Млечный путь

Раба-без-игрушки — или с игрушкой, шикса его знает, — привезли только на следующий день. За остаток вечера Хонджун успел уже и наслушаться вдоволь недовольства Хёнджина по поводу неисполнения его приказов, и по поводу глупого будущего казначея, которому предлагают сразу, а он не соглашается и потом вдруг передумывает, и по поводу страдающей репутации принца из-за публичной смены решений и ещё шиксового количества всего и вся. К примеру, ближе к ночи Хёнджина вдруг перестало устраивать, что Хонджун сам себе выбрал наложника, и "уж если дарить, то дарить лучшего, и я хочу подарить лучшего сам, а то ты вечно на убогих смотришь!..". — Вот какие тебе нравятся? — пристал он, когда паланкин уже подносили к дворцовым воротам. — Ну скажи! По правилам, будь они в одинаковом положении, Хёнджин должен был бы называть его "хёном", но принцу спускалось с рук некоторое панибратство, и потому Хонджун откликался в этом дворце или на имя, или на всякие вариации "Вашей Небесной Светлости". В крайнем случае — на "булочку", потому что тётушка Сирануш, испокон веков работавшая на дворцовой кухне, всех их ещё детьми помнила и никаких титулов вообще знать не знала — а любили её при этом все без исключения. Хёнджин вон "звёздочкой" у неё был, и ничего. Звёздочка просто так не отставала, поэтому пришлось собрать усталое сознание в кучу, чтобы ответить хоть что-то. — Упрямые, — недовольно буркнул Хонджун. — Чтобы знали, чего хотят. В отличие от звё... то есть Хёнджина, у которого весь его бесконечный гарем вышколен был до последнего вздоха, Хонджун предпочитал людей, а не бессловесных кукол. Нормальных, живых людей. Даже среди слуг. Это, к слову, ещё одной причиной было, почему он про гарем и не думал даже, хотя по возрасту уже полагалось — у отца вон в его-то годы уже под сотню омег было. Вообще гарем казался Хонджуну каким-то диким пережитком прошлого. Зачем ему много омег? Отец любил только мать, остальными он даже не пользовался, так, держал для вида, и всё — и по собственной воле вешать себе на шею омег, от которых потом, после женитьбы, всё равно придётся избавляться, Хонджун совершенно не желал. Только лишняя головная боль. А тут такое. Ну, может, уважать станут больше, попытался утешить себя он — или, наоборот, меньше, потому что при дворце уважали не просто по наличию гарема, а по его размеру, и иметь в гареме одного-единственного омегу... Может, лучше было бы и без гарема вообще обходиться. Так, по крайней мере, Хонджун какое-никакое уважение остальных заслужил, сам по себе, без учёта количества его альфьей мужской силы, а тут всё — один-единственный омега. Словно диагноз. И тот раб. То есть как у отца с матерью не получится — никакого брака. Единственный выход — набирать ещё. — Я подумаю, — увлечённо пообещал ему Хёнджин, уже явно перебирая в голове кандидатуры. Звучало, признаться, страшновато, но идти на попятную было уже явно поздно — только-только вновь воодушевившийся Хёнджин точно бы новых споров не оценил. — Только попозже, — от души попросил его Хонджун. — Дай мне хоть с этим разобраться, а? Омега, полученный в дар от принца, в принципе, его репутацию бы не просто спас, а поднял бы на недосягаемую высоту — раньше-то Хёнджин своими ни с кем, кроме Храма, не делился, — но Хонджун и что делать с одним-то не представлял, а второго ещё сразу — он бы повесился. Добровольно. Ну, или самораспялся между семью слонами, плевать. По ситуации.  — Ну ладно, попозже, — со вздохом недовольно надул губы Хёнджин. — Всё равно сходу никто в голову сейчас не приходит. А внешне как, кого тебе? Нет, Хонджун совершенно точно был не готов сейчас ещё и об этом думать — с учётом того, что к концу боёв спать он хотел неимоверно и держался сейчас исключительно на силе воли. Завтра только если. Или никогда. Да и конкретных вкусов у него и не было совсем — разве что, может, обычно не нравились светловолосые варвары, а вот свои, родные халазийцы более чем. Да и всё. В остальном он выбирал совершенно разных омег, ориентируясь больше на то, что видел в глазах, чем на какие-то особенности внешности. Одна шикса все в гаремах и борделях красивые были. Кстати, стоило, наверное, на днях в бордель зайти, сбросить напряжение, чтобы нового раба не пугать... то есть наложника. Попервой, по крайней мере. А то говорили — Хёнджин сам и говорил, в принципе, потому что эта, сегодняшняя пятёрка у него далеко не первая с Арены была — что там им совсем всё отбивают. Не внутренние органы в смысле, а волю, инстинкты, гормоны и мозги. Так что, учитывая разницу в подготовке, как бы этот наложник Хонджуна с перепугу там не порвал бы на мелкие кусочки — его бы, конечно, потом казнили, только что это для самого Хонджуна меняло? — Ай! — вскрикнул он, отвлечённый пинком голой принцевской ступни в бедро. — Да того, кто тебе не подойдёт, и подари, Джин! Вот деть некуда будет, отдашь мне — и всё, договорились на этом? — Вот так и сделаю! — тут же окрысился Хёнджин и надулся ещё сильнее, чем раньше. — Буду подбирать кого тебе ещё почеловечнее, ага, конечно! Первого же провинившегося тебе ради наказания сплавлю! Хонджун вообще наказанием быть не собирался — ни для кого из них, включая раба, — но сейчас от усталости, решив не спорить, он лишь пожал плечами.  — Как скажешь, — согласился он. И первым полез наружу, потому что паланкин наконец-то опустился на твёрдую землю и слуга отдёрнул занавесь со входа. Дворец — даже несмотря на то, что в основном Хонджун жил не здесь, а в летней резиденции на побережье — ощущался в этот момент чуть ли не родным домом.    *** Разумеется, к утру Хонджун вообще забыл обо всяких там гаремах — мозг у него начинал работать только после первой кружки кофе, а Сынгван пришёл до. И вообще Хонджун ещё в кровати возлежал с присланным ему недавно свежим трудом Чо Хюнво с описанием его последнего "...путешествия по ближним, дальним и никому неизвестным землям" и совершенно не желал отвлекаться и прерывать законный утренний час блаженства ради чего бы то ли было. Чо Хюнво писал про красных, словно плоды кровавого дерева, людей, живущих воедино с природой, ведающих каждую её тайну; про неведомых зверей размером со слона, но с длинной, будто жирафьей шеей, живущих под водой. Или про гостей с неба, приземлившихся в пустыне и пострадавших от рук испугавшихся местных жителей. По словам Чо Хюнво, местные выстроили на месте приземления забор и делали вид, что ничего не было — но его за забор пустили и он видел тело одного из гостей! С другой стороны, в одной из первых глав тот рассказывал о светящемся в темноте духе дикой собаки, так что Хонджун, э-э-э... немного делил на два правдивость этих рассказов. Или на десять. Одно дело — духи предков. Но уж собаки-то? Бред. Чистейший.  Но Сынгван сумел его отвлечь и испортить всё удовольствие одним-единственным вопросом: — Куда девать наложника?  Шиксов сын, Хонджун действительно забыл! Настолько забыл, что, вернувшись во дворец, даже не приказал подготовить помещение, комнату наконец, лежанку — хоть что-то! Замерев с чашкой в руках, книгой на коленях и откровенно паническим выражением лица, Хонджун, видимо, являл собой настолько идиотскую картину, что Сынгван даже в поклоне склонился лишний раз. Однако Хонджун видел — ржёт втихую, сын пустынной собаки!.. Было обидно. Немного. И смешно над собой, дураком беспамятным — вроде и выпил-то вчера всего ничего, а развезло словно после бочки. Вдобавок ещё и кофе не допил, не проснулся до конца — а оттого думалось в разы тяжелее.  Кое-как он всё-таки собрал мозг в кучу и нахмурился:  — Пусть его пока покормят и искупают, что ли. Нормально, а то помню я те камеры. А тем временем пусть подготовят... хм... синие покои, а я, — он скосил глаза на книгу, — пока допью. Сынгван видевший насквозь все его увёртки, снова только поклонился:  — В малой гостиной вашего пробуждения ожидает младший сын тана Чо, Ваша Светлость.  — А он-то что... — снова наморщил нос Хонджун, но сразу дошло, и пришлось аккуратно ставить чашку на поднос, чтобы не добавлять слугам лишней работы, и только потом ронять голову затылком о стену. — Опять?  Сынгван лишь усмехнулся одними глазами, в этот даже раз не потрудившись спрятать лицо. Не впервые, в принципе. И без того каждый приезд в столицу Хонджуна донимали всякие младшие и не очень сыновья, племянники танов — а то и вовсе сами таны — со вполне очевидной и понятной целью. Пока Хонджун был одинок, неприкаян — а уж тем более молод, богат и обласкан принцем, — он являлся очень соблазнительным вариантом для всяких далёких от придворных реалий мечтателей о дармовых деньгах. Это те, кто его ближе знал, уже успели смириться и с дурным характером, и со злопамятностью, и с привычкой в глаза, не стесняясь, говорить, что он об их предложениях думает. Даже Хёнджин — и тот смирился. Ещё в детстве, после одной из первых встреч на каком-то там пиру, в детском углу, когда Хонджун заявил ему сходу, что тот слишком тощий и "у тебя руки как птичьи шеи", а Хёнджин от обиды принялся этими руками его щипать. Так и подружились тогда... Тьфу, с утра Хонджуна вообще уносило куда подальше, ещё минута — и он бы заснул точно. И пусть бы этот сын тана Чо ждал бы вечность. А сходить поулыбаться следовало — тан Чо ведал добычей нефти, и отказать его сыну Хонджун, конечно, мог, а вот проигнорировать — нет. В любом случае, следовало держать руку на пульсе, поскольку сын этот был крайне болтлив и туп, и Хонджун попросту использовал его как попугая, расспрашивая о состоянии дел семьи и заставляя повторять сказанное отцом. — Подай туда кофе и какие-нибудь фрукты, — велел он Сынгвану, со вздохом заставляя себя встать. Дела не ждали.   *** Избавившись от незваного гостя только две чашки спустя, Хонджун наконец потерял последний повод оттягивать время. Стоило и совесть иметь, в конце концов, перестать обманывать себя: к этому младшему сыну он так торопливо попёрся по одной-единственной причине, а ведь мог передать, что не принимает сейчас, без предупреждения, или что работает, что занят — но тогда пришлось бы знакомиться с новым наложником сразу. А Хонджун боялся.  Почти так же, к слову, как боялся впервые брать на себя управление семейными делами в первые месяцы после смерти отца. Брать на себя ответственность, принимать впервые решения, которые в случае ошибки никто не поправит, не отменит, не иметь никакой подстраховки... С гаремом оказалось похоже. Может, и останется этот наложник у Хонджуна в конце концов единственным — но ему тогда ещё больше требовалось найти общий с ним язык.  ...или продать. И вот в этом случае опозориться окончательно. Не то что себя не мужиком выставить, а кем-то окончательно, неисправимо никчёмным — первого в жизни омегу взял, и того укротить не сумел, и что тогда в остальном от него ждать, раз даже тут не может?  Нет, нужно было, шикса, ой как нужно было сделать так, чтобы они друг другу причиняли минимум неудобств. Хонджун был готов на многое — и уговаривать, и убеждать, и подкупать подарками, драгоценностями и роскошью, но... Что-то ему подсказывало, что так просто всё не получится.  Наверное, образ игрушки в памяти.  Или, может, безнадёжный взгляд только-только выпустившего из рук меч наложника, явно готовящегося к смерти. Или его же, но панически прячущего эту самую игрушку у груди — потому что больше, видимо, было негде.  Шикса, разозлился на себя Хонджун, ой шикса, дурак — и пошёл прямиком к синим покоям сам, не дожидаясь ни Сынгвана, ни остальных слуг, ни кого-либо ещё. Чувствовал — если не пойдёт сейчас, на кураже, то снова отложит, и вряд ли от этого будет лучше хоть кому-либо из них.  Синие покои его встретили тишиной. Действительно, за то время, что Хонджун провёл с сыном тана Чо, любые купания уже пару раз бы закончились. И накормить наложника уже должны были, и привести обратно в покои... Так где же тот был? Уже разворачиваясь, чтобы вернуться обратно в коридор, найти хоть кого-то из слуг, чтобы дать приказ разыскать и Сынгвана, и наложника, Хонджун вдруг услышал тихий, сдавленный звук и замер прямо так, как стоял — с вытянутой в сторону лазурной занавеси на входе рукой. Показалось, что ли? Ещё один сдавленный, странный звук убедил его в том, что не показалось. Что всё-таки он не один здесь, и где-то — где-то слева?.. — прячется тот, к кому Хонджун пришёл, словно слуга. Пришёл только ради того, чтобы обнаружить, что встречи с ним тот боится не меньше, а то и куда сильнее него самого.  Хотя чего Хонджун ещё должен был ждать, помня, как сжимался раб на татами, копьями гонимый к конвоиру, державшему в руках ошейник с крупной, с руку толщиной цепью? Такой же непримиримой реакции, как у того плечистого, что сражался ранее? Ну так хотел бы Хонджун чего подобного — и выбрал бы кого другого. Но нет, повторяя сам себе, что не хочет выбирать, в тот момент он просто знал, что не может иначе, словно духи на миг завладели его ртом и произнесли те самые, решившие всё слова. Уже зная, что — кого и как — увидит, Хонджун обошёл бумажную ширму лёгкими, неслышными шагами, придерживая полы простого, домашнего ханбока, и остановился, разглядывая открывшуюся ему картину. Забившись в угол точно так же, как вчера, в клетке, раб сидел, притянув колени к груди. Прихода Хонджуна он словно бы не заметил — прикрыв глаза, точно спал, за те долгие мгновения, что Хонджун наблюдал за ним,  так ни разу и не шевельнувшись.  Мгновения превращались в минуты. Точно превращались: Хонджун определённо смотрел слишком долго, теперь получив наконец возможность разглядеть раба с близкого расстояния. Наложника. Конечно, наложника. Того, кого Хонджун выбрал себе сам — и эта мысль отдавала чем-то странным, жгла и саднила удовольствием, точно хорошая доза перца. Тёмные волосы чуть короче, чем у самого Хонджуна, привычно плоское лицо с выступающими скулами, слишком длинный узкий нос, высокие, перечёркнутые шрамами брови. Шрамы на щеках от пережитой лихорадки, той же самой, что и унесла родителей Хонджуна. Родинка-точка на неожиданно маленьком ухе. Хонджун смотрел почти без интереса, каталогизируя и изучая его больше ради порядка. Задержал взгляд на больших, неаккуратных, изломанных ладонях, против своей воли представляя их на своём теле, узловатые пальцы — на члене... Нет. Стоило сначала посмотреть на этого раба в жизни. Понюхать... если он вообще пах, спохватился вдруг Хонджун, только сейчас осознав, что, несмотря на ничем не защищённую шею, не чувствует запаха. То есть вообще никакого, помимо пыли и затхлости — всё-таки во дворце убирались так себе. Или не убирались в закрытых комнатах вообще, вот и сейчас, когда понадобилось срочно, не успели. Самим Хонджуном не пахло понятно почему — будучи альфой, он себя в руках держать умел. Омегам такое счастье практически не являлось доступным — считалось, что держать себя в руках могли лишь избранные. Хотя про Арену ходили самые разные слухи, и Хонджун бы не удивился, узнай, что омег там заставляли добиваться такого контроля силой. Даже сейчас, вроде бы во сне — по пальцам, на которые то и дело сползал взгляд Хонджуна, изредка пробегала дрожь, — тот так и не отпускал контроль. Хонджун, правда, тоже так мог, но только если дремал совсем слабо, неглубоко и вполглаза. Хотя и этот-то... Стоило Хонджуну вздохнуть слишком громко, как узкие, глубокие глаза раба распахнулись и уставились на него без единого признака в них сна. В остальном тот даже не шевельнулся, только следил настороженно за каждым его движением, будто всё ещё находился в бою. Разве что копий здесь не было — но вот ошейник бы чуть позже надеть на него пришлось.  К слову, у Хонджуна даже не было в запасе ни единого ошейника — настолько он оказался не готов. А ведь наложники богатых хозяев имели по сотне штук этих ошейников, буквально на все случаи жизни; Хонджун даже не сумел купить хотя бы один. Хотя бы ради приличия. Хотя бы на всякий случай.  Кажется, впервые его тактика "не вижу — значит, не существует" давала столь серьёзный сбой. Более того, по его же собственной вине. Следовало заказать этих ошейников штук пять хотя бы одинаковых — просто на всякий случай, а пока... Была у Хонджуна кое-какая идея, но для неё требовалось чуть больше доверия, чем существовало сейчас между ними двумя.  Раб напоминал ему лесного зверя. Одно неправильное движение — и шикса только знала бы, где его искать и как заставить себе доверять обратно. Попахивало, правда, от этой мысли логикой деда, но Хонджун сказал себе, что дикими могут быть и люди, а не только животные, и на этом успешно успокоился.  Действуя точно так же, как со зверем, стараясь не спугнуть, Хонджун медленно опустился на колени, пытаясь оказаться на одном с рабом — наложником, шикса побери! — уровне, но неожиданно оказался ниже. Ниже и меньше этого великана. Но, несмотря на этот факт, опасений в глазах напротив меньше всё-таки не стало. Поёрзав, Хонджун скопировал позу наложника — согнул ноги, приобнял себя за колени и даже подбородок на них положил. Сидеть на твёрдом полу оказалось не слишком удобно, но, пару раз сдвинувшись, он нашёл более-менее терпимое положение и наконец успокоился.  На прямой взгляд наложник не отреагировал, так и продолжал глядеть, не скрываясь, в глаза. Хонджун выругал себя: ну куда, ну не из борделя же взял и не со слугой говорил — этого и не учили наверняка ничему никогда, никакой вежливости, никакому послушанию. С другой стороны, с учётом нового статуса теперь уже и запрещать казалось ни к чему. Поэтому Хонджун поморгал на него, ожидая хоть какой-то реакции, но не дождался и не выдержал первым. — Эй? — позвал он. — Привет?  Наложник помедлил. — Долгих лет господину, — наконец отозвался он. Очень обще, вежливо и дежурно, как можно было бы ответить любому незнакомому человеку... Придурок, сказал себе Хонджун. Он вообще знает, кто ты такой? Не что ты — хозяин, это и так должно быть понятно, а что ты — это ты? Небо престола?  Ну хотя даже если бы и не знал. Можно подумать, много бы это ему сказало, необразованному-то рабу. — Я — Хонджун, — медленно, аккуратно улыбнулся он. — А ты?.. — Минги.  Хонджун шевельнул губами, пробуя это имя на вкус. Минги. Мин-ги. Этому великану даже шло. Такое же мягкое — возможно, обманчиво мягкое, — как и он сам. — Как ты тут, Минги? — аккуратно приступил он к допросу. — Тебя покормили? Кивок. — Сводили в купальни? Ещё один кивок. Впрочем, Хонджун спрашивал просто так, видя чуть влажные волосы и прекрасно понимая, что его приказ здесь был бы выполнен в любом случае — а если бы по каким-то причинам его выполнить не удалось, ему бы уже доложили. Так что, забившись в угол, Минги, видимо, попросту сох после мытья. Ну и прятался, само собой.  — И как? — всерьёз уточнил у него Хонджун.  — Что "как"? — угрюмо переспросил тот. — Не страшно?  Минги глянул на него исподлобья так, будто Хонджун спросил, может ли тот держать в руках меч.  — Это — не страшно, — медленно, уверенно сообщил он, будто рассказывал какой-то секрет. — Страшно — это когда хозяин придёт.  Ладно, вот это было весело. Парень вообще его не запомнил, что ли? Или не узнал в другой одежде и с дежурным дворцовым макияжем? За кого он вообще Хонджуна принял? — Хозяин хороший, — стараясь выглядеть философски, заметил вслух он. Как будто констатировал факт. — Не бывает хороших хозяев! — Минги даже подался навстречу, будто пытаясь его сильнее убедить. — Да мне же виднее, — улыбнулся ему Хонджун. Не помогло. Дёрнув углом рта, Минги возразил: — Ну ты альфа. Ещё и свободный слуга, конечно, к тебе он добр. Как он к остальным рабам относится? — У него нет рабов. Своих, в доме. — Да ну! А гарем? — Ты первый. — Хонджун увидел, каким ужасом эта простая вроде бы фраза отразилась на лице Минги, и нахмурился: — Что не так? —  ...и единственный, — мрачно закончил за него Минги. — Значит, всё только мне достанется. И плети, и злость, и узлы. Хочешь, поспорим, через сколько он меня впервые порвёт? Минги казался неожиданно открытым, общительным, но, вероятнее всего, только потому, что счёл Хонджуна слугой — таким же подневольным человеком, как и он сам, даром что альфой, не имеющим ничего против него лично. Знай тот, с кем имеет дело — опять бы наверняка закрылся и зажался. Шикса, если получится его вот так приручить... да на радостях тогда двойные дары на алтарь в следующий же праздник. Тройные! — А давай, — ухмыльнулся Хонджун, протягивая ему ладонь с двумя вытянутыми пальцами. Минги уже потянулся к ней своими, собираясь скрестить их, чтобы скрепить спор, как занавесь вновь торопливо распахнулась. — Ваша светлость... — быстро поклонился Сынгван. Хонджун шикнул на него, но было уже слишком поздно. Напряжённо скользнув по ним снова становящимся испуганным взглядом, только было расслабившийся Минги вновь съёжился и  обнял колени. От обиды Хонджун негромко выругался себе под нос. Шикса и её семеро прислужников, ведь почти же получилось!