но продолжала существовать и напоминать о себе, даже будучи порванной в клочья. И сейчас, глядя на неё, Учиха мог с уверенностью сказать — Харуно смята, деформирована, но всё ещё держится. Пара глубоких трещин залегла в её изгибах, но не разошлись по швам, продолжая напоминать, что бумага — один из самых крепких предметов, известных людскому роду. Сложи лист семь раз, сомни его до вмятин на белоснежной поверхности и ты никогда не сможешь порвать его. Показательная функция возрастает подобно броне на сердце, и с каждым разом взгляд Сакуры становится всё спокойнее, а реакция менее импульсивной. И в какой-то момент даже самое колкое слово не заденет эту девочку. Его девочку. — Скучала? — едва улыбнулся он, прикрывая веки, подобно довольному и сытому коту. — Очень, — честно призналась Сакура, чем застала его врасплох. Почему-то он ожидал прежних игр, увиливаний, но никак не правды. Чувства смешались в груди, не позволяя ему понять какая реакция будет правильной. И ему действительно важно понять какую эмоцию он должен выдать на подобное признание, а какую стоит утаить. Было бы странно, если, после внезапного восстания из мёртвых, он станет более чутким и нежным, ежели прежде. Это будет не тот Учиха, каким его все знают. И, возможно, подобная смена характера станет отправной точкой к одиночеству, которого он так боится. Но что делать, когда внутри все сжимается и просит быть помягче? Не отталкивать, как прежде, а придержать за кончики пальцев и попросить остаться вот так, в тишине? — Что со мной произошло? — задал зачем-то вопрос Изуна, хоть и знал на него ответ. Сейчас Сакура скажет про отравление, испуганно опустит взгляд на свои руки, а после добавит, что вредитель найден и убит лично его старшим братом. И все станет восвояси. — Ты ударился головой об кафель при падении. Началось кровоизлияние в мозг, без операции я ничего не могла сделать, а здесь, как сам понимаешь, нет возможности проводить сложные манипуляции, да и о стерильности речи не было, — изрекла Сакура полушепотом, но глаз не отвела. — Оставалось только поддерживать твоё состояние и надеяться на лучшее. Изуну прошибло как ледяной водой. Он чётко помнил, как белая лисица говорила об отравлении и борьбе за жизнь. Всё, что он переживал и видел, будучи запертым в сознании, казалось до жути реальным. И эти странные испытания и уроки, которые он вынес, были более чем настоящими. Так почему тогда сейчас эта девица лжет? Или, быть может, он окончательно сошёл с ума и не может различить где истинная правда, а где чёртова ложь? Ему нужно разобраться во всём этом, определённо. И, в первую очередь, в самом себе. Понять какую мысль он вынес для себя из своего вынужденного затворничества и как ему жить дальше. И есть ли смысл пытаться, когда за стенами бункера умирает их мир? Взгляд черных глаз прошёлся по образу девушки. Если после пробуждения она казалась по-прежнему знакомой и «своей», то сейчас он отмечал разницу в воспоминаниях. Скулы действительно стали более острыми, четкими гранями на лице, разделяющими прежнюю Сакуру от нынешней. Более она не казалась наивной и милой девочкой. Лишь измученной жизнью и обстоятельствами женщиной с мешками под глазами, застывшей стеклянной подделкой изумрудных глаз. И дрожь нижней губы ощущалась ничем иным, как дешёвой фальшью. Почему образ Харуно так стремительно рушился? И была ли она вообще когда-то настоящей? — Ясно, — тихо согласился Изуна, продолжая испытывающе глядеть на Сакуру. Та более не смущалась под его прямым взглядом, не отворачивалась и не краснела. Заглядывала в глаза без страха, знала, что заняла своё место в чужой душе и открыто пользовалась этим. А Учиху выворачивало изнутри от подобной дерзости, но озвучивать пока мысли на её счет он не собирался. Надеялся, что ошибся. Надеялся, что все пройдёт, как с белых яблонь дым. В обычной жизни, не связанной никак с делами Якудза или же апокалипсисами, Изуна любил проводить время наедине с собой. Погружаться в свою голову без остатка, размышлять о мире, о людях, о себе самом. Ещё одним любимым занятием были книги. Такие, над которыми ты боишься даже вздохнуть лишний раз — настолько они увлекают своим сюжетом и смыслом, что пытается донести автор. Каждое слово, каждая метафора, что находили отклик в его душе, запоминались на долгие годы. К сожалению, он их лишь помнил, но в жизни никак не стремился применить. В чужих глазах он по-прежнему оставался высокомерным ублюдком, не знающим ничего, кроме кулаков и сарказма, пока та самая нежная часть его души пряталась под толстыми слоями льда, что Учиха сам же и нарастил. Знал ведь, что не бывает как в чужих сказках. Ни дружбы, ни любви, ни верности самому себе. В реальном мире есть место только для лицемерия и изворотливости. Но всё же одну фразу он помнил отлично и часто цитировал её в своём подсознании: — Человек должен хоть раз в жизни оказаться в кромешной глуши, чтобы физически испытать одиночество, пусть даже задыхаясь при этом от скуки. Почувствовать, как это — зависеть исключительно от себя самого, и в конце концов познать свою суть и обрести силу, ранее неведомую.* И так забавно, когда твои взгляды меняются. Ранее Изуна видел для себя смысл в словах американского прозаика, верил, что сила в одиночестве, в самом себе и никто более ничего не сможет ему дать. Но, столкнувшись тет-а-тет со своими истинными страхами, он наконец понял. Оказавшись в абсолютной тишине, где есть место только для него одного, встретившись лицом к лицу со своими мыслями, Учиха осознал — остаться по-настоящему одному невыносимо. Ему важно знать и чувствовать, что рядом есть человек, что всегда поймёт, встанет на его сторону и никогда не осудит публично. Тихо, за закрытыми дверьми дома, но никогда не прилюдно. Был ли у него такой человек в той реальности, в какую он угодил? Возможно. Был ли это Мадара? Вряд ли. Отцовское воспитание по-прежнему имело над ним вверх, как и ответственность за дела клана. Потому в случае малейшего проступка — наказание ждало неминуемо. Обито? Скорее да, чем нет. Наставник всегда поддерживал его, оставался верен своим принципам, которым научил и совсем юного Учиху, а также никогда не осуждал на людях за какие-то неправильные слова или поступки. Мог высказать свое недовольство позже, стерпеть сквозь сжатые челюсти. Но тот всё равно виделся темной лошадкой в глазах Изуны. Противоречивые мысли всегда преследовали его, стоило лишь обратить внимание на учителя. Внешняя маска беспечности, что рушилась по щелчку пальца, была тому главным сомнением. Мужчина словно чувствовал, что Обито не так прост и ещё покажет свое истинное лицо которое скрывал даже от своего ученика. Шестое чувство редко подводило его, но Учиха часто игнорировал его крики и продолжал придерживать место в своей душе, что тот занял. Быть может, когда-то это обернётся против него. Возможно, таким человеком была Сакура? Судить сложно. Слишком мало времени прошло с их знакомства. Но отчего-то Изуна проникся к этой непримечательной девчонке. Её простота забавляла и интриговала одновременно. Заботливый тон, желание помочь всем вокруг, часто забывая о собственных чувствах и нуждах, выглядели комично. Да и сама она, подобно ему, ощущалась героиней комедии на первый взгляд. Но, к сожалению, если посмотреть поближе, то вся дешевизна и ужасный юмор были лишь полупрозрачной, перламутровой оберткой. Та скрытая драма, что сквозила в каждом движении, взгляде и слове, подобно удушливому туману, пропитанному смертельным ядом, проникали сквозь поры и выключали любые инстинкты. К девушке хотелось тянуться, становится несчастным только по одному её слову и тут возвышаться до небес под покровом ночи, где она ласкает и так осторожно заглядывает в глаза. Сакура — тишина. Тишина, которой ему не хватало. Сакура — эмоции. Эмоции, в которых хотелось тонуть. Нормальна ли их связь? Нет. Хочет ли он её закончить, зная, что перед ним уже едва ли не посторонний человек. Тот же ответ. Ещё несколько дней Изуна приходил в привычную норму. Двигать конечностями стало значительно легче, и не без помощи самой Харуно, конечно же. Уже скоро он смог присаживаться на постели без опоры на чье-то плечо, потом последовали попытки к передвижению по комнате и за её пределы. Шаги по-прежнему давались тяжело, он часто удерживал собственный вес на одной лишь силе воле и ставшей почти родной стенкой. Также часто подхватывала обессиленного мужчину медик, тихо ругаясь под нос на его беспечность и вела туда, куда он указывал. Обоим было тяжело дышать: Сакуре — от взваленной на себя ноши, Изуне — от гнетущих мыслей, что ранили измученную голову изнутри и просили скорее сделать заветные шаги по направлению к комнате наставника. Учиха слышал тихие стенания мужчины за дверью, постоянно рвался туда, но девушка упорно перехватывала его на полпути и просила подождать. — Никому не станет легче, если ты ввалишься в комнату Обито-сама и рухнешь на пол. Подожди ещё немного, он обязательно тебя дождётся, — щебетала Сакура, обещая лучшего исхода. Но она очередной раз соврала. Не дождался. Обито ушёл тихо, почти под самое утро. Возможно, за стенами бункера должен был заниматься красивый алеющий рассвет в тот момент, когда наставник испустил свой последний вздох. Птицы, должно быть, щебетали бы, греясь в тёплых лучах возвращающегося солнца. Но все было ровно наоборот. Беспросветная тьма никуда не исчезла, окончательно омрачая души и добивая изнутри оставшихся в живых членов клана. Обито ушёл тихо, в самой ужасной тьме, на которую только способен был одуревший мир. Кажется, что Изуна прожил много и повидал достаточно. И времени с дорогими ему людьми он провел достаточно. Но лишь в момент, когда мысли бьют сотней заточенных игл в виски, он понимает, что вся жизнь пролетела подобно мигу. И в подобный момент, Учиха наконец понимает себя и свои чувства — он крайне раздражен, устал, полон отчаяния. Он настолько устал от всех проблем и ситуаций, что ему уже все равно, как будет разворачиваться события дальше. Изуна эмоционально капитулирует. Отпускает ситуацию и смиряется с негативом окончательно, не желая больше пытаться контролировать то, что ему не под силу. Пусть все разваливается. Пусть все строится. Ему плевать. Если судьба не милостива к ним, то какая уже разница? Стены бункера давили на него со всех сторон, напоминая те самые бумажные перегородки из пережитого ранее кошмара. Словно смеясь над чужим горем, те глядели в упор, не мигали и тыкали острыми ногтями прямиком в душу, отравляя своим черным ядом. Изуна фыркнул, сплюнул себе под ноги, резким движением ледяных пальцев сунул в зубы фильтр сигареты и закурил. Белый дым слетает с губ, вьется плавными изгибами вокруг мужского силуэта и исчезает в мрачных коридорах, смешиваясь с воздухом и отравляя никотином уже других людей. Злость, подобно лавовым волнам, переливается в забитых мышцах, требует разрядки, но, как назло, впереди безудержное тихо. Мир молчит, что есть мочи, пока душа Учихи противоречиво рвётся наружу, молит не опускать рук и вернуть себе прежний контроль. Но, к её огромному сожалению, сознание не услышало ничего. Ничего, кроме странно-знакомого женского писка впереди, увесистого шлепка, а затем приятной тишины. В отвратительной влажности общих стен по-прежнему никого нет, но одна из дверей впереди была слегка приоткрыта, а за ней маячили тени. Играть в героев он не любил, но выпускать пар, когда все осточертело — да. И лучше бы сохранить своё лицо в таких случаях, нежели окончательно прослыть ублюдком, срывающимся на не виновных. — Не трогайте, господин, прошу, — хныканье за приоткрытой дверью раззадорило сердце мужчины. Завело, ввело практически в эйфорию и вывернуло наизнанку самое гнилое нутро, которое он только мог себе представить. Картина, что вырисовывалась перед озверевшим взглядом Учихи, была едва ли не прекрасной. Толстопузый, низкорослый мужчина, чей жир отвратно выкатывался из-под строгого костюма, что явно был тому не по размеру, нависал над хрупкой девушкой, скорее всего его служанкой. Взмокшие руки блуждали по сочному телу, зарывались под складки одежды и трогали ту в непристойных местах, пока мужлан едва ли не слюнями давился, глядя на девчушку голодным волком. Жалкий чинуш — так его определил Изуна — потерял прежнюю власть и давился её остатками, скучная по прежней и привычной роскоши. Разрушение мира не пощадило никого, и, видимо, у того совсем поехала крыша, раз в подобной жизненной ситуации он старательно пытался возыметь власть и контроль хоть над чем-то. К сожалению, целью обмудка стала человеческая душа, что с минуты на минуты будет запятнана чужим эгоизмом и похотью, если судить по тому, как тот, обречённо пыхтя от собственного веса, сместил руки с бёдер девушки на свои брюки и старался расправится с ремнем побыстрее. Изуне ничего не оставалось, как пожалеть ублюдка, попавшегося ему на глаза. Крепкая затяжка обожгла губы, но он едва ли почувствовал это, входя в помещение и осторожно прикрывая за собой дверь. Тихая походка, присущая лишь хищникам, осталась незамеченной до самого центра комнаты, где и распластались двое — выбранная им жертва и несчастная служанка. Изуна, приблизившись, смог наконец разглядеть что за существо перед ним — им действительно оказался местный чиновник, ответственный за управление экономической сферой их префектуры. Мадара не раз сталкивался по рабочим вопросам с этим человеком, если его можно так назвать, и никогда не мог сказать и единого хорошего слова о нем. Лишь хмурил брови, как делал всегда, когда был недоволен, и говорил об очередной цене, несоразмерной с той помощью, которую свинья обязывался оказывать. С другими чиновниками проблем не возникало — те не загибали цену за свои услуги, но также оказывали ее качественно и в срок. А этот засранец часто оттягивал, отмалчивался, игрался. Думал, что если имеет высокое положение в обществе, то ему все сойдёт с рук. К его счастью, расплата не успела наступить вовремя. Мир рухнул быстрее, чем их люди вырезали ему язык под покровом ночи в собственном доме. — Ого, Вару-сан, это же вы! — громко заявил о себе Изуна, едва ли не нависая над мужчиной. Чиновник вздрогнул, оглянулся через плечо и удивлённо уставился на незваного гостя. Маленькие свинячьи глазки забегали по бледному лицу, горло несколько раз перекатилось вверх-вниз, показывая ставшее явным волнение, а Учиха лишь усмехнулся на подобную реакцию и ещё раз крепко затянулся. — Давно не виделись, вам не кажется? — Д-да… — запоздало кивнул он, а после, всё же, видимо, опомнившись с трудом поднялся на ноги и натянул спущенные штаны. Розовая кожа стремительно белела и покрывалась ледяной испариной, ведь слава младшего Якудзы была не из лучших. Да и вообще, как должен реагировать нормальный человек, когда к тебе без спроса вваливается бандит и глядит с таким явным безумием на лице? — Кажется, что прошла целая вечность с нашей последней встречи. Почему же вы не заглядывали на чай? К тому же… — глаз Изуны метнулся в сторону все ещё хнычущей и полураздетой девицы, что смотрела также напугано, как и ее хозяин. — У вас такая замечательная спутница. Мы бы нашли с ней общий язык. — Господин, — внезапно подал голос чинуш. — Вы всего лишь второй человек в клане, а дерзости не занимать, — то ли напившись где-то невиданной ранее смелости, то ли будучи задетым излишним вниманием к помощнице, Вару решил показать что тоже чего-то стоит. — Не забывайте с кем говорите и какие последствия вас могут ожидать за подобные разговоры. Вы ворвались в мое жилище, а теперь ведёте себя как хозяин! Это смешно! Изуна действительно чувствовал себя в своей тарелке. Ходил по широкой комнате размеренными шагами, трогал обставленную изысканную мебель, крутил в руках дорогой декор и пару раз едва ли не ронял расписные вазы на бордовые ковры. Вару по-прежнему стоял на месте, поворачивая голову вслед за проходом мужчины и пренебрежительно цыкая на каждое его неосторожное движение. Учиху подобные игры забавляли, он старался максимально оттянуть момент столкновения и вывести свою жертву из себя. Так сказать, я здесь не причем, всего лишь оборонялся. — Правда? — взметнул в наигранном удивлении брови Якудза. — Мне казалось, что наши отношения на ином уровне и вы всегда рады любому члену моей семьи у себя на пороге. Или это не так? — наконец он обратил своё внимание на чинуша, глядя из-под полуприкрытых суженных век, как если бы лис почувствовал движения полевки в снегу и готовился к атаке. — Вам следует уйти, — только сказал он, заметно растеряв прежний запал. — А что, если нет? — чистая провокация. Любимый ход в любой игре, где она только возможна. В несколько широких и быстрых шагов Изуна оказался напротив Вару, кладя тому ладонь на плечо и предусмотрительно сжимая. До боли и стиснутых им зубов. — Не вынуждайте меня обратиться к вашему старшему брату. Уж он точно усмирит ваш пыл, молодой господин! — удивительно, но свинья старался не терять лица. Подчеркнутые официозом слова сквозили открытой угрозой, как если бы тот был уверен в себе и своих словах на все сто двадцать процентов. Только, к великому сожалению, он и не подозревал, что Мадара скорее закроет глаза на эту выходку Изуны, вспомнив всё пережитое из-за чиновника дерьмо. — Вы правда хотели напугать меня подобным? — ухмыльнулся Учиха, толкая мужчину в плечо и опрокидывая на стоявший рядом диван спиной. Забавно, что, не смотря на его вес, Вару рухнул с удивительной легкостью. Попытался подняться, что-то буркнуть в ответ, но Изуна был быстрее и ловчее толстяка. Одним точным движением, и чиновник оказывается зажат более молодым и нависающим над ним телом. Стопа Учихи примостилась прямо между ног похотливой твари, пока тот без интереса рассматривал тлеющий окурок и крутил горячий фильтр между пальцев. Он мог ещё несколько раз затянуться, не дать драгоценному табаку исчезнуть, но находил в этом интересную метафору, схожесть с возникшей ситуацией — он также оттягивал момент, когда сигарета стлеет, чтобы после без сожалений бросить её под ноги и растоптать, как мусор. — Скажи, Вару-сан. Ты правда такой мерзкий тип, как говорят? — почти расстроенно спросил Изуна, ожидая отрицания или чего-то подобного, но тот, видимо, вновь поверив в себя, поступил иначе. Свин плюнул в Учиху. Смачно, омерзительно. Слюна медленно прокатилась по щеке удивлённого Якудзы, что застыл на пару мгновений и несколько раз моргнул, не понимая, что только что произошло. Но стоило осознанию болезненно удариться о голову, рассыпаясь перезвоном сотни колокольчиков, как Изуна окончательно растерял самообладание. Свои тревожные мысли он более не слышал, как и не понимал кто управляет его телом. Просто смотрел со стороны на свою же жестокость. — Бедный Вару-сан… — Пальцы второй руки мгновенно вцепились в щеки мужчины, болезненно надавливая на них и заставляя того раскрыть рот. Изуна крайний раз втянул сигаретный дым, раскаляя уголек до красна, а затем, не дожидаясь какой-либо реакции, забросил бычок прямо на язык. Глаза свиньи расширились, он даже успел завопить и попытаться языком вытолкнуть сигарету, чувствуя, как от его касаний горит слизистая, но Учиха второй освободившейся рукой сомкнул тому челюсть и держал намертво. — Больно? — с интересом спросил Якудза, наклоняясь к самому лицу и заглядывая в каждый глаз мужчины поочерёдно. Неописуемая агония, что он смог разглядеть, доставляла практически удовольствие. А мычание и попытки вырваться из хватки только продолжали раззадоривать лиса. Чиновник попытался оттолкнуть мужчину, скинуть с себя железную хватку крепких рук, но Изуна, будучи в более удобном положении, рухнул тому на кисти рук коленями и болезненно вдавил те в диван. Рядом вскрикнула помощница, наконец поднимаясь на ноги и наспех запахивая одежду. В её глазах не было благодарности, только лишь испуг, что очень ему не понравилось. — Пошла вон. Забудь об этом ублюдке, как о страшном сне. И только попробуй кому-то рассказать об увиденном — повторишь его судьбу. Поняла меня? — предупредил Учиха. — Да, господин… — он заметил косым взглядом, что девушка даже поклонилась и только после этого поспешила на выход, тихо прикрывая за собой дверь. — Какая у тебя умная подружка. Мне бы такая не помешала, что скажешь? Обещаю, не буду её обижать. Я ведь не похотливое животное, как ты, — рассмеялся Изуна, наконец вставая с мужчины и отходя в дальний угол комнаты. Вару тут же подскочил, выплевывая на драгоценные ковры скопившуюся слюну и затушенный бычок, а после, презрительно глядя на гостя, прошепелявил: — Ты ответишь… За все ответишь, сосунок! — мужчина направился прямиком к своему обидчику, комично закатывая рукава пиджака, но замер ровно в тот момент, когда до Учихи оставалось лишь два шага. Якудза стоял у светлого комода, усмехался и глядел на его содержимое, быстрым движением рванув на себя одну из полок за ручку. Среди аккуратно сложенного белья лежал блестящий и заманчивый револьвер. Видимо, судьба к нему всё же милостива. А к этому животному нет. — П-положи… — только успел шепнуть Вару. Но Изуна никогда не был послушным ребёнком. Всегда действовал ровно наоборот, любил раздражать и выводить взрослых из себя. С годами ничего не поменялось. Поэтому сейчас его и без того ледяную руку охлаждала сталь огнестрельного оружия. Она действительно манила, подобно единственной лампе во тьме для мотылька. Барабан револьвера был заботливо забит до отвала смертельными пулями. Учиха улыбнулся, не веря своей удачи, а затем поднял восхищённый взгляд на чинуша и почти по-детски воодушевленно прошептал: — Не думал, что ты умеешь стрелять. Так, быть может, мы сыграем? — предложил Якудза, лёгким движением доставая из барабана почти все пули и почти заботливо возвращая их в комод, теряя тут же среди тканей. — Русская рулетка, как тебе? Играл уже? — Ты псих… — прошипел Вару, делая несколько осторожных шагов назад. — Не советую так делать, — вновь предупредил Изуна, закрывая патронники и прокручивая цилиндр. Мужчина, на удивление, послушался, и опустился на пол. — Уступая право начать старшим, — довольно хмыкнул Изуна, присаживаясь напротив и протягивая оружие вынужденному игроку. — Ты ведь знаешь правила игры? Мужчина только кивнул, дрожащими руками принимая пистолет и долго разглядывая его. Все эмоции, что проносились на его лице, Учиха впитывал и запоминал. Возможно сейчас, со стороны, он напоминал собственного отца, что настигал свою жертву и едва ли не с удовольствием наблюдал за её мучениями. Но кое-что всё же отличало их — когда Таджима переживал за собственную безопасность и старался максимально аккуратно применять своеобразные наказания к провинившимся, Изуна себе такого позволить не мог. Отчего-то он ощущал свою вину за происходящее и желал разделить страх своих жертв, жаждал такой же опасности для себя и почувствовать этот экстремальный азарт, понимая, что может не выйти из этой комнаты. Пока отец воспитывал в них настоящих Якудза, Изуна был едва ли не психом. Главный герой — больной на голову ублюдок, как вам такое? Напиши о нем кто книгу, то точно стал мировым любимчиком, а тираж бестселлером. Вару незамедлительно поднял револьвер. Но не на себя, а на сидящего игрока напротив. Теперь он выглядел довольным, искренне считая, что Изуне есть за что держаться в этом мире и тот начнет умолять простить его. Однако его ожиданиям не было суждено сбыться. Учиха прижался лбом к дулу, искренне улыбнулся и заглянул в крохотные глазки чиновника. Одними лишь губами прошептал «стреляй» и не моргнул. Быстрое движение рук, щелчок курка, звук спускового крючка и тихое цоканье пустой камеры. Боли не последовало. Фортуна на его стороне. Свинья замер, не предпринимая попыток более выстрелить. Он, казалось, боялся даже сделать вдох, когда ослабил хватку на рукояти и позволил перехватить его Якудзе. — Ты играешь нечестно, господин, — фыркнул мужчина, в манер чинушу направляя оружие к его лбу. Большой палец медленно, почти мучительно взвел курок, чтобы после указательный лег на крючок и быстрым движением выстрелил. Снова пусто. Вару даже моргнуть или умолять не успел, только судорожно вздохнуть и раскрыть рот. На удивление, в голове Учихи было пусто. Никакого страха, никакого сожаления. Даже мысли об Обито отступили, и идея выпустить пар казалась практически бредовой. Он раз за разом прокручивал возможные варианты своей смерти, и в них неизменно бился за жизнь, желал жить. Но почему-то сейчас, в этой чёртовой симуляции его реальности, ему всё осточертело. Настолько, что руки повисли по швам и желания быть больше не было. Он действительно плыл по течению, ожидая конца азартной игры со смертельным исходом. И лишь тогда Учиха сможет понять — стоит ли ему бороться и дальше, или же смириться со своей участью и умереть по-настоящему глупо, но ярко. Третий выстрел вновь был за Вару. Очередной поворот цилиндра без намека на пулю. Чиновник заметно вспотел, в этот раз заметно быстрее стараясь выстрелить в Якудзу, пока тот, наперекор ему, с улыбкой на губах медлил, заглядывал в его испуганные глаза и только потом заставлял цилиндр повернуться в четвёртый раз. — Вару-сан, — позвал его по имени Изуна, заметив, как тот начал мешкаться. — Сейчас мой шанс выжить равен пятидесяти процентам. Может быть, вам есть что сказать напоследок? — Мелкий ублюдок, думаешь, что тебе повезёт в этот раз? Уверен, пуля выбьет из тебя всю дурь и ты сдохнешь подобно твоим братьям! — рыкнул чинуш, впритык подставляя дуло к лицу мужчины. Он заметил, как Якудза поменялся в лице, но не спешил сменить тон, ощущая мнимое или нет преимущество над ситуацией. — Хочешь поболтать перед смертью? Хочешь какого-то раскаяния или правды?! — Да, — прежняя игривость пропала из голоса Изуны. В глазах больше не горел прежний азарт. Теперь в них плескался ледяной, тёмный океан, на первый взгляд спокойный, но видавшие подобное знают — в тихом омуте найдёшь ты свою погибель. — Уверен, что твой братец готовил против меня заговор, — хмыкнул тот. — Но, знаешь, как говорят «хочешь жить — умей вертеться»? — самодовольство лилось через край, чинуш плевался собственным ядом и не давился. — Примерно с такими словами ко мне пришёл один из ваших. Как его там звали? — Яширо, — напомнил Изуна, начав понимать к чему клонит свинья. — Да, точно. Яширо. Та ещё заноза в заднице, как всё ваше семейство. Он пришёл ко мне, клялся в верности и желании свергнуть всю вашу верхушку. И как я мог не прислушаться к словам того, кто так яро желал справедливости? Клан Учиха — давно прогнил и нуждался в перетасовке карт. Почему пока главная ветвь не нуждается ни в чем и купается в роскоши, младшая загибается от нищеты и выполняет всю грязную работу, не получая за неё достойную оплату? — рассмеялся Вару. Изуна же не показывал никаких эмоций, предпочитая переварить полученную информацию позже. Если, конечно, выживет. — Ты не знал об этом, да? Жил, наверное, в собственных иллюзиях, где вся ваша семейка любит и ценит друг друга, всегда готова прийти помощь и прочая розовая наивная лабуда? Жаль тебя, но перед смертью узнать такую правду о близких, наверное, очень неприятно! — Ближе к делу, — не меняя интонации, призвал Изуна. Внутри распалялась прежняя ярость, желала выйти наружу, но была успешно сдержана и посажена на цепь. На младшую ветвь он редко смотрел под таким углом, едва ли считая тех родней. Они просто есть и ладно. Но, если эта сволочь говорит правду, то мысли о перевороте с их стороны, что преследовали его ранее, имеют место быть. — Я никогда не работал на Учиха. Вы — пропащая власть. Вертеть твоим братом — одно удовольствие, пока тот молчит и терпит, предпочитая благополучие главной семейки, нежели показать истинную натуру. То ли дело Сенджу. Находясь под их опекой годами, я понял, что Яширо — самородок, чистый лист, который можно исписать собственными чернилами. Откуда, ты думаешь, Сенджу узнали о нападении твоих братьев? Чуйка? Может, охрана отлично сработала? — улыбка Вару стала мерзкой, настолько отвратительной, что хотелось снести с его лица этот оскал и изрезать к чёртовой матери. — Среди вас крысы. И они настолько близко к вам, что вы, даже сомневаясь в них, продолжаете закрывать глаза. — Кто сливает информацию? — О, нет. Эту тайну я не раскрою, даже если револьвер не выстрелит сейчас, и последняя пуля окажется в моем лбу. Хочу видеть застывшую мольбу на твоём красивом личике, — щёлкнул затвор. — Ах, кажется, Яширо говорил, что ты пытался встретиться со своей мамашей. Почему же? Думал, что сможешь наладить отношения с той, кто бросила тебя, не желая иметь ничего общего с Якудза? Наивный мальчишка! — усмехнулся чиновник, опуская палец на спусковой крючок. — Мои люди прикончили её. Зарезали, как визгливую свинью. Как когда-то и твоего отца и мелкую дрянь. Всё было спланировано с самого начала! Так что передавай привет своему семейству, мелкий выблядок! — практически прокричал Вару, болезненно надавливая на лоб мужчины и нажимая на крючок. Щелчок, ознаменовавший победу. Лицо чиновника слилось с оттенком стен. Он понял, что проиграл. Выстрела не было. И теперь он труп. Изуна резким движением ладони ударил по кисти мужчины, выбивая оружие из рук и перехватывая инициативу. Желание жить вновь возродилось в нем, подобно разгорающемуся пламени, из которого неизменно появляется феникс и гордо вспархивает в небеса, летя навстречу солнцу. Слова, что окончательно подрали его душу в клочья, бились кровавым эхом в ушах, гудели и заставляли действовать без промедления. — Пощади! Господин, пощади! — взмолился Вару, поднимая руки вверх и едва ли не рыдая. Но Изуна видел того словно под поволокой алого тумана. Словно глядел со стороны на старую кинопленку, но никак не мог повлиять на её содержимое. Дуло неизменно направилось в лоб чиновника, медленно спускаясь вниз и застывая у глотки. — Кто? — ровным голосом спросил Учиха, не глядя на свою руку с оружием, а прямиком в глаза. Зрительный контакт не прерывается, опасно. — Я-я скажу! Скажу! Только опусти оружие, господин! — Ты не знаешь, верно? — уточнил Изуна, спуская курок до ужаса медленным движением пальца. Вару только кивнул, судорожно глотая слюну и почти давясь ею. — Попроси прощения у моей семьи, сукин сын. Выстрел разнесся громким эхом по широкому помещению. Ударился о голые стены, разлился смертельным звоном, распространился запахом паленого пороха и железного привкуса на пухлых губах. Кровь чиновника западала в веки, стекала по носу, скулам и подбородку, пачкала одежду и въедалась удушливым ароматом в кожу Учихи, напоминая, что он победил. Фортуна на его стороне. Ведь неизменно что-то потеряв, он также что-то приобрёл. И нужно было как можно скорее разобраться с последствиями приобретенных знаний.