Млечный путь

— Шикса, — еле слышно согласился с ним Хонджун, наверное, минутой спустя, мысленно вспоминая все те бессчётные разы, когда думал, что его недолюбливают Боги, и мысленно же беря все эти слова обратно. Вероятно, либо Боги и правда любили его слишком сильно, либо всё же имели чувство юмора и неплохо развлеклись в этот раз за его счёт. Среди всего водоворота охвативших Хонджуна эмоций особенно выделялось совершенно неуместное как ситуации, так и контексту мелкое, мстительное удовлетворение, возникшее в его душе при взгляде на ошеломлённое выражение лица настоятеля. Казалось, тот не сразу осознал случившееся и успел ещё отвести метлу во второй раз в замахе, после чего и замер, осенённый неожиданным пониманием. По его собственной вине Хонджун минутой ранее не успел произнести завершающие ритуал слова, и огонь — Боги, им повелевавшие, — решил, что ему предоставлен новый выбор, и одобрил его наравне с предыдущими. Теперь же на лице медленно переводящего опасливый взгляд с омеги у ног Хонджуна на пламя Богов настоятеля явственно читалось желание попросить этот ритуал поскорее завершить, а то как знать — не решили бы вдруг Боги, что и самого настоятеля Хонджун представляет им на одобрение. Впрочем, Хонджун в этот момент горел почти столь же сильным желанием эти слова наконец произнести, осознав внезапно, что отпущенная недавно в присутствии Сынгвана шутка про двух новых омег оказалась уже наполовину пророческой. Один уже сидел у его ног, второго же Хонджун решил не дожидаться. Общий поклон удался не сразу, но, поняв намёк первым, Юнхо послушно поддался нажиму руки, лежавшей между лопаток, и потянул за собой Минги. Лишь сейчас Хонджун впервые прикоснулся к новому омеге, скорее в жесте вежливости сопровождая его поклон своим, а не подталкивая к любого рода действиям. Тот и без его напоминаний определённо знал, когда и какого движения требует тот или иной ритуал. Короткие, чётко регламентированные уже, в отличие от приветствия, слова благодарности Хонджун лишь огромным усилием воли заставил себя произнести размеренно, не торопя себя и не демонстрируя лишний раз собственное состояние. Только после этого им разрешалось встать: им всем, но новый омега, склонив голову, так и остался на коленях перед чашей. Насколько Хонджун знал, выбор Богов обладал преимуществом перед любыми законами, любыми узами, до того державшими человека. Не имело ни малейшего значения, кем омега был ранее: монахом, пиратом или рабом. Одобрение Богов значило, что этот омега станет третьим в его гареме, уедет сегодня с ним во дворец, а позже, вместе с Минги и Юнхо — в летнюю резиденцию. Однако отсутствие видимой реакции на окончание ритуала заставляло Хонджуна подозревать, что и здесь у него вот-вот могут возникнуть какие-либо, пока неподвластные его представлению проблемы. В этот момент наконец опомнился настоятель. Отбросив метлу так, словно обнаружил в руках вдруг живую змею, он уставился на омегу у ног Хонджуна. — Ты, щ-щенок… — разъярённо начал он. Хонджун зло цокнул, без лишних слов выказывая недовольство. С почти наяву различимым стуком захлопнув рот, настоятель торопливо поклонился ему адресно, виновато опуская взгляд. При внешнем их равенстве положений проигрывал тот, кто допускал хотя бы малейший промах, и оскорбление омеги Неба Престола таковым более чем считалось. Пусть даже этот омега принадлежал ему считанные минуты, Хонджун всё равно не собирался от заработанного одним его наличием преимущества отказываться. Не зная ни его имени, ни возраста и имени рода, не представляя себе, как тот попал в Храм, Хонджун уже против своей воли оказался расположен к нему. Как, впрочем, и Юнхо, если можно было судить о том по выражению его лица. Как и Сынгван, пристроившийся незаметно у стены и смотревший на происходящее с нескрываемым восторгом. На него Хонджун бросил острый, раздражённый взгляд и не выдержал, рассмеялся его безуспешной попытке сдержать себя и выглядеть серьёзно и подобающе. Минги же… Минги казался ошарашенным. Удивлённым, но как именно, Хонджун с первого взгляда понять не мог, а дольше разглядывать его было некогда. Как бы ни хотелось вернуться в своё крыло по той или иной причине, их с Минги всё ещё ждали здесь дела. Жестом он подозвал к себе Сынгвана. — Найди, кого оставить здесь за себя, — приказал ему Хонджун, — а сам сопроводи обратно Юнхо и… новое пополнение гарема. — Но как же… — принялся было возражать Сынгван, но, столкнувшись с его решительным взглядом, умолк. — Юнхо-я, — Хонджун чуть более явно прижал руку к его спине, привлекая к себе внимание. Пусть решение и казалось вынужденным, но с каждой секундой обдумывания его Хонджун видел в нём всё больше плюсов. — На тебе — новый омега. Найдите ему место, проследи, чтобы его покормили, напоили… Познакомьтесь, в конце концов. Мгновение Юнхо неверяще разглядывал его лицо. — Ты меня отсылаешь? — спросил он совершенно спокойно, отчего-то без малейшего следа так сильно ожидаемой от него Хонджуном ярости. — Не отсылаю. Пытаюсь сэкономить время, — честно признался ему Хонджун. — У меня ещё здесь есть пара дел, и Минги нужно разобраться с татуировкой, но ни то, ни другое не требует ни твоего присутствия, ни… этого омеги. «Этот омега» продолжал игнорировать их, глядя в медленно догорающее, словно поглотившее всё топливо пламя, явно видя там нечто недоступное Хонджуну; по крайней мере, пристальный его взгляд ничем иным он был объяснить для себя не в силах. Знать бы, как его ещё звать… Заминку с лёгкостью прервал Юнхо. Кивнув Хонджуну, он выждал какую-то секунду вежливости и вдруг без колебаний, с неожиданной для его роста грацией опустился на колени. — Эй, — позвал он нового омегу, игнорируя любые стили вежливости. — Привет. С огромным сожалением отворачиваясь от них двоих, Хонджун вернулся взглядом к настоятелю, и тот, словно почуяв его настрой, вновь торопливо поклонился. — Ваша Светлость, солнце уже опускается, скоро вечерняя трапеза… — попытался намекнуть он, и Хонджун лишь огромным усилием воли сдержал рвущийся с языка невежливый вопрос, приглашение ли это и, если да, то из чьих порций будут кормить их с Минги и слугами в таком случае. Конечно, Храм на самом деле не испытывал недостатка в поставляемой пище, но то оставалось верным наверняка лишь на словах. С проповедуемым религией отсутствием излишеств, в том числе и в тарелке, большая часть рядовых монахов из числа сновавших вокруг откровенно казалась недоедающей. Сам же настоятель, впрочем, наоборот, под своим балахоном явно был человеком в теле, массивным, тучным, равно как и остальная верхушка высших санов; в том числе и по этой причине Хонджун предпочитал раздавать деньги напрямую в руки. Его новый омега, которого уже уводил, держа за руку, Юнхо, напротив, казался совсем маленьким, тощим, низким. Возможно, всего лишь по контрасту: Хонджун, в принципе, тоже доставал Юнхо хорошо если до уха, да и в плечах, возможно, был у́же, однако… не казался таким худым. Словно в первые дни Минги, нашел он нужное сравнение, морщась от неприятных ассоциаций. Неужели за монахами здесь следили не лучше, чем за бойцами — на Арене? — Поторопимся, — принял он решение и оглянулся, проверяя на месте ли Минги. — Пойдёмте посетим мастера и заодно обсудим кое-какие цифры в последней партии документов… *** Тем не менее закончить с настоятелем и избавиться от него удалось раньше, чем Хонджун надеялся. Прибежавший на звук колокольчика служка-омега, совсем юнец, отвёл его вниз, в подвал, где при свете чадящей лампы по-прежнему крутил ручку иглы с нанесёнными на кончик чернилами мастер. Рисунок на груди Минги — одна исправленная буква, и одна новая: f.o.x на мирохский манер вместо мирохского же по происхождению клейма арены f.c., forcibly claimed — оказался почти закончен к тому моменту, когда Хонджун заглянул в их маленькую, тесную келью. Завидев его, Минги приподнялся на локтях — сесть, по-видимому не посмел, и без того тут же придавленный обратно уверенной, сильной рукой человека, явственно привыкшего удерживать своих… жертв, другими словами Хонджун описать увиденное не мог. Кожа на груди Минги, много и часто проткнутая иглой с черной краской, откровенно покраснела, и при каждом новом прикосновении этой иглы по всему его телу, точно от неожиданности, проходила мелкая, еле заметная дрожь. — Хозяин! — Минги широко улыбнулся ему, вынужденно приподнимая лишь голову и всё продолжая то и дело вздрагивать. — Всё в порядке? — вскинул брови Хонджун, дождался кивка в ответ и обернулся к мастеру: — Долго ещё? Тот попросту, не чинясь, пожал плечами. Неторопливо, размеренно пояснил: — Вот эту линию дойти и закрасить здесь. Дадут Боги, вскорости управимся, а там и повечеряем. Ничего вон, господин, садитесь в уголочек, да свет не загораживайте. Сдерживая ухмылку, Хонджун и в самом деле прошёл куда указали, теребя в кармане завязки нарочно отложенного отдельно кошеля. «Уголочек» оказался рядом с изголовьем стола, на котором уложили Минги, и, только устроившись, Хонджун уже секундой спустя проиграл битву с соблазном и протянул руку к его волосам. Довольно замычав, Минги повернул голову набок, подставляясь под его пальцы и укладываясь поудобнее. — Юнхо уже ушёл, хозяин? — едва слышно поинтересовался он. — Почти сразу, — задумчиво кивнул Хонджун. — Что, боишься, что ещё кого-нибудь по пути встретят? Их сопровождают Сынгван и часть нашей охраны, так что, надеюсь, новостей больше не будет. — И так достаточно, — отозвался вместо Минги вдруг мастер. — Переполошили вы тут всех, господин, даже я услышал. Судя по виноватому омежьему лицу, был велик шанс, что услышал тот о случившемся именно от Минги. Великодушно не став свои подозрения озвучивать, Хонджун вернулся к предыдущей теме. — И часто так Боги реагируют? — с интересом спросил он, проверяя свою небольшую, но достаточно состоятельную теорию. — Да уж почитай года два как тишина, — оценил навскидку мастер. — И то последние разы в основном на просьбы об урожае отзывались. На омег-то — лет десять или даже больше. Видимо, Боги и в самом деле засыпали от скуки или разочарования в тех, кто им поклонялся, слишком часто не слыша их молитв. Чем же таким заслужил их внимание обычный монах-служка? Чем их внимание заслужил сам Хонджун? — Вы слышали о том, кого выбрали Боги? — стараясь звучать непринуждённо, уточнил у мастера он. — Что о нём говорят? Кто он? — Да что о нём могут говорить, — тот вновь равнодушно дёрнул плечом. — Знать бы, кого ещё выбрали — так я бы сказал господину, что слышал. — Невысокий такой… — задумался Хонджун, пытаясь вспомнить хоть какие-то отличия. — Взгляд сухой… — Пятно на виске, — вдруг подал голос Минги и, оказавшись на перекрестьи их удивлённых взглядов, уточнил: — Розовое, как шикса потрогала. Я случайно увидел. — А, так это Рёсан, — улыбнулся мастер. Его седое, обычно хмурое лицо посветлело от воспоминаний: — Еду мне носит иногда. Что, господин, всё, забираете мальчишку? — А что ещё с ним делать, — вздохнул Хонджун. Секундой спустя он наконец обдумал услышанное и сдвинул брови: — «Мальчишку»? Сколько ему? В конце концов, сам он этого омегу мысленно называл точно так же. Может быть, вот его-то как раз следовало его не в гарем забирать, а сразу отсылать в летнюю резиденцию — к нянькам? — За двадцать уже будет, — отмахнулся мастер. — Мне-то всё едино, всё дети. Когда моя жёнка умерла, сынку уже пять было, и посейчас он младше Рёсанни. Значит, двадцать четыре уж минуло точно. Имя это — «Рёсан» — звучало в его устах неожиданно мягко, слитно, с проглатыванием первого и последнего звука на ильсонский манер. Впрочем, и само имя-то Хонджуну тоже подозрительно казалось ильсонским. — Еду приносит… — задумчиво протянул он. — Это всё? — А что ещё господину нужно? Тихий, спокойный, только настоятель его не любит, гоняет всё время, как под руку попадётся. — Как он попал в Храм? — уточнил свой запрос Хонджун. — Как все попадают. Украл мелочевку какую-то с прилавка, под руку страже попался, и всё. — И в Храм? — Почему в Храм? — не поднимая головы, удивился мастер. — В судилище. Потом уже Храм, за одну украденную лепёшку-то в пустыню не отправляют. На лице Минги последовательно во время их диалога жалость сменилась сочувствием, а сочувствие — вдруг завистью. Впрочем, последнюю тот торопливо спрятал, закусив губу, когда почувствовал вернувшееся к нему вновь внимание Хонджуна. Минги слишком мало видел, если подобная жизнь казалась ему предметом для зависти. Конечно, по сравнению с условиями Арены, возможно, жизнь этого Рёсана и казалась ему свободной, но в самом ли деле было в этой жизни хоть что-то положительное, или Рёсан старался выживать из последних сил? Оставалось надеяться, что, найдя общий язык, те расскажут друг другу — и Юнхо, к слову, — каким образом пролегли по песку судеб пути, приведя их в гарем Хонджуна. Что, возможно, присутствие Рёсана вкупе с благоволением Богов примирит наконец Юнхо с его ролью. Что Минги, сам просивший о Юнхо, не станет злиться из-за появления ещё одного омеги, отвлекающего на себя часть внимания Хонджуна. Что не будет злиться Юнхо, Хонджун был уверен изначально. Слишком явным был высказываемый им интерес по поводу обещанного Хёнджином омеги. Шикса, ещё и омега из королевского гарема! Оставалось надеяться лишь, что принц забудет, отвлечётся и выбросит эту идею из головы как совершенно неподходящую. Особенно если услышит, что этих омег у Хонджуна и так теперь целых трое. Четвёртого-то куда?! В своих мыслях Хонджун отчаянно сопротивлялся идее расширения гарема, понимая, впрочем, одновременно, что никуда не денется, реши принц вдруг всё-таки одарить его свой милостью. Вероятно, стоило заранее готовить ещё одни покои — про запас. Или даже не одни; вот теперь Хонджун коснулся уха двумя пальцами, искренне надеясь, что сработает хотя бы в этот раз: что, сжалившись, Боги отведут от него хотя бы ненадолго свой взгляд. — Так, господин, — мастер отложил иглу в сторону, остриём на особую чёрную подушечку. — Осталась обработка, чтобы зажило всё ровно и рисунок не пострадал. Ваши слуги знают, как ухаживать за клеймом такого вида? — Не думаю, — покачал головой Хонджун. Правда, только договорив, он сообразил, что старик Кай как раз наверняка знал: и не с таким приходилось сталкиваться. Тем не менее всё равно стоило выслушать самого мастера, через руки которого проходило большинство монахов: в отличие от Кая, тот совершенно точно встречался с любыми осложнениями куда чаще. — И правда, куда им, — сощурился мастер. — Ну да я объясню пареньку, будет знать на будущее, если вдруг захотите кого-то клеймить, так или железом. Глаза Минги расширились; торопливо мотнув головой, Хонджун постарался выражением лица дать ему понять, что просто так, ни с того ни с сего, похожих идей у него не возникнет и возникнуть не может. Показалось, что Минги не слишком поверил, но обратно закрываться всё равно не стал. Однако заслуги Хонджуна в том не было ни на гран: секундой спустя мастер уронил тому на грудь какую-то мокрую, склизкую тёмную полоску. — Водоросли, — прокомментировал он свои действия. — Смотри, парень, я накладываю, закрываю чистой тряпицей и сверху сейчас перемотаю… Следующую седмицу только обтирания, в купальню надолго не заходи, смотри, чтобы вода не затекла. Если что, банку я тебе с собой дам, заново перевязку наложишь. Хонджун смотрел тоже, сам не понимая, зачем. Не то чтобы он собирался помогать Минги обрабатывать татуировку сам, раз уж у них существовал Кай, но привычка впитывать новые знания никуда не девалась даже здесь. — Если клеймят раскалённым железом, — увлечённо продолжил мастер дальше, хотя об этом его уже никто из них не просил, — то смазываешь края раны, а сам ожог не трогаешь и ничем не закрываешь. Следишь, чтобы грязь не попала, иначе не заживёт никогда, понял? — Да, господин, — пробормотал Минги, скосил глаза на Хонджуна и явственно напрягся. Казалось, он ждал не то удара, не то иной негативной реакции на свою ошибку, но Хонджун, по-видимому, умудрился удивить его и здесь. В конце концов, какой смысл был наказывать за вежливость? Размытое, общее «господин» никоим образом не являлось принадлежащим исключительно Хонджуну. Вот прозвучи в чужой адрес со стороны Минги «хозяин», он не ручался, что отреагировал бы столь же спокойно. Протянув руку, Хонджун вновь запустил её в волосы Минги и нарочно их растрепал так, будто снова в самом разгаре была течка и он не мог вновь перестать касаться его тела дольше, чем на какую-то минуту. Под удивлённый смешок Минги он поднял голову. — Спасибо, мастер, — поблагодарил он, свободной рукой вытаскивая и водружая на стол тот самый кошель с монетами, что прятал в кармане с самого начала. — Да пошлют вашему роду Боги хороший урожай. — И вам детишек побольше, — степенно закивал мастер, туша маленькую чашу и тем самым обозначая завершение Богам угодного обряда. Деньги, впрочем, со стола исчезли в мгновение ока, словно растворившись в небытие по воле тех самых Богов. Детишек… Стараясь, не морщиться, Хонджун поднялся на затёкшие ноги и протянул руку, помогая встать и Минги. И без детей ему хватало забот: то ли от перенесённой боли, то ли из-за волнения Минги ослабил контроль над запахом, и вокруг явственно начинала чудиться слишком подозрительная цитрусовая сладость. Но со времени предыдущей течки прошло слишком мало времени даже с учётом неустойчивости цикла, по крайней мере, так Хонджуну казалось — но другой причины он придумать не мог. Мастер, альфа, казалось, этого запаха не замечал совсем, но Хонджун всё равно помог набросить Минги халат и постарался увести его прочь как можно быстрее. Обыкновенно он тратил часы, чтобы застать в Храме каждого, не пропустить с дарами ни одного монаха, но в те разы его никто не ждал дома. Тогда Хонджун сам не стремился так вернуться обратно и не брал никого в Храм с собой. Даже охрану оставлял во дворце; теперь же их окружало шестеро человек во главе с назначенным вместо себя Сынгваном Уджи. Уджи — тоже, к слову, омега, — был одним из тех, кому несколько дней назад Сынгван доверил охрану этажа во время течки Минги. Именно он приносил и оставлял за дверью еду и питье, именно он подготавливал воду для омовений, и именно он держал язык за зубами поводу всего случайно увиденного и услышанного, в отличие от Сынгвана не позволив себе ни единого комментария. Даже сейчас Уджи встретил их лишь молчаливым поклоном и возглавил их неожиданно напряжённое шествие под обилием настороженных взглядов со всех сторон. — Уджи-сси, — тихо позвал его Хонджун. Дождался, пока тот обернётся, и продолжил: — Оставь кого-нибудь разнести дары. Проследи, чтобы вручили каждому, кроме того мастера внизу — ему я отдал деньги сам. — Как скажет господин, — невозмутимо поклонился Уджи и парой знаков отослал одного из сопровождавших их охранников к слугам. *** Провожая Минги к его покоям и с наслаждением вдыхая разлившийся в коридоре запах летнего, тёплого моря, Хонджун даже сквозь него чувствовал призрачную сладость. Даже за Минги следом он зашёл в первую очередь в желании проверить себя, убедиться, что ему не кажется и что память против воли не берёт над ним верх. Первым делом, оказавшись внутри, Минги бросился к окну и уставился вдаль, изучая… небо? Дело шло к вечеру, и солнце уже успело скрыться за дальним крылом дворца, оставив, однако, после себя удушливое, давящее на виски тепло. Минги же, судя по всему, изучал линию горизонта в поисках малейших признаков новых бурь. — Хочешь опробовать новый меч? — не удержался Хонджун. По пути обратно они затормозили у лавки оружейника, и Минги потратил на осмотр прилавка считанные секунды, прежде чем вцепиться в классический прямой длинный меч времён раннего Мироха. Мысленно готовившийся провести здесь остаток суток Хонджун, вздохнув с облегчением, ссыпал остатки монет в подставленную ладонь. Получилось с лихвой, но требовать обратно лишнее он поленился. Не в первый раз был здесь и явно уж не в последний; взамен хозяин расщедрился на простенькие кожаные ножны, от которых не стал отказываться уже Минги. — Очень, — выдохнул тот, отворачиваясь от окна и устремляя откровенно просительный взгляд в сторону Хонджуна. — Можно?! Учитывая степень его воодушевления, Хонджун даже не стал предлагать познакомиться с ним вместе с новым омегой, чем планировал заняться несколько позже. В любом случае, первостепенно важным сейчас ему казалось совсем иное. — Принцесса, — он сам не понял, отчего его голос прозвучал так вкрадчиво. — Постой-ка. Хмурясь, Минги уставился ему в лицо и смотрел не отрываясь всё то время, что Хонджун приближался и внимательно его обнюхивал. В основном, разумеется, от него пахло убирающими запах травами, но под ними — из-под них — всё же проглядывала лёгкая цитрусовая сладость. — Как ты себя чувствуешь, принцесса? — подозрительно сощурился, разглядывая его, Хонджун и потянулся пощупать лоб. Минги не казался горячее обычного, однако и предыдущая волна поначалу проявлялась совсем незначительно. Сделав торопливый вздох, Минги отвёл взгляд в сторону. — Всё хорошо, Хонджун-ним. Голос его прозвучал сдавленно; тем не менее сладостью плеснуло снова, уже явственно, осело на губах и языке, заставляя против воли поддаться соблазну, облизнуться, тёмным взглядом обвести его красивое, сильное, скрытое старым, ненужным халатом тело… — Я пойду потренируюсь, — торопливо, на одном вдохе, выговорил Минги и отступил назад. На ощупь подхватил лямки ножен с новым мечом и — сбежал. Откровенно, не скрывая того, сбежал на террасу. Утешая себя тем, что действительно бурь ему больное колено не обещало, Хонджун ещё минут десять разглядывал его сквозь открытый дверной проем, прежде чем решиться и всё же отступить. Здесь и сейчас, пожалуй, преследование могло дать гораздо меньшие и худшие результаты, чем обычное человеческое терпение. Минги его не боялся — в этом он мог поклясться даже Богам. Что бы его ни вело, Минги не изменил своего к нему отношения в полной мере, не стал ненавидеть, опасаться или ждать чего-то плохого. Под взглядом Хонджуна всё эти десять минут тот откровенно красовался, вновь танцуя с мечом, купаясь в его внимании и словно бы провоцируя на вполне однозначную реакцию. Хонджун заставил себя уйти именно тогда, когда понял, что ещё минута — и Минги этой реакции добьётся. Течка или нет, но терпение у него всё же оказалось не бесконечное, а самоконтроль лишь чудом не намного лучше. Только сделав пару шагов к выходу, Хонджун заметил сброшенный буквально на пол возле кровати знакомый ошейник. Судя по всему, Минги не выдержал ни единого лишнего мгновения, содрав его с себя в первую же секунду, как только его перестал прямо принуждать к носке приказ хозяина. Медальон — Хонджун помнил даже не оборачиваясь, — висел на своём месте по-прежнему и, вероятно, больно бил по повреждённой грудной клетке при каждом движении; вот его снять Минги даже не попытался. Шикса. Ощущая, что ещё немного — и он действительно выскочит на веранду и пойдёт на меч с голыми руками, Хонджун отбросил ошейник на кровать и, развернувшись, торопливо зашагал в коридор. Море успокаивало. Утешало. Приводило в себя; спустя, наверное, минуту Хонджун обнаружил, что стоит столбом и, закрыв глаза, медленно, размеренно дышит. Освободившись от тисков запаха Минги, он немедленно обнаружил себя в других тисках, не слабее, но иных в целом, и с трудом заставил себя игнорировать и их. Как бы ему ни хотелось поговорить о случившемся с этими двумя, по отдельности или вместе, спросить, что они думают о воле Богов, чего хотят, чего жаждут в свете этих событий в будущем, следовало всё же помнить не только о сердце, но и о долге. Или, пожалуй, о вере: третьего омегу, в конце концов, ему подсунули именно Боги. Оглядевшись по сторонам, он направился к дальним покоям, жёлтая занавеска на входе в которые оказалась приглашающе отдёрнута в сторону. Его… уже ждали? Рёсан встретил его позой лотоса. Развернув руки раскрытыми ладонями вверх, он устроил их на коленях и, закрыв глаза, едва заметно пах чем-то острым. Хорошо ощущалось на контрасте после моря: Юнхо казался воплощением лета, Рёсан же — соблазна и мрачной, тёмной жажды, каковую Хонджун испытывал, пожалуй, разве что во время гона. Как называется этот запах, он не имел ни малейшего понятия, однако уже был готов дышать им вечно. Омега с таким запахом должен был, обязан был быть кружащим голову, сводящим с ума одним только взглядом… Так, в фантазиях Хонджуна, должен был бы пахнуть самый дорогой, самый ценный и красивый омега в борделе. Такого омегу отдали ему Боги. Словно в ответ на его мысли, с лёгкой, еле заметной усмешкой на губах Рёсан открыл свои равнодушные, бесцветные глаза и сходу пригвоздил его взглядом к месту, заставил на мгновение замереть, словно перед смертельно опасным хищником. — Послали ли тебе Боги добрый день, хозяин-ним? — прохладно осведомился он.