Млечный путь

— Шикса, — вновь сказал себе Хонджун. И, уже не скрываясь, повернулся к Сынгвану: — Что случилось? Что-то срочное? — Новый приказ доставили, Ваша светлость, — доложил тот. — И это не могло подождать? — вздохнул Хонджун. Приказ, точнее его копию, на расчёт бюджета для нового года от Великого Вана он ждал уже третий день — но на разработку и сдачу отводилось около месяца, и вряд ли бы Хонджун вообще взялся его смотреть раньше завтрашнего дня. Ему-то вообще так, вчерне требовалось набросать, остальное бы просчитал действующий казначей — а оттого работы у Хонджуна фактически было ещё меньше. И вот так, считай, без повода, отрывать его от наложника… называть его не вовремя титулом… Одно слово — шикса! Сынгван покорно молчал, явно не собираясь ничего говорить, но по его выражению лица Хонджун с лёгкостью мог прочитать всё, о чём тот сейчас думал — и что хозяин сам всегда просил о таких вещах докладывать сразу, и что хозяин неизвестно с чего не в духе, раз вот так ругается, и что вроде бы ничего страшного для лично него, Сынгвана, не произошло, раз хозяин ругается просто так, а не на него… Может быть, и о наложнике что-то такое думал, но тут уже Хонджун с чтением мыслей (в переносном смысле) пасовал. Потом нужно не забыть спросить о впечатлениях, отметил себе он. А пока… — Свободен, — махнул он рукой, позволяя Сынгвану идти дальше заниматься своими делами. Напоследок снова поклонившись, тот выскользнул прочь — тихо и неслышно, лишь занавесь колыхнулась. Вернув своё внимание наложнику — Минги, — Хонджун подавил невольный вздох. Случившийся несколькими минутами ранее разговор, казалось, привиделся ему. Вновь забившись в самый угол, Минги явно старался казаться как можно меньше и безобиднее. Если бы Хонджун точно не знал, что это тот же самый человек, что вчера стоял, выронив меч, посреди татами, что его боялись настолько, что копьями гнали перед собой, то не поверил бы на слово. Если бы Хонджуну сказали, что это омега, вчера бы он не поверил тоже. Сегодня — не усомнился ни на секунду. Слишком много раз он видел подобную картину — не у себя, а у других. В других домах, у других хозяев. Никогда у себя. Сложившийся, крайне типичный образ забитого, сломанного омеги, однако, портили целых два момента. Первым не по хронологии, но по степени значимости был тот самый разговор несколько минут назад, после которого омега закрылся вновь. Вторым — поведение омеги… бойца Арены на, собственно, Арене. На татами. Значительный контраст, подкупивший Хонджуна и заставивший его сказать сначала себе, а затем и принцу: «Я хочу именно его». Эта открытая радость, это наслаждение свободой каждого движения, не обязательно связанного с насилием — и потом словно огонь потушили, восторг погас, как только Минги пришлось возвращаться обратно. Эти два момента, выбивавшиеся из привычных рамок, заставляли верить Хонджуна, что ещё не всё потеряно. Что ему ещё удастся увидеть на лице Минги то самое удовольствие просто существовать без страха, без боли и мучений. Именно эти два момента убеждали его, что он выбрал Минги не зря и не зря выбрал именно Минги. Конечно, о близости, равной родительской, Хонджун не мог даже мечтать, однако надеялся, что оба они смогут хотя бы понять друг друга. Однако, раз уж его инкогнито оказалось раскрыто, Хонджун мог больше не откладывать, подбирая удачное время и контекст разговора, некоторые остававшиеся у него вопросы. — Минги-я, — тихо позвал он, совершенно не ожидая никакой реакции. Но получил её и даже сверх того: распрямившись, Минги отвесил ему глубокий, практически в самый пол поклон. Ещё немного — и коснулся бы этого пола лбом, но Хонджун среагировал раньше. Не задумываясь, действуя лишь на одних только инстинктах, словно о ребёнке заботился — хотя и не было в его окружении детей, ни единого, исключая детей слуг, с которыми он контактировал совсем мало, — он подставил ладонь. Только ощутив прикосновение не к прохладному камню, а к теплу человеческой кожи, Минги вздрогнул и, даже не пытаясь выпрямиться, дёрнулся прочь. Пожалуй, видел Хонджун в этом некоторый опыт и сноровку: точно приходилось уже тому уворачиваться от пинков, не имея права не то что подняться — сесть… Теперь, однако, Минги был более не рабом Арены. Статус его изменился настолько кардинально, что, точно так же, как и к самому Хонджуну, к Минги теперь имели право прикасаться лишь избранные. Члены правящей семьи, те немногие из придворных, кто, точно сам Хонджун, были одарены подобной же защитой — и слуги Хонджуна. Всем остальным, не будь на то позволения самого Хонджуна, отрубили бы руку. Даже Хёнджин не мог бы обойти этот закон, это право, и против воли Хонджуна поделиться Минги с кем угодно. Никогда раньше не задумываясь над этим, Хонджун только сейчас оценил этот закон свежим взглядом применительно к Минги. В ближайшее время он им делиться не собирался. Возможно, даже никогда. — Выпрямись, — приказал он Минги. — Сядь. И всё-таки то ли бойцов Арены воспитывали, то ли мать Минги постаралась и привила ему хотя бы некоторую часть правил: без видимых усилий подобрав под себя ноги, выпрямив спину и покорно уставившись в пол, Минги молчал и, видимо, ждал дальнейших приказаний. Что ж, как ни жаль, но это оказалось совершенно противоположным тому, чего от него хотел Хонджун. Хонджун хотел расслабленности. Отсутствия напряжения. В конце концов, не позы «меня выдрессировали сидеть вот так вечность молча» — ему хотелось поговорить. Не вести монолог, а спрашивать и получать ответы длиннее «да, ваша светлость». — Сядь нормально, — попросил его Хонджун. И дождался: Минги непонимающе вскинул голову и вперился в него своими тёмными глазами, но тут же, явно спохватившись, опустил взгляд обратно. Позу он так и не сменил. Хонджун обречённо вздохнул, уже предвидя долгую, мучительную войну, которую ему придётся вести с собственным наложником за каждую секунду его нормального поведения. Впрочем, одно оружие он уже, кажется, знал: удивление. Стоило Минги услышать нечто неожиданное, он разом сбрасывал шелуху навязанных правил и смотрел на Хонджуна, словно на одно из чудес света. — «Нормально», — прося терпения, Хонджун возвёл глаза к Отцу-Небу, но уже спустя секунду не выдержал, — это когда у тебя не затекают ноги через две минуты, Минги-я. Сядь, как тебе удобно, не собираюсь я тебя наказывать за неправильный вдох, Богами клянусь! — Да, Ваша Светлость, — пробормотал Минги, примерно на миллиметр сдвигая правую ногу. Шикса, накликал, выругался про себя Хонджун, услышали боги! Получится ли у него вообще хоть когда-нибудь теперь добиться от наложника других слов? — Ладно, — отступил он, но тут же напал с другой стороны. — Сиди так, если тебе удобно. Тебя смотрел лекарь? — Да, Ваша Светлость. — И как? — Хонджун мог представить себе, как это выглядело, словно наяву. Ворчащий старик Кай — полуслепой уже от возраста, но с «видящими» всё руками, бесцеремонно шарит ими по телу наложника, нажимает, гладит, почти тычется носом, чтобы обнюхать… Когда-то, когда ещё маленький Хонджун спросил, как тому не противно, Кай — в те годы темноволосый, невысокий мужчина с большими залысинами и привычкой щуриться, — покачал головой. «Нюх, — назидательно сообщил он, — это один из инструментов, которым наградили человека Боги. Не использовать его — значит попросту гневить Богов». Минги, наверное, там тоже очень удивлялся. Но стоило позже поговорить с Каем самому — Хонджун не оставил бы его, не понимай тот в своём деле лучше многих других, кто принадлежал гильдии лекарей вовсе не за денежный сбор. И Кай когда-то, лет двадцать назад, принадлежал, но Хонджун его выкупил, руководствуясь в первую очередь чисто политическими соображениями. Всё-таки, будучи человеком, имевшим отношение к казне страны, он вынужден был относиться с опаской к зависящим от других господ собственным слугам. Впрочем, от кого-то действительно пришлось избавляться. Были и те, кто оказался предан вовсе не опоре Престола, роду Кимов, или хотя бы конкретно Хонджуну, а совершенно другим людям. Гильдиям. Самим себе. Тогда Хонджун последовал совету Но Сынгёля: яркого, смешливого, остроглазого и хитрого — и не прогадал. Многие считали Сынгёля шутом, каким-то хитрым приживалой-скоромохом из простонародья, каким-то образом затесавшимся среди знати ко двору, то и дело на праздники развлекавшим на пиру всех присутствующих разнообразными трюками. То колесом ходит, то смеётся и через других людей прыгает — чего от него ждать? Шут и есть, разве колокольчиков нет да танцевать не умеет, вот и считали его люди… никем. Мало кто знал, что безродный Но Сынгёль, шут и трюкач, когда-то выступавший с бродячим цирком, исполнял при дворе ту роль, которую Великий Ван не мог доверить больше никому. Но Сынгёль ведал безопасностью не дворца — страны. Всей Халазии. Но и дворца тоже: слишком многие из тех, кто имел силу и деньги, жили при дворе. Многие слуги, выходцы из простонародья, работали на Сынгёля, и Хонджун подозревал, что у него здесь кто-то да отправляет временами весточки — но даже не тревожился. Он ведь не собирался поднимать восстание, так? Кая Сынгёль не предложил — приказал оставить. «Другого такого, кто бы и роды у твоей пары принял, кем бы та ни оказалась, и тебя от яда спас — другого такого ты не найдёшь», широко улыбаясь, будто шутку очередную шутил, сообщил он тогда ещё совсем юному Хонджуну. Интересно, что бы мог сказать Кай про Минги? А Сынгёль? — Плохо, Ваша Светлость, — вновь попытался поклониться Минги. Плохо? Это он о том, что сказал Кай? Подробнее Минги распространяться не стал даже под давящим взглядом Хонджуна — которого, впрочем, попросту не видел, опустив глаза в пол и чуть ли, кажется, не моргая. — Хорошо, я спрошу у него сам, — смилостивился Хонджун. Разговор упрямо не получался. Хотя было ли на что надеяться изначально, с первой встречи, после слов Минги про «хозяев, которые не бывают хорошими»? По крайней мере, обнаружь Кай что-либо серьёзное, разве отпустил бы он наложника от себя? — Тебе показали наше крыло, Минги-я? Снова эти испуганные глаза. Мысленно Хонджун поставил себе плюс: Минги обратил на него внимание и поднял голову. — Н-нет, Ваша Светлость… — голос его дрогнул. — Не «Ваша Светлость», а… — Хонджун на мгновение замялся, пытаясь вспомнить, как в других гаремах называли главу «подаренные» ему на ночь наложники. «Хозяин», «господин», «повелитель» и даже «мой лев», но всё это ему претило. Хотелось чего-то более простого. Может быть, доверяя слишком преждевременно, Хонджун всё же решил остановиться на имени: отнять право называть себя так он мог в любой момент. Сейчас же — мог, пожалуй, удивить этим наложника ещё раз. — «Хонджун-ним». — Д-да, Ваша Све… — поняв, что говорит несколько не то, что от него требуется, Минги совсем замолчал. — «Хонджун». Повтори. — Х-хон… Хонджун-н… ним? Минги не заикался в целом, скорее просто глотал слоги из-за тревоги: его подбородок глупо подрагивал, и Хонджун мысленно всё никак не мог перестать его сравнивать с тем вчерашним бойцов на татами. Разные люди. Совершенно. Чисто теоретически Минги мог бы называть его и просто по имени, без уважительных частиц, там, где не слышат посторонние. Но для него и с уважительной частицей имя казалось подвигом, так что Хонджун не решился настаивать. — Молодец, — поощряюще улыбнулся он. — Хочешь отдохнуть или всё-таки посмотреть, где мы будем располагаться до холодов? Сама возможность выбора словно бы поставила Минги в тупик. Подбородок его снова задрожал, но с губ не сорвалось ни звука. Как ни старался Хонджун, взгляда его поймать тоже не смог. Пришлось решать за него. — Ладно, прогулка пока терпит, — определился Хонджун. — Ещё немного, и я оставлю тебя отдыхать. Тебе сообщили, что, пока мы живём здесь, это твои покои? Минги помотал головой: — Нет, Ваш… Х-хондж… — Хонджун-ним, — помог ему Хонджун, и Минги договорил вместе с ним. — Это твои покои, — терпеливо повторил Хонджун. — Твои. Если тебе что-то потребуется изменить, тебе достаточно приказать слуге: принести одеяла, подушки, питьё, еду… Там — терраса, мои покои тоже выходят на неё, но только мои. Никого постороннего, помимо нескольких слуг, ты здесь не встретишь. Можешь отдыхать там, сколько хочешь. Глаза Минги загорелись отчётливым любопытством, и Хонджун торопливо поправился, вспомнив, что клетки вообще-то располагались глубоко под землёй и вряд ли достаточно светлокожий для их народа Минги знал, что такое «сгореть на солнце» или и вовсе «солнечная парша»: — Но только в тени. На солнце — прикажи принести тебе притирки и наноси их на открытые места. Те, кто много бывают под солнцем, могут заболеть до язв, съедающих насквозь так, что потом эти люди умирают от долгой, мучительной боли. Теперь уже Минги бросил опасливый взгляд в сторону террасы и снова сник. Но что Хонджун мог поделать, если так оно всё и было? Дать ему сгореть разочек вместо того, чтобы пугать? А если солнечная парша? Одна-единственная неприкрытая большая родинка — и язвы на их месте приходилось вырезать вместе с мясом, но и это спасало в лишь в одном случае из трёх. В разгар лета Хонджун без использования притирок на улице не показывался в принципе. На лице Минги было несколько очень красивых родинок. И одна, мелкой тёмной точкой — на ухе. Хонджун, пожалуй, не хотел бы обезобразить на всю жизнь своего единственного наложника, пожалев его и не предупредив заранее. — В тени, Минги-я, отдыхай спокойно, — повторил он, уже сомневаясь, что в ближайшее время увидит его на террасе в принципе. Ну — позже, возможно, проконтролирует сам, особенно когда они вернутся на родное Хонджуну побережье. — Ты взял с собой ту игрушку? Снова перепуганные глаза. И — злые. Хонджуну показалось, что взял, но собирался это скрывать до последнего. — Я не отниму, — глядя в эти глаза, держа взгляд, заверил он. — Я спросил, чтобы ты мог её больше не прятать. Я не прикоснусь к ней ни пальцем. — Даже… — Минги закашлялся и нерешительно повторил, уже гораздо тише: — Даже… ради наказания? Х… Хонджун-ним? Сдвинув брови, Хонджун вслушался в его слова. — Наказания? — переспросил он, думая, что ослышался. — Какого? Вот здесь ему нужен был полноценный ответ. Поначалу Минги не собирался его давать, глядя в пол с таким выражением лица, будто Хонджун должен был догадаться сам, но затем вопросительно вскинул голову и столкнулся с его терпеливым, ожидающим взглядом. Хонджун собирался молчать столько, сколько придётся, пока не услышит объяснение. — Там… — выдавил Минги, вновь уставившись в пол. — Там… отнимали всё в наказание. — Какое наказание? — повторил вопрос Хонджун. Переформулировал его, чтобы было проще: — За что? С его места и ракурса не слишком различимое выражение лица Минги всё-таки сказало ему слишком многое. В первую очередь Хонджун вспомнил клеймо на его груди, сейчас прятавшееся под тонкой тканью домашней рубашки — и ведь что с клеймом, что с одеждой нужно было ещё что-то делать. И волосы, с волосами тоже — такие короткие носили только те, у кого от этой длины зависела жизнь: воины, бойцы… шлюхи. Последние, впрочем, далеко не всегда: чаще всего это относилось к уличным. Минги продолжал смотреть в пол, сдвинув брови, точно так же смотреть, как смотрел тогда в клетке, и как смотрел вникуда на татами, выронив меч. Хонджун знал — его наказывали гораздо жёстче. Не могли не наказывать. Однако здесь и сейчас отчего-то они говорили о наказании в виде лишения игрушки, и трагедия в голосе Минги оказалась куда сильнее, чем в том, самом первом разговоре про хозяев. Тем не менее Хонджун считал себя обязанным знать, за что Минги был клеймён и чем успел провиниться. Знать, к чему готовиться — и чего опасаться. — Мне… — Минги растерянно сглотнул. — Мне передавали еду… Хонджун-ним. Рабы арены не должны есть сверх меры. Сладкое — это для господ. — Ты любишь сладкое? — спросил его Хонджун. Минги жалко кивнул. Насколько Хонджун мог судить, ему было стыдно. Пришлось подниматься. Здесь было чего стыдиться и Хонджуну — за это время ноги откровенно затекли и повиновались хозяину с откровенным трудом. Кое-как он проковылял к занавеси и, отдёрнув её, негромко свистнул. …Вот зачем Хонджун оставлял детей. Помимо благодарности родителей, он получал целый отряд быстрых, готовых выполнить любое мелкое поручение слуг. Конечно, дети могли и ошибиться, и перепутать — но потому Хонджун и не поручал им ничего сложного. Присев на корточки перед лупоглазым, тонким мальчишкой — и понятия не имея, как именно его зовут, отчаянно путая всех этих слишком быстро растущих детей, — Хонджун заговорщицки улыбнулся ему: — Сбегай-ка на кухню, — шёпотом, чтобы не слышал Минги, попросил он, — и попроси аджумму принести в эти покои целое блюдо разных сладостей на её выбор. И второе — что-нибудь лёгкое поесть, — пусть принесут для меня. Всё понял? Молодец. Скажи аджумме, что я разрешил и тебе чего-нибудь взять, ладно? — Ладно, аджосси! — звонко, во весь голос ответил мальчишка и удрал в сторону коридора, на бегу сверкая голыми пятками и оставляя Хонджуна ошеломлённо моргать тому вслед. Шикса, стыд-то какой. — Подождём немного, — предложил он, возвращаясь к отчаянно большеглазому от удивления Минги и изо всех сил стараясь не срываться на недостойное кое-как складывающегося образа хихиканье. — Тебе приносили сладости? И за это наказали? Разом растеряв всё удивление, Минги вновь посерьёзнел и расстроенно уставился в пол. Казалось, будто говорить не поднимая головы ему удаётся легче, и Хонджун отметил для себя на будущее этот факт. На зрительном контакте настаивать явно не стоило. — Д-да, — снова заикнулся Минги. — У меня был друг… Он заботился обо мне… «Друг»? Хонджун против своей воли насторожился. Да, теперь Минги принадлежал ему, но друг, который смог обмануть смотрителей Арены?.. — Кто твой друг? — резко спросил его Хонджун. Снова растерянно сдвинулись брови, жалобно сощурились глаза… Как Хонджун не мог противостоять этому взгляду тогда, даже встретив его издали из ложи, так не смог и сейчас. Конечно, шикса, вряд ли бы тот назвал имя — уж не «злому хозяину» точно! Следовало заходить издали, гораздо, гораздо аккуратнее. — Я имею в виду, он альфа или омега? Вопрос был задан для проформы, но Минги прикусил губу, ещё несколько длинных мгновений рассматривая пол, и, к великому удивлению Хонджуна, выдавил: — Омега… Омега? Омега, который смог обмануть смотрителей Арены? — Он только еду тебе приносил? — против своей воли Хонджун заинтересовался. На вопрос, кем должен быть человек, чтобы обойти все системы безопасности Арены, обойти охрану, пробраться незамеченным на нижний этаж, при этом неся с собой ещё и сладости, вариант «омегой» стал бы последним, пришедшим ему в голову. — Не предлагал тебе помочь сбежать? Минги знакомо дёрнул уголком губ: точно так же, как и перед заявлением про «плохих хозяев». — Нет, Хонджун-ним, — очень ровно ответил он без единой запинки. Кажется, разозлился, и это явно помогло ему взять себя в руки. Неудивительно, решил Хонджун, раз от сосредоточенности на Арене зависела его жизнь. Пришлось научиться собираться и держать себя в руках, в любую минуту ожидая удара. Но всё равно прорывалось вновь и вновь в Минги это детское, растерянное и жалобное, раз за разом, словно Хонджун в рану пальцем издевательски тыкал. Хотя он даже не пытался — он просто задавал вопросы, пытаясь лучше понять теперь принадлежащего ему человека. Омегу. — А почему? Не смог? Голос Минги по-прежнему оставался ровным, а вот брови вновь изогнулись, сдвинулись, будто сам Минги торопливо размышлял над заданным ему вопросом. — А куда он меня… потом? Искать будут… Хорошо, если Хонджун мог предполагать, то с большой доли вероятности этот друг-омега, кем бы он ни был, не нёс для него никакой угрозы. Если уж даже о побеге ни разу не заходило речи, то, даже возникни этот друг на горизонте снова, ни малейшей опасности он бы не представлял. Что бы он мог сделать? Сладости передать? Так Хонджун и не собирался Минги их лишать. Да и в целом, ему бы хотелось верить, этому другу окажется нечего предложить Минги при встрече. Совсем идеально было бы, не захоти Минги в принципе принимать его предложение — что бы этот друг ни предложил. Но над этим Хонджун собирался ещё поработать в самом ближайшем будущем. — Хорошо, — заставил себя собраться он и перейти к следующему интересующему его вопросу. — Скажи мне вот что. Почему я не чувствую твоего запаха? Минги вновь уставился в пол. Уже учась различать различные типы его реакций, Хонджун предположил, что речь сейчас снова зайдёт о тех правилах, которые активно вбивали в его будущего наложника на Арене. — Запах… нельзя, — прошептал тот. Хонджун расслышал его с откровенным трудом и удивился, когда прозвучало его имя. — Хонджун-ним… тоже не пахнет. — О, — Хонджун постарался сохранить прохладный, спокойный тон, — хочешь попробовать мой запах? Я могу отпустить ненадолго. Казалось, по мерилам Арены он опять сказал что-то не то, предложил совсем странное, нечто, чего нельзя было говорить совсем: Минги торопливо замотал головой. — Хорошо, но ты можешь не сдерживаться, — уведомил его Хонджун, ощущая лёгкое разочарование. В той картине, что рисовалась ему в воображении, ни он, ни его омега… наложник не прятали свои запахи дома совсем. Как, например, не прятал их Хонджун в своей резиденции на побережье — и Минги ещё предстояло к этому подготовить. Приучить. Позже. Не дави, приказал сам себе Хонджун. Под слишком сильным ветром ломаются даже самые крепкие деревья. Неужели ты хочешь сломать своего наложника в первый же день? — Спасибо, Ваша… Хонджун-ним, — поклонился тот, никак больше не выказывая своей реакции на его предложение. Конечно, запаха своего так и не выпустил, но Хонджун даже не надеялся, что всё получится так просто. Арена ломала рабов под себя, и, даже если Минги казался на первый взгляд целым, Хонджун обязан был помнить, что тот — не обычный омега. Запах, течки… — Когда у тебя следующая течка? — спохватился он. Брови опять болезненно сдвинулись. Сам того не зная, Хонджун явно нашёл очередное слабое место. Минги молчал в ответ, но не зло, а как-то… опять растерянно, что ли. — Когда у тебя вообще в последний раз была течка? — по наитию спросил его Хонджун. И вот здесь, видимо, попал: брови шевельнулись, и уголок губ дёрнулся в злой ухмылке снова. — До Арены, Хонджун-ним. Вот теперь Хонджун ощутил растерянность. Думая ещё, что понимает что-то неправильно, он хмуро уточнил: — То есть сколько лет назад? Только договорив, Хонджун спохватился, что мог промахнуться совершенно в ином отношении: привыкнув к дворцовым реалиям, он абсолютно не подумал, что его будущий наложник мог банально не уметь считать. Мало ли простолюдинов сражалось на Арене куда лучше многих родовитых? Даже Хонджун, не слишком интересовавшийся, в отличие от принца, чем-то подобным, мог вспомнить несколько имён. Несколько мгновений Минги не реагировал, и Хонджун успел уже окончательно было увериться в своём предположении, как тот всё-таки шевельнул губами: — Семь. Хонджун вновь решил, что ослышался. — Семь?! Но это же… Даже слуги, даже рабы — не Хонджуна, а ещё деда, даже они получали перерывы для циклов раз в год или два, в зависимости от ситуации и рекомендаций лекаря. Везде так было — даже в страже, даже, шикса побери их всех, в борделях! Даже в борделях, Хонджун точно знал — он спрашивал не раз, — шлюхи проводили течку в одиночку. Когда-то его это очень сильно удивляло. «Приятно ради разнообразия позаботиться о себе самому», вот что ему сказал тогда один из омег. И верно: это Хонджун предпочитал видеть в глазах напротив удовольствие, а сколько было тех, кому больше нравилась боль? Но семь лет? Семь? — Кай в курсе? — отрывисто спросил он и поднялся, не в силах сохранять спокойствие. Зашагал по комнате туда-сюда. И торопливо поправился, увидев на лице Минги непонимание: — Лекарь? Лекарь знает? — Да, Хонджун-ним, — подтвердил тот. Заставив себя остановиться, Хонджун взялся за подоконник и прикрыл глаза. Привычный счёт легко лёг на язык, но дыхание так просто повиноваться не собиралось. Только кое-как усмирив злость, он смог наконец закончить привычное упражнение. Никто не должен был так поступать с омегами. Никто. Нигде. Хонджун и рабство-то не слишком понимал, скорее смирялся с его существованием, давно освободив или продав доставшихся рабов от деда. Многие остались служить ему, но были и те, кто с радостью взялся навёрстывать упущенное. Первого бывшего раба, попытавшегося на улице убить кого-то из господ, Сынгёль ему простил, но дальше ещё юному Хонджуну пришлось платить деньгами. С тех пор как отрезало — он куда внимательнее присматривался к своим людям и к тем, кого он только собирался сделать своими: не найдётся ли ещё один такой же… недооценённый. — Ваша Светлость? Это уже был не Минги. Отодвинув занавесь, у входа нерешительно топталась служанка с подносами. За что Хонджун любил дворец — так это за быстроту исполнения приказов. — Спасибо, — бросил он, перехватывая у нее пару блюд, и отчётливо услышал, как Минги сзади закашлялся от изумления. — Поставь остальное на стол и можешь идти. К слову, в отличие от Минги, служанка и глазом не моргнула, услышав слова благодарности. Сгрузив подносы, она быстро поклонилась и деловито направилась в сторону выхода. Вовремя принесли, решил Хонджун, разглядывая содержимое блюд. Ему отчаянно требовалось поговорить о чём-то куда менее серьёзном, чтобы перестать хотеть вмазать одному тану по его жадной, жирной роже. — Вот, — осторожно опустился он на колени на своё прежнее место. — Держи, Минги-я, здесь всего понемногу. Расскажешь мне потом, что тебе больше всего понравится?