Под лисьей шкурой

Традиции были всегда весьма важной вещью в людском обществе, и так было испокон веков. Сколько бы не прошло лет, они всегда играли значимую роль в устройстве каждой страны, и даже семей. Празднества, поверья, приметы — всё это можно было со спокойной душой отнести к традиционным ценностям многих народов, у некоторых они даже пересекались и имели больше общего, чем могло показаться на первый взгляд. Но помимо таких простейших и весьма глупых заученных форм людей привычным было ещё кое-что. Криминальная или любая другая тёмная честь каждой страны. Рабство, колонизация, нерушимая царская династия, мафиози — всё это осталось на задворках мировой истории или стремилось оказаться там, спрятавшись от чужих внимательных взглядов. Однако на территории самой Японии все обстояло иначе. Даже если такие нелицеприятные аспекты человечества и существовали, то вовсе не скрывались и существовали практически под носом у власти. А та им активно в этом пособничала, закрывая глаза на все зверства организации, что терроризировала мирных жителей уже много веков. Изначально всё начиналось с простых карточных игр и небольших игорных домов. Не всегда ухоженные, но точно безумно сильные мужчины открывали подобные заведения ещё в едва зародившихся поселениях, а после заманивали зевак, желающих лёгких денег, и становились своеобразной причиной их погибели в этих стенах. Затягивая бедняков или же чиновников в свои заманчивые сети, они высасывали из них всё, что только имело какую-никакую ценность, а после выбрасывали, словно те были ненужный мусор. И это при хорошем раскладе. Другая же часть подобных группировок, действующих на землях страны, притворялись бродячими торговцами, часто распродавали те самые ценности игроков в два, а то и втридорога. Чаще всего, пока один из них облизывал потенциального покупателя и рассказывал о новинках в своей торговой палатке, посредник обкрадывал его без зазрения совести. Позже же, когда все эти группировки сформировались в уже известную всем Якудзу. И клан Учиха, славящийся своим могуществом и неподдельной властью, не был исключением из правил. Статные, мужественные, вечно молодые люди, на лицах которых застывало время, относились к тем самым слоям общества, которые никому и никогда не подчинялись. По обычаю склоняли головы перед ними, даже когда те не превратились в подобного рода организацию, буквально выхватив власть из чужих рук и перебив своих конкурентов. И так, клан бывших самураев, почувствовав некое преимущество перед другими, превратился в одно из пристанищ Ада для тех, кто посмеет бросить вызов им. Изуна особо в историю своей семьи не углублялся, хоть и считался не последним человеком в ней. Конечно же, после Мадары, в чьи руки перешли бразды правления. Когда это началось, как давно их клан стал центром криминального мира Японии и как во всём этом утонул старший брат — младший знать и понимать не хотел. Даже желания не возникало. Он просто с пелёнок знал, что был особенным по какому-то не озвученному признаку, и привык, что ни одна душа перед ним не смела перечить или сопротивляться. Надо сказать, что для ребёнка такая вседозволенность была опьяняющей, вредной. И, возможно, Учиха так и продолжал бы вести себя подобно избалованному дитя и сейчас, если бы не несколько ужасных воспоминаний, которые он стремился забыть изо дня в день. Якудза — группировка отменных преступников, которые не будут воротить нос ни перед какими методами, но всегда живущие по одному выверенному пути. Такие люди всегда опираются на ценности патриархального устоя, где босс — единственный важный человек, чьё влияние неоспоримо и подчинение ему беспрекословно. Семья и узы в ней не имели ровно никакого значения. Если провинился твой брат — его ждало неминуемое наказание и никакого прощения даже не предвиделось. А воспротивишься — уйдёшь следом, как предатель. Однако даже это не удерживало людей от кровавых разборок с, казалось бы, установившейся властью. Когда-то давно, когда сам Изуна пребывал в достаточно нежном для детской психики возрасте, произошло страшное, о чем до сих пор никто не хочет даже вспоминать. Мало кто знает, что, пока у власти был их отец — Таджима, в главной семье было шесть детей, а не пять, как всегда и упоминалось в любой беседе. Пять сыновей и одна, самая младшая, но горячо любимая дочь и сестрица. Аяме, как Изуна ещё помнил, была светлым и жизнерадостным ребёнком, которая только познавала мир и была открыта ко всем людям без исключения. И, что удивительно, ни один из братьев и не смел проявлять хоть толику ревности или недовольства по отношению к отцу. Все без исключения любили единственную сестру и питались её собственным светом и теплом, когда та счастливо улыбалась и говорила что-то своим тоненьким голоском. И Изуна не стал исключением, привязавшись к Аяме, едва ли не больше остальных. Девочка была обладательницей густых, чёрных волос, с розовыми пухлыми щечками и сияющими, по-настоящему добрыми глазами. Единственная дочь Таджимы часто проводила своё время под присмотром прислуги или старших братьев в семейном саду, наслаждалась тёплыми солнечными лучами и грела под ними своё румяное лицо. Ребёнку нравилось подобное времяпровождение, ведь к ним, по обычаю, часто заглядывали бродячие кошки в поисках еды и ласки, которыми она спешила ими поделиться. Удивительно, что когда малышка болела, то те и хвоста не спешили показать во владениях главной семьи. И вот, в один из дней, когда юная госпожа очередной раз резвилась с забредшей к ним живностью, а на улице уже холодало из-за наступающего вечера, одна из слуг — нянечка Аяме — решила вернуться в дом за верхней одеждой для девочки. Однако, когда та вновь вышла в сад, ни госпожи, ни трехцветной кошки уже не было. Только кровавый след на примятой траве… Изуна чётко помнил ту панику и скандалы, которые разверзлись в их доме. Что стало с няней сестры он не узнавал, да оно и так было понятно. Скорее всего, убитый горем отец попросту пристрелил женщину на одном из близстоящих полей, что принадлежали его семье. Он даже помнил, что Таджима после созвал собрание из приближенных, в котором участвовал его старший брат, готовый в ближайшие годы перенять «бизнес» уставшего отца. Но, к огромному сожалению, результатов эти сборы не дали, и наступило тревожное затишье… Ровно до того момента, как омрачневший утратой десятилетний мальчишка, что был до ужаса похож на своего отца, не проснулся посреди ночи от странных звуков. Обычно, уже после десяти вечера, в их доме наступала гробовая тишина, но не в этот раз. По своим внутренним биологическим часам Изуна понял, что было около полуночи, а потому подобное его несколько смутило и, даже сказать, напугало. От отца, который последнее время пристрастился к алкоголю по вечерам, да и в целом растерял прежнюю сталь во взгляде и своём внешнем виде, он узнавал много неприятных подводных камней их семьи. Например о том, что раньше дележка власти у недовольных младших семей — коими они почти не являлись, по мнению Таджимы — была периодичным явлением. И в одну из ночей может случится так, что кого-то из ближайших родственников они не досчитаются. Или найдут самого отца с перерезанной глоткой. Удивительно, но он действительно предсказал свою судьбу наперед. И ещё, по всей видимости, понимал, что пропажа единственной дочери дела рук его подчинённых, но кого именно пока не предоставлялось возможности узнать. И вот, в ту самую ночь, когда обеспокоенный Изуна покинул свою комнату, на террасе, откуда открывался вид на тот самый сад, он увидел своего окровавленного отца и бездыханное тело одного из младших семей. Кто это был — понять было невозможно, так как лицо несчастного превратилось в одно сплошное месиво, а сам он не подавал признаков жизни. В руках мужчины блестела гладкая сталь пистолета, отражая всю пустоту и безутешность престарелого отца. Изуна поморщился от этих воспоминаний, растирая глаза подушечками пальцев и откидываясь на холодную бетонную стену. Была бы возможность — он забыл и о погибшей из-за внутрисемейных конфликтов Аяме, и о том, как Таджима расстрелял в упор того, кто устроил это всё. Ещё больше ему хотелось забыть об этом самом отце, которого несколькими годами позже таки обнаружили с распоротой глоткой в своей постели. Кто это сделал и почему не удалось узнать до сих пор. Хотя, кажется, Мадара особо и не заморачивался с поисками убийцы и кровной местью. Старший брат значительно изменился после пропажи сестры: стал серьёзнее, рассудительнее и хладнокровнее. Он, в пылу одного из разговоров о исчезнувшей Аяме, обронил очень пугающую фразу, которая до сих пор эхом звучит у младшего Учихи в голове: — Будь я чуть старше и у власти, этого бы никогда не произошло. Отец слишком беспечный, даже собственную семью не может защитить. В какой-то степени Изуна был согласен со словами брата, однако какое-то неясное беспокойство, поселившееся в его душе, не давало ему покоя и по сей день. Спустя годы, когда Мадара вырвал себе звание босса когтями, всё наконец устаканилось и все они могли жить в более менее спокойствии. Только негласное правило, обязывающее не упоминать о почившей сестре, никуда не делось. В семье Учиха всегда было пять детей, пять сыновей, в живых из которых остались только двое. Бойни в клане превратили своё существование на неопределённый срок, однако другие семьи не унимались и старались сбросить Учих с пьедестала. Примерно так, в нескольких стычках с Сенджу, и погибли остальные трое братьев. Интересно, как бы сложилась их жизнь сейчас, в нынешних обстоятельствах? Изуна был уверен, что Мадара, если и выжил, тоже пребывает сейчас где-то в бункерах в какой-то из части страны, но не в том положении, что и его младший брат. Старший не отказался бы пользоваться всевозможными благами, которые ему были дозволены в силу его статуса. Однако Изуне, хоть тот и являлся ребёнком Якудзы, это было без надобности. Он преследовал свои цели, и был уверен, что выбрал правильное время и место для их исполнения. Мадара может и спустил младшим семьям убийство сестры и отца, но не он. И в ходе долгих лет разбирательств в устройстве подчинённых, узнавании всё новых шокирующих подробностей и слежке, ему наконец удалось узнать имя человека, стоявшего за всем этим. Они были знакомы, и очень хорошо. И, если тот до сих пор жив и здоров и находится в этом убежище, то принесенное ему на блюдечке правосудие окажется самым ужасным и смертоносным ядом. * * * После того странного вечера, когда старушка, явно поддавшаяся своей болезни и потерявшая остатки рассудка, бросилась на него и несла какую-то околесицу, Изуна особо её судьбой не интересовался. Сакура сама поведала ему на утреннем осмотре о прошедшей ночи вблизи женщины и о её состоянии, да и в принципе охотно делилась с ним информацией по её самочувствию. Нана более не шевелилась и даже не предпринимала попыток заговорить. Она застыла в собственной теле, хоть и жизненные показатели, по уверению медика, стабилизировались. — Словно кукла, — констатировала тогда девушка, оговаривая более простое сравнение. Как будто бы женщина была здесь и одновременно нет. Её тело жило, функционировало как и полагалось, но сама старуха просто заперлась в своём выдуманном мирке и не спешила покидать его стен. И всё бы ничего, и Изуна даже мог отмахнуться от навязчивых и ненужных ему подробностей, если бы не одна странная деталь. Из одного уха Наны м и постоянной периодичностью текла густая, почти черная кровь. — С чем это может быть связано? — задал вопрос мужчина, сидя напротив Харуно и растрепав собственные и без того взъерошенные волосы. — Если бы я знала… — выдохнула Сакура. — Я решила, что, возможно, внутренне ухо повреждено или что-то другое, но, при детальном обследовании, насколько это возможно в нынешних условиях, ничего не обнаружила. И кровь так и не перестаёт идти. — Забавно получается, — хмыкнул Изуна. — Получается, что врач не может сказать чем болен пациент? И какой же он тогда врач? — Послушайте! — недовольно буркнула она, отнимая взгляд от тетради и переводя его на Учиху. В мятных глазах сиял огонь раздражения и чего-то ещё, что он не мог распознать. Ему было, в принципе, достаточно того, что он видел, как та до одури и треска сжимает своими тонкими, костлявыми пальцами ручку и, возможно, готовится совершить бросок ему прямо в глазницу. — Извините… — внезапно выдохнула Сакура, тут же отпуская бедную канцелярию, что та и не стала метательным оружием. Досадно. — Перестань «выкать» для начала, тогда я подумаю, — сделал ей замечание Изуна, а затем, видимо осознав свою нетактичность, добавил: — Не бери в голову. Настроение ни к черту. — Вы… — Ты. — Ты плохо себя чувствуешь? — удивительно как быстро менялось настроение девушки. В один момент она готова задушить тебя собственными голыми руками, а в другой миг уже смотрит с таким беспокойством, что и сам невольно начинаешь верить в своё недомогание. — Ха, не дождешься, — усмехнулся он, а затем поднялся с насиженной подушки. — У Учих отменное здоровье, разве не знаешь? Или Саске не рассказывал об этом потрясающем свойстве нашего организма? — Саске-кун? — и вновь смена настроения. Теперь же девушка, видимо предаваясь каким-то своим воспоминаниям, сначала смущенно моргнула и покраснела, а после задумчиво, почти меланхолично опустила глаза на свои запястья. — Как ты понял, что мы знакомы? Саске-кун рассказывал обо мне? — Выбрось эту чушь из головы, как будто не знаешь его. Скорее поверю в то, что зомби существуют, — насмешка, скользнувшая по бледным, но пухлым мужским губам, уколола её прямиком в живое и бьющееся сердце, и Учиха мысленно дал себе затрещину. Как бы дальний родственник не бесил его в те моменты, когда он так явно ощущал на себе сравнивающий их между собой взгляд мятных глаз, но сама медик точно не заслуживала его язвительности в свой адрес. Потому Изуна, чуть громче нужного, выдохнул и пояснил: — Ты смотришь на меня так, словно я тебе чем-то обязан. Вывод напросился сам с собой. — Она попросту перепутала их в первую встречу и до сих пор искала хоть какие-то сходства между Учихами, потому что так должно быть. Так правильнее. Ведь в условиях выживания, ты хоть и надеешься только на самого себя, где-то внутри все равно живёт призрачная надежда на помощь со стороны и веру в твоих близких людей. К огромному сожалению самой Харуно, хоть со стороны на лицо они и были похожи, на этом все сходства заканчивались. Как бы Сакура не стремилась увидеть в нём то, что ей так было необходимо для собственного спокойствия, этого в нём не было отроду. И питать ложных надежд на его счёт было глупо. — Нет, что ты… Вы совсем не похожи, — словно читая его мысли, озвучила медик. — Головой я понимаю, что вы совершенно разные люди, каждый со своим характером, мыслями и жизненными целями. Но сердцу не прикажешь… — Изуна готов был подарить свою крепкую пощёчину ещё и этой девице. Глупая овечка, растерявшая остатки хоть какого-то разума, ей богу. — Если этот засранец до сих пор жив, боюсь, что он и не думает даже беспокоится о тебе. Лучше побеспокойся о себе, а не об этом самовлюбленном идиоте, — напоследок отчитал её Изуна и скрылся из палатки. День не задался с самого утра, и причиной тому стали беспросветная глупость новоявленного медика, а также упомянутое имя родственника. Учиха не хотел размышлять о том, какие отношения этих двоих связывали, но всё же пришёл к этому, о чем в последствии пожалел. Саске был тем ещё подлецом, особенно в плане женского внимания. И, по всей видимости, Сакура не стала исключительно умной рыбкой, а также, как и другие окружающие его девицы, попалась в эти золотые цепи, что обещали блага и ласку. По итогу же они получали только удовольствие на пару-тройку часов, а после оказывались на раскаленой сковороде из собственных радужных мечтаний и разбитых надежд. Забавно, что таких женщин Изуне нисколько не было жаль. Скорее он смеялся над наивностью очередной девицы, впутавшейся в односторонние взаимоотношения с Учихой. Ведь сам он раскусывал все уловки Саске на раз-два и не понимал, как нельзя было заметить всю ту фальшь, что источал его образ. Странно в этом ещё всё то, что он ожидал от себя. Он жаждал почувствовать то щекочущее чувство удовлетворения от собственной правоты, мол «ха, а я знал, что так и будет». Однако… Ему было неприятно. Изуна ощущал, как внутри него разрастается что-то тёмное и склизкое, но с огромными и острыми когтями, которые непременно разорвут его внутренности, если тот не даст выход этой мерзости наружу. И потому тот всё же не постеснялся уколоть медика напоследок, извергая из себя смрадный яд, от которого сам же и открещивался несколькими минутами ранее. Она ведь не виновата и бла-бла. Но почему же тогда так хочется задеть и побольнее? Как давно он опустился до таких детских низменностей? Или же он попросту… Ревнует? — Бред какой-то, — вслух фыркнул Изуна, смахивая с лица вселенскую усталость и проходя мимо того места, где последний раз он виделся со старухой, а после тут же застыл на месте. Мысли, словно бешеные, внезапно врывались в его голову, тут же взрываясь сотней петард, принося хозяину очередную порцию головной боли. На месте, где всё ещё стояла палатка Наны, играли местные чумазые детишки. Те заливисто смеялись, побрасывая разноцветный волчок и отсчитывали секунды до того, как тот упадёт. — Нана вела себя буйно и странно, это было без сомнений. И всё же, откуда у старухи такая сила, чтобы я не мог попросту откинуть её руку? — самая громкая и часто повторяющаяся мысль наконец осела на одном месте и достигла разума Учихи, заставляя того крепко задуматься. И, если так подумать, то действительно было странно. Всегда болтливая, немощная женщина, что не обидит и букашки, внезапно хватает его едва ли не за грудки и несет какую-то чушь. Как она там говорила? Никому не доверять? О чем она хотела сказать ему? И почему вдруг замолчала, погружаясь в подобие транса? — Шестьдесят пять! Шестьдесят шесть! Шестьдесят семь! — весело крикнул один из детишек, продолжая свой отсчёт. Победа была явно за ним. Почему он не должен доверять именно Сакуре? Что та скрывает? Почему на душе так тревожно? И что такого узнала Нана? Может быть ли так, что её заставили замолчать? — Восемьдесят девять! Девяносто! Внезапно, Изуна заметил одну странную деталь. Он стоит у палатки старухи уже почти две минуты. Дети, всё такие же чумазые и счастливые, хлопали в ладоши и выкрикивали очередную временную отметку, за которую вышел волчок. И всё то время, что он стоял здесь, погружаясь в свои размышления, этот важный элемент детской игры никак не падал. Словно всё это было не по-настоящему. Словно Изуна пребывал в долгом и утомительном сне, где всё идёт по неизвестному ему сценарию. И в этот момент волчок, наконец-то, упал.