Млечный путь

Выход из дворца вот так вот, втайне, как Хонджун давно не делал, буквально в ночь, отчего-то воспринимался им как приключение. Возможно, будучи ребёнком, он развлекался недостаточно, с глубокого детства вынужденный соблюдать этикет, учиться, прикладывая огромное количество усилий, как телесных, так и умственных. Особенности управления кораблём и содержание его в порядке, начиная с дел, отводимых юнге, и заканчивая обязанностями капитана, навигацией и лоцманскими обязанностями; управление не одним судном, а флотилией, экономика перевозки грузов, отличия фрегата от каравеллы и подъём фор-брамселя вручную, ночные бдения в «вороньем гнезде» — всего этого требовал от него дед. Не всему сразу, со временем, но, явно видя в Хонджуне своего будущего преемника, тот учил его всему, что требовалось знать командующему флотом. А потом — резкая перемена и возвращение на сушу, к родителям, пытавшимся изо всех сил больше сделать из него мыслителя, чем практика. Человека, понимавшего цифры так, как он не понимал людей. Когда бы Хонджуну было развлекаться? Временами он выскальзывал наружу вот так, в плаще с накинутым капюшоном, в обычной одежде, больше подходящей зажиточному городскому торговцу, чем власть предержащему. В сопровождении лишь Сынгвана, прячущего и оружие под полой своего плаща, и державшего родовые знаки Кимов за пазухой на особый случай, Хонджун бродил по улицам, сталкиваясь плечами с прохожими и не делая из того большой беды. Заходил на пирс, где слушал разговоры моряков, и не единожды ловил кого-то из своих на контрабанде именно таким способом. Проверял, как соблюдаются требования и на суше: куда идёт груз, как им торгуют, как отдыхают его люди и получают ли достаточно за свои труды. Иногда в таком виде Хонджун посещал бордели. Не то чтобы это явно порицалось, наоборот: чаще простые люди даже поддерживали подобное проявление человечности. Боги же, однако… Любые отношения, будь то гарем или брак, скреплённый укусом, согласно провозглашаемой Храмом точке зрения, должны были быть, во-первых, долговременными, и, во-вторых, не нарушающими складывавшиеся веками обычаи. Омеги же, берущие деньги за то, что по природе своей должны были дарить альфам свободно, эти обычаи, разумеется, нарушали даже несмотря на тот факт, что большая часть (а то и вся) прибыли от борделя шла какому-нибудь альфе, и не то чтобы омегам этот альфа оставлял больше, чем необходимый минимум на пропитание. В случае же, если омеги являлись рабами, денег те не получали вообще, но тогда Храм осуждал уже бесконтрольную делёжку омегами. Подозревая, что причина запрета в основном заключается в болезнях, которые эти омеги могли разнести чуть ли не на весь город, Хонджун, когда поджимало, попросту посещал лишь проверенные места. Конечно, он бы с радостью остался с кем-то из своих омег. С Минги, пожалуй, как с тем, кого он уже знал, кто знал его и верил ему, с Юнхо во вторую очередь, если бы тот не потерял восторженный настрой из Храма, но оба они, уставшие, изнервничавшиеся, спали так сладко, что казалось постыдным их будить даже не ради сцепки, без которой, в принципе, можно было бы и обойтись вне гона, — ради объятий. Ждать же объятий или готовности заниматься сексом от Рёса… Ёсана казалось и вовсе бессмысленным. Впрочем, не то чтобы Хонджун ожидал объятий и от бордельной шлюхи — но уж секс-то от неё он получить мог бы с гарантией. Может быть, тогда бы у него на душе полегчало. В последние дни он ощущал себя мухой, застрявшей в мазуте, медленно текущем куда-то вдоль уклона. Казалось, будто не он сам управляет собственной жизнью, а жизнь управляет им, и тем сильнее это чувство стало после посещения Храма, после этого знака Богов, которые, наверное, сейчас знатно смеялись над ним со своих мягких облачных перин. Вдобавок если Хонджун ещё знал, что делать с одним омегой, которого, в конце концов, он выбрал сам, то зачем ему остальные, он даже не представлял. Конечно, секс, сцепка… Но для удовлетворения потребностей тела ему бы отлично хватило лишь Минги, для заботы — тем более. Возможно, с Юнхо бы Хонджун мог бы временами разговаривать или, чем шикса не шутит, даже начать играть в шахматы без надобности ожидать, когда его единственный обычный партнёр — принц, вечно ему проигрывавший, — окажется в настроении. Как бы ни считало общество омег эфемерными существами, не способными мыслить масштабно, на множество шагов вперёд, что-то подсказывало Хонджуну, что от Юнхо стоило ожидать всего. Ёсан же пока казался ему странным, пугающим, словно зыбучие пески. С виду песок как песок, омега как омега, но стоит приблизиться — и опасность будет подстерегать буквально на каждом шагу. Чего от него ждать, Хонджун пока не представлял себе совсем. Более того, у него совершенно не хватало времени, чтобы наверстать в той или иной степени упущенное. Поговорить с Юнхо, поцеловать и понюхать Минги, найти с Ёсаном хоть какой-то общий язык… С утра ему вновь требовалось браться за свою невидимую для масс, но очень важную работу, затем посетить Великого Вана, чтобы уточнить некоторые моменты, забежать с той же целью, но уже куда более неформально, к принцу, отослать очередной уже свиток Сонгёлю и так и не получить от него, к слову, ответа. Пожалуй, в список того, что ещё Хонджуну следовало бы делать и что Хонджун отчаянно игнорировал, вполне возможно, зря, следовало внести сон. Даже сейчас он вместо отдыха шёл по ночным дорогам, слыша за спиной тихие шаги Сынгвана, и готовился к тому, что не ляжет спать, и на весь остаток ночи. Сонная охрана у входа при их приближении поначалу вытянулась по струнке, подхватила оружие, но затем, распознав в них клиентов, мгновенно расслабилась. Отставив в сторону секиру, один из них, неприятно воняющий альфа, без слов проводив их в помещение, распахнул перед ними узкую боковую дверь. Всё внутри было знакомо Хонджуну по предыдущим посещениям. Яркий свет, перемежающийся длинными, странно-извилистыми тенями от плетёных абажуров, несколько зеркал попроще, полированного металла, и одно дорогое, площадью не больше ладони Сынгвана, — стеклянное, с немыслимо ясным отражением. Именно перед ним Хонджун примерил маску, скрывавшую лишь верхнюю половину его лица, и приводил себя в порядок, сняв плащ. Конечно, вряд ли бы те, кто знал его в лицо ранее, перепутали бы сейчас Хонджуна с кем-то другим, но важен был в первую очередь посыл, а не желание остаться неузнанным на самом деле. В конце концов, Хонджун действительно бывал здесь далеко не в первый раз и, как постоянный клиент, не вызывавший особых опасений, пользовался некоторыми привилегиями. К примеру, ему позволяли выбирать. Ему и Сынгвану, точно так же спрятавшему лицо за маской, но светло-синей с золотом, словно тот даже здесь не решался изменять цветам рода Кимов. Сам же Хонджун смиренно носил чёрную, не считая должным привлекать к себе излишнее внимание остальных клиентов. Единственным местом, где он мог бы столкнуться с кем-то посторонним, являлся зал за следующей дверью, в котором, то и дело меняясь, проводили время омеги в ожидании клиентов. Каждый новый их гость-альфа вызывал споры и иногда даже соперничество за место в его постели — или, возможно, за место вне в его постели. Хонджуну как-то рассказывали, что некоторых клиентов готов был бы взять чуть ли не каждый, а к иному вызывались лишь опытные в своём деле омеги, готовые и к плетям, и к ударам, и к безостановочной вязке на всех поверхностях во все дыры. Хонджуну последние годы позволяли выбрать омегу самому. Не требуя ничего чрезмерного даже во время гона, он максимум утомил бы того до трясущихся ног, до глубокого, почти бессознательного сна, но и платил Хонджун за свои желания щедро. Скорее всего, его как раз относили к категории тех, кого могла бы вынести любая из местных шлюх, и оттого не считали угрозой. Конечно, всё равно поначалу их встретила Наби-нуна, высокая, плечистая омега в возрасте с классически размалёванным лицом и париком цвета восходящего солнца. В Халазии только шлюхи красили волосы, но Хонджуну искренне казалось странным, что в каждый его приход причёска Наби-нуны не меняется, как не становится тусклее и розовый оттенок её волос. — Здравствуйте, нуним, — вежливо поклонился он, немедленно удостаиваясь в ответ широкой улыбки. — Как у вас здесь дела? — Пока не родила, — хохотнула нуним. Не то чтобы её фигура в принципе подразумевала беременность, да и предохранялись омеги в борделях все поголовно, но шутка по-прежнему встречала Хонджуна все эти годы. — Как… Рассказать тебе про тех, кого больше нет, или представить новеньких? Хонджун пожал плечами. Новеньких, пожалуй, он мог бы посмотреть и сам чуть погодя, а из старых не помнил почти никого, но если Наби-нуне хотелось — так отчего бы и нет? Может быть, кого бы и вспомнил? Нуна повела рукавом широкого, цветастого халата, скрывавшего её морщинистые ладони целиком, вплоть до кончиков пальцев, в сторону длинного, уставленного кувшинами стола, скорее игравшего роль украшения, чем действительно являвшегося местом приёма пищи, но Хонджун поморщился, завидев рядом знакомую курильницу-лампаду. — Айщ, — спохватилась Наби-нуна, завидев его изменившееся выражение лица. — Чувствительный альфа, ну пойдём тогда, пойдём, подвинутся девочки с дивана! «Девочки», абсолютно разнополого характера, разом разбежались, завидев идущих к ним людей. Большой, мягкий, ужасного оттенка красного диван показался Хонджуну откровенно неподходящим для простого разговора: на таком бы диване разложить омегу, и на подобное настроение, видимо, и был расчёт тех, кто этот диван сюда притащил. Будь Хонджун уже один, без нуны-распорядительницы-омоним, вокруг него бы уже вмиг образовалась толчея, выбирай кого душа захочет. Однако в присутствии Наби-нуны здесь явно опасались позволять себе лишнего, даром что та наверняка такой же шлюхой и являлась, разве что с куда большим опытом. В районе дивана пахло и духами, и смесью омежьего запаха, но даже это было лучше, чем сидеть около курильницы и не чувствовать совсем ничего, кроме смеси жжёной ромашки с полынью и ещё с сутки не ощущать по инерции ничего иного. Хуже, по мнению Хонджуна, пахнуть мог только испуганный и разбитый, безнадёжно и без выбора завязанный омега, и приходилось балансировать между двумя крайностями, одновременно и не подходя к курильницам слишком близко, и не отходя далеко. — Хирото, — загнула палец с длинным красным ногтем Наби-нуна, — твой последний, ушёл месяц назад. Нашёл от кого родить, тот пообещал ему, что всё даст, и тот, дурак согласился. Через неделю нашли труп в канаве. Сандзи, тот тонкий мальчик, повесился… Лениво скользя взглядом по находившимся в этот момент в зале омегам, Хонджун уже начинал жалеть, что согласился нуну выслушать, поскольку настроение неумолимо начинало портиться. Усилием воли отключившись от её рассказа, он действительно принялся разглядывать предлагаемые варианты, пытаясь остановить выбор на ком-либо раньше, чем желание пропадёт окончательно. Сынгван уже щебетал с каким-то плечистым омегой раза в полтора больше него самого и казался им ужасно увлечённым. Расстраивать ранним уходом его совершенно не хотелось, так что Хонджун перевёл взгляд дальше. Светловолосый, белокожий мальчишка с минимумом макияжа таращился на него в открытую. В первое мгновение Хонджун успел обрадоваться попаданию с первого раза в типаж: омега показался ему симпатичным, однако секундой спустя, стоило их взглядам встретиться, на лице мальчишки появился неприкрытый ужас. Лениво разлёгшийся рядом с ним на кушетке омега взрослее, одетый в гораздо меньшее количество одежды, насмешливо проговорил что-то, обращаясь к мальчишке, но в сторону Хонджуна не повернулся ни на мгновение. Отпадали оба. Может быть, конечно, казалось, но исходившие от них обоим страх и неприязнь Хонджун словно бы чувствовал даже со своего места. На девчонок он не смотрел в принципе: настрой не располагал, равно как и стойкое ощущение, что, знай его омеги, чем он сейчас занят, девчонки бы их заставили злиться куда сильнее, злиться — и задаваться вопросом, отчего в гареме Хонджуна нет ни одной женщины. Вряд ли бы их успокоило напоминание про отсутствие у него выбора как такового, и уж тем более он не собирался объяснять и про больший риск наплодить щенков даже с отваром, и про вечные интриги среди женщин в других гаремах, и про собственное… неуютное, пожалуй, ощущение при столкновениях с настоятелем Храма и Великим Ваном вместе ли, по отдельности. Эти двое в своих разговорах всё время союзу мужчины и женщины приводили в подобие союз первых людей, альфы и омеги, постоянно упуская из виду, что технически у первого альфы-мужчины тоже был гарем из двух омег-женщин. В принципе, там и следующий пророк, согласно вере, имел нескольких омег-мужчин, статус которых старательно умалчивался, однако всё равно был очевиден тем, кто прикладывал хотя бы малую долю усилий к размышлению об услышанном, и многие после него уже открыто имели гаремы… Хонджун не хотел сейчас женщин, какими бы глазами те на него не смотрели, и это обсуждению не подлежало. Хонджун хотел чего-то лёгкого. Следующий омега ему не понравился вовсе: слишком высокий, слишком похожий на Юнхо, тот заставлял думать вовсе не о том, о чём бы сейчас ему хотелось. При первом взгляде на четвёртого Хонджун решил не подходить к нему и за километр: на лице у того написана была знакомая усталая ненависть, не имевшая вроде как ничего общего с личностью самого Хонджуна, но распространявшаяся на него и Сынгвана как на на клиентов-альф в целом. Пятый ему улыбался. Часто встречая ненависть, энтузиазм Хонджун не встречал никогда и уж тем более не встречал недвусмысленное предложение в виде языка, оттянувшего внутреннюю сторону щеки; может быть, следовало приходить чаще, а может быть, не останавливаться на первом же более-менее настроенном на клиента омеге. В любом случае, теперь он заинтересовался, пусть, по его собственным же недавним меркам, омега был совершенно не в его вкусе. «Недавним» — то есть существовавшим до появления Минги. Теперь же Хонджуну критерии явно следовало пересмотреть, поскольку член его в этот раз явно отреагировал на широкие, сильные плечи, на медовую, золотистую кожу и на привычно короткую стрижку тёмных волос. Впрочем, это было тем немногим, что объединяло их с Минги. В остальном омега выглядел совершенно иначе и скорее походил на так не понравившегося Хонджуну Чанбина, чем на кого-либо ещё. В Чанбине, впрочем, не было ни единой нотки преднамеренного, жадного соблазна, который всё тело этого омеги излучало изнутри, затмевая всех остальных. Все шлюхи так умели, но этот… Повинуясь жесту Хонджуна, Наби-нуна замолкла, прекратив жаловаться на прохудившуюся крышу, как делала буквально в каждый его приход, намекая на нехватку денег, и степенно поднялась. — Даниэль, — обронила она напоследок, — свободен до самого утра. Имя, конечно, было не настоящее. Не стоило и задумываться: мирохских корней в омеге либо не было совсем, либо те прятались настолько глубоко, что вряд ли бы от них ребёнку осталось лишь имя, без внешности. Однако Хонджуну всё равно понравилось, как оно звучит, и оттого навстречу омеге он поднялся с улыбкой. — Пойдём, мой господин? — поклонился тот. Простой вопрос, простой жест, однако и в его глазах Хонджун тоже видел лёгкую усталость. Может быть, он был сегодня не первым, может быть — наоборот, с него всё только начиналось, но, в любом случае, омега всё равно смотрел на него так, как будто действительно находил его привлекательным. Непривычный интерес будоражил внутренности, пробуждал ответное любопытство, но Хонджун приказал себе потерпеть: наполовину скрывавшую тело омеги бесформенную хламиду он мог снять уже через несколько минут, а пока мог обойтись и любованием выставленными напоказ голыми плечами. — Купальни свободны? — спросил у него Хонджун, протягивая навстречу раскрытую в предложении руку. Для него тоже прошедший день показался не самым лёгким, пусть и спать пока не тянуло, и смыть усталость ему показалось хорошей идеей. — Свободны, господин, — получив едва заметное подтверждение от одного из омег у стола, вновь обозначил поклон Даниэль. — Тогда сначала купальни, а затем та комната, в которой будет меньше всего запахов полыни и предыдущих… посетителей, — после паузы определился Хонджун. — Шею. Хотелось послать к шиксе эту чувствительность к запахам и всю его предосторожность. Хотелось верить, что хотя бы омега будет пахнуть подходяще, но Хонджун уже нарывался пару раз на несовместимость до тошноты; хотелось не проверять заранее хотя бы сегодня, однако всё равно пришлось. На вопросительный жест омега сразу же остановился и покорно задрал подбородок, давая себя обнюхать. Еле слышное в тихом гомоне его дыхание казалось самую малость слишком быстрым для человека, которого не волновало ничто из происходящего. От омеги пахло смешно: персиками. Если бы Хонджун не поел пару часов назад, сейчас бы наверняка бы его скрутило вовсе не сексуальным желанием, но, так или иначе, неприязни запах у него совершенно не вызывал, и он аккуратно отпустил в ответ свой собственный. Сощурившись, омега вздохнул и широко улыбнулся снова. Заиграли на щеках ямочки, побежали по уголкам глаз еле заметные довольные морщинки, несвойственные юным мальчишкам. Омеге напротив, по-видимому, было лет двадцать пять или вроде того, но никак не шестнадцать-восемнадцать, как самому первому, испугавшемуся, что не могло не радовать: Хонджун, конечно, ценил юность, но не настолько. — Альфа вкусно пахнет, — шепнул омега и лукаво подмигнул. — Пойдём, альфа? Всё ждёт только нас. Всё ждало первого же клиента, кому пришло бы в голову занять купальню, но стоило ли цепляться к тонкостям? Оказавшийся лишь немногим выше омега с довольным смешком потянул его по коридору, минуя приоткрытые или попросту распахнутые двери, из-за которых временами слышались несдержанные стоны боли и удовольствия. Доносившиеся оттуда флюиды Хонджун попросту пытался игнорировать, чтобы не свалиться абсолютно не вовремя с мигренью, так и не успев получить желаемого. По крайней мере, в купальнях пахло куда более привычно и знакомо. Лёгкие нотки плесени и болота мешались с травами, отдавали лавандой, гибискусом и чем-то ещё смутно знакомым, что вертелось на языке, но никак не вспоминалось точно. По крайней мере, из-за обилия влаги вентиляция здесь была куда лучше, вода — и вовсе проточная, и при всем желании Хонджун мог учуять лишь призрачные следы феромонов других альф. Полынью не пахло тем более, зато персик расслабленный омега с первой же секунды распространял вокруг себя с избытком, отчего-то будучи уверенным, что Хонджун не разозлится и не запретит. Впрочем, Хонджуну нравилось. Голову не кружило, как от Минги, но и сладость пока ощущалась лишь оттенком, отзвуком, иллюзией и обещанием. Таким же обещанием, каковое пряталось в глазах омеги напротив. — Иди сюда, — приказал ему Хонджун, и тот послушно шагнул навстречу, оказавшись почти вплотную. После смущения Минги пальцы, потянувшиеся к узлу его пояса, стали приятным удивлением, как удивлением стал и вновь задранный подбородок. Казалось, омега читал его мысли, чувствовал его тело и знал, что Хонджуну сейчас нужно больше всего — расслабиться, почувствовать кого-то рядом, ощутить его инициативу и готовность поддержать, пусть и вызванную тем количеством денег, что Хонджун каждый раз оставлял не только Наби-нуне, но и отдельно омегам. Омега раздевал его на ощупь, с каждым прикосновением скользя кончиками пальцев по телу. Сначала — сквозь ткань нижней одежды, затем, забравшись сухими ладонями к коже, погладил так жадно, будто уже был глубоко в течке. Не в силах сопротивляться, Хонджун дышал его феромонами, постепенно наконец отпуская себя. С каждым подъёмом груди под омежьим прикосновением внутри него словно разжимались невидимые, не ощущаемые до сих пор тиски, сжавшиеся после третьей вспышки пламени и державшие его в религиозном страхе; здесь и сейчас он был альфой, простым, безымянным альфой, хотевшим завязать своего омегу. Как никогда, запах дарил ему облегчение. То, чем Хонджун не мог управлять, пугало; здесь и сейчас происходящее было целиком в его власти. При желании он мог остановить омегу и уйти, оставить его, или отослать в кровать и вымыться один, мог взять его здесь и сейчас, и на каждой поверхности после, мог, показывая узел Богам, взять этого омегу к себе четвёртым, доказывая неизвестно кому и себе в первую очередь, что действительно управляет собственной жизнью. От крамольных мыслей захотелось поднять пальцы к уху, суеверно прячась от высших сил, но омега уже тянул с него рубашку, сковывая руки, подчиняя даже без намерения — прикосновениями, тёмным, заинтересованным взглядом, голодной, жадной ухмылкой. Очень хотелось задать ему дурацкий вопрос, уточнить, неужели того настолько не удовлетворил предыдущий клиент — но, догадываясь, что омега вёл так себя всегда и со всеми, Хонджун с лёгкостью переборол себя и сам потянулся к завязкам штанов. — Красивый узел, альфа, — оценил омега, отступив на шаг. Помедлил мгновение, точно ожидая команды, и потянулся куда-то к груди, к складкам ткани. Где-то там пряталась застёжка, на которой держалось всё; легко шевельнув пальцами, омега опустил руки, открывая взгляду Хонджуна своё сильное, неожиданно мощное тело. Пожалуй, его действительно стоило сравнивать именно с Чанбином, не с Минги. Пожалуй, Хонджуну нравилось всё равно: и его сухое, поджарое тело, и небольшой, уже наполовину твёрдый член, и даже широкие бёдра, к которым сами собой тут же потянулись его руки. Этого омегу можно было не беречь. Не бояться спугнуть неудачным прикосновением; все ещё стараясь контролировать себя, чтобы не оставлять следов, Хонджун с нажимом провёл по внутренней стороне бедра и сразу переместился на внешнюю, игнорируя пах. Под прикосновениями омега напрягался по-хорошему, точно изо всех сил стараясь оставаться неподвижным, не прикасаться в ответ, и лишь смотрел, не отводя глаз, будто видел впервые, будто хотел ещё и боялся попросить. Навстречу его рукам Даниэль… да, Даниэль, качнулся с почти ощутимым облегчением, глубоко вздыхая и расслабляясь тоже. На ощупь изучая его спину, прижимаясь своей грудью к его горячей груди, Хонджун уже ощущал, как меняется его запах — их запах, становясь вдвойне слаще, как нежно и ярко, медовым персиком отдаёт выделяющаяся омежья смазка. Его собственный, скучный древесный запах, полный возбуждения, заиграл тоже, наконец разнёсся по помещению; ностальгически не хватало в нём ноток цитруса, но в данный момент Хонджун был согласен и на персик. Не стоило и думать, что Минги, доверивший ему свою течку, так быстро куда-то денется из головы. Однако мерить других омег по нему не стоило тоже; под толчком в плечо Хонджун чуть не упал. Сориентировавшись, омега поймал его и надавил снова, заставляя отступить… покориться ему, точно знающему, в отличие от Минги, чего он хочет. Омега хотел, чтобы Хонджун лёг на незамеченный им ранее лежак сродни тем, что у самого Хонджуна располагались на террасе. Здесь солнцем даже не пахло, но, видимо, и принесли их сюда для другого. Заставив его улечься на спину, омега с лёгкостью оседлал его и прижался уже мокрой промежностью к бёдрам, пачкая и дразня его своей смазкой. — Хочешь, альфа? — протянул он, выпрямляя спину и томно потягиваясь. Вытянутые вверх руки чётко обрисовали контур напряжённой груди, привлекли внимание Хонджуна вместо сути его подталкивающего вопроса к светло-коричневым, сморщенным ареолам сосков. — Хочу, — выдохнул он. Дразнящий омега, которого он никак не мог заставить себя называть этим именем, засмеялся, вновь играя ямочками на щеках. — Мои глаза выше, альфа, — дёрнул бровями он и вдруг наклонился ближе. — Поцелуи — да или нет? Шикса, да. Конечно, Хонджун ещё контролировал себя. Конечно, ему далеко было до того возбуждения, что дарил ему Минги в течке, заставляя хотеть его до дрожи даже тогда, когда встать не могло в принципе за невозможностью такового после трёх безостановочных сцепок почти подряд. Однако чувство, что вызывал у него Даниэль, походило на жажду, ощущаемую после первой капли персикового сока на губах: яркий на первый взгляд, он так и просил распробовать его на вкус, проверить, настоящая ли мягкая нежность или кажется иллюзией и при первом же укусе зубы столкнутся с камнем? Даниэля хотелось попробовать, и точно так же хотелось оттянуть пробу; если Минги, несмотря на свою силу, очевидно подчинялся ему, то здесь было страшно ошибиться так, словно Хонджун по инерции собирался и с ним уже искать общий язык для гарема, а не виделся грубо, разово, на единственную короткую летнюю ночь. Как он мог ошибиться с омегой, которому за эту ночь заплатил, не требуя от него ничего, чего бы не мог потребовать от Минги? — Да, — шепнул он угрюмо, и омега качнулся навстречу его губам. В отличие от Минги же, здесь не вышло мягкого, нежного поцелуя: с самой первой минуты они словно сражались за превосходство друг над другом, и сложно было предсказать, кто окажется победителем. Даниэль явно желал здесь вести и всё же поддавался мало-помалу, уступал его языку и впускал в себя, тут же отзываясь феромонами на подчинение. И всё-таки Хонджун имел дело с профессионалом. Недовольство, овладевшее им считанные секунды назад, омега умело погасил одной своей манерой целоваться, не используя ни слов, ни рук, ни феромонов. Вовремя поддавшись, заставив Хонджуна думать, что тот выигрывает, омега полностью изменил его настрой и заставил забыть о своей силе, выставив напоказ слабость и сделав оружием именно её. Скорее всего, будь здесь кто-то вроде Хёнджина, омега бы столь же умело изобразил бы из себя альфу, повёл бы и в прелюдии, и в поцелуе, и в сексе. Вероятно, Хёнджин не заподозрил бы ничего, как не заподозрил тот ничего и с Чанбином (в любом случае, это были ошибки принца, Хонджун не собирался думать за него), однако здесь был не Хёнджин. Осознание себя очередным обманутым идиотом злило даже несмотря на то, что Хонджун сам пришёл сюда обмануться, сам выбрал этого Даниэля и сам же дал тому понять, что не против любых его инициатив. Вероятно, и предыдущие шлюхи читали его не хуже, но течка с Минги изменила Хонджуна в том единственном смысле, из-за которого, верно, шлюхи и прятали от клиентов эту самую течку. Увидев хоть раз истинное желание, на иллюзию не купишься никогда. Ощутив, что Хонджун вновь отвлёкся, Даниэль намекающе потёрся о него мокрой задницей и вновь попытался пустить в ход собственный язык, за что немедленно получил укус. Не сильный, но Хонджун попросту не успел себя остановить, словно всем своим телом сигнализируя — «не лезь», «запрещено». Вместо того, чтобы испугаться, Даниэль мягко, нежно простонал, и вновь этот звук так не вязался с его запахом, создаваемым им впечатлением и поведением первых минут, что Хонджуну немедленно стало ещё хуже. Или этот Даниэль настолько любил боль, что получал удовольствие даже от такого её жалкого подобия, то ли всё это время талантливо притворялся. Хуже всего было то, что Хонджуна действительно действительно интересовало, что тому нравилось. Может быть, давало о себе знать стремление к совершенству — если заниматься делом, то быть в нём лучшим, — а может быть, ему просто нравилось, как пахнет персик. Или, возможно, он просто представлял на месте этого Даниэля любого из своих омег и попросту не мог воспользоваться им вот так, хотя бы не позаботившись о его собственном удовольствии. Итак. Чего хотел сам Даниэль?