Под лисьей шкурой

Прошло уже несколько дней с того момента, как розоволосый медик вновь объявилась в жизни Учихи, и также легко из неё исчезла, словно никогда и не появлялась в ней. С одной стороны Изуна и рад — никто больше не путается под ногами со своей странной заботой и помощью, а быть должным кому-то он и вовсе не любил и старался возвращать долги сразу же, как те только появлялись. Однако сейчас особо ничего предложить мужчина и не мог — не то место и обстоятельства в мире, чтобы он мог хоть что-то предложить взамен. Да и возникшая тишина, которой ему не хватало всё время, не могла не радовать. Сиди себе, наслаждайся одиночеством в четырёх стенах, развлекай себя самокопанием и обдумыванием планов и целей в жизни — сказка, да и только. Однако именно эта тишина, к которой он так стремился последний месяц, сейчас его выводила ещё больше. Удивительно, как люди быстро умеют адаптироваться ко всему, что, казалось бы на первый взгляд, сможет выбить их из колеи. И даже в мире, где жестокие криминальные авторитеты вчера резали друг другу глотки, а сегодня надевали карнавальные костюмы и устраивали празднества для мирных граждан и их детей, все было слишком… Правильно? Мир, в котором настоящие бандиты руководят компаниями и влияют на политические решения, но являются чуть ли не национальными героями и любимцами общества, расцветал и жил, успешно подстраиваясь под новые реалии, в то время как теневые или же младшие семьи зарабатывали на жизнь клана наркоторговлей, порнографией, крышеванием и прочей неприятной деятельностью. Откровенно говоря, это и было ещё одной причиной, почему Изуна так и не стал частью группировки. Лицемерие, толстым слоем которого покрыто всё, чего касалась рука Якудза, раздражало до дрожи. Учихе больше импонировала прямолинейность как в людях, так и в их делах. Если ты преступник, то оставайся им до конца: не нужно строить из себя мученика и страдальца, что пожалел о своих поступках спустя столько лет и решил отдать свою жизнь на благо общества. Не нужно стараться исправить всё то, что строилось целыми поколениями. И да, меняться в новых реалиях прекрасное умение. Только вот оно хорошо лишь тогда, когда ты действительно этого хочешь, а не надеваешь поверх своего измазанного в крови лица маску лицемерия и смирения и живёшь прежней жизнью, но уже тайно. Возможно, взгляды Изуны могли показаться весьма абстрактными и прямо субъективными, но его это особо никогда не волновало. У него с пелёнок были свои мысли на каждый аспект его жизни и жил он сугубо по известному себе самому кодексу то ли чести, то ли безумия. Но какая разница, если Учиха даже в нынешних условиях был верен себе и прогибаться не собирался? — Хочешь жить — умей вертеться, —твердил охрипший с годами голос отца в голове, с которым он так и не смог сойтись в компромиссе. Но, к сожалению или счастью, подобные принципы становились препятствием во взаимодействии с другими людьми. Изуна, отдавая себе полный и абсолютно трезвый отчёт, отталкивал всех, кто пытался проникнуть в его жизнь, и нисколько не переживал по этому поводу. Это было удобно и логично. Только почему сейчас, продолжая сидеть в уже гнетущей тишине, он обдумывал сказанные ранее колкости в сторону одной ярковолосой проблемы? Если говорить точнее, то тот попросту пытался свести свое поведение, что оставляло желать лучшего, и её странная во что-то единое. Почему всегда такая необходимая вовремя помощь ему оказывалась девицей, когда Учиха вовсе не заслуживал её? Почему та, не смотря на сказанные им слова и общую отстраненность, всё равно помогала ему? Изуна был уверен, что за подобного рода вольности Сакура также не оставалась безнаказанной, но предусмотрительно молчала. И к чему такие жертвы ради незнакомого человека? Харуно действительно весьма странная личность. У Учихи также было много вопросов откуда она взялась, как и почему выбрали именно её в качестве медика, но расспрашивать девушку тот не спешил. Нахождение в карцере не позволяло, как минимум. Не сказать, что та была каким-то супер-медиком, скорее самым обычным и непримечательным, словно ту только что выдернули с торжественного вручения диплома и не более. И внезапно ставшая молчаливой медик к разговорам также не располагала. Вряд ли та решит внезапно поделиться подробностями своей жизни, особенно после событиях той странной ночи, когда полуголый мужчина сначала решил немного поиздеваться над бедной и несчастной Харуно, а после залил её лицо собственной кровью. — Какого хрена… — просипел Изуна, отнимая кровавую ладонь от щеки и внимательно разглядывая её, словно в ней были ответы на его вопросы. — Ты что-то почувствовал прежде? — внезапно собралась и посерьёзнела девушка. — Только жжение и головную боль, — уточнил он, отводя взгляд ей за спину. — На что она похожа? Словно в тебя вонзают раскаленные щипцы и медленно и мучительно вытаскивают. Цепляют нежные участки кожи, сжигают их без жалости и перемалывают внутренности — так ощущается эта хоть и короткая, но пытка. И Изуне стоило огромных сил не показать своим видом как больно это было. Благо, что эта забава его организма была одноразовой акцией и более подобные болевые ощущения не нападали на него. Иначе он точно свихнулся бы. Сакура появлялась в его камере стабильно, каждое утро осматривала, как и полагается, и обрабатывала раны, правда всё время молчала, а после уходила без оглядки, оставляя за собой шлейф нежного аромата, что так ей подходил. И тогда Изуна впервые понял, что его поступки и слова могут резать не хуже ножа. Как бы тот не кичился переносимостью к одиночеству и прочим невзгодам, людская компания была куда приятнее, чем ощущение уже раздавливающих тебя всмятку стен и всепожирающей тишины в голове. Потому по истечению седьмого дня, тот всё же решил уступить и попытаться хотя бы заговорить. Получилось так себе, но все же взгляд медика стал постепенно теплеть, доказывая, что какие-то подвижки в их взаимодействиях имеют право на существование. По истечению ещё нескольких дней Учиха окончательно смирился с мыслью, что нуждается в чьей бы то ни было компании и решил взять ситуацию в свои руки. — Что? — переспросила Сакура, замирая над пожелтевшим синяком на скуле и внимательно прислушиваясь. Показалось ли? — Прости, я был не прав, — спокойно, словно будничным тоном изрек мужчина, глядя ей прямо в глаза. В изумрудах плескались сомнение и недоверие ещё какое-то время, но, видимо что-то решив для себя, взгляд медика наконец-то растаял, а на губах расползлась смущенная, едва заметная улыбка. — Хорошо, что ты это понял. Почему-то сказанные ей слова звучали слишком приторно, словно та разговаривала с только начавшим свою жизнь ребёнком, который пытается разобраться во всех её тонкостях, и это до ужаса бесило. Однако тут же рушить образовавшийся мир между ними было глупо, потому Изуна поспешил прикусить язык от греха подальше и замолчать. Оставшееся время процедур так и провели: в тишине, но каждый по-своему довольный. Местные блюстители порядка более не донимали его и, судя по тишине в соседних камерах, других заключённых тоже. Гадать по чьей милости так случилось не приходилось, всё было понятно и без лишних вопросов. Правда было не ясно чего это стоило самой Сакуре, но та не жаловалась, как и всегда, и за то ей спасибо. Иначе Учиха, хоть и обделенный теми же удушающими качествами, что и девушка, чувствовал себя не в своей тарелке. В героев он играть не любил, притворство тоже не понимал, да и чувствовать себя, опять-таки, обязанным кому-то тем более. И всё складывалось как нельзя мирно и спокойно, до того самого момента пока Изуна не решил хоть немного расслабиться и выдохнуть. К сожалению, именно в такие моменты жизнь подкидывала неприятности, и мужчина тоже не стал исключением. Он, как обычно, направлялся в сторону карцера под покровом ночи, правда теперь уже в одиночестве, без охраны одного ярковолосого медика. Та что-то пробормотала о вере в его благоразумие и о том, что ей нужно отлучиться к одному из «новеньких» в столь прекрасном месте, потому Харуно со спокойной — или не очень — душой отпустила его погулять по коридорам в сторону душевых. Всё действительно было хорошо, он даже позволил себе отдохнуть под горячими струями воды чуть дольше положенного и оценить размах бедствий, что развернулся на отросших, чёрных волосах. И стоило ему ненадолго отвлечь себя мыслями о том, чтобы как-то выпросить ножницы для кардинальной смены образа, как его тут же привлекли внимание седые пряди, мелькнувшие непозволительно близко рядом с ним. Изуна замер и какого-то черта дёрнул головой в сторону, о чем он поспешил пожалеть уже раз пять. Седая, почти белоснежная короткая чёлка, стекающая по лбу привлекала внимание и призывала опустить взгляд ниже. На него в упор смотрели темные, почти такие же чёрные глаза, как и у него самого, а заметно выделяющийся уродливый шрам на половине лица заставил съежиться изнутри. Их разделяла толщина металлической двери и удивление, внезапно ставший ощутимым обоими мужчинами. — Так ты жив, — ровным голосом отметил сей факт Изуна, подходя ближе и не отводя взгляд от заключённого. — Рад встрече. — А по тебе и не скажешь, Изу-чан, — хмыкнул тот, вцепляясь пальцами в прутья и прижимаясь к ним лбом, чтобы следом театрально выдохнуть и более устало добавить: — Я тоже тебе рад. Есть ещё кто-то из наших или мы одни такие везунчики? — Без понятия, — отстраненно ответил Изуна, нисколько не отреагировав на прозвище родственника. — Я что-нибудь придумаю и вытащу тебя. Правда мой «надзиратель» такому явно не обрадуется. — Ловлю на слове, — Учиха кивнул. — Значит, и тебя судьба собаки в будке не обошла стороной? Младший Учиха хотел было что-то ответить, возможно какую-то колкость, и даже набрал воздуха в лёгкие, как события этой ночи вновь накинулись на него, но с уже большим остервенением. Внезапный со стороны соседних камер привлёк его. И он бы оставил это без внимания, и даже уточнил у старшего родственника как и за что он оказался в заключении, если бы за возней не последовал сдавленный женский стон. — Подожди, — также тихо попросил Изуна, отходя от одного карцера и направляясь ко второму. Его по настоящему детское любопытство всегда мешало. А иногда и помогало. Правда не самому мужчине, а тем, кто стал её центром и сумел удержать на себе внимание дольше нескольких бестолковых секунд. И, видимо, кому-то очень повезло и в этот раз. Картина, что открылась перед ним, выглядела отвратительной и до невозможности комичной одно, словно этот театр абсурда пытался стать полноценным шедевром кинематографа. Максимум, на что это тянуло на самом деле — дешёвый роман из-под озабоченной мужской руки, где главная героиня находит себе неприятности на голову, а герой обязательно вытаскивает из них. И почему это всё происходит именно с ним известно одному лишь Богу. Худосочное женское тело, облаченное в потрепанный белый халат, зажимали перебинтованные в нескольких местах мужские крепкие руки, тут же стремились заткнуть шершавой ладонью девушке рот, а после стянуть этот несчастный элемент одежды, оголяя хрупкие плечи и грудь. Сакура старательно отталкивала мужлана в грудь своими тонкими ручками, пыталась поправить одежду и что-то крикнуть или же укусить мудака, но получалось слабо. Оно и понятно почему. Хоть сам Изуна и был на больше, чем на голову выше девушки, но даже для него этот бугай был до одури огромным. С таким потягаться будет туго много кому, что уж говорить о тощей девке, что ничего тяжелее шприца в руках не держала. И, может быть, будь это незнакомая девчонка, Учиха прошёл бы мимо, закрыв глаза на происходящее. Только вот на полу, под его громоздким телом, растелилась ни какая-то девица, что он и в глаза не видел, а Харуно. Та самая Сакура, что стабильно приходила к нему на помощь и старательно залечивала его синяки и раны. Так что развернуться и уйти он уже попросту не мог. — Ого, постойте минутку! Я сгоняю за пивом и чипсами, а потом продолжайте, — с вечной усмешкой довольно громко проговорил Изуна, распахивая всё это время приоткрытую дверь и опираясь на её косяк. Мужлан тут же дёрнулся и повернул голову в его направлении, но жертву свою не отпустил, а ровно наоборот, сдавил сильнее, на что сама Сакура незамедлительно откликнулась: она не сдержанно всхлипнула и после перевела взгляд полный слез в сторону, как она предположила, спасения. И каково было её удивление, когда в дверях она увидела никого иного, как Изуну. С влажными, отросшими за время этих страшных событий во всем мире волосами, в новой одежде, которую она с таким трудом ему доставала и проносила каждый раз, ещё и с этим чёртовым полотенцем на плече, он спокойно стоял, излучая всем своим видом расслабленность и одновременно игривость. Для пущей уверенности даже руки в карманы убрал, предполагая, что, если бы он действительно был героем бульварного романа, то определённо выглядел бы круто в глазах читательниц и комично для читателей. — Клоунов здесь ещё не хватало. Вали куда хотел, пацан, — рыкнул заключённый. — Простите, я что, помешал вам? — почти что с грустью уточнил Учиха. — Тебе не по шарам? Заняты мы, как понял?! — его голос дрожал от нетерпения и сам он не скрывал ту злобу, что исказила его и без того омерзительное лицо. Изуну это только рассмешило, что в следствии вывело мужлана окончательно. — Смешно тебе, мелкий?! — взревел он, поднимаясь и, наконец-то, отпуская несчастную из плена. Та незамедлительно воспользовалась возможностью и поспешила переползти в дальний — или не совсем — угол. — Очень. Всегда интересно наблюдать за обмудками, что показывают свою силу на слабых женщинах и детях, — провоцировал его Изуна. Геройствовать ему отнюдь не хотелось, но почему-то он был уверен, что особо и не придётся. Как показывала практика, подобные экспонаты хоть и наделены небывалыми физическими возможностями, только пользоваться ими не умеют. Обычно им хватает их устрашающего вида для пресечения любых выяснений отношений, так что опыта в махании кулаками у них мало. Но это лишь теория, которую нужно подтвердить или опровергнуть. Только вот Учиху уже не остановить, его язык, почувствовав свободу, не мог перестать изрекать колкости и пафосные шутки, словно сам его хозяин бессмертный. — Ты кого обмудком назвал, слышь?! — фыркнул тот, быстро, но по своим меркам, приближаясь к парню и нависая над ним с высоты своего роста. Теперь Изуна мог досконально оценить масштаб бедствия, которое он сам же на себя и навлек: на фоне заключённого он был сродни спички, так ещё и миниатюрной, но с очень и очень длинным языком. Дело дрянь. — Тебя, обмудок, — не теряя уверенности в лице и голосе, сказал он, хоть внутри него и появилось что-то схожее с ужасом. Тренировки престарелого отца, а после брата и спарринги с его подчинённых он помнил отлично. И даже опрокидывал тех на лопатки, хоть те и были вдвое крупнее его самого. Только вот на практике такие упыри ему встречались редко, и сейчас он испытывал некоторую неуверенность. Будет очень забавно, если сейчас Учиха храбрится, а по итогу окажется в отключке, как только его противник сорвется с цепи. — Повтори, — прошипел он прямо а лицо Изуны, а тот будто и не заметил. Стоял себе на месте и даже руки из рук не убирал. Всё же пафос, который он зачем-то нагнал на себя сейчас, был превыше всего. — Со слухом проблемы, обмудок? — в тон ему шикнул Изуна, всё же высвобождая ладони из карманов свободных штанин. Чем больше он оттягивает момент столкновения, тем будет хуже. И, наконец-то, нервы здоровяка сдали окончательно и бесповоротно. Он замахнулся, занося кулак точно в скулы Учихи, но тот был значительно ловчее и быстрее, потому не составило труда увернуться, выгибаясь в спине назад, а после нырнуть под грудную клетку заключённого и толкнуть того как следует. Чем больше шкаф, тем громче падает — примерно такой логики он придерживался, когда падал на колени и наносил несколько точных и быстрых ударов по морде противника. Тот что-то фыркал и брыкался, грозясь раз за разом сбросить с себя мужчину, но попытки мгновенно пресекались серией новых ударов. В драках не было ничего изящного, что так бы привлекало Изуну всегда. Гораздо больше ему нравилось орудовать оружием в укор другим. Например, ему особое удовольствие доставлял страх в глазах оппонентов, когда в его руках сверкал заточенный нож или же слышался щелчок затвора. Ранить нежную плоть противников он не спешил, предпочитая до максимума оттягивать этот момент необходимого «наказания», и чаще всего так и случалось — те признавались во всех грехах и с позором бежали. Кулачные бои же нисколько ему не импонировали, хоть и были непосредственной частью жизни любого члена Якудзы. Натянуть в пылу драки кому-нибудь на голову мусорное ведро или же разбить лицо в мясо было вовсе не в его стиле. Но приходилось, и он мирился, хоть и через силу. К сожалению, его взгляды мало кто разделял, потому ему буквально приходилось заставлять себя на подобные действия. И пока под градом ударов корчился мужлан, Изуна испытывал едва ли не смертную скуку. Что там происходило на фоне с Сакурой его уже мало волновало, та просто что-то и где-то возилась и ладно. Не интересовало его это ровно до тех пор, пока та не завыла в голос, сквозь слезы умоляя Учиху остановится. И правда. В очередной раз занося руку над лицом заключённого он и не заметил, как слишком глубоко ушёл в свои мысли и просто увлекся, превращая чужое лицо в уродливое месиво. — Неудобно получилось. Добавил тебе работы, — туманно заметил юный Якудза, отстраняясь от потерявшегося в пространстве оппонента и тут же переводя взгляд на ещё более забившуюся в угол Харуно. Её трясло, и очень сильно. Сакура глядела взором запуганного зверя прямо на него, но ничего не видела за образовавшимся стеклом мятных глаз, тряслась крупной дрожью и прижимала колени к всё ещё оголенной груди. И это её состояние… Злило до ужаса. Он не знал почему, но Изуна хотел тот час размозжить голову этому ублюдку, что коснулся её и посмел как-то обидеть, а затем станцевать на ней точно чечетку, не иначе. Он даже поднялся, вновь взирая на здоровяка, только уже сверху вниз, а затем опустил ногу на его лицо, старательно вжимая его щекой в ледяной пол, чтобы после прошипеть так, что слышно было всем присутствующим: — Извиняйся. Мужчина не реагировал от слова совсем. Просто глядел отрешенно в ту сторону, куда ему позволяли, и молчал. И это было ещё одной причиной из причин, почему здравый смысл Учихи подводил его в эту ночь. — Извиняйся! — рыкнул он, тут же убирая ногу с лица и используя её по назначению — пинок по рёбрам получился довольно сильным, он не рассчитал силы и, возможно, заставил одно из них треснуть. И судя по реакции обмудка, правда была на его стороне. Однако ему было плевать. Если бы Сакуры не было здесь — судьбе заключённого не позавидуешь. Точно убил бы, и даже не пожалел об этом. — И-из… Извините… — просипел он, на мгновение приходя в себя, как Изуна следом вновь принялся вдавливать его голову в поверхность бетона. — Я не слышу. — Рявкнул Учиха, намереваясь вновь повторить прошлую экзекуцию, но посторонний всхлип вывел его из транса. Сакура, по-прежнему прижимая колени к груди, откровенно рыдала и глядела так, что ему стало не по себе. Изуна ощутил себя диким зверем, которого боялись люди. Словно бы тот внезапно обрёл человечность и сей факт его волновал по настоящему. Он в очередной раз решил, что будь на месте медика кто-то другой, то и пальцем не пошевелил. Сначала ради её спасения от заграбастых лап, а после чтобы успокоить. Добил бы, не глядя. Но почему-то не в этот раз. Почему-то Харуно засела в его голове с прежней слегка смущенной улыбкой в его голове и никак не вязалась с тем, что он сейчас видел, и это ощущалось не меньше, чем настоящей фобией. Ему хотелось поскорее избавиться от этого, вернуть прежнее выражение лица девушке и сказать пару одобрительных слов, чего он никогда за собой не замечал. И, не смотря на пугающие его ощущения, он поспешил исправить то, что натворил. Возник перед ней, точно молния, припал на колени и аккуратно, почти нежно обхватил её трясущиеся ладони. Что делать дальше или же говорить он не знал и не понимал. Не было никогда такого, чтобы иметь хоть какое-то представление о том, что правильно, а что нет. Действовал просто по накатанной. Потому её ставшие ледяными пальцы внезапно оказались прижаты к окровавленным чужой кровью губам. Изуна не понимал что и почему он делает, но продолжал, видя, что стекло в глазах-изумрудах меняется и разбивается к чертям. Пухлые, бледные губы осторожно касались продрогших то ли от холода, то ли от переживаний костяшек, пока сам Учиха прямо заглядывал в глаза и искал в них ответы на свои ставшие многочисленными вопросы. — Что ты… — выдохнула Сакура, не смея убрать руки. Возможно, его тактика успокоения и поцелуи казались девушке заточенными ножами, что разрезали тонкую, почти прозрачную кожу и распарывали ей фаланги. Плевать. — Прости, — почти шёпотом изрек Изуна, прижимая ладонь девушки к своей щеке. — Сам не понимаю чем сейчас занимаюсь. — Прекрати… — всхлипнула она, пока большой палец аккуратно выводил на мужской скуле узоры. Как бы та не противилась, он ясно видел, что та сопротивляется лишь для вида. И к чему тогда этот цирк? — Не посмею, — усмехнулся тот, хотя его взгляд по-прежнему оставался беспристрастным. Его лицо, словно застывшая маска из вечного, но такого хрупкого фарфора трескалось, но не разбивалось в щепки, и это лишь больше пугало девушку. Словно тот хотел, но не мог показать свое истинное лицо. Или же оно в действительности было таким пустым? — Отпусти. — Ни за что. После этих слов минуло ещё несколько долгих минут, прежде чем Харуно перестала трястись. Она позволила себе расслабиться, даже уткнулась лбом в худощавое плечо мужчины и прикрыла глаза, пока тот вовсе не менялся в лице. Почему? Почему внезапно ему стало так… Приятно кого-то успокаивать? Почему он всеми фибрами души ощущал необходимость и дальше защищать эту девицу? Что в ней такого особенного, чтобы он мог взбеситься из-за её слез и избить и без того бессознательно валяющегося мужчину в каком-то беспамятстве? Вопросов было больше, чем самих ответов. И он знал, что их стоит задавать не беспомощной в данный момент Сакуре, а самому себе. Как они покинули карцер и оказались в его собственном он особо не помнил. Запомнил лишь то, как всё ещё напуганная девушка не стремилась исполнять свой врачебный долг по отношению к посягнувшему на нее заключенному, а прижималась к Учихе и тихо что-то бормотала во сне, удобно устраиваясь на его плече. И пока он сам сидел, облокачиваясь спиной на холодную стену, мысли Изуны уходили далеко отсюда. Может быть, зная он свою мать с рождения, как и положено, то и понимание женщин у него сложилось куда проще. Однако с их с Мадарой матерью он познакомился куда позже, чем было необходимо. Он даже не искал её толком, предпочитая думать, что та бросила их. И, по сути, так и было. Только с годами женщина соизволила жалеть о содеянном поступки, чего не скажешь об отце, что успел наделать на стороне ещё троих детей. К сожалению, с матерью они не успели толком даже познакомиться и поговорить — в отличие от всё того же старшего брата, что помнил её ещё в союзе с Таджимой — как тут же мир рухнул. В последний день, когда человечество ещё жило, а не выживало, он как раз собирался наведаться к ней и разузнать некоторые подробности их с отцом прошлого. К сожалению, этого не произошло, и его вопросы по-прежнему остались без ответа. Оставалось надеяться, что мама жива и сейчас отсиживается в одном из бункеров. Иначе судьба слишком жестока к нему. Иначе он так и не поймёт откуда взялась эта необходимость в защите и успокоении практически незнакомой ему девушки. Или же они являются незнакомцы лишь по его меркам? Изуна не мог сомкнуть глаз до самого утра, в отличие от самой Сакуры. Та придавались спокойному сну, явно ощущая защиту извне, для собственного удобства возилась на плече Учихи и тихо сопела, подобно ребёнку. Неужели он ошибся, и они действительно стали друг для друга больше, чем просто незнакомцы? Вряд ли сам юный Якудза смог так самозабвенно спать в чьем-то ни было присутствии. И уж тем более в такой неудобной позе. Девушка поджимала ноги, обнимая себя руками и охотно прижимаясь к единственному источнику тепла — Учихе. А ему оставалось лишь продолжать пытаться осторожно поправлять разорванный воротник её халата, тем самым прикрывая аккуратную и небольшую грудь, что едва скрывалась за темной тканью топа. И до самого утра. Он не заметил, как всё же уснул. По биологическим часам и своим личным ощущениям, был уже далеко не рассвет, но Сакура по-прежнему лежала на нём. Правда с открытыми, слегка удивлёнными глазами, но это не имело никакого значения. — Доброе, — хриплым ото сна голосом отозвался Учиха. — Да, доброе… — пробормотала Харуно, тут же освобождаясь из чужих — и когда он успел — объятий и отводя взгляд в сторону. Вернувшееся смущение девушки радовало его, но показывать это он всё ещё не смел. — Прости за вчерашнее. Стресс сильно влияет на меня, и я быстро засыпаю. — Нашла из-за чего извиняться, — не одобрительно, но всё же более мягко, нежели обычно, сказал он. Но медик словно не обратила на это никакого внимания. Просто отодвинулась, а после поспешила подняться, однако её руку аккуратно, но крепко перехватили. Изуну же такой расклад не устраивал, он ощущал необходимость обсудить произошедшее и не терял возможности предотвратить скорейший уход девицы. Только её это, по всей видимости, особо не волновало. Или же она не придавала этому значения. В любом из вариантов Учиха оставался в проигрыше. И почему он вообще пытается как-то остановить её и поговорить с ней? Что-то изменилось? — Далеко собралась? — спросил он, продолжая удерживать ту за кончики пальцев. — Мне нужно работать, — напомнила Сакура. — Плевать. Останься здесь. Скажи, что заболела. Или прогуляй, не знаю, — подобной настойчивости он от себя не ожидал. Слова сами слетели с языка, не встретив препятствия, чему он не сильно был рад. Хоть тот и был приверженцем прямолинейности, но настолько прямо о своей заинтересованности в ком-то говорить никогда не спешил. Точнее говоря, и вовсе не приходилось. Подобное происходило впервые и беспокоило его, но не настолько, чтобы кусать себя за внутреннюю часть щеки и не позволять словам свободно вырываться. — Я не могу… — шепнула она, всё же разрывая физический контакт, а после стремительно покинула карцер, захлопывая дверь настолько громко, что гул отдался прямиком в его голове и грудной клетке. В этот момент Изуна впервые понял, что искренне желал, чтобы Сакура осталась. Какое-то время к нему никто не приходил. В соседних камерах было также по-мертвецки тихо, и это становилось даже раздражающим: одно дело избегать его одного, другое же бросить на произвол тех, кто никак не причастен к произошедшему. Когда же пелена негодования спала и Изуна наконец опомнился, то предшествующие перед избиением заключённого события накрыли его новой волной. Через несколько дверей от него самого находился тот, с кем он так и не успел договорить. Хоть внешне тот и остался неизменным, совсем таким же, как он и запомнил его в последнюю встречу, только вот никчёмное волнение из желудка никуда не спешило уйти. Его явно тошнило этими отвратительными чувствами, но юный Якудза подавлял любую попытку организма вывернуться наизнанку и старательно удерживал лисью маску обеими руками. Этот Учиха, возможно пока что, оказался единственным по-настоящему связанным с ним человеком в этом проклятом месте. Человеком, символизирующим его прошлое, что всё ещё теплилось приятными воспоминаниями в подсознании и не позволяло окончательно сойти с ума в этой ставшей вечной пытке. Тот был значительно старше его самого, седым не по годам, сколько Изуна себя помнил, но вечным добряком, что никак не вязалось с любым представлением о Якудзе. Обито, хоть и не был представителем главной семьи, всё же являлся не последним человеком в клане и часто принимал активное участие в его делах, когда был моложе и ещё не отошёл от дел. Сейчас же тот, как ни странно, скорее считался неким советником босса. И пусть тот был обманчиво вечно позитивным, собранности и серьёзности тому также было не занимать. В один момент Обито искренне хохочет над несмешной шуткой и валяет дурака, а в другой уже обсуждает с Мадарой как и когда их люди должны будут пристрелить конкурентов, возомнивших себя хозяевами на чужой территории. В детстве, когда он нашёл Таджиму с перерезанной глоткой, первым человеком не из его непосредственной семьи, что заговорил с ним и, так сказать, взял под своё крыло, был именно этот Учиха. Заменить ему почившего отца он не пытался, но направить в нужное русло амбиции младшего наследника и вырастить из него нормального человека — да. Получалось конечно скверно и не с первого раза, но наставник не сдавался и сквозь пальцы смотрел на ставшее невыносимым поведение Изуны, а так же его местами мерзопакостный характер. Мужчина был уверен, что попади в тот момент он в другие руки, то его жизнь сложилась куда хуже. Или же жизнь тех, кто решил стать для него сенсеем. Хотя вряд ли это бы случилось. Изуна едва ли не с пелёнок наблюдал за старшим Учихой и, видимо, бессознательно копировал его поведение и образ. И даже спустя столько лет, он может уверенно сказать — никого иного в роли наставника он и не мог представить. И из-за внезапно ставших ощутимыми чувств ответственности и некоего долга Изуна понял, что пора бы выбираться и вытаскивать своего найденного учителя из этого калейдоскопа безумия. Сидеть тут они могут и до бесконечности, только тогда все его цели и планы не имели смысла. Сценарий этой картины не может закончится на столь абсурдной ноте. Главный герой наконец решил действовать.