Млечный путь

Несмотря на достаточно поздний час, Хонджун никак не мог уснуть. Тёплое тело Минги, прижавшееся к его боку, должно было успокаивать, но не успокаивало так, как он на то надеялся. Прикрыв глаза, под звук его еле слышного дыхания и размеренно вздымавшейся и опускавшейся груди, ощущая его нежный запах, Хонджун никак не мог заставить себя перестать думать. Может быть, всему виной были поздние отходы ко сну в предыдущие дни: стоило ли ждать, что сегодня он отчего-то вдруг уснёт раньше? Луна, Око Богов, только-только успела показаться над горизонтом, уже наполовину сощуренная, внимательная, смотревшая прямо в душу. Отчего-то Хонджуну вспомнилось, что слишком давно он не был в Храме, слишком давно не приносил дары и не просил милости и защиты. Может быть, следовало бы всё же приурочить поездку с Минги к испрошению благословения? Вдруг бы Боги да одобрили его выбор? Шикса, тогда с собой следовало везти и Юнхо. Представлять священному пламени и его, а затем стоять и выжидать долго тянущиеся мгновения, гадая, не отвергнут ли того свыше. Последний раз, правда, такое случалось лет, может быть, десять назад, и тогда о случившемся говорили на каждом углу — огонь вспыхнул красным, стоило омеге, предназначенному в спутники настоятелю, поклониться, и потянулся языками, точно пытаясь сжечь того на месте. Омегу, конечно, казнили; отец его, командир южного приграничья, отстранён не был, но, как было сказано, «до первого замечания», которого так и не последовало за все эти годы. Как позже — уже спустя несколько лет — стало известно, омега оказался инструментом очередной группы еретиков, замыслившей убить настоятеля и тем самым совершить религиозный переворот. Боги не соврали; Хонджун, боялся, пожалуй, не столько решения разлучить их с Юнхо, сколько понимания, что тот окажется кем-то… злонамеренным. А если бы огонь загорелся красным при виде Минги… Пожалуй, это худшее, что могло бы случиться в ближайшее время. Только-только начиная сближаться с ним, завоёвывая его доверие, Хонджун вынужден был бы лицом к лицу столкнуться с суровой действительностью, в котором Минги оказывался вовсе не тем, за кого себя выдавал. Шевельнувшись у него под боком, реальный Минги издал тихий, жалобный звук и потянулся куда-то в сторону. Под взглядом Хонджуна его рука бессознательно зашарила вокруг, нащупала тряпичную собаку и потянула ближе. Так и не проснувшись до конца, Минги перевернулся на бок, лицом к нему, надёжно спрятав игрушку в объятиях. Только после этого напряжённые, нервные морщины на его лице разладились, покислевший было запах вернулся в норму. Некоторое время Хонджун ещё разглядывал его, а потом придвинулся ближе и, закинув руку ему на пояс, вновь прикрыл глаза. Его омега — один из двух, — был рядом, погрузившись в сон, и вовсе не казалось, будто тот затаил дурное. Разве что по поводу Юнхо у Хонджуна возникали сомнения, но и те, пожалуй, не слишком навязчивые: при всей своей нескрываемой неприязни к альфам, Юнхо не выглядел питавшим ненависть к кому-либо или чему-либо конкретному. Хонджуна, пожалуй, тот не любил именно как живое воплощение изменившихся жизненных обстоятельств, но мало-помалу тот всё же оттаивал, осознавая, что воображаемая им в страшных кошмарах картина не слишком соотносится с реальностью. По крайней мере, после сегодняшнего дня Хонджун осмеливался надеяться, что между ними двумя всё когда-нибудь изменится к лучшему. Пусть не сразу, пусть после долгих приложенных усилий, но… Но потом пришло в голову, вспомнилось будто само собой желание Юнхо сбежать: даже после сегодняшнего дня, после того, как первое, что сделал Хонджун после представления Чанбина — это оттащил Юнхо в сторону, пытаясь защитить! И держал при себе до последнего, убеждался, что тот в безопасности, отвечал на вопросы даже после, даже в коридоре, когда тот, казалось, задался целью обвинить его в причинении боли Минги! Шикса, Хонджун ни слова не сказал про этих собак, про которых не слышал до того ни разу, заниматься которыми для омеги из гарема было… настолько дико, настолько неуместно, что его не просто высмеяли бы при дворе, но и, вероятно, перестали бы уважать! Хонджун, не колеблясь, предложил ему проверить собак самому, отпустил собственного омегу к грубым, невоздержанным слугам в псарню — хотя, вероятно, тому было не привыкать. Если Юнхо не врал и действительно занимался собаками ранее… Морщась, Хонджун заставил себя сделать медленный вдох и сосредоточиться на несколько мгновений исключительно на запахе Минги. Если Юнхо действительно занимался собаками ранее, то у него вполне мог быть доступ к Арене: на татами бойцов на потеху толпе частенько травили псами, пусть и выглядело на словах это совершенно иначе. Там, вероятно, тот и встретил вновь Минги, случайно ли то было, или после долгих, мучительных поисков. Пожалуй, если его догадка оказалась бы верной, то оставался лишь один момент, который Хонджун прояснить размышлениями для себя не мог, вопрос, на который мог бы дать ответ только Юнхо: как внутри него уживались и забота о своём друге, и прикладываемые одновременно старания для его убийства? Вот же одарили Боги омегой… Или, может, шикса, не Боги, — но тогда пламя определённо бы вспыхнуло не зелёным, а красным, и всё бы на этом кончилось. Однако Хонджун всё же подозревал, что цвет пламени попросту не изменится, как и в большинстве случаев; это значило бы, что Боги оставляют выбор за людьми. Такое случалось почти всегда: Боги в принципе не слишком часто проявляли себя в последние годы. В старину, как рассказывала Хонджуну нянька, те реагировали на любого омегу, представленному им, а то и вовсе подавали знак кому-то случайному. Так, Боги вершили судьбы, возносили и карали: какой-нибудь нищий служка мог стать парой Великого Вана, а в другой день настоятель сгорал заживо, и в покоях его находили горы присвоенных из казны денег. Впрочем, жить вне внимания Богов Хонджуна более чем устраивало. И без того проблем хватало, а вот времени как раз наоборот, определённо ощущался дефицит. С утра, в принципе, был шанс продуктивно поработать: к омегам Сынгван обещал привести портного, но обед Хонджун намеревался наконец провести как подобало взрослому, состоявшемуся альфе с гаремом: за общим столом. Пусть и омег в этом гареме было всего двое, но приёмы пищи казались ему наипростейшим способом уделить тем хотя бы минимум требуемого внимания, не пропустить ничего и вовремя отреагировать, случись что важное. Планов на вторую половину дня у Хонджуна пока не было, и он искренне надеялся вернуться к работе снова, может быть, при особом везении, с повторением тренировки, если вдруг каким-то чудом окажется, что Минги умеет держать в руках саблю или любое иное подобающее дворянам оружие. Впрочем… Он видел Минги с мечом вживую, а следовательно, каким-никаким тот партнёром по спаррингу выступать мог. Если бы, разумеется, захотел: Хонджун не собирался его заставлять. С тихим вздохом Минги шевельнулся и сдвинулся ближе, точно в эту жаркую ночь каким-то образом умудрялся мёрзнуть. Поколебавшись мгновение, Хонджун придвинул к нему ноги, позволил прижаться голыми, ледяными ступнями. Минги и правда мёрз: на коже его голых рук явственно виднелись мурашки. Тонкие, тёмные волоски стояли дыбом так, как будто того что-то напугало до ужаса; не выдержав, Хонджун притянул его к себе и позволил устроиться головой на плече. Во сне Минги казался ему беззащитным, доверчивым, как щенок, подставляющий пузо первому попавшемуся человеку. С учётом его прошлого это являлось необыкновенным даром, самым ценным из тех, что можно было вообще когда-либо получить в подарок. Кто-то ценил девственность омег, кто-то — самих омег как товар, но для Хонджуна же доверие было превыше всего. Повернув голову, он ненадолго прижался губами к виску Минги, выпуская скопившуюся за эти дни нежность. Как тот был все эти дни — без него? С приходом Юнхо ситуация явно не улучшилась и вряд ли, если судить по беглому пересказу, улучшилась бы в ближайшее время; Минги явно скучал. Следовало подумать ещё и об этом: какими занятиями можно было бы обеспечить омег гарема, не привлекая к себе излишнего внимания? Собак, пожалуй, и так хватало за глаза: явно требовалось забрать их из общей псарни в свою, в летней резиденции, или устроить таковую здесь отдельно от королевской. Шикса, хотя бы посмотреть на этих собак. Горных мастифов. И поговорить с Юнхо. С чего тот собрался бежать сейчас? Почему после их разговора и уверений Хонджуна в том, что Минги здесь явно было лучше, чем на Арене, тот решил, что на свободе, в вечных играх в прятки со стражей и самим Хонджуном лично — с Сынгёлем, которого Хонджун бы сумел ради такого выдернуть из ссылки, — Минги понравится больше? В обед, решил он. Все разговоры могли потерпеть до обеда. Если уж Юнхо не сбежал до сих пор в одиночку, вероятно, даже после отказа Минги тот вряд бы решился оставить его на попечение страшного мудака Хонджуна. Казалось, что Минги для Юнхо был точкой сосредоточения, точно замковый камень в арке. Некоторые арки начинали строить снизу, с оснований колонн, и по кирпичу, по камешку, возводили выше и выше. Верхняя же часть других всем своим весом лежала на одном-единственном камне в центре, замке конструкции: убери его — и всё рассыпется. Для Юнхо, казалось, Минги до сих пор выступал точно таким же центром притяжения, основой происходившего здесь, смыслом этого происходившего. Оставалось только гадать, как тот отреагирует в будущем на отказ Минги уходить. Задумается — или попытается настоять на своём? В последнем случае от него бы всё же пришлось со временем избавиться, как ни жалел бы о том Минги. Конечно, Хонджун не имел в виду убийство или продажу Юнхо каким-нибудь пиратам. Нет; может, Храм?.. Туда, конечно, принимали не всех подряд омег, но если бы Хонджун заплатил настоятелю, вопросов бы не возникло ни в первое время, ни после. Конечно, Хонджун всё ещё надеялся, что всё разрешится благополучно и Юнхо захочет остаться сам, по собственной на то воле, и более того, они найдут общий язык, как с Минги — но в полной мере полагаться на эту надежду не собирался. Юнхо был котом в мешке, пустой картой, и что он таил внутри, показало бы только время. *** Сынгван разбудил его тихим шёпотом. Его опасливый взгляд в сторону Минги оказался первым, что Хонджун увидел, проснувшись, и потянуло рассмеяться над его реакцией: сам-то он не боялся, пусть синяки, полученные в тот день перед течкой, и не сошли ещё до конца. — Вода свежая, господин, всё готово для умывания, — шепнул он. — Кофе на подносе, и снизу ожидает, пока вы спуститесь, тан Шотаро. Хонджун понятия не имел, кто это такой. Судя по тому, как звучало имя рода, тот происходил из Ильсона; судя по тому, что Хонджун не слышал о нём раньше — не стоило и беспокоиться. — Кто это? — на всякий случай уточнил он. — Тан Шотаро, — Сынгван поморщился, очень характерно показывая своё к тому отношение, — один из купцов, с которым отец господина вёл дела. После его смерти господин пересмотрел импорт и счёл корабли тана слишком часто тонущими, а его самого — ненадёжным, и расторг отношения. О. Теперь Хонджун его вспомнил. Но другого он не понял: причин внезапного перехода на формальный стиль. — Шо… — Минги рядом с ним зевнул на полуслове, не поднимая головы и заставляя Сынгвана вздрогнуть, и причина сразу стала очевидна. Тот, по-видимому, Минги откровенно побаивался после дня начала его течки. — Шотаро-ним? Я его помню. Его старший сын меня перепродавал. — Выпроводи его, — решительно приказал Хонджун, кое-как пытаясь сдвинуться выше и сесть, чтобы суметь дотянуться до кофейника. Минги, по-прежнему лежавший на его груди полусонным грузом, задачу лишь усложнял. — Ш-шикса, Сынгван-а, помоги с подушкой?.. Наконец устроившись удобнее, — Минги сполз ниже, ему на колени; Хонджуну показалось, что тот так и не проснулся до конца, иначе бы, вероятно, немедленно смутился из-за собственной позы, — Хонджун с наслаждением сделал первый глоток. И только после этого кивнул по-прежнему остававшемуся рядом Сынгвану, показывая, что тот может переходить к утреннему докладу. — Портной прибыл, — верно понял его жест тот. — Из Храма передали с посыльным, что готовы принять господина в любое время и разделить с ним обряды. Денег хотели. Хонджун в этом даже не сомневался: как минимум поклонение Богу урожая подразумевало дары монахам и жрецам, и далеко не всегда эти дары доходили до адресатов. Чаще задерживались в карманах выше; в последние годы Хонджун попросту принялся проходить по всем помещениям Храма, одаривая каждого увиденного напрямую. Тысяча вон или другая ему ничего не стоили, но в условиях аскезы веры могли спасти тех младших, кого воздержание мучило особенно сильно. Хонджун любил Богов и поклонялся им с чистым сердцем, но Боги не равнялись Храму. Боги существовали: этому имелись очевидные свидетельства, но их воля передавалась лишь из уст в уста, когда-то высказанная Богом Огня первому настоятелю, и оказалась записана спустя лишь сотни лет. С тех пор записи переписывались, толкования менялись, Боги… засыпали. Так, Хонджун, даже веря в них всей душой, забывал временами о походах в Храм, если бы не Сынгёль и Сынгван: чего бояться, если нет кары? Сынгёль в уговорах, к слову, зачастую оказывался куда убедительнее Сынгвана, напоминая, что Хонджун является примером для остальных, и только тот народ, что верит в Богов, является управляемым. Сынгван говорил то же самое, но иначе: «Только тот народ поддерживают Боги», но Боги никого последние годы не поддерживали в принципе. Такая же ситуация, Хонджун знал, сложилась и в Карате; вера в Ильсоне уже слишком отличалась в своей основе. Мирох и вовсе считал, что существует лишь один бог, и Хонджун немало интереснейших бесед по этому поводу вёл с предыдущим послом. Друг друга они, конечно, переубедить оказались не в силах, но удовольствие оба получали изрядное. — Хорошо, — вздохнул он. — Предупреди Юнхо, чтобы после обеда тот оказался готов отбыть вместе с нами. — Мне следует сопровождать вас, господин? — Сынгван коротко поклонился. — Разумеется, — отмахнулся Хонджун, завидев на краю столика стопку писем и уже потянувшись к ней. — И охране тоже, это не дворец, в конце концов. Тем более даже тут я омегу найти умудрился. Оттуда что, я привезу сразу двух? Не шевельнув ни бровью, Сынгван каким-то образом всем своим видом умудрился показать, что был бы в восторге от такого развития событий, и, рассмеявшись, Хонджун прогнал его окончательно. В конце концов, ещё оставалось почти полчашки кофе, оставался тихий, расслабленный Минги рядом, и это всё Хонджун хотел лишь для себя одного. Посидеть в тишине, перебирая его волосы, разглядывая его лицо и временами подрагивающие во сне ресницы, чувствуя каждое, даже самое малое изменение в запахе и ощущая себя там, где он должен был быть. На своём месте. Работа, правда, не ждала, и поэтому Минги следовало разбудить снова — хотя бы на время, сообщить, что уходит, и дать заснуть обратно, как бы ни было жаль нарушать его сон. В любом случае, не разбудив его, Хонджун вряд ли сумел бы уйти: крепкая хватка спящего омеги вокруг его бёдер поблизости от члена… провоцировала на опасные, с какой-то точки зрения, поступки. Хотя бы уж с точки зрения сохранения минимального уровня работоспособности. Ах, шикса, портной. Да, не одному ему здесь нельзя было больше спать. — Минги-я, — тихо шепнул он, проводя пальцами вдоль линии роста его брови. — Просыпайся, принцесса, пора начинать новый день. Недовольно хмыкнув, Минги отвернулся, пряча лицо в одеяле. — Не хочу, — буркнул он. — А новую одежду, — попробовал Хонджун, — хочешь? — Нет. Не сработало; впрочем, у него оставались ещё иные варианты. — А новый меч? Или другое оружие? Это предложение заставило Минги не только приоткрыть глаза, но и, приподняв голову, уставиться снизу вверх Хонджуну в лицо. — А мне можно? — почти жалобно спросил он, будто не тренировался недавно на террасе, не танцевал с мечом так, будто тот был продолжением его тела. Или Минги сомневался, что Хонджун захочет покупать ему другое оружие? — Если поедешь со мной в Храм, на обратном пути остановимся в паре мест, — подмигнул он, стараясь говорить мягко, небрежно, не спугнуть ненароком этот так нравящийся ему настрой и не разрушить эту их доверчивую близость. — В Храм? — недоумение исказило его лицо. — В чем подвох? Зачем нам туда? — Татуировка, — напомнил Хонджун и извиняюще дёрнул щекой при виде преждевременного облегчения на его лице. — А подвох в ошейнике, принцесса. — Что? Нет! Хонджун вздохнул. — Да, — с нажимом сказал он. Минги уныло кивнул. *** Пока омеги издевались над портным — или он над ними, но с учётом присутствия там Юнхо Хонджун ставил на первое, — сам он наконец добрался до работы. Подбил и набело переписал итоги проверки одного из танств, указав на стабильно превышавшие привычные нормы указанные цены закупок на некоторые товары, повода для удорожания которых не наблюдалось нигде в государстве; упомянул неожиданно дешёвый для предгорья рис, сравнил и проанализировал расходы на каждый отдельно взятый выход в море одного конкретного корабля, совершавшего регулярные рейсы в один и тот же порт, но почему-то каждый третий раз требовавшего питьевой воды вдвое больше обычного. Съестные запасы оставались прежними, и это, вероятно, тоже что-то значило: обычно то, что поставкой на борт воды в таких случаях занимался не квартирмейстер. Сынгёль, оставайся тот во дворце, размотал бы эту цепочку с лёгкостью за несколько дней. Теперь же… Хонджун всё равно набросал краткий отчёт и приказал снарядить гонца на ближайшую станцию, чтобы передать с нарочным в ту сторону. Внизу он дописал, кратко, парой предложений про утреннюю обмолвку Минги о тане Шотаро. Взамен Сынгван принёс ему свёрнутый втрое лист бумаги, опечатанный печаткой Великого Вана: дата следующего сбора совета оказалась назначена на третьи сутки от дня отправления. Малого же или Большого совета, бумага ожидаемо умалчивала: Великий Ван редко усложнял себе жизнь подобными тонкостями. Что ж, Хёнджин на его месте в принципе мог бы забыть оповестить и потом сидел бы посреди пустого зала и удивлялся бы, почему его игнорируют собственные подданные. «Храни Боги Великого Вана», — пробормотал Хонджун себе под нос тихим шёпотом. Обедать пришлось в одиночку: омеги ещё не закончили с портным. Прислуживавший Хонджуну за столом Муджин — юный омега, сын кого-то из поваров его летней резиденции, — пересказывал их приключения со смехом: — Господин бы видел лицо портного, когда он протягивает кусок ткани, а его смотрят на просвет и заявляют, что тонкий, не то что мечом — пальцами проткнут. Это же лучший ильсонский шёлк! А второй… Юнхо-ним листает альбомы и требует «нормальную одежду, потому что в таком виде он не может себе позволить даже шагу на улицу ступить»! — А что там было? — заинтересовался Хонджун. — Я сам не видел… — замялся Муджин, но все же показал на себе, и оказалось, что предлагали им не то какую-то тунику, открывающую большую часть торса и длиной максимум до середины бедра, не то женское платье. Впрочем, некоторые предметы одежды из тех, что Хонджун встречал на омегах, к примеру, в борделе, его удивляли куда сильнее, но изучал на практике и снимал их с омег он с огромным любопытством. — И чем всё закончилось? — Когда я уходил, они ещё не закончили, — повинился Муджин и лукаво усмехнулся: — Минги-ним требовал крепления для скрытого ношения кинжалов, а Юнхо-ним — кожаные накладки на один из костюмов для натра.. на... для работы с собаками, в общем, чтобы кусали и не прокусили. Муджина, кажется, их капризы только забавляли, что Хонджуна откровенно радовало. Не могло не радовать: от того, как его омег принял бы его дом, зависело многое. Поставь перед Хонджуном выбор, Минги или Сынгван, он бы надолго задумался, пытаясь выбрать. А потом убил бы предложившего, с неожиданной ясностью осознал он и зло дёрнул уголком губ: кажется, спать всё-таки стоило побольше. Уже и мысли о собственноручном убийстве не вызывали такой неприязни, как обычно. — Простите, господин, — Муджин, всё это время наблюдавший за выражением его лица, явно решил, что сказал что-то не то, и что теперь ему достанется как принёсшему неприятные известия. — Расслабься, — покачал головой Хонджун. В конце концов, он сам был хозяином своим желаниям, и на себя за такие мысли следовало злиться. На себя, а не на других, и не пугать лишний раз слуг. Закончив с обедом в молчании, Хонджун омыл руки в услужливо подставленной чаше и, на ходу вытирая их мгновенно поданным полотенцем, поднялся. — Передай омегам, что я жду их через полчаса, — приказал он одному из замерших у двери в ожидании, пока про них вспомнят, слуг, и не дожидаясь его реакции, прошёл мимо. Следовало переодеться и, раз уж он всё равно ехал в Храм, в дополнение к деньгам и жертве Богам захватить кое-какие бумаги для одного из жрецов, занимавшегося сведением бухгалтерии приходов других городов. Храм был только один, здесь, в столице. Красивый, каменный, цвета слоновой кости; Хонджун любовался на него, отдёрнув занавесь паланкина. В центре его мощёного двора, на виду у всех пришедших, высился ряд статуй со стёртыми до неузнаваемости лицами и огромной чашей-кострищем перед ними. Другие города обходились приходами — небольшими домиками, впрочем, всё с тем же рядом безликих статуй и кострищем, иногда гораздо менее организованным. Чтобы попросить Богов о чем-либо, следовало возложить дары на край чаши, не мешая другим, и поджечь. Не на материальном плане, но на духовном Боги оценивали искренность просьбы, её причины и последствия, и… чаще всего не делали ничего. Впрочем, Хонджун уже обдумывал этот вариант перед сном и не имел ничего против подобного развития событий. Паланкин остановили перед самыми ступенями, но, ступив наконец на твёрдую поверхность, Хонджун не торопился подниматься. Его обходили стороной: ярко-синие одежды делали своё дело хотя бы здесь, хотя бы на улице. Рой простолюдинов тянулся мимо, из Храма и в Храм, огибал его, словно ядовитое животное, сторонился и глазел, перешёптывался, пока наконец не расступился перед другим синим, точно сами небеса, паланкином. Хонджун подал им руку: вскинув брови, Юнхо без колебаний принял её, опёрся лишь ради приличия, несмотря на свой рост, покидая палантин так изящно, словно вставал с ложа. Минги же повис всем весом и чуть было не споткнулся, и заалел ушами — застеснялся своей ошибки. Их переплетённые пальцы Хонджун не просто оценил: кивнул с облегчением Юнхо и поймал в ответ его неожиданно робкую улыбку. А вот предложенная самому Юнхо Хонджуном рука, видимо, оказалась совершеннейшей неожиданностью, и её тот принял не сразу. Только вскинутые вопросительно брови Хонджуна, казалось, помогли ему опомниться, и он резко схватился, сжал свои длинные тонкие пальцы и с вызовом уставился в лицо. — Пойдём, — потянул их за собой Хонджун. Слуги сзади подхватили и понесли коробки с дарами; откуда-то издали, с противоположной стороны площади или даже ещё дальше, доносились возмущённые выкрики: судя по всему, недовольство, о котором кто-то упоминал Хонджуну, вызванное новостями из Ильсона, лишь разгоралось вместо того, чтобы стихать. Ошейник на шее Минги, который Хонджун не заметил в первое мгновение, был еле заметен на его шее под слишком высоким воротом смутно знакомого халата; кажется, тот принадлежал деду, моряку, не любившему лишнюю роскошь, и ещё оказался годен и по сохранности, и по стилю омеге из гарема его внука. Пахло что от Минги, что от Юнхо лишь травами; Сынгван позаботился даже о таких мелочах. Поднимаясь, Минги ни на миг не отводил руку от шеи. Их встречали сразу у входа. Смутно знакомый на лицо монах молчаливо поклонился в пояс и повёл дальше. Мимо других монахов с мётлами и скребками, мимо тех, кто старательно тёр стены, мимо одного, тащившего за собой в верёвочной петле, намотанной на рога, какое-то смутно знакомое животное — не то антилопу, не то горного южного козла, неизвестно как оказавшегося в Храме. Перед широкими раздвинутыми деревянными дверьми монах, поклонившись, исчез, словно растворившись в воздухе. Первое, с чего должен был начать каждый пришедший в Храм — благословение, дела могли подождать. Хонджуна же, и без того откладывавшего посещение чуть ли не целый год, откровенно бы не поняли, начни он с чего-либо ещё. Крепче сжав руку Юнхо, он провёл его и Минги через дверной проем и остановился после нескольких шагов. Несмотря на царившую во дворе Храма вполне бытовую суматоху — кто-то молился, кто-то подметал и здесь, а кто-то старательно, усевшись в углу на свету, подшивал прямо на себе дырявый подол балахона, — вокруг царила особая атмосфера. Некоторое время Хонджун молчал, ожидая, пока не закончат с его вещами слуги. До определённого момента окружающие не обращали на них ни малейшего внимания, и лишь, когда Хонджун, выпустив руку Юнхо и подобрав одну из оставленных рядом с ним коробок, шагнув вперёд, раздался удар гонга. Затем другой, третий… Под всё тянущийся и медленно рассыпающийся на отдельные звуки низкий гул Хонджун аккуратно разместил стопки дорогой исписанной бумаги, переложил их сухими стеблями риса и протянул руку в сторону, ожидая, что ему поднесут горящую лучину. Пришлось ждать несколько секунд. Монах-омега с бесцветными, безэмоциональными глазами, с равнодушным выражением лица, вместо лучины поднёс ему зажжённую свечу и, стоило Хонджуну её забрать, тут же вернулся обратно к подметанию. Иногда казалось, будто здесь из них высасывали всю жизнь; но сейчас следовало думать не об этом. Белое, очень яркое и режущее глаза пламя занялось мгновенно, но не погасло сразу, как в случае с обычным костром, а установилось высокое, искристое и широкое: хороший был знак. Затушив свечу и выбросив её в небольшой ящик рядом с чашей, Хонджун медленно, по привычке лелея больную ногу, опустился на колени, а потом и ниже, качнулся, прислоняясь лбом к холодному неровному камню. Затем он встал. Горло засаднило от напряжения, но считалось, что от того, что он скажет, зависит многое — и, что бы Хонджун ни сказал, про каждое слово немедленно бы узнали даже за стенами. Про каждую просьбу и про каждый всплеск пламени. — Небо Престола перед вами, Великие Боги. — Он сделал паузу, выбирая между несколькими заготовленными речами. — Верной опорой стою я; я чист. Солнца свет озаряет мне путь, огонь сжигает мои следы. Прошу я верного пути и благословения новому началу. Прими моих омег, Отец-огонь, прими и порадуйся вместе со мной. Больше, помимо новостей об омегах, Хонджуну сказать было не о чем. Помедлив, он отступил назад, стараясь двигаться плавно, медленно, аккуратно ступая на каждый камень, еле заметный в неожиданно опустившихся сумерках: может быть, настолько ярким оказался огонь, что затмил всё вокруг. Первым он взял за руку растерянного до крайности Минги, вряд ли после становления второго пола посещавшего, как подобало, Храм. Хонджун в принципе сомневался, что тот хоть раз здесь бывал — но испортить ритуал, не имевший ни чёткой структуры, ни какого-либо подобия регламента казалось невозможным, а Боги ценили в первую очередь искренность, и потому Хонджун не стал его ни о чём предупреждать. Подведя его к пламени, Хонджун подтолкнул Минги вниз, побуждая опуститься на колени. В отличие от него, альфы, от омег Боги предпочитали видеть ещё и покорность, а её у Минги было вдоволь. Не сопротивляясь, тот опустился в глубокий земной поклон, тем самым отчаянно вдруг напомнив Хонджуну первые его дни дома после Арены. Секунды текли одна за другой; Хонджун ждал сам не зная чего, но имея право в ожидании провести здесь всю жизнь, пока Боги принимали решение. Но, может быть, секунд пять спустя, показавшихся ему вечностью, пламя вдруг вспыхнуло и загорелось зелёным. Тихие, ошеломлённые вздохи собравшихся вокруг монахов ясно доказывали, что никому из них это не приснилось. Однако ничего ещё не закончилось. За руку отведя моргающего так, словно тот только-только проснулся, Минги на его место, Хонджун протянул руку и Юнхо. Кто-то иной, бы, возможно, потащил за волосы, но… Хонджун был Небом Престола, и за ним следили люди. Его примеру подражали люди; Хонджун верил, что разумная договорённость возможна только при стремлении обеих сторон к соглашению. Насилие не решало ничего: он придерживался этого мнения раньше и не собирался менять его сейчас. Решительно сжимая челюсти, Юнхо шагнул ему навстречу. Вот уж в ком покорности не было ни на йоту, и скорее он вёл Хонджуна обратно, чем Хонджун — его… Но Юнхо смотрел на уже вновь побелевший огонь так зачарованно, так восхищённо, что Хонджун, в свою очередь, не мог не восхищаться им самим. На колени Юнхо также опустился сам — всё такой же зачарованный, забывший выпустить его руку, — и огонь вспыхнул тут же, словно не сумев дождаться нужного момента, осветил их лица и лица чуть ли не всего сбежавшегося к ним монастыря зелёным светом. Сердце Хонджуна пропустило удар. Боги благословили! Как могли Боги благословить Юнхо, он не понимал, но с трудом мог справиться с дрожью благоговения и чистого, незамутнённого восторга, охватившего его с ног до головы. Момента, когда пламя вновь вернуло себе чистый белый цвет, он почти не заметил, отвлёкшись на вновь вцепившегося в его руку Юнхо. В отличие от Минги, тот отлично понимал значение случившегося и смотрел теперь на Хонджуна со смесью удивления и точно такого же ошеломлённого восторга. Долгое мгновение, стремительно растянувшееся в вечность, они не сводили друг с друга глаз; Хонджун видел его чуть ли не впервые таким, каким должен был видеть с самого начала, таким, каким увидел в своё время Минги: открытым и радостным, так заразительно сияющим, что невозможно было не улыбаться ему в ответ. Они разделили это чувство на двоих — а затем между ними вторгся всё ещё до крайности изумлённый Минги и стал частью этой радости, этого света… — Поздравляю, Ваша Небесная Светлость, — вкрадчиво произнёс кто-то совсем рядом. Приходя в себя и возвращаясь в реальный мир, Хонджун стиснул зубы от разочарования. Отчаянно хотелось вернуться домой и не выпускать этих двоих больше из рук: он готов был поклясться, что дело не в вязке, а в близости, испытанной в эти мгновения, подобной которой он ещё не испытывал никогда и ни с кем. И тут, шикса, принесло настоятеля!.. — Благодарю, — коротко отозвался он, наконец заставляя себя кое-как собраться и вспоминая, что здесь у него вообще-то ещё были дела. У него и у Минги; однако отпустить от себя Юнхо казалось сейчас требующим слишком большого количества сил, куда большего, чем Хонджун располагал на данный момент. — Храм рад за вас, Ваша Небесная Светлость, — не успокаивался настоятель. Но теперь, поняв, что Хонджун почти не обращает на него внимания, тот наконец спохватился и замахал руками: — Эй, кыш, столпились тут! Всем плетей выдам, кто делом не занят! Слово «плети», по-видимому, оказалось волшебным. Словно по воле Богов все вдруг вспомнили, что были чем-то заняты несколько минут назад, и, оживлённо переговариваясь, принялись разбредаться по сторонам. Конечно, совсем безлюдным двор не стал, но в непосредственной близости от них остался лишь всё тот же монах с метлой, что подавал Хонджуну свечу. — Я благодарен и Храму, — уже куда искреннее отозвался Хонджун. — Дары я раздам чуть позже и тогда же вознесу молитву Богу урожая. — Да-да-да, — встрепенулся настоятель. — Сначала нам с Вашей Светлостью стоит обговорить парочку очень важных моментов… А ты что подслушиваешь? Кыш! Переход на крик оказался таким неожиданным, таким резким, что вздрогнул не только Хонджун, но и Юнхо; Минги, всё ещё жмущийся к ним сбоку, непроизвольно наклонил голову и, кажется, не опустился на колени лишь потому, что оба они по-прежнему обнимали его за пояс. В любом случае, целью крика не был кто-либо из них; но монах-омега с так не понравившимися Хонджуну бесцветными глазами вздрогнул тоже и отшатнулся. Настоятель шагнул следом за ним, на ходу протянув руку, вырвал у него метлу и тут же замахнулся: — Что, хотел знать, куда наш благодетель деньги положит, чтобы потом украсть? Знаю я твою породу, все вы такие!.. Дёрнувшись в сторону, монах неловко извернулся на особенно крупном камне; всё вокруг под взглядом Хонджуна как будто замедлилось, и он, не в силах отвести взгляда, смотрел и видел, как соскальзывает кожаная сандалия монаха с каменной полированной верхушки, как подворачивается его нога и как тот рушится всем телом влево и окончательно теряет равновесие. От попытки выровняться и устоять с него свалился и без того не до конца надвинутый капюшон, открывая их взглядам совсем мальчишку: большие глаза, широкие скулы, узкий, острый подбородок, принадлежащий скорее кому-то злому, упрямому — кому-то вроде самого Хонджуна, но никак не испуганному падением омеге. В свете пламени Хонджун мог хорошо разглядеть его лицо и вот теперь увидел, что глаза, казавшиеся ему раньше бесцветными, всё же на деле оказались глубоко серыми, словно свинцовое небо перед бурей. Отблески огня горели в них, делая омегу похожим на одно из шиксовых отродий, по недосмотру Богов очутившегося в настоящем мире. На этот раз Хонджун забыл провести двумя пальцами по уху, не давая подслушать свои мысли Богам. Чего было ждать: после дважды одобренной просьбы о благословении повезло ещё, что Боги не реагировали на абсолютно каждую глупую мысль — только на эту. Не успел Хонджун закончить про себя про шиксово отродье, при падении оказавшееся прямо у его ног, как костёр вновь взвился. Столб зелёного, яростного пламени на мгновение ослепил их всех и заставил ненадолго зажмуриться, а когда Хонджун наконец смог открыть глаза, то обнаружил, что омега в порыве ошеломления сознательно жмётся к нему в попытке спрятать от слишком резкого света лицо. — Шикса, — еле слышно пробормотал себе под нос на миг раньше Хонджуна всё понявший Юнхо.