Млечный путь

Пожалуй, Хонджун понимал, почему течка у омег считалась такой интимной темой. Почему омеги в борделе, несмотря на все кажущиеся преимущества, предпочитали не проводить её с клиентами. Покорность Минги легко было бы списать на Арену, на общие свойства его характера, загнанного в глубины сознания, но с каждым часом Хонджун всё яснее видел, как тому нравилось повиноваться. Как спокойнее становился Минги, стоило направить его, удержать, обнять, приказать, пусть даже весь приказ и заключался в коротком, выстраданном Хонджуном «сильнее, Минги-я, пожалуйста!». Сложно оказалось не заметить, что надёжнее всего себя Минги ощущал, имея хоть какую-либо опору для любых поступков и решений. Свойственно ли это было лишь самому Минги или всем омегам, Хонджун не задумывался, не имея лишнего повода, однако уже сейчас он понимал, что точно так же оставит подробности произошедшего между ними при себе, не сумеет рассказать никому. Ведь тогда придётся рассказать о доверии, высказанном ему Минги: о тихих, молчаливых улыбках, посылаемых тем в перерывах между спариваниями, о еле слышных изумлённых выдохах, стоило Хонджуну вновь сделать нечто простое, но явно казавшееся Минги особенным, о его вымученном, но таком счастливом «спасибо», брошенном под конец… Конец или, скорее, последнее спаривание Хонджун подозревал, что запомнит навсегда. Уже уставшие от серии предыдущих случек, невыспавшиеся, они лежали в обнимку всё в той же многострадальной кровати, за несколько прошедших дней повидавшей слишком многое, когда Минги вопросительно ткнулся ему в шею. — Альфа, — пробормотал он тихо-тихо. Хонджун бы решил, что показалось, если бы не чувствовал, как шевелятся губы. Когда в бездну кануло так тревожившее его «хозяин»? Исчезло в тот первый раз, когда Хонджун позволил ему сесть сверху и взять прави́ло в свои руки? Или позже, когда, в полусне поев, он лениво дрочил Минги, понимая, что без очередного оргазма тот не сможет уснуть, а Минги жалобно стонал, просил больше — и немедленно получал требуемое? — Что, Минги-я? — Обращения «омега» Хонджун теперь избегал. Ещё одним опытом смешанных воедино дней оказался страх Минги перед этим коротким словом: тот цепенел так, будто Хонджун на него замахивался, и многого труда стоило его отогреть обратно. По крайней мере, к текущему моменту Хонджун мог собой гордиться: главный рубеж был пройден. Как минимум на время остатка течки Минги перестал бояться заговаривать первым, пусть и причины у него оказывались довольно значительными. Но Хонджун старался не отталкивать его, даже если просьбы Минги действительно становились для него серьёзным испытанием. «Альфа, пожалуйста, хватит». «Альфа, сделай так, чтобы это прекратилось». «Это», вероятнее всего, как предполагал Хонджун, значило боль. В какой-то момент ему всё же пришлось вставать за маслом из борделя, а в другой — завязать собственный кулак, какими бы болезненными ни казались ощущения. Но Минги просил так жалобно, сжимался так сильно, что Хонджун боялся себе представить, что тот испытывал. Однако сейчас Минги выглядел достаточно спокойным, и Хонджун мог позволить ему без лишних тревог потянуть с ответом. Если тот всё же осмелился подать голос, значит, причина действительно стоила ожидания. С течением времени запах Минги, всё усиляясь, казалось, насквозь пропитывал стены, чтобы остаться в них навечно. Только сегодня Хонджун начинал замечать, как стихает мёд, и чем дальше, тем сильнее ему казалось присутствие в воздухе нежной мяты и цитруса. Не без труда он вспомнил, что раньше, в самый первый раз, учуяв запах Минги, он встретил его именно таким, противоречиво нежным и одновременно сильным, остающимся в памяти надолго. Сейчас же наконец его собственные феромоны начинали брать верх, и Минги явственно этим пользовался, то и дело приникая губами к его шее. В глубине души считая вероятные следы на виду для других, каковыми любил щеголять тот же Хёнджин, неуместными, поначалу Хонджун всё же оказался не в силах противиться робкой инициативе Минги, а после и вовсе смирился, уже предчувствуя обилие ехидных вопросов со стороны Сынгвана о «звере, что терзал господина». Под губами Минги кожу щипало. Это Хонджун терпел тоже, уже испытывая лишь призрак возбуждения первых дней. После течки, ему казалось, он не сможет думать о сексе не менее недели, а то и двух. Однако одна только мысль оставить Минги после течки в покое, наедине с собой, отзывалась внутри куда более сильным сопротивлением. Не считая себя склонным к постоянству в выборе омег, Хонджун отчего-то ранее приравнивал Минги исключительно к сексу, только теперь начиная понимать, насколько до того ошибался. Мысли его лениво блуждали, впрочем, так или иначе держась темы секса, омег в целом и Минги конкретно, становясь с каждым мгновением всё расплывчатей. Поэтому, когда Минги всё же заговорил, Хонджун успел практически уснуть. — Мне оставят щенков? Вздрогнув, Хонджун распахнул глаза, в первый момент убеждённый, что находится в каком-то диком кошмаре. Но запах Минги по-прежнему висел вокруг, а слова ещё не отзвенели в воздухе, делая происходящее мучительно реальным. Точно так же, как он сам дорисовывал картину по мелким деталям, вынужденно действовал и Минги: на обрывках информации тому приходилось составлять своё видение ситуации, и не Хонджун ли был виноват в том, что это видение так сильно отличалось от настоящего? Ни разу он не снизошёл до объяснения дальнейшего их — его — будущего, не позволил задать ни единого вопроса, и даже, зло напомнил себе он, Минги до последнего пребывал в заблуждении относительно сохранения собственной жизни! Открыв рот, собираясь Минги успокоить, утешить, он сразу же осёкся на полуслове: кто сказал, что его слова окажутся утешением? Успокоением? Оставалось только спросить. Сделать единственное, что Хонджун мог, чтобы вновь не потерять налаженный было контакт. — Ты хочешь щенков? Минги торопливо, с ужасом замотал головой. И тут же напряжённо кивнул. Чтобы он заговорил, пришлось погладить его по спине, словно подбадривая и убеждая, что в его ответе нет ничего плохого. Впрочем, Хонджун отказывался давать ему понять, насколько его самого беспокоит эта тема. — Не слишком?.. — наконец вслух отозвался Минги. И несчастно продолжил: — Но щенки не виноваты, что я не могу их защитить… Мне будет разрешено с ними видеться? Хонджун помолчал несколько секунд, собираясь с духом для ответа. — Что, если я тебе скажу, что щенков не будет? — хмурясь, спросил он. Внешне Минги никак не отреагировал на его слова, однако сердце его явственно забилось сильнее, а запах потяжелел. — Это из-за того отвара, который я пью? — медленно уточнил он. — Это из-за того, который пью я. Больше Хонджун объяснять ничего не собирался. Впрочем, правильных слов у него всё равно не находилось. Как он должен был сформулировать то полуосознанное ощущение, преследовавшее его с десяток последних лет, что у него не хватит сил ни на щенков, ни даже на полноценного партнёра? Сил, времени… способности и, главное, желания любить? Возможностей защитить их от любой угрозы, будь то болезнь или чужая агрессия? И это если речь шла о щенках в своей семье, от своего омеги — а до сих пор Хонджун имел исключительно шанс ощенить чужих. Он и с собой-то не слишком справлялся, будь речь о защите или всего лишь о заботе, что уж говорить о ком-то ещё. Однако Минги, как оказалось, совершенно не собирался удовлетворяться таким кратким ответом, тем не менее вдруг принявшись выдавливать из Хонджуна вовсе не историю всей его жизни: — А потом? — Что «потом»? — Что будет потом? — Минги встревоженно сдвинул брови. — В следующие течки. «Мало ли что придёт тебе в голову», казалось, говорили его глаза. И, пожалуй, имели на то всё основания, но, по крайней мере, в одном Хонджун мог ему поклясться: — Если что-то изменится, то я скажу тебе. Поговорю с тобой. Хорошо, Минги-я? Молча кивнув, вдруг отчего-то покрасневший Минги вновь уткнулся ему в шею — пока просто так, ради то ли само-, то ли просто успокоения, а не пытаясь привлечь его внимание; Хонджун уже научился находить разницу, — но, в любом случае, сработало успешно. Старое недовольство собой, всколыхнувшееся в душе Хонджуна, словно испугавшись ласковых омежьих прикосновений, быстро улеглось. …Ещё одна вещь, которой научила Минги течка — инициатива. Получив несколько минут покоя, Хонджун позволил себе выдохнуть, отвлечься от предыдущей темы и насладиться тишиной и теплом, игнорируя медленно твердеющий у его бедра член. С одной стороны, он и сам устал, и, пожалуй, даже рад оказался оттянуть новую волну, но, с другой, — уже в который раз он ждал, пока Минги решится хоть на что-нибудь сам. С каждым разом, к его радости, ждать приходилось всё меньше. С тихим вздохом Минги сместился выше и приник поцелуем к его губам. До сих пор он позволял себе лишь то, что первым ранее инициировал Хонджун, словно не разрешая себе даже мысли о чём-то новом, о чём-то не разрешённом или не одобренном им, но каждый раз послушно учился чему-то новому. Всё, что мог Хонджун — давать это новое понемногу, опасаясь перегрузить то ли его… то ли самого себя. В этот раз он непреднамеренно позволил Минги вести их с самого начала, слишком уставший и расслабленный для чего-либо слишком серьёзного. Лёгкие, дразнящие прикосновения, еле заметные поначалу, становились тем увереннее, чем больше устного энтузиазма выказывал в ответ Хонджун. Течка учила Минги кое-чему ещё, что Хонджун пока видел в нём лишь проблесками, редкими вспышками, но смотрел каждый раз, не отводя глаз. Минги был ласков; некоторые его движения казались сухими или, возможно, просящими, иные — даже требовательными, но, словно в зеркале отражая, он всё чаще притрагивался к телу Хонджуна, внимательно следя за откликом, явственно добиваясь того же удовольствия, что должен был хотя бы часть этого времени испытывать сам. Точно так же, как Хонджун изучал его в первые часы, Минги изучал в ответ, не получая, однако, никаких запретов или ограничений. Определённые места явно привлекали его внимание сильнее, чем иные: шея, ладони, о которые он то и дело пытался потереться щекой или прижаться виском, бёдра. Минги явно нравились его бёдра, если Хонджун мог судить по его искоса кидаемым взглядам и слишком аккуратным прикосновениям. Член же его Минги будто специально игнорировал, то ли стыдясь, то ли попросту не заинтересованный в нём вне процесса самой сцепки. Все эти дни он оставался разумен, в той же степени, разумеется, что и Хонджун в гоне: попроси он Минги рассказать ему о стратегии сражения против того или иного противника, тот бы, вероятно, в состоянии оказался прочитать целую лекцию. Если, конечно, поборол бы собственные страхи и смущение; поэтому Хонджун ждал его инициативы, лишь самой гранью разума подозревая, что Минги может счесть отсутствие действий с его стороны издевательством. Его собственные же прикосновения Минги откровенно приветствовал. Тем не менее, всё ещё ощущая подсознательную опаску, Хонджун по-прежнему обходил стороной его шею, насколько бы ни казались ему бессмысленными и необоснованными эти страхи. Больше, разумеется, необоснованными он считал свои собственные; но зудела и напоминала о себе временами боль в боку. Минги старательно заглаживал синяки мягкими, неожиданно для его грубых на вид рук нежными касаниями. Хоть бледнее синяки от этого не становились, но Хонджун, засматриваясь на него, попросту забывал обращать внимание на боль. У самого же Минги могли быть достаточно веские причины бояться. Однако не только его чему-либо учила течка: не только его, но и Хонджуна. — Минги-я, — протянув руку, он отвёл с его лба прилипшую, влажную от пота прядь, — можно вопрос? Недвусмысленно подразумевая, что тот может отказаться отвечать, Хонджун отлично понимал, что всё же услышит то, что ему нужно. В последние дни Минги отмалчивался всё реже, правда, и говорили они о чем-то, помимо основных нужд, нечасто. Отодвинувшись на несколько сантиметров, позволяя Хонджуну увидеть выражение собственного лица, Минги кивнул и вопросительно наклонил голову, точно побуждая его продолжить говорить. — Твоя шея… — Хонджун поднял руку, но коснуться так и не решился, так и замер, не дотянувшись, на половине пути. — Ты боишься именно прикосновений? Или укуса? Минги явно не ожидал именно этого вопроса: Хонджун мог сказать это по его по-детски обиженному взгляду. Будто бы, молча согласившись не трогать («Только не шею!»), он незаметно для себя согласился ещё и его не спрашивать. Основная проблема заключалась в том, что в данный момент Хонджуна не слишком интересовала предыстория этого конкретного, отдельно взятого страха, однако он совершенно не представлял, как заставить Минги ему в этом поверить. Разве что вновь сказать правду и уповать на волю Богов? — Я всего лишь хочу… — Он запнулся, подбирая слова. «Поставить метку» здесь явно не подходило и могло быть воспринято неправильно. Или, возможно, как раз правильно, но настоящую, полноценную метку-укус пока не стремился оставлять на нём сам Хонджун. Хватало и заказанного ошейника, хватало и медальона, который он вряд ли нашёл бы в себе силы забрать потом обратно; но вот пройтись губами вдоль кадыка, легко, прикусить, вырывая у него гортанный, низкий стон — от этого Хонджун отказаться не мог. В результате, подумав, он сформулировал первоначальную фразу совсем иначе: — Я не хочу причинять тебе боль. Рука Минги взлетела к горлу и обхватила его, точно пытаясь прикрыть, сохранить в безопасности уязвимое место. Непроизвольно проследив за резким движением, Хонджун мгновением спустя встретился с его резким, агрессивным взглядом, злым открытым оскалом, и непроизвольно отшатнулся бы, имей он пространство для маневра. Так, всего лишь вжавшись затылком в подушку, он ошеломлённо моргал, на ходу вспоминая, кого именно впустил в свою постель. Не только человека, который наслаждался выходом на татами как единственным глотком свободы, но и человека, который дрался. Вероятнее всего, и убивал. Хонджун не боялся его. Слишком уж силён оказался контраст между тихим, покорным омегой и зверем, которого способно спровоцировать на убийство слишком резкое движение. Медленно, плавно он убрал руку и вне поля зрения Минги сжал в пальцах до сих пор мокрые не то от пота, не то от смазки простыни. — Всё в порядке, — голос прозвучал неожиданно ровно и прохладно для той бури, что испытывал внутри Хонджун, — ты можешь не отвечать. Ему очень хотелось отползти в сторону, заставить расстояние разделить их, дать выдохнуть себе, слишком поражённому произошедшим, и дать осознать случившееся Минги, но он не мог. Чисто физически: Минги до сих пор полусидел-полулежал на нём большей частью своего веса. Шикса, кого Хонджун пытался обманывать? Богов? Да, он успел испугаться, настолько очевидно, что это заметил и Минги. Однако, стоило Хонджуну моргнуть — и ярость на его лице сменилась внимательным, сосредоточенным выражением. Медленно тянулись, словно патока, секунды тишины. Не получая более никаких признаков возможной агрессии, Хонджун стремительно восстанавливал самообладание, уже через минуту готовый насмехаться над собственной трусостью. Кого испугался, омегу, к текущему моменту сидевшему на его узле уже сколько? Пять раз, десять? Омегу, который сам его боялся до ступора? Как бы ни был Минги силён, Хонджун бы смог взять над ним верх всего лишь словами, имей он возможность эти слова произнести. Так чего ему было бояться, этой еле заметной в общем масштабе вспышки самозащиты? Что же делали эти шиксовы твари с его шеей, наконец задался он вопросом, чтобы добиться такой реакции? Всё так же настороженно следя за ним блестящими глазами, Минги не шевелился совсем. Рука его по-прежнему прикрывала горло, впрочем, совершенно не скрывая перекатывавшиеся желваки скул. Тот явно нервничал не меньше самого Хонджуна, но делал единственное, что сейчас мог — ждал. Медленно заставив себя разжать пальцы, Хонджун выпустил простыню. Пожалуй, вдруг подумал он, в отношениях с Минги они только что миновали очередную, очень важную границу: не получив наказания в первый раз, Минги явно посчитал это разовой слабостью, но теперь же, глядя, как заставляет себя расслабиться Хонджун, расслаблялся и сам. Будто ведомая чьей-то чужой волей, ладонь Хонджуна коснулась бёдра и мгновение спустя уже привычно расположилась на нём, легко сжала. Наблюдая за тем, как розовеет под нажатием его пальцев кожа, Хонджун не сразу понял, что отвёл глаза, будто бы нарочно заставлял Минги мучиться ожиданием. — Я всего лишь не хочу причинить тебе боли, — уже куда более уверенно повторил он, по-прежнему глядя куда угодно, но не Минги в лицо. Так разговор получалось вести проще, как и скрывать собственное отношение к сказанному: — Тебе не нравится когда трогают руками? А если губами? Я не укушу просто так, обещаю. — «Просто так»? — эхом повторил за ним Минги. Хонджун торопливо поправился: — Сначала поговорю с тобой об этом. Хорошо? Отчего-то, против его собственной на то воли, эта фраза прозвучала с его стороны буквально обещанием будущего укуса. Однако заинтересовало Хонджуна другое: помедлив, Минги… кивнул? Верил ему или действительно оказался не против? С продолжением разговора Хонджун тянул, вновь застопорившись на обращении. За последние дни он перепробовал многое, но ни одно из них не ложилось на язык так, как ему хотелось, но имя в некоторые, подобные текущему, моменты, звучало слишком грубо. Словно решив, что Хонджун предоставляет ему свободу говорить самому, Минги нерешительно шевельнулся и принялся нервно растирать шею. — Когда… что-то касается… тут, — тихо начал он, — мне кажется, что меня душат. Медальон, судя по всему, такого ощущения у него не вызывал, по-прежнему вися на груди спокойно, но следом Хонджун, хмурясь, подумал об ошейнике. — Руки? — уточнил он уже в который раз. И не сдержался: — А ошейник? В торопливо сжавшей медальон ладони — словно теперь Минги прятал уже его, — Хонджун вдруг увидел проблеск того, впервые встретившегося ему омеги, настойчиво, с огнём в глазах уверявшего незнакомого ему собеседника в том, что «не бывает хороших хозяев». Такой же огонь был и в его нынешнем взгляде: — Руки. Одежда. Ошейник. Хонджун нервно сглотнул, уже представляя себе, как сколько проблем соберёт на свою голову, если поддастся и выведет Минги на улицу только с медальоном. Даже в своих цветах — скольких он обречёт на казнь за прикосновение? Тихо фыркнув, Минги шевельнулся, протащил головку уже налитого члена по животу Хонджуна и неловко втянул воздух сквозь сжатые зубы. — Там… — он говорил так непринуждённо, будто оба они, одетые, возлежали на коврах и вели беседы, а вовсе не находились обнажённые в постели. Впрочем, с текущей темой Хонджун и сам об этом то и дело забывал. — Там… чтобы вытащить нас из клетки, они использовали удавку на палке. Хонджун не сразу осознал услышанное и, хмурясь, уставился ему в лицо. Почти воодушевлённо Минги принялся объяснять, в кои-то веки активно жестикулируя: — Вот такая… с меня, наверное, палка, на конце верёвка, чтобы накинуть на шею, затянуть и не дать приблизиться, чтобы раб держался на расстоянии, очень безопасно, понимаешь? — Он незаметно для себя сбился на вульгарный, интимный стиль, еле заметно поморщился и тут же вернулся к привычному неформальному: — Многие рабы… Они могут напасть, даже если нет шанса сбежать, потому что надзирателей никто не любит. Только ради того, чтобы убить его, можно рискнуть и поркой, и клеймом… Мучительно покраснев, он отвёл глаза, и только тут Хонджун осознал, что получил вдруг, словно в подарок прямо на вытянутых руках, рассказ о татуировке, которая так интересовала его в первые дни. Убить надзирателя? Что-то подсказывало Хонджуну, что причина у Минги и для этого была достаточно весомой. Может быть, довольная, злая ухмылка на его губах — тот явно испытывал удовлетворение от воспоминаний, — а может, все предыдущие за ним наблюдения. — Хочешь переделать татуировку? — импульсивно предложил ему Хонджун. Груди его переставать касаться никто не просил, и по чёрным линиям под кожей он вёл почти благоговейно: — Я отведу тебя в Храм, и мы придумаем, что изобразить вместо… этого. — Но её нельзя уничтожить! — сдвинул брови Минги. — Зато можно исказить, — спокойно возразил ему Хонджун, чертя ногтем линии: — Если добавить здесь, здесь и здесь… получится слово. Или вот здесь — другое. В зависимости от того, какие буквы ты хочешь. Вот теперь Минги откровенно смутился. Если до того, приоткрыв рот, он следил за его действиями, то теперь, отвернувшись куда-то вбок и кусая губы, он вновь потёр шею: — Я не… Альфа поможет? Выбрать? Минги не умел читать, сообразил Хонджун. Здесь тоже таилась отдельная загадка: знание кидза явственно показывало взросление в более-менее знатной семье, но отсутствие какого-никакого образования прямо этому противоречило. Но пока ему было попросту не до того. — Конечно, я помогу, — уверенно пообещал он, поскольку не видел для себя в том ни малейших трудностей. Рисовать он любил, хотя и доводилось ему этим заниматься нечасто, и уже представлял себе возможные варианты. И вновь взгляд его непроизвольно скользнул выше, к шее Минги: покрасневшая, чистая кожа будто силой притягивала его внимание уже в который раз. С учётом того, что уже и сам Хонджун постепенно начинал возбуждаться от непрекращающихся ёрзаний, идея всё же рискнуть постепенно начинала становиться навязчивой, вытесняя собой все остальные, куда менее привлекательные. Получала объяснение и привычка Минги держать руку недалеко от шеи: успеть отреагировать, оттянуть петлю… Совсем давно, в глубоком детстве, Хонджун видел подобные удавки вживую, видел, как тащат провинившихся рабов ими на порку, но забыл и не вспоминал ни разу за все двадцать… почти тридцать лет, пока не услышал вновь. Конечно, и это воспоминание оказалось неразрывно связано в его голове с фигурой деда, и оттого Хонджун лишь проникался большей злостью по отношению к тану Но Сонгхо, распорядителю Арены. Да и к деду тоже, но на него Хонджун злиться уже привык. Чем больше он узнавал о Минги, узнавал самого Минги, тем больше склонялся к представлению его как человека, заслуживавшего чего-то иного. Мало кто в принципе заслуживал подобного, как на Арене, обращения, но Минги, с его осторожными прикосновениями, вздрагивавший от любого резкого звука, во сне прижимавшийся к Хонджуну всем телом, словно в поиске тепла и покоя — Минги заслуживал безопасности. Удовольствия. Он был достоин заботы, думал Хонджун, ведя по его сильному, мощному телу ладонями, очерчивая сухие, напряжённые мышцы и пытаясь заставить его расслабиться, его омега был достоин этой заботы. Приобретя его — получив в подарок от Хёнджина, но это не имело сейчас никакого значения, — Хонджун словно расписался в собственной сдаче этой крепости. Либо омега, которого он привозил домой, был его, либо… Омега уже был его, Хонджун чувствовал это всем телом. Чувствовал, как приникает к нему Минги, сдвигается ниже и со стоном скользит вниз по члену. Чувствовал, как наклоняется навстречу и убирает руку. Задранный подбородок, дрожащие ресницы и тонкая, нежная кожа под губами заставляли его быть настолько аккуратным, насколько он не считал себя способным в принципе; Минги напоминал ему привозимые издалека, изготавливаемые вручную из дорогого стекла сверкающие вазы. Поначалу, в коробке, те казались невзрачными, тусклыми, но стоило осветить их — и на обилии граней блеск ослеплял глаза. Минги тоже поначалу выглядел невзрачным, но теперь Хонджун не мог заставить себя перестать смотреть, перестать слушать и дышать им, его пока ещё не потерявшей последние нотки сладости мятой, и наслаждаться явственно испытываемым им удовольствием. Гортанный стон звучал именно так, как представлял себе Хонджун. Низко, сдавленно охнув, зажмурившись, Минги сильнее запрокинул голову, словно давая ему карт-бланш на любые дальнейшие действия, и Хонджун немедленно им воспользовался. Уже не испытывая опасений, в незнакомом себе самому стремлении растянуть удовольствие, а не добиться успеха, находя интерес в самом процессе, он прижимался поцелуем под подбородком, и под губами взволнованно билась жила. Первому, поначалу слабому «ещё, альфа», он обрадовался так, как не радовался возросшей прибыли. Здесь впервые успех зависел от него, от его стараний и приложенных усилий; Хонджун удвоил их и добился благодарного стона. Чего бы ни боялся Минги, сейчас тот забыл о любых страхах, подаваясь ему навстречу и изредка выдыхая ругательства себе под нос. Под смешок Хонджуна перебрал всех шиксовых тварей, и, лишь когда тот перешёл к Богам, Хонджун заткнул ему рот поцелуем. Минги достоин был большего. Большего удовольствия, большей предупредительности к малейшим его желаниям, большего внимания его потребностям. Иных омег Хонджун скорее бы распластал под собой, не давая сказать ни слова, не прислушиваясь к их просьбам и мольбам; Минги же… — Вот так, принцесса, — выдохнул он идущее из самой глубины души стремление лелеять его. — Давай, бери, что тебе нужно… Выгнувшись, Минги со сдавленным звуком, больше похожим на рык, вжался в него всем телом и содрогнулся, сжался изнутри. Кончая в его тело, чувствуя, как расширяется против его собственной на то воли узел, Хонджун уже знал, что на этом течка сойдёт на нет, чему, признаться, где-то в глубине души несказанно радовался. В конце концов, соответствовать омеге в течке оказалось неожиданно тяжело даже с учётом наличия рук. Навалившись всем весом, Минги тяжело дышал ему в висок. Поворачиваясь и наконец-то касаясь губами шеи, как хотелось ему с самого первого дня, Хонджун понятия не имел, что ждёт их обоих в дальнейшем, но уже знал, что не отпустит его никогда. Течка, конечно же, не являлась инструментом Богов, решающим все проблемы или хотя бы их большинство, однако растопить лёд между ними она всё-таки смогла.