Под лисьей шкурой

Человек, бесспорно, существо само по себе безумно странное и многогранное. Взять хотя бы в пример чувства и эмоции, которым он подвластен. Почему в ходе эволюции они не утратили свою силу, а, казалось бы, стали только отчетливее? Любое другое более менее разумное существо прекрасно выживает и без такой ненужной вещицы в своём арсенале, повинуется разве что инстинктам и живёт в своё удовольствие. Так почему же нам, людям, так необходимы эти чувства и почему их нельзя отключить по желанию? Уверена, что большинство божественных созданий точно не отказалось от волшебной кнопки, способной в раз решить большую часть проблем. Первая, наивная до одури влюблённость? К черту, сними розовые очки и посмотри какой на самом деле мудак перед тобой. Тот, кто не стоит и капли твоих слез. Стресс на работе? Где эта чертова кнопка, я едва держусь чтобы не послать начальство куда подальше. И так можно продолжать до бесконечности. И всё же, у меня есть аргумент в защиту наших ощущений. Ужас. То самое чувство, которое накрывает тебя удушающей волной, пробегает мурашками по спине, когда нервная система накаляется до тысячи градусов и кричит об опасности где-то рядом. Без него людям было бы совсем не сладко. Если бы он был живым существом — был бы ужас до невозможности уродливым внешне или же привлекательно-заманчивым снаружи, но омерзительным и липким внутри? Всё вместе. Он точно вызывал бы животный страх только от одного небрежно брошенного взгляда на себя. Заставлял покрываться желудок ледяной коркой, что никак не треснет, а после выворачивал остальные органы наизнанку, из-за чего ты кривишься от боли и мучаешься, лишь бы не выплюнуть собственный окровавленный пищевод. Ты борешься с ним, с самим собой, уговариваешь себя держаться, но какая уже может быть разница, если сзади тебя облепили десятки грязных, когтистых рук и впускают свой смертельный яд? Правильно. Никакого смысла и нет, тебя просто кроет не по-детски и остаётся лишь терпеть. И если бы ужас был живым существом — у него бы были белоснежные, как никогда не таящий снег, волосы и горящие безумием глаза, что наслаждаются производимым эффектом только от своего внезапного появления в поле зрения. Если это пугающее чувство живое существо — то оно прямо сейчас стояло надо мной и испепеляло одним лишь взглядом горящих-ледяных глаз под мужским ликом. Облаченный в бледный, слегка застиранный халат, и черную водолазку с высоким горлом, он напоминал мне кристалл стрихнина, которым так любят убивать персонажей в кинопленках и книгах, подобно Агате Кристи. Внешне застывший, подобное статуе без единой эмоции, мужчина отличался резкими, скорее угловатыми чертами лица, был отлично сложен и был значительно выше меня. Однако, даже находясь в полуметре от него, я могла ощутить ту пресловутую и смертельную горечь ядовитого вещества, проникающего точно через поры, вдыхаемый без желания. Он отравлял без касания, убивал одним лишь присутствием, и это заставляло сжиматься изнутри, чтобы не почувствовать тот самый ужас, от которого забываешь даже дышать. Хоть этот человек и стоит неподвижно, слегка нависнув над измученной мной, одного лишь его едва заметного движения хватает для того, чтобы я погрузилась в агонию, а он, как званый свидетель, продолжает просто наблюдать и молчать. И славно. Если бы этот мужчина открыл рот, уверена — я бы уже умерла. Его сухая, мозолистая рука дёргает меня за подбородок жёстко, упирается большим пальцем под челюсть и с силой давит на впадину, а мне только и остаётся, что задыхаться и скулить пересохшими губами от боли. Глаза бешено бегают из стороны в сторону, пытаются разглядеть хоть что-то или кого-то, но всё, что мне удаётся заметить — красивое, но безэмоциональное лицо мучителя в тени, сияющую лампу над его серебристой, почти белой макушкой и болезненно-белый фонарик у самого моего лица. Я даже попыталась отбиться или же хотя бы пошевелить рукой, но та только колыхнулась и осталась лежать на месте, словно моё тело мне не принадлежало вовсе и сейчас проходит только стадия обучения и самопознания. По неизвестной причине, моё тело заметно исхудало и почему-то реагировало на любое изменение на фоне. Как будто, пока я была в отключке, меня истязали часами, а то и сутками напролёт, морили голодом, а мышцы выработали в себе новый функционал: конечности перестали ощущаться своими же, в то время как ткани сводило судорогой, а мой рот искривляется и вытягивается в гротескную гримасу, забывая издать крик ужаса. И мне бы действительно хотелось закричать, будь хоть капля сил. Но единственное, что я могу, так это нечленораздельно выть и пытаться выгнуться от боли, чувствуя, как по венам расползается точно плавящаяся лава. Голова бесперебойно гудит, в ней взрываются миллионы фейерверков и мучают, мучают, мучают. Почему голова раскалывается так, словно в ней пробили сквозную дыру? Почему мне так больно шевелиться? Сколько я уже здесь и где это здесь? Кто этот человек и что он сделал со мной? Именно в этот момент голова наконец-то задирается наверх, а изумрудные глаза замечают мешок с неизвестным раствором, висящий на железном крюке штатива. Жидкость переливается в свету белоснежной, как и макушка этого пугающего человека, лампы зеленовато-синими оттенками, и я на секунду думаю, что эти садисты по системе в меня вливают бензин, но тут же успокаиваюсь. Вряд ли бы я тогда вообще была жива, ведь хоть с большим усилием и не с первого раза, но всё же получается проследить за струящейся трубкой, что нашла своё пристанище в сгибе локтя. Какой-то препарат, скорее всего снотворное в купе с чем-то ещё, но желания уточнять что капает по системе прямиком в вену и почему это вообще со мной происходит. Точнее сказать, на задворках дергающегося сознания оно жило, но было сразу же отодвинуто и почти позабыто. Ведь я не во второсортном фильме ужасов, где по сценарию дяденька-злодей расскажет мне свои планы, а пока тот увлечённо будет заниматься бахвальством, главный герой выскочит из тени и спасёт мою тощую задницу. Скорее меня занесло в хоррор с безумными учёными, что ставят опыты на людях и управляют миром из своих подпольных организаций. Страшно представить, какая из картин импонирует зрителю этой картины больше. Мне же больше по душе что-то более комичное и лёгкое. Но какая разница, что нравится линейному персонажу, когда с него нагло срываются протертые до прозрачности простыни, а грубые мужские руки дёргают за эти самые онемевшие конечности, которые всё ещё сводит судорогой? Или же я в этой сцене являюсь главной героине, которой может повезти? —…-сан, прошу прощения. Мы не подозревали, что объект… быстро придёт в себя… Снимем показатели и удвоим… — монотонно бормотал словно сквозь воду мужской голос. Слова, которые мне удалось расслышать не принадлежали моему мучителю, его лицо по-прежнему оставалось беспристрастным и молчаливым. Говорил кто-то на фоне, но даже так всё-таки смог привлечь к себе внимание, но ни лица, ни каких-то отличительных черт разглядеть я так и не смогла. Только, благо, агония стала угасать, как и все вокруг. — Как обстоят дела в другом блоке? — в тон ему спросил светловолосый, чьё лицо я теперь точно буду видеть в кошмарах. Иначе то, что последует дальше, я не могу назвать. Ответа на его вопрос я так и не услышала, хоть и видела, как скрытое наполовину во тьме лицо с бледными губами подчинённого шевелились, а после и он сам двинулся куда-то в тьму пространства. За ним же следом последовал и мучитель — так решила называть его про себя — и я была, если можно так сказать, даже счастлива. Всё лучше, чем терпеть чужие руки на теле, обследующие тебя так по-хозяйски, а глаза ослепляет дешёвый, ручной фонарик. С самого детства так было заведено — если больно и тяжело, то лучше уж пострадать в тишине и одиночестве, а не на виду у всех. И сейчас, когда эта боль во всем теле наконец проходила, мне как никогда хотелось погрузиться в воспоминания о детстве, о маме, которая всё равно приходила на помощь. Ворчала что-то своим грозным, хриплым голосом, но приходила и успокаивала, а боль проходила с каждым поглаживанием по моим светлым локонам. Ослепляющий белый свет над самой головой мешал обзору, и всё, что мне удалось разглядеть за оставшиеся мне секунды, были мои истерзанные бесконечными уколами руки на светлой, точно больничной койке, и протянутые от груди провода куда-то вверх, где был штатив с капельницей. А после, когда голова потяжелела настолько сильно, что запрокинулась на бок, и странно-незнакомое лицо какого-то парня на такой же освещенной соседней кровати. За ним виднелись ещё десятки таких же ламп, где, по всей видимости, лежали такие же несчастные, как и мы с ним, но именно его лицо почему-то впечаталось под веки. * * * Сакура смотрела на собравшихся возле себя детей, часто хмурила брови, когда осматривала тех, а после, натянув на себя привычную для себя улыбку, подзывала следующего «пациента». Обычная медицинская практика — улыбайся чаще, и не будет истерик, ведь добрая тётя-врач не обидит, а только измерит температуру, послушает тебя невесть откуда взявшимся стетоскопом и поспрашивает о самочувствии. И если будешь себя хорошо вести, то обязательно впихнет в ладонь леденец в прозрачной обертке, о происхождении которого также предусмотрительно промолчит. Изуна знал все спекуляции врачей, особенно педиатров, так как часто выступал в качестве водителя и сопроводителя детишек своих родственников, но тактично игнорировал их и наблюдал издалека, предпочитая занимать нейтральную позицию. Надо сказать, что его услугами пользовалась большая часть клана, и отказывать в помощи он им не смел. Любил уж очень сильно свою семью и даже её маленьких членов, хоть те порой и доставали его нещадно своей кучей вопросов или взбудораженными выходками. И все бы ничего, но иногда те переходили границы дозволенного и даже позволяли себе дразнить своего старшего родственника, за что часто после были наказаны своим в меру строгим, но добрым отцом — Итачи. Изуна помнил, как был удивлён, узнав о скорой женитьбе этого Учихи, и как был шокирован, когда ещё через какое-то время по их огромному семейству прокатилась новость о рождении наследников. Они даже с Мадарой делали ставки: кто из этой ветви быстрее обзаведется семьёй, и, казалось бы, все указывало на более открытого и ещё не потерявшего огонь в глазах младшего наследника, однако судьба распорядилась иначе. Саске, избалованный родителями и старшим братом, нисколько не интересовался отношениями в долгосрочной перспективе и часто менял партнёрш, скорее пользуясь теми как расходным материалом на ночь и не более. Младший не знал отрезвляющего слова «нет» с рождения и часто пользовался своей милой мордашкой в женской компании, потому даже так, зная, какая слава ходит за этим Учихой, те велись на него и охотно прыгали к нему в койку. Итачи же, наоборот, вырос в суровых условиях, под гнетом отцовских ожиданий, и казался отстраненным от всего, что никак не было связано с работой. Потому ставка Изуны и была на взбалмошного Саске. У того шансов создать собственную чету было куда больше, чем у внешне молчаливого и угрюмого старшего брата. Ставка на младшего брата стоила ему приличной суммы денег, и, наверное, из-за этого их отношения несколько изменились. Из размышлений мужчину вывела возникшая над головой тень. Хоть он и сидел в отдалении, прямо на холодном полу, в окружении таких же хмурых выживших, ему было отлично видно и слышно, что происходило в районе медицинской палаты, наскоро натянутой в другом конце коридора, но слышимость была нулевая. Да и какая ему разница, о чем там щебет эта девица с неестественными волосами? Почему-то именно сейчас, подойдя к нему вплотную и заглядывая в его тёмные глаза второй раз в жизни, медик напоминала ему потрепанную и дешёвую версию Барби, какие можно было найти на барахолках или на нижних полках магазинов с детскими игрушками. Слегка растрёпанная, всё такая же угловатая по японским меркам, с дорожкой отросших светлых корней и уже скорее кислотного цвета розовыми локонами, Сакура что-то мямлила себе под нос и стремительно краснела. Эта деталь вновь выводила мужчину из себя, и тот даже на мгновение поймал себя на мысли, что был бы не прочь оторвать голову этой кукле, но тут же себя одернул и переспросил: — Что? — в голосе Учихи сквозило недоверие и раздражение. От былой заинтересованности, которая горела в нем минутой ранее также, как и в первую встречу, не осталось и следа ровно тогда, когда девушка открыла рот и обратила на него внимание. Та по-прежнему продолжала видеть в нем чёртового Саске, и это заставляло Изуну сжимать челюсть настолько сильно, что желваки на скулах не то чтобы были видны, а ощущались им лично. Это не ускользнуло от мятных глаз Харуно, потому та, потупив взгляд в пол на несколько секунд, более смущенно повторила: — Вас не было на утреннем осмотре уже неделю. Как вы себя чувствуете, Изуна-сан? — он удивлённо моргнул и даже на мгновение обронил привычную фарфоровую маску с лица, но тут же взял себя в руки. Прошла уже неделя, как Сакуру отправили сюда. Удивительно, но ему казалось, что их знакомство произошло только вчера, потому эмоции продолжали в нём бушевать до сих пор. Почему-то в этом месте время шло быстрее, чем обычно, и он не мог не отметить это. Будет о чем подумать на досуге. — Сакура, скажи, кем ты была в «прошлой» жизни ? Не думаю, что врачей обучают бегать за пациентами и узнавать как они себя чувствуют, подобно собакам. — Изуна фыркнул, складывая руки за голову и откидываясь на бетонную стену. Даже для пущего вида прикрыл глаза, показывая своё безразличие и отрешенность к этой ситуации и девушке в целом, но всё же смог заметить, как та судорожно выдохнула и вдохнула, по всей видимости успокаивая себя, а после продолжила наступление. — Завтра жду вас на обязательном утреннем осмотре, иначе мне придётся доложить своему руководству о том, что, возможно, в стенах убежища зараженный. — Её голос больше не дрожал, скорее тряслась в нём внезапно приобретенная сталь. Последние слова Сакура едва ли не протянула по слогам, в манер ему с неделю назад, но Изуна даже не пошевелился. Конечно, он удивился такому раскладу, да и в целом тому, что медик сама подошла и напомнила ему о чем-то столь важном, но он действительно… Не знал, что прошла уже неделя. По ощущениям, Учиха словно просто закрыл глаза, вновь открыл их и уже был в той же локации, но несколькими часами позже. Всё происходящее напоминало глюк в игре. Эту мысль он также охотно задвинул подальше, не собираясь ее развивать. Харуно ушла гордо, оставляя последнее слово за собой. Не раскрывая глаз, Изуна ощущал исходящую от неё уверенность и почему-то понимал, что та действительно не шутит. Она расскажет своим начальникам о его поведении и очередной неявке, и это отразится для него массой проблем. Однако останавливать, объясняться и извиняться перед «надзирателем» он не спешил. Только подумать: такой всегда серьёзный, слегка саркастичный он и мелет подобную чушь про дереализацию. Тогда его точно под руки вынесут из бункера и отправят доживать свои последние дни за его стенами, прикрепив ярлык «сумасшедшего» на лоб. Безусловно, Учиха выживет и за его стенами, хоть и заработает себе фоновую тревогу и новую партию проблем со сном, но приятнее ведь находится в относительной безопасности сейчас — если мир, в котором они сейчас выживают, вообще может дать хоть каплю этого ощущения — и выполнять простые требования здешних обитателей. Все лучше, чем снова кочевать по промерзшим и продуваемым помещениям и трястись за свою шкуру каждый раз, когда закрываешь глаза. В конце концов, у него есть цели и планы, и тот не собирался подыхать как брошенная псина без двора. Следующим утром он действительно явился на осмотр, стоял в первых рядах, возвышаясь едва ли не на голову над другими и нередко зевая. Ранние подъёмы никогда не давались ему с таким трудом, но тут уже было дело принципа. Глаза нещадно слипались и болели от не прекращающего мерцать жёлтого, тусклого цвета, но Изуна стойко держался, лишь изредка щипая себя сквозь карманы широких спортивных штанов, которые когда-то были серого цвета. Сейчас же вся его одежда напоминала скорее ком грязи, несколько раз вымокший и высохнувший по кругу. Тёплая флисовая толстовка того же цвета порвалась в нескольких местах в районе плеч и груди, но замок упорно держался и не расходился, что было весьма похвально. Из под полурастегнутой змейки виднелась чёрная футболка без принтов, и, кажется, что только она особо и не пострадала во всей этой неразберихе. Где-то под одеждой всё ещё грел кожу нож, наличие которого Учиха не забывал проверять по утрам, и радовал своего владельца мнимым чувством безопасности. В который раз мужчина задумался о том, как легко ему удалось проникнуть в убежище незамеченным и как удивительно просто ему удаётся сохранять при себе оружие, а не просыпаться со следами от него на глотке. — Доброе утро, Изуна-сан, — кивнула в знак приветствия девушка, приглашая его в свою палату одним жестом и тут же исчезая в ней сама. Откуда она появилась и почему сегодня задержалась сонный Учиха уточнять не хотел, потому молча последовал за медиком. Первый раз, когда он вошёл сюда, обстановку оценить не было возможным. Да и в целом оценивать было нечего — наскоро поставленная палатка не имела в себе ничего, кроме двух подушек по центру. Сейчас же, помимо тех самых подушек, в «кабинете» появился низкий стол, на котором лежали широкая тетрадь на кольцах, ручка, упаковка латексных перчаток и антисептик. По правой стороне расположилась тумба, хранящая в себе что-то ещё из медицинского оборудования, а на ней покоилась стопка детских рисунков, ваза с леденцами и стаканчик, полный карандашей. По всей видимости, Харуно любила детей и даже в таких условиях старалась подарить им детство, выставляя условия своим руководителям. В их же интересах было выполнять требования своего единственного врача на всё убежище, потому те, неизвестно как и где, подсуетившись, снабжали девушку конфетами, офисной бумагой и карандашами. Ещё Учиха заприметил рядом стоящий железный столик с несколькими этажами, на котором без дела валялся стальной лоток для различных инструментов, закрытая пачка шприцов и какие-то бутыльки. Изуну на мгновение передернуло от их вида, но тот тут же одернул себя и поспешил обратить на себя внимание: — Что это? — он кивнул в сторону тех самых ампул, которые заставили его содрогнуться. Мужчина никогда особо не испытывал симпатии к медицине, в особенности к больницам, потому старался по-максимуму избегать их, если же дело не касалось младших членов его клана. Тогда вся неприязнь уходила на второй план, позволяя спокойно довезти родственников до клиники и даже побыть с ними на приёме, если то требовалось. Но если что-то болело у него самого — извольте, но тот будет терпеть до последнего, пока не посинеет и не заскулит. Ну, или пока заботливый старший брат напомнит ему, что в его возрасте бояться больниц глупо. — Антибиотики. Местные дети болеют, оно и не удивительно. Кругом такая сырость и антисанитария, здесь только мертвый не заработает себе воспаление лёгких! — бурно отреагировала девушка, но тут же откашлялась и поправила полы своего халата. — Присаживайтесь, пожалуйста. — Она кивнула в сторону тех самых подушек и сама же заняла одну из них. Изуне ничего не оставалось, как последовать её примеру. — Погляжу, детей ты очень любишь. — Туманно отметил Учиха, следуя её примеру и подгибая ноги под себя. Несмотря на названную ранее медиком антисанитарию, в её палате пахло хлоркой и антисептиком, словно он действительно попал в прививочный кабинет. Только не навязчивый, сладкий запах вишни и женского тела никак не вписывался в эту относительно стерильную картину. Да и сама девушка была… Чистой? Да, она отличалась ещё от всех них тем, что была попросту не вымазана слоями пыли, а одежда на ней была опрятна и без единой заплатки. Безусловно, всем выжившим позволяли принимать душ, но только по расписанию — раз в неделю. Иначе они все бы тут задохнулись от собственного зловония. Однако чистую и, главное, сухую одежду никто не спешил вручить всем гражданам, потому выглядели они, честно говоря, так себе… Даже выходец из знаменитого клана, второй человек в семье Учиха, был похож сейчас скорее на бездомного, чем на статного молодого мужчину, за которым в обычной жизни увивались разве что не ленивые женщины. Но почему-то именно для неё сделали исключение. Или же Сакура пользуется какой-то магией, которая не позволяет ей запачкаться в условиях этой сырости и грязи. — Почему вы так думаете? — задала вопрос девушка, прикладывая к виску электронный градусник и выжидая несколько секунд, пока тот не запищит. — У вас пониженная температура. — Не удивительно, при таком-то холоде, — хмыкнул Изуна, расстегивая на автомате толстовку и задирая чёрную футболку до самой шеи. Медик же, словно окоченев изнутри, внезапно для мужчины двигалась на том же автомате, и от былого смущения на её лице не осталось и следа. Холодный металл стетоскопа двигался вдоль грудной клетки, позволяя Сакуре слышать всё, что происходило внутри, и Учиха на секунду отвлек себя забавным воспоминанием из детства. Когда они с Мадарой были совсем юными, старший брат часто пугал младшего игрушечной версией этого инструмента и говорил ему, что слышит его мысли. И, что самое смешное, Изуна действительно в это верил лет так до семи, пока их отец не нахлобучил двум старшим сыновьям за их проделки, потому как те начали запугивать этой байкой своих других братьев. Точнее говоря, запугивал сам Мадара, в то время как он искренне в это верил и хотел доказать младшим волшебные способности этой игрушечной штуки. Он даже с умным видом натягивал голубую маску, которая входила в набор, а затем показывал её действие на самом старшем брате, что точно поддакивал на каждое его слово. Прекрасное было всё же время. — Позвольте, — проронила Сакура, не дожидаясь никакого согласия и запрокидывая голову мужчины наверх, прямиком к светящему в сонные глаза светильнику в импровизированном потолке. Сказать, что это помогло ему наконец проснуться — ничего не сказать. Во-первых, мужчина удивился насколько быстро и ловко девушка возникла рядом с ним, а во-вторых тому, как резко она задрала его лицо и пыталась хоть что-то разглядеть с высоты своего роста, несмотря на то, что они оба прибывали в сидячем положении. Точнее, Изуна и впрямь сидел, в то время как сама Харуно уже стояла на коленях и пыталась рассмотреть белок глазниц. Спустя несколько попыток к подбору необходимого угла, та всё же смогла убедиться в том, что с Учихой всё в порядке, пока тот силился на зажмуриться от неприятного, бьющего в глаза света. И в тот момент, когда он отвёл взгляд, они встретились и застыли. Темные, почти чёрные, которые она точно никогда не видела. Мятные, скорее уходящие в изумрудные. Они глядели в глаза друг другу несколько долгих мгновений, и мужчине на секунду показалось, что время замедлило свой ход, а сам он незаметно для себя приластился к удерживающей его за щеку ладони. Сакура тоже почувствовала это, потому поспешила отдернуть руки, облаченные в перчатки, а также отвести взгляд в сторону. Этого было вполне достаточно для того, чтобы сам Изуна оттаял и неспешно поднялся, застегивая толстовку на ходу. — До завтра, Сакура, — ровным голосом попрощался Учиха, разворачиваясь на пятках и уходя в свой угол. Глядя в мужскую широкую спину всё ещё сидела розоволосая медик, не замечая, как по её щекам растекался нежно-розовый румянец. К их сожалению, это прощание было ошибочным, и уже этим вечером им пришлось вновь пересечься. Изуна сам и не понял какой черт его дёрнул, но почему-то именно сегодня ему жизненно необходимо было наведаться к старушке Нане и уточнить нет ли у той ещё какой-нибудь ненужной тряпки, ещё лучше простыни, так как с каждым днем в бункере становилось всё холоднее и неизвестно, есть ли вообще в его стенах система отопления. Шестое чувство подсказывало, что ответ вряд ли будет положительным, и большинство выживших отсеется таким гадким способом. И быть одним из них Учиха не хотел, потому поспешил навестить щедрую и добродушную бывшую соседку, однако его ждал не очень приятный сюрприз. След новой подруги женщины пропал также быстро, как та и появилась. Впрочем, исчезла не только болтушка-подружка, но и несколько вещей Наны, которыми та успела обжиться за проведённое время в бункере. Эта старая сука попросту обокрала свою уже закадычную собеседницу и бросила её. Но если бы беда была только в чьем-то ублюдском поведении. Помимо всего этого, в обустроенной палатке из тряпья лежала и сама Нана и едва подавала хоть какие-то признаки адекватного существования. Морщинистый лоб старушки был покрыт испариной, да и сама она часто, но коротко дышала, будто и вовсе задыхалась и старалась вклиниться в судьбу всеми силами. Пересохшие губы едва заметно шевелились, словно бы та молилась в последний раз перед божьим судом или молила дать ей пожить ещё немного, а сама Нана словно исхудала за это короткое время его отсутствия. И даже без более детального осмотра женщины, Изуна понимал, что дело плохо и, скорее всего, она так лежала уже несколько дней, пока равнодушные соседи отмахивались от старухи и мирно сопели себе по ночам, пока та сгорала изнутри. Решение было принято моментально, и ноги сами понесли его в сторону нужной палаты. Хоть последнюю неделю он и не помнил от слова совсем, но почему-то был уверен, что у Харуно есть определённый график — если понятие о нормировании труда может вообще существовать в условиях выживания — и она ещё не ушла со своего рабочего места. Возможно, Сакура даже занята сейчас чем-то. Но какая разница, если умирает человек? Удивительно в принципе то, что он не проигнорировал страдания Наны также, как и её потрясающие соседи, а пошёл искать помощи у медика. — Занята? — без приветствия спросил мужчина, заглядывая в раскрытые «двери» палаты, тут же находя взглядом копну ярких волос. — Да, мне ещё нужно закончить утренний отчёт, — простонала девушка, звонко хлопая себя по лбу одной рукой, пока вторая продолжала делать записи в разлинованной тетради. — Сегодня так много работы, я ничего не успеваю… — Жалобы потом выслушаю. Работа для тебя есть, — пропустил её слова мимо ушей Изуна, в наглую заваливаясь в пространство и в несколько широких шагов возникая едва ли не перед лицом медика. — Подождите, мне нужно… — начало было Сакура, но тут же захлопнула рот так сильно, что щёлкнула зубами — Учиха мог поклясться, что тоже слышал хлопок. Хоть девушка и хотела воспротивиться и попросить выйти его, напомнив очередной раз, что у неё незаконченный отчет, но завидев в глазах мужчины просьбу о помощи и какой-то неясный ей огонёк, не посмела не уточнить: — Что-то серьёзное? — Женщина в возрасте. Лихорадка, скорее всего несколько дней не встаёт. — Идёмте. Харуно рывком поднялась со своего места, на ходу хватая пару чистых перчаток и маску. Стетоскоп и так покоился на её плечах, а градусник ещё с самого утра болтался в кармане халата, потому пара не мешкала и быстро зашагала в сторону разгоряченной от температуры женщины. — Как её зовут? — Без понятия. — Ни за что не поверю, что вы сорвались бы за помощью ради незнакомого человека, Изуна-сан, — съязвила Сакура. — Мы уже где-то встречались? Иначе не могу оценить такую уверенность. Так ли ты хорошо меня узнала за несколько встреч? — подобно ей ответил Учиха. — Вы, Учихи, все на одно лицо, — буркнула себе под нос девушка, приближаясь к пациентке и не замечая, как спутник задумчиво вперился взглядом ей в спину. Её слова снова мысленно вернули его к Саске и к размышлениям о том, как эти двое связаны. Была ли она одной из тех, кем родственник откровенно воспользовался и выбросил, словно ставшую неинтересной куклу? Или просто была тесно знакома с ним и ещё с кем-то из клана? Это вряд ли, потому как Изуна не слышал о ней ничего раньше и не видел даже около поместья. Ну, или не желал видеть и слышать ничего о том, что было связано с его не кровным «близнецом». Сакура же, тем временем, проводила осмотр старушки и задавала ей какие-то вопросы, на которые ответа никак не поступало. Нана едва ли была в сознании. Скорее она парировала между реальностью и снами. Зависла где-то между и не реагировала ни на что, кроме адской боли, которая со временем не утихала. Но Харуно было вполне достаточно и этого, чтобы понять в чем тут дело и почему ей нужно срочно ринуться назад в палату, оставляя женщину на попечение Учихи. — От женщин столько проблем, — тихо фыркнул он, присаживаясь рядом и обращая свой взор на больную. — Как не погляди, а тебя облопошили, а ты и не заметила. Хоть я и не помню всего того, что ты рассказывала мне сутками напролёт, но могу сказать точно: к своим годам ты так и не научилась разбираться в людях. Нана же молчала. Глядела в пустоту из-под полуприкрытых век и никак не реагировала на его дерзкий слова. Возможно, что оно и к лучшему. Какой бы язвительной его натура не была, сам же Изуна в корне считал неправильным отчитывать даже таких личностей как она. Но пар ему было необходимо выпустить, поэтому пара колких фраз всё же сорвались с его острого языка. Он даже подумывал добавить короткое «извини», как старушка решила напомнить о себе, хрипло втянув воздух сквозь стиснутые зубы. — Слышишь меня? — слегка наклонился к ней брюнет, но тут же пожалел об этом. Нана, с неведомой ему ранее прытью и силой, вцепилась одной своей костлявой рукой в воротник толстовки и притянула его к себе, выдыхая свой старческий смрад прямо ему в лицо. Изуна было дёрнулся, попытался отбить руку женщины, но та внезапно раскрыла рот и просипела так, чтобы этот разговор остался только между ними: — И-Изуна… — начала она, явно испытывая не хватку кислорода, от чего её хрипы больше походили на бульканье. — Не верь им. Не верь… Ей. Всё это… Ложь… — Что ты мелишь, проклятая старуха?! — рыкнул Учиха, вцепляясь в руку Наны и стараясь ту оторвать от себя, но, по ощущениям, та только сильнее стягивала его воротник. — Не верь… Девчонке… — последнее, что произнесла старуха, прежде чем дёрнуться и отпустить ткань мужской одежды. Больше женщина не издавала ни звука и не двигалась. И ровно в этот момент подоспела сама Сакура.