Под лисьей шкурой

Мороз по коже ощущается чем-то непривычным и странно-неправильным. За проведение время наедине с собой в этом таинственном пространстве, Изуна заметно отвык от любых физических ощущений, будь то голод, усталость, холод или жажда, потому сейчас, чувствуя пробегающие по бледной коже мурашки, он заметно напрягся. От одного взгляда на бордовую арку, что возвышалась впереди и величественно стояла нерушимой конструкцией, хочется ежится и теснее сжимать между собой пальцы под грудью, но стоящая напротив девушка, что глядит на него с привычным хищным любопытством и улыбается, подобно хитрому зверю, не позволяет открыто высказать страх, поселившийся в душе. Иизу и так всё понимает и чувствует — теперь он знал, но перестать храбриться означает не быть собой. И мерцающие огоньки в тёмных зрачках лишь подтверждают его догадку. — Бедовый, нужно идти, — поторапливает его ласка, касаясь изящными пальцами его локтя наперекор собственным словам. Это действие не остаётся незамеченным, но Изуна предпочитает промолчать, прекрасно понимая её смятение. В первый и последний раз они встречаются и могут почувствовать эту мистическую связь между ними, и отпускать не хочется как можно дольше. Возникает желание понять эту частичку себя лучше, узнать ответы на терзающие всё это время вопросы, ведь она точно знает его лучше, и почувствовать желанное успокоение. Возможно, будь в Иизу больше наглости, та и вовсе не отпустила мужчину, оставив того плутать в лабиринтах собственного сознания и искать выход в щелях его стен до изнеможения, пока сил не останется даже на вдох, а ноги не подведут и не опустят истощенное тело на ледяную землю. Но ласка понимает, что правильно — помочь и направить, а не утянуть на дно окончательно, потому глотает невесть откуда взявшуюся обиду и отпускает локоть мужчины, позволяя тому самому найти свой путь. — Понял, — сухо соглашается он, переводя взгляд на лисицу, что уже перебралась к самым вратам и глядела на него печально-заинтересованно. Генко прижимает чёрные уши с проблесками редких белых волосков к голове и тихо поскуливает, размахивая пушистым хвостом и сметая тем самым снежный покров, а Учиха может только усмехаться одними уголками губ и делать первые нелегкие шаги по направлению к хищнице. Холодный снег неприятно скрипит под сандалиями, раздаваясь эхом на горном выступе и разрезая устоявшуюся тишину скопившимся напряжением, что тут успело появиться. Должен ли он что-то сказать на прощание? Или эти двое и так все поймут? Он не оборачивается. Не прощается. Понимает и принимает, что они — его часть и будут рядом, даже если он продолжит сопротивляться. В словах Иизу он видит смысл — он просто человек. Со своими проблемами, скелетами в шкафу, моральными устоями и чувствами. Изуна до безумия человечен, вовсе не идеален. Где-то слишком добр и привязан, где-то до ужаса жесток и хладнокровен. И ему пора давным давно принять эту правду, переставая открещиваться от самого себя и мерять на себя чужие шкуры. — Удачи, Изуна! — кричит ему вслед ласка, выдавливая улыбку на своём лице, хоть глаза и глядели на него по-прежнему ледяным и хищным взором. Этого он не видел, но был абсолютно уверен в своей догадке, ощущая зудящее прикосновение тёмных очей между лопаток. Вокруг кружится зверёк, нервно заглядывая в глаза и скаля пожелтевшие клыки, словно прося проститься, но Изуна знает, что от подобного легче не станет. Лишь хуже, лишь обиднее и больнее. И руку к черной макушке не смеет тянуть. Пожелание Иизу и скулеж Генко — последнее, что слышит мужчина, без сомнений быстро ступая ровно под бордовую арку и тут же теряясь в пространстве. Обстановка меняется стремительно, но не глобально. Буквально секунду назад под ногами хрустели заледеневшие снежинки, западая в сандалии и принося ощущение долгожданной жизни, а теперь вокруг плещется ледяная, но мутная вода. Глубины водоёма достаточно, чтобы широкие штаны намокли до самых колен, неприятно прилипая к стылой коже и принося массу недовольства мужчине. Учиха даже морщит нос и хмурит брови, недовольно глядя вниз и отмечая, что местность по-прежнему напоминает горную, но более обжитую. Небольшие волны бьются о него, толкаются, словно приговаривают и напоминают, что он тут лишний и ему стоит как можно скорее убраться с их пути, чему Изуна незамедлительно следует. Хоть вокруг и распространяется жуткая тьма с проседью белесых точек в небе, он упорно делает быстрые и широкие шаги вперёд — насколько позволяет нынешнее положение. Алые врата более не нависают над ним, а стоят прежней величественной статуей впереди, чуть дальше виднеющегося и заснеженного берега, и красиво подсвечиваются сияющими отовсюду алыми фонарями. Снежинки, что, как и прежде, преследовали его повсюду, оканчивали свой бешеный, но печальный танец на его продрогших плечах и растрепанных чёрных волосах, путаясь в них и шепча о своих последних мгновениях. Кожа мужчины в очередной раз покрывается мурашками, напоминая, что ощущения вновь реальны и умирать в собственном подсознании от, якобы, переохлаждения не хотелось бы и вовсе. — Выберусь отсюда, точно проверю голову, — фыркает мужчина, глядя по сторонам. А вокруг ничего — лишь покатые берега, грязная вода и стены из снежинок, разносящихся повсюду, словно газовые облака со смертельным, но таким притягательным ядом. Ему даже на мгновение хочется вдохнуть пары поглубже и кажется, что голова начинает кружится, напоминая по ощущениям ту самую стадию приятного опьянения, когда колени сводит, а зрение перестаёт фокусироваться на чем-то одном. К сожалению или к счастью, это чувство проходит также быстро, как и накатывает. И Изуна продолжает шагать вперёд, уходя в раздумья и жадно глотая воздух, пока уровень воды не снижается до критического, а под ногами не чувствуется устойчивость заледенелой почвы. Суша настигает его также внезапно, как и поменялась локация. И мысль о том, чтобы проверить свою же голову на, видимо, наличие неизвестных ему психических проблем, кажется уже не такой странной, а безмерно и единственно правильной. Даже если он сейчас спит в реальности, всё происходящее слишком странное и безумное для здорового человека, и что-то с этим делать явно необходимо. Мелькающие всё это время впереди огоньки мерно покачиваются на ветру, распространяя свой притягательный свет повсюду и освещая вымокшему до нитки от речных волн и застилающего глаза снега страннику путь. Всё же происходящее кажется ему ещё более безумным, чем минуту назад, потому как чувство холода вновь затерялось где-то в глубине тела, а липнувшая, влажная одежда более не приносила дискомфорта. Словно кто-то по щелчку пальца отключил в нём всё, позволяя без проблем пройти дальше и закончить свой путь тут, под кровавой Луной. Изуне кажется, что он даже ощущает присутствие этого кого-то, слышит неясный шепоток у самого уха и чувствует желания и мысли существа, что так ждет его в глубине раскинувшегося поселения. Небо, по-прежнему непроглядное и пугающее, освещает протоптанную тропинку бордовыми переливами, подсвечивает полупрозрачные тени на стенах построек жуткими и искаженными фигурами, а Изуна задаётся лишь одним вопросом: — Здесь никого нет? — спрашивает он сам себя, едва не закрывая уши одеревеневшими пальцами, стремясь не впускать в сознание всепожирающую тишину. Даже шелеста ветвей заснеженных деревьев, что прячутся меж построек, не было слышно. Ничего. Даже скрипа собственных сандалий. Словно все звуки были пойманы, посажены на цепь и надёжно спрятаны под непроницаемым куполом. И теперь он понимает — ему страшно. До одури. До крика, которого никто не услышит, и даже он сам. Отличная метафора, получается. Изуна не слышит свои же страдания. Только чей-то бархатный голос, что нашептывает: — Иди… Животный страх, такой, что ранее он, по своим меркам, не испытывал, накатывает в одночасье. Напоминает удушливую ледяную воду, что проникает через нос и рот, заполняет собой всё, заставляет лёгкие гореть изнутри и барахтаться в темноте, пытаясь выплыть на поверхность. Жаль, что страх куда опаснее обычного утопления. Стоит ему лишь раз поймать тебя, то никто и никогда не сможет вытащить из его цепких лап. И пока утопающего можно спасти, безжалостный страх своих жертв держит душу трусов ледяными когтями до самой смерти. И что же тогда хуже? Изуну трясёт. Челюсть сводит до боли, он пытается не поддаваться панике и заставить зрачки оставаться на месте, но те бегают по округе, ища хоть единственное подобие чьего-то присутствия. Кислорода смертельно мало, его выбивает каждый судорожный выдох и попытка вдоха, а вспотевшие ладони тянутся к горлу, желая разжать невидимую хватку на себе, но ничего. Только такая же взмокшая плоть, его собственная. Никаких чужих рук, что вводят в его кровь отраву, параллельно пытающихся задушить его. А страх по-прежнему не отступает. В глазах темнеет. Учиха понимает, что замер на месте и не смеет сделать и шага. Ведь откуда взяться спасению в пустующем селении? Откуда взяться спасению в собственном сознании, когда сам Изуна не готов взглянуть на спущенную ему веревку? Одноэтажные домики в традиционном стиле кажутся до сжатых скул устрашающими и глядящими на него в упор, стоит Учихе всё же рухнуть на колени, прямо под точно демонической аркой, а после упереться ладонями в снежные покровы. И лишь тогда его голова едва ли не взрывается от накативших громких звуков и ярких картинок. Менее минуты назад Изуна считал себя почти сумасшедшим. Искренне верил в собственное безумие и был готов проклинать свою же голову за подобные выкрутасы, как всё в одно мгновение рухнуло и ударило его по щекам напоследок. Сгнившее, как ему кажется, сердце отбивает ритм в груди настолько громко, что его биение раздаётся в ушах, а сам он наконец понимает с чем ему придётся столкнуться. Если место, где он повстречал двух хищниц — его подсознание, то это место — продолжение. И остаётся только гадать чтооно могло приготовить в качестве испытаний для самого себя. Стук барабанов выводит из раздумий, выдергивает будто из кошмарного сна и привлекает внимание. Вокруг нет больше никакой тишины и пустоты. Вокруг искрится жизнь. Люди, облаченные в яркие, разноцветные одежды бредут по своим делам, не замечая мужчину, стоящего на четвереньках, в светлой рубахе, обходят его стороной, точно прокаженного и не заглядывают в лицо, как сделал бы всякий, желая поближе разглядеть заплутавшего в чужие края путника и рухнувшего на землю без сил. Их лиц Изуна также не видит, считая, что ему попросту не интересно это, ведь грудная клетка продолжает гореть хоть и не так интенсивно, как мгновение назад, но мысль всё же проскальзывает в его сознание. Ему по-прежнему страшно. Но не за свою жизнь. Не за близких, оставшихся в реальном мире. А за свою душу. Признаться самому себе в том, что страх такого банального одиночества может быть подобно спусковому крючку, стоит многого. Особенно после всех восхвалений самого себя, где в любом разговоре Изуна гордился своей любовью к отверженности от общества. Но его же подсознание демонстрирует всю фальшь своих же слов в одно мгновение — сначала показав, что такое по-настоящему остаться одному, когда даже свой крик не слышен в оглушающей тишине. А теперь, видимо, решает добить и оставить его тет-а-тет со своими мыслями и чужим безразличием. Люди продолжают кружить вокруг, идти друг с другом рука об руку, но обступать мужчину со всех сторон, не опуская головы и не глядя под ноги. Словно его вовсе не существует в этом месте. Словно он просто призрак, привязанный золотыми цепями к этому месту и не нашедший в себе силы покинуть его. — Скорее, —наконец-тоотчетливо проносится у самого уха, и Учиха поднимает голову так резко, что, на мгновение, ему кажется, как она с хрустом отрывается от позвонков. Голос более не кажется бархатным и пугающим. В его тонах слышится дерзость, никакого отчаяния или дрожи. Только хищная натура, что так привычна ему самому. Словно этот кто-то играется с ним, дёргает за ниточки, точно у марионетки, и наслаждается его страданиями. Подобное стерпеть мужчина точно не мог. Паника отпускает его сердце, но ненадолго. Позволяет Изуне подняться на ноги и глянуть вперёд, ощущая, как учащается сердцебиение, стоит ему только взглянуть на стены самого высокого здания. Шестое чувство подсказывает, что ему нужно продолжить свой путь, дойти до этого дома, но страх, извивающийся внутри тела, обещает ещё больше боли. Ладони вновь сжимаются, костяшки стремительно бледнеют, впервые открыто показывая переживания мужчины. Если всё так, то это место — показывает его скрытые страхи, и там, куда он должен двигаться, будет действительно хуже. Ведь он и сам не мог представить, чего боится ещё. Каждый вдох и выдох даются тяжело. Не отпускает ощущение, что его вновь заставят рухнуть, опустить голову, начать бояться остаться одному во всём этом вымышленном мире. Но Изуна до жути упрям и вовсе не труслив. Всю жизнь, не смотря на свой скверный характер, он упорно двигался вперед и преодолевал свои страхи, закрывая глаза на собственные и чужие чувства, шёл по головам и ни о чем не жалел. Так какого черта он стоит и мнется с ноги на ногу здесь, в своей безумной голове?! — Изуна… —воет голос, заставляя трясти головой и сбрасывать наваждение. Та часть его, что манит и одновременно держит на месте, начинает раздражать. Учихе хочется поскорее преодолеть растянувшееся между ними расстояние и высказать всё свое недовольство, но его по-прежнему что-то удерживает на месте. Ноги словно приросли к земле и не желают двигаться. И голос, разносившийся у самых мочек, становится отчётливо знакомым. Внезапно он слышит шорох перед собой, что привлекает к себе внимание, а после видит, как в паре метров от него застывает маленькая девочка. Ещё совсем юная, едва научившаяся держать палочки в руках, но уже облаченная в праздничное яркое кимоно, с тёмными волосами, лоснящимися кудрями по плечам, а глаза её были… Пустыми. Стеклянными. Ни единой эмоции не мелькает в не движущихся глазах. И сама девочка кажется странной. Лицо практически белое, без единой морщинки или ямочки, гладкое и блестящее, подобно фарфоровой маске. Это зрелище кажется пугающим, но не настолько, чтобы заострять на ней своё внимание. Изуна даже находит в себе силы плюнуть на столь неожиданное внимание и хочет обойти ту, что встала на пути, но застывшие вокруг прохожие всё же решительно добивают его. Люди внезапно замирают, глядя на него с тем же стеклянным любопытством и одинаковыми для всех лицами. Все их дела откладываются в долгий ящик, и наконец его замечают. Глядят не мигая, не шевелясь и не издавая и звука. — Что за чертовщина? — фыркает Учиха, собираясь и обходя девчонку по траектории. Жители селения поворачиваются вслед за ним, не отводя взгляда. — Чего уставились?! В ответ ему лишь молчание. Как и ожидалось. Всё происходящее за эти короткие мгновения напоминало ему типичный ужастик из детства, что он тайком подглядывал с братьями по ночам. И сейчас, по сценарию, эти люди с кукольными лицами должны броситься на него и разорвать на части. Однако этого не происходит, а они всё также продолжают наблюдать за единственным человеком без маски на лице. Изуна выдыхает, мысленно успокаивая себя и давая несколько крепких пощечин. Времени расслабляться у него нет. Нужно как можно скорее выбираться отсюда, ведь неизвестно, как отличается время в его сознании от реального. А что, если сейчас в его мире происходят ещё более жуткие события, чем здесь? Что, если оставшаяся у него семья пострадает? Что, если никто не встанет на защиту их медика? Медик? А кто она? Как она выглядит? Какое место в его жизни занимает? Почему в тлеющем сердце вновь вспыхивают пожары, стоит ему лишь попытаться воззвать к её образу? — Сакура… — выдыхает Изуна, смакуя и ощущая привкус её имени на губах. Мужчину передергивает, как если бы тот случайно пролил на себя кипяток или ощутил распространяющийся по венам заряд тока. Воспоминания о реальности по-прежнему слабы и не всегда связываются воедино, но одно он знает точно — это имя что-то да значит для него. И это имя человека, которого ему по какой-то причине хочется защитить. Прямо сейчас. Ноги незаметно несут его вперёд, пока Учиха старательно роется в голове и пытается вспомнить свои последние дни, в которых неизменно мелькает светлая макушка, но получается слабо. Перед глазами мелькают чужие напуганные зелёные, с каплей недоверия в них и одновременно мольбой о помощи. На своих плечах мужчина отчётливо ощущает прикосновения тонких пальцев, их аккуратное поглаживание и тепло, что распространяется по коже приятной негой. И волосы. Чёртовы приторные, по-детски розовые волосы. Цвет наивности и глупости. Не кислотно-бросающиеся в глаза, а нежные и переливающиеся. Он помнит свою семью, помнит какие-то частицы предшествующие события, но в упор не может вспомнить что-то об этой девушке. Как так вышло, что Мадара назначил кого-то в роли медика не из их семьи? Чем она заслужила подобное уважение его старшего брата? Как они связаны? А как она связана с самим Изуной? Чем она заслужила к себе подобное внимание, когда он, в первую очередь, должен думать о своей родне? Вопросов очень много. И он обязательно задаст их, когда вернётся. Тем временем, минуя застывших кукол — так он решил их называть про себя — и проходя десятки однотипных домов, Изуна достиг цели. Впереди, всего в нескольких метрах от него, возвышается многоуровневая постройка. Она отличается от других зданий в округе не только высотой, но и масштабом, а также дороговизной декора даже снаружи. Но он сюда пришёл не разглядывать убранство двора, а разобраться в себе и сбежать побыстрее. И Учиха уверен — в стенах этого дома он окончательно сможет понять себя. Так ему шептали заброшенные в самые темные уголки его сгнившего сердца чувства. Стоит ему только ступить за раскрытые врата, как жизнь позади него вновь зашевелилась и пошла своим чередом. Куклам более не был интересен Учиха, те двинулись совершать свои неясные ему паломничества по округе, и то было как нельзя кстати. Навязчивое внимание было куда хуже, чем игнорирование. Почему-то он искренне считал, что здесь, как и в прошлый раз, его встретят. Поругают, скажут несколько умных советов и помогут вернуться. Но ничего из уже привычного не происходит. Даже двери волшебным образом не распахнулись, призывая его войти. Всё продолжает существовать так, словно тот не является какой-то важной фигурой, к тому же, в своей же голове. Эта деталь заметно бьёт по эго, и Изуне ничего не остаётся, как проглотить обиду и смирится с новым уроком — даже собственный мир не вертится вокруг него одного. Преодолев несколько заснеженных ступеней, Учиха предпринимает попытку открыть дверь, но та не поддаётся так просто. Приходится приложить немало усилий, чтобы хоть немного сдвинуть её и проскользнуть в образовавшуюся щель. Слава Богам что он был достаточно «компактным» для подобных махинаций, иначе это было бы даже смешно. Не пришёл в себя по причине того, что задница оказалась слишком округлой и он не смог пройти этот странный квест до конца. Внутри дома его также никто не встречает и вовсе не ожидает. Тут вновь безумно и пугающе тихо, и Учихе приходится сглатывать ком в горле, чтобы не поддаться накапывающей болезненными каплями панике и сделать ещё несколько шагов вперёд. Прямых источников света нет, лишь мерцающий и беспокойный огонёк впереди, что определённо принадлежал горящему фитилю свечи. Не смотря на то, что дом казался огромным снаружи, изнутри он был крохотным. Один лишь узкий коридор с закрытыми бумажными фусума и комнатой впереди, откуда, из-за такой же межкомнатной перегородки, и лился единственный свет. Из рта Учихи валят клубы пара, подсказывая, что здесь ещё холоднее, нежели на улице, и подобное уже не кажется ему чем-то странным. Скорее забавным. В его подсознании может быть всё, что угодно, так чему же он удивляется? Спасибо и на том, что прямоходящих морских обитателей не показывают, иначе он точно свихнется в тот же миг. — Что на этот раз? — задаёт вопрос мужчина, но ответа, как и ожидается, нет. Если на прошлом этапе ему едва ли не приносили всё на блюдечке, то здесь всё иначе. Он один. И справляться ему приходится одному. И даже мысль о двух прошлых его спутницах, обещавших быть рядом, не приносит успокоения. Лишь больше раздражает и делает его движения дерганными. Шаги более не такие широкие и уверенные, как прежде. Изуне страшно представить, что его ждёт, но остановиться кажется уже едва ли не безумием. Он смог перебороть себя, наступить на горло своим страхам и дойти сюда, так что сдаться у самого финала будет глупо и не в его стиле. Древесина под ногами скрипит, заставляя на мгновение затормозить и практически боязливо глянуть по сторонам. Реакции никакой на его вторжение, на первый взгляд, нет, никаких демонов и чудовищ на него не свалилось, и Изуна поднимает стопу, чтобы сделать новый шаг, как сбоку от него загорается свет. За стремительно пожелтевшей перегородкой всё также мертвецки тихо. За другими же фусума, что отделяли другие помещения, было по-прежнему темно. Значит, всё же привлечь внимание к собственной персоне он смог, хоть и без как такового желания. Мелькнула тень, и Учиха напрягся всем телом, ожидая чего угодно. Даже тех же самых демонов из сказок. Он готов к любому повороту событий и точно даст отпор. Хочется, конечно, для правдоподобности оповестить этого некто, что он вооружён, но в руках у него особо ничего не было, а рассчитывать только на собственные силы было глупо, тем более не зная, кто окажется его противником. Тень, что ранее появилась всего лишь на мгновение, наконец выросла и приобрела человеческие черты. Точнее сказать, девичьи, совсем детские. За импровизированной стенкой, лицом к лицу с ним стояла девочка, общими очертаниями похожая на ту самую, что он встретил несколько минут назад, прямиком на улице. Изуна уверен, что та вновь прожигает его своим немигающим взглядом. — Сколько ещё это будет продолжаться, Ками? — шепчет он, недовольно хмуря брови и желая уже развернуться и пойти к точно ожидающему его хозяину, как девочка вновь двинулась и расползлась за перегородкой, расплываясь по сокрытому перемещению и приобретая новые черты. Театр теней, что развернулся перед его усталыми глазами, выглядел отдалённо знакомым. Маленькая девочка сидит на земле, в окружении распускающихся и тянущихся к небу цветов, и гладит мимо проходящую худую кошку, пока та ластится о нее и услужливо подставляет свои уши и живот, выпрашивая новую порцию ласки. Картина выглядит со стороны миловидно и даже сахарно, настолько, что хочется сплюнуть и запить огромным количеством воды, если бы не одна деталь. Происходящее за стенкой ему знакомо до боли. И возвращаться в воспоминания о тех днях именно сейчас ему не хотелось. Изуна тихо фыркает, всё же решив игнорировать представление, и делает несколько быстрых шагов вперёд. Но он же знает — от себя не убежать. Никогда и никому. Второй огонек загорается также стремительно, как и первый, показывая очередную картину, которую он также находит очень знакомой. Те же самые цветы, та же самая кошка, но нет девочки. И миниатюрная хищница более не двигается. Лежит на земле, не подавая признаков жизни. Воспоминания мелькают под веками, впиваясь сотней игл в воспаленный мозг и заставляя того вспоминать всё, что он так стремился позабыть. Маленькая девочка, единственная младшая сестрёнка, любимица семьи и его маленький огонёк в этой тьме суровой реальности. Учиха вновь отворачивается, старательно игнорирует, но третья свеча загорается следом, а за ней четвёртая, пятая и так до самого конца коридора. Театр мелькает впереди, показывая всё более устрашающие картины, и теперь Изуна не бежит. Лишь молча глядит и мысленно умоляет всех Божеств прекратить эту пытку. Хочет разбить собственную голову, что старательно издевается над ним всё это время, в надежде, что хотя бы так это все остановится. Но всё только начинается. Вот за одной из фусума появляется мужчина, худощавый и высокий, с лезвием в зажатой за спиной ладони склоняется к лицу другого, спящего, и быстрым движением лишает его жизни. Убитый барахтается на постели, старательно сжимает пальцами собственную шею, надеясь, продлить жизнь, но уже через несколько долгих и мучительных мгновений хватка ослабевает, а затем и вовсе прекращается. Руки жертвы окончательно расслабляются и стекают по сторонам. Свет меняется на более яркий, практически белый и ослепительный, а на место убийцы приходит мальчишка. Растрепанный, встревоженный, дерганный. Ребёнок закрывает ладонями лицо, пятится назад, качает головой и, возможно, воет от шока. Как и сам Изуна. И каждая из перегородок окрашивается изнутри в новый цвет — багровый. Капли стекают по бумаге, впитываются в неё и источают отвратительно тяжёлый аромат металла. И Учиху буквально выворачивает от этого запаха, прямо под трясущиеся колени. А сцены вновь и вновь повторяются, заливая коридор новыми порциями родной крови, пока он, такой ослабший и растерянный, не может перестать глядеть в глаза смерти. За последней стенкой загорается убийственный свет. Дыхание мальчика сперло так сильно, что из тёмных глаз льются горячие, солёные слезы, а побледневшие пухлые губы сжимаются в тонкую полоску, украшенную кровоподтеками и трещинами от укусов. Изуна старательно закусывает щеки изнутри, глотает выступающую каплями кровь и молит всех знакомых ему Божеств прекратить этот кошмар наяву. Молодого Учиху трясет крупной и дикой дрожью, конечности точно немеют и грозятся ослабить хватку на собственных плечах, а сам Изуна глядит вперёд и не мигает. Любопытный до нельзя мальчишка впервые жалеет о своём поведении. Отец всегда суров, местами хладнокровен и даже жесток, и теми же качествами Таджима старательно стремится наделить каждого из своих детей. Он часто говорит о том, что детям якудзы нужно с пелёнок уметь держать оружие и им же пользоваться, ведь настоящий мир полон безумия и лицемерия. И если к своей ближайшей родне тот иногда не может проявить снисхождения, то что говорить о посторонних. Множество шкафов по стенам, удушливый смрад сырости, свисающая со всех углов паутина и въедающийся запах железа. Минимум света, максимум мрачности и атмосферности. И где-то среди этих декораций из старого фильма ужасов, стоит юный Учиха и глотает собственную желчь. Таджима жесток. И он знает, как сломать психику человека и превратить его в подобие себя. Такого же безжалостного и ненавидящего всё, что хоть как-то посягает на его честь. — Смотри, Изуна, — твёрдо призывает отец, не глядя на ребёнка. А тот и взгляда не смеет оторвать. Накручивает себе фантазии в голове, представляет, что с ним случится, если хотя бы моргнет. И картины эти ещё более жуткие, чем происходящее в реальности. — П-прошу, г-господин… — слышится откуда-то снизу. Следом за сипящим голосом раздаётся очередной громкий хруст. С тем же звуком лопаются все светлые частицы самого мальчика, предвещая его дикую натуру в будущем. Жестокую, агрессивную, не терпящую предательства и слабости. Молящий о пощаде мужчина средних лет, уже не молод, но и не стар. Его кожа сухая, покрыта морщинами и пятнами от ожогов, а глаза бешеные и бегают с одного лица на другое. Грязный, побитый, голодный и изнеможенный он смотрел на Изуну так, словно тот имел хоть малейшую власть над ситуацией и мог остановить босса. Но всё тщетно, ведь и сам ребёнок здесь не по своей воле. Эта картина — его наказание. — Простите меня, господин! Клянусь, это первый и последний… — неожиданно взревел тот, облизывая пересохшие губы и смиренно опуская голову в мольбе. Однако его просьбы проходят мимо ушей. Отец только машет рукой, приказывая продолжать, и переводит свой ледяной взор на мальчика. Шесть. Ему было шесть лет, когда он узнал, с каким звуком отрубаются пальцы за проступки перед Якудза. Кости и сухожилия трещат, сыпятся мелкой крошкой, напоминающей снег, а после море крови и вкус недавнего обеда во рту вперемешку с желудочным соком. Изуна не мог вспомнить кого вывернуло раньше — бедолагу или его самого, но точно знал, что отец не упускает ни единого момента этого представления. — Видишь, что бывает с теми, кто прибирает к рукам чужое? — монотонно спрашивает отец. — Смотри внимательно. Вот что может случится с тобой в будущем, если ты не поймёшь сегодняшний урок. — Я понял… — прошептал мальчик, вытирая губы и, не выдерживая, переводя взгляд на родителя. Таджима жесток. Даже к своим детям. И в вопросах их воспитания не брезговал разными методами. Его вывернуло ещё несколько раз, когда босс дал команду отвести сына в ванную комнату. И дрожь в руках и коленях ещё долго не отступала. А ведь он всего лишь взял игрушку младшего брата без спроса. — Ну всё, хватит! — раздаётся женский требовательный голос, хлопая в ладоши, как тут же весь свет в доме гаснет, а кровь с пола мгновенно исчезает. Изуне на секунду кажется, что он слышит как шипят куклы, растворяясь во мгле по желанию хозяйки дома, но эту мысль развить ему не позволяют: — Понравилось представление? — уточняет уже более ласково женщина, чей голос он отчётливо знает. — Катись к черту, — огрызается Учиха, но голову не поднимает. Сил у него вовсе не осталось, и ещё раз подобное тот точно не вытерпит. Почему-то именно в этом мире его тело слишком бурно реагирует на любой внешний раздражитель. Он уверен, что куда спокойнее прожил подобное в реальности, но почему-то именно сейчас, именно здесь его хотят сломать и вывернуть крыльями ребра, желая разглядеть такой ли он бесчувственный эгоист, каким желает казаться. — Как грубо, — фыркает на его манер хозяйка. — Может, мне стоит оставить тебя здесь одного? Поглядишь ещё раз на свои воспоминания, поплачешь о собственной никчемности, или чем ты так любишь заниматься? Учится ли Изуна на своих же ошибках? И нет, и да. Ему определённо не нравится, когда кто-то смеет с ним разговаривать в подобном тоне. Но также он может стерпеть и не сказать и слова, если от этого будет зависеть многое. В том числе, и его возвращение. Наконец, Изуна поднимает взгляд на хозяйку дома и пристально вглядывается в её облик. Она — такая же яркая, как и все жители селения на его фоне. Бордовые одежды, струящиеся по молочной коже, оттеняют её и усиливают ту самую аристократичную бледность. И даже вышитые на рукавах и подолах рисунки белыми нитями кажутся чем-то правильным и изящным. Сама женщина достаточно высокая, точно с него ростом, взгляд заискивающий, веки сужены в подобие кошачьего взгляда и горят алыми отметинами вокруг глаз. Выкрашенные в ярко-красный губы находятся в спокойствии, не дарят фальшивую улыбку, но и презрение не выдают. Белоснежные волосы её спускаются по плечам и спине, путаются на концах и выглядят по-настоящему волшебно. Карикатурно, нереально и сюрреалистично. Словно та прибыла из другого мира и принесла в их реальность свою истину и знания. — Я могу выглядеть и иначе. Хочешь, специально для тебя я отращу хвост и клыки? — предупреждающе спрашивает она, читая его мысли. Изуну это нисколько не удивляет, так как малейшее понимание о происходящем у него есть — они часть одного целого, и нет ничего странного в том, что его мысли и эмоции понятны окружающим. К тому же, подобные фокусы выдавала Иизу, периодически выводя его в раздрай. — Бьякко? — догадывается он. Почему-то сомнений в возникшей внезапно теории не было и грамма. Всем своим видом и поведением хозяйка показывала, что не простая женщина и с ней нужно считаться. Также было и с двумя предыдущими спутницами на его пути. — Так легко догадался, — хмыкает женщина. — С Иизуной и Генко тебе подобное далось сложнее. Опыт даёт о себе знать, да? — Или же я просто перестал верить в разумность происходящего и верю всему, что придёт в голову, — бубнит Учиха. — Так даже веселее! — более энергично отвечает Бьякко и разворачивается на пятках, чтобы в тот же момент двинуться к комнате, где по-прежнему горела свеча. Но Изуна не идёт следом. Страх или же непонимание так действуют на него, но тот не в силах подняться и сделать свои, как он надеется, последние шаги. — Ты не хочешь вернуться? — А разве это так просто? — недоверчиво спрашивает он, уже зная ответ. Почему-то именно сейчас, когда до конца осталось всего ничего, силы покинули его. — Нет… — женщина застывает на месте. Учиха молчит, в раздумьях опустив голову. Что-то не даёт ему покоя. Словно что-то здесь неправильно. Разве он не должен пройти этот путь один, как и заверяла Иизу? Откуда здесь взяться очередной посланнице? Какой в этом толк? Почему он ощущает такую явную незавершенность? И почему вообще должен проходить через это? — Идём, — внезапно прерывает череду вопросов в голове мужчины лиса и протягивает к нему руку. Она появляется перед ним быстро, неожиданно, но Изуне плевать и тот просто тянет ладонь в ответ. Будь что будет. Если эта женщина очередной проводник, то он точно выберется отсюда и найдёт ответы на свои вопросы. Касание пальцев ощущается разрядами электротока. Пространство вокруг меняется и нет. Лицо мужчины обдает ледяными ветрами, он несколько раз моргает и жмурит веки, но тут же упорно раскрывает их, не желая пропустить и малейшей детали очередного фокуса его сознания. Потолок покрывает сетью трещин, бумажные фасады разрываются и мечутся по помещению, всё вокруг рушится и гудит, но их с Бьякко не задевает. Изуна глядит лишь в алые глаза, смотрит пристально, без тени прежнего страха и вверяет ей свою жизнь, пока та, наконец, не улыбается, а безумие вокруг не затихает. Роскошный традиционный дом разрушен, обнажая вокруг двоих почти кромешную белизну пространства и леденящий самую душу холод. Вокруг них — пустота. Безликая, молчаливая, ослепляющая до исступления. Такая, какая прячется в его гниющем черными венами и жилами сердце, отравляет кровь и затмевает собой иные чувства. Пустота, которую хочется держать рядом с собой, прикрываться ею, когда удобно, и оставаться в её чарующих колыбелях до самой смерти. Даже разметавший его волосы ветер в этом месте абсолютно пустой. Ни холодный, ни горячий. Никакой. Он просто есть, но смысла не имеет. Словно пустая оболочка. — Что скажешь? Как тебе здесь? — спрашивает Бьякко, отходя от мужчины и уходя в известную только ей сторону. И только сейчас Учиха понимает, что белизна вокруг — снежный и застывший покров. Но даже под коркой льда есть место для земли. — Тихо, и даже слишком, — только молвит Изуна, поднимаясь на ноги и следуя за женщиной. Тишина давит, напоминает о произошедшем у врат селения, но Учиха тут же сбрасывает с себя это наваждение и спрашивает, стремясь заполнить голову иными мыслями: — Что это за место? — Твоя душа, — пожимая хрупкими плечами отвечает лиса. Мужчина удивляется, но виду не подаёт. Только закусывает губу и привычно цепляет пальцы друг с другом под грудью. — Может, хотя бы ты знаешь почему я здесь? Не мог же я так сильно удариться головой, чтобы видеть всё это, — наконец спрашивает он, глядя себе под ноги. На самом деле, он часто задаёт себе этот вопрос. Изуна действительно хочет понять что случилось. Силится верить, что всё в порядке и скоро этот кошмар закончится. Но ответ сам вертится на языке. И Бьякко бьёт под дых, без жалости и сомнений разбивает призрачную надежду о разрезающую всё вокруг в лоскуты правду. — Ты умираешь. Изуна едва понимает происходящее. Ноги подкашиваются в очередной раз, но он не падает. Продолжает шагать рядом с белой лисой, смотреть на свои сандалии и сглатывать вырывающиеся наружу слова отчаяния и не принятия. — Как это произошло? — набрав воздух в лёгкие, всё же слабо спрашивает он. Значит, если он умирает, то всё происходящее здесь — его предсмертная фантазия? Никакой мистики и прочего? Просто способы измученного сознания привнести в его никчёмную жизнь немного яркости и приключений? — Тебя отравили, — подобное заключение окончательно вышибает из мужчины остатки самообладания. Учиха резко останавливается. Глаза по-прежнему смотрят на заснеженные носки, горло болезненно сдавливает подступающая паника, а пальцы сжимают друг друга до хруста. Умирает? Вот так просто, и подыхает? Даже не выполнив свою цель, лежит беспомощной псиной в собственной рвоте и слюнях и не может ничего сделать?! Это слишком глупая смерть. Такая участь явно не должна была его настигнуть! Или же это расплата за его гордыню? Умирать вот так, без возможности нацепить на себя прежнюю маску и умереть достойно? — Сейчас, здесь, ты борешься за свою жизнь, Изуна. Бродишь по закоулкам своей души, ищешь причины вернуться, цепляешься за любую возможность. Но ты, сам того не осознавая, бежал в другую сторону. Выход всегда был близко. Просто ты не хочешь возвращаться туда, где снова будет больно. — Шепчет лиса, обходя мужчину в круг и глядя тому прямо в глазах. — Что ты несешь?! — взрывается Учиха, мгновенно вытягивая руку и хватая женщину за плечо. Он несколько раз встряхивает её, тяжело дышит, но сдерживается, понимая, что от его пустой агрессии лучше не будет. Она не виновата ни в чем. — Правду. Ты не хочешь просыпаться, потому остаёшься здесь как можно дольше. Здесь никто не ранит тебя. Никто никого не убьёт. Никого не будут мучать на твоих глазах. Здесь нет ответственности. Только ты один, как в твоих самых потаенных кошмарах. Проще ведь жить в чем-то понятном, в своём комфорте, нежели продолжать жить в страхе и надежде, что новый день не принесёт очередных испытаний! — Бьякко откровенно смеётся, цепляясь за его запястье, пока губы расползаются в жуткой улыбке. — Как жаль! Такой высокомерный и ледяной мужчина оказался трусливым мальчишкой! — Остановись, — угрожающе шипит Учиха, стискивая её плечи с силой, но женщина нисколько не меняется в лице. Лишь продолжает смеяться и лихорадочно заглядывать в его глаза. — Как мне выбраться отсюда? — Ты правда этого хочешь? Или тебе претит моя компания, человек?! — Отвечай по делу. — Иначе что? — лукаво улыбаясь, спросила Бьякко, прижимаясь к груди мужчины и выдыхая тому в ухо. — Поступишь со мной так, как научил отец? Сломаешь мне все кости? Или отрежешь пальцы и язык? Что предпочитаешь ты, Изуна? — Повторяю последний… — Зачем тебе туда возвращаться? Кто тебя там ждет? — перебивает его хозяйка. — Почему меня обязательно кто-то должен ждать, чтобы я хотел вернуться? — не понимающе спрашивает он. — Правильно мыслишь, — мурлычит та, ощущая, как хватка ослабла, и тут же обнимает Учиху за шею. Ледяные пальцы проводят вдоль шеи, зарываются в тёмных густых волосах и легко оттягивают их, будто играясь. — Это место — твоя душа. Так почему же в ней постоянные снега? Почему же ты не готов пустить в свое сердце что-то, кроме снега и льда? — О чем ты? — выдыхает Изуна. — Не подпускаешь никого близко. Твои мысли и чувства под семью замками. Сохраняешь прежний фальшивый облик, когда сердце разрывается и умоляет о пощаде. Неужели жить прошлым лучше, чем позволить себе плыть по течению? — Нет… — сипло отзывается он, поднимая глаза к бледному небу. Белесые облака, застилающие весь голубой небосвод выглядели ужасно. Несмотря на преобладающий цвет, всё вокруг казалось мрачным. До жути. А слова лисицы правильными. До жути. Внезапно голова начинает кружится так сильно, что тот падает прямо в руки женщины. Перед глазами стремительно гаснет всё, кроме глядящих прямо в душу, словно провожающих в последний путь, алых огней, что горят под веками Бьякко. Страх вновь пробирается под кожу, сливается с ним воедино, но его прогоняют чужие поглаживающие ладони. Лиса что-то напевает себе под нос, обещает, что побудет с ним до конца и ему нечего бояться, касается щек и ушей костлявыми пальцами, а Изуна не понимает в чем дело. Секунду назад он чувствовал себя абсолютно нормально. Ни боли, ничего. Но сейчас он словно вновь становится более человечным. Более живым. Но ему больше не страшно. Словно все, что он успел усвоить за проведённое здесь время, наконец обрело смысл и он понял самого себя. — Ты справишься, лисёнок, — одними губами произносит она. И это последнее что слышит Учиха прежде, чем сознание покидает его окончательно.

Если пришла зима, то весна уже близко.