Дружба с оговорками

Младший чиновник удивленно посмотрел на друга. Тот, оказывается, пошутил, а он и не понял. — Ха-ха-ха, придётся тебе мне помогать… чтобы я тебя так не огорчал. Так! Живо садись! Ши Цинсюань даже голос повысил. Исключительно из-за того, что чувствовал себя виноватым перед лучшим другом. Младший чиновник быстро разложил получившееся блюдо по двум мискам, обе поставил на стол и выдохнул. — По крайней мере, хуже этого ты точно ничего никогда есть не будешь! — с оптимизмом добавил Ши Цинсюань и широко улыбнулся. Хэ было действительно любопытно, почему Цинсюань не понимает его шуток. От того ли, что у юноши характер такой наивный, простой и доверчивый, а потому ему сложно уловить нотки ехидства и сарказма? Или от того ли, что во Дворце Вод с ним плохо обращаются, постоянно им помыкают (как искренне полагает Хэ, выводя своё суждение из того, что он видел общение между Цинсюанем и Ши Уду) и унижают? Или, может быть, всё как раз наоборот: дело не в Цинсюане, а в самом Хэ, в его странных, непонятных шутках, излишне серьёзно-правдоподобном тоне, по которому и не скажешь, что он шутит? Так или иначе, но Хэ успокоил Цинсюаня, говоря ему прямо, что он шутит, и после этого юноша, что поник, вновь цвёл и пах. Снова заметался по кухне, снова тараторил — в его глазах вновь горел тёплый огонек, а губы изогнулись в радостной улыбке. — Я помогу… ты меня не огорчаешь, — в суете Цинсюаня едва ли нашёл место для слов Хэ, но он всё же сказал. Сел за стол, как и велел юноша, и повторил. — Ты меня не огорчаешь. Просто не можешь огорчить. Тебе не надо быть идеальным, чтобы нравиться мне. Всё, что хотел донести Хэ до юноши, так это то, что здесь, в его дворце, он может расслабиться и не стремиться к высотам, может не пытаться угодить Хэ. Это он пусть оставит для Дворца Вод. А здесь его любят и ждут со всеми его недостатками. Хэ как-то сам и не понял, что признал свою привязанность к Цинсюаню, облачив её в слова. Ши Цинсюань, несмотря на то, что являлся младшим чиновником, «служил» во дворце старшего брата, старался быть в курсе всего происходящего в Небесной Столице и знал абсолютно всех небожителей, всё равно сохранял некоторую наивность и доверчивость. Цинсюань был настолько светлым, что даже Пэй Мин соглашался: если вдруг Сяо Ши сделает что-то плохое, то дело плохо и парнишку следует спасать. — Ешь-ешь, — суетливо сказал Ши Цинсюань, подталкивая миску с едой, которую предлагать было стыдно. — Я тоже… поем… Когда миска с едой оказалась перед Хэ, он задумчиво посмотрел на её содержимое, взял палочки и стал перебирать, рассматривая составляющие по отдельности. Начал задумчиво помешивать. На миг он замер, подняв взгляд на Цинсюаня. Ничего хуже он в жизни не ел? О, юноши не знает, что приходилось Хэ есть, чтобы выжить, когда он был в тюрьме. И когда он вернулся в пустой родительский дом без каких-либо средств к существованию. Он питался пылью и мусором, а в тюрьме ел любые помои, которые подавали, ведь сходил с ума от голода после нескольких дней без еды. Так что то, что сейчас стоит перед Хэ, для него очень даже аппетитно. Цинсюань неуверенно посмотрел в свою миску, затем посмотрел на Хэ Сюаня и хотел уже отговорить его от того, чтобы есть настолько ужасную еду, как с удивлением обнаружил, что лучший друг успел половину порции съесть. — Видимо, мне стоит принять тот факт, что это не самая худшая еда… — пробормотал Цинсюань, склоняясь над своей порцией и приступая к обеду. — Бывало и хуже, — Хэ обошёлся кратким замечанием, а после приступил к еде. Палочками работал быстро, никакие подгоревший овощи или недоваренный рис его не смущали. — Она довольно не плоха, — только и сказал Хэ, ведь был слишком занят едой, чтобы поддерживать светскую — или дружескую — беседу. Цинсюань и глазом моргнуть не успел, как Хэ чуть ли не вылезал тарелку. Он, конечно, и раньше испытывал сильное желание поесть, которое почти никогда не утихало, но теперь… после такого долгого периода, когда голод сменился не менее сильным отвращением к пище, не позволяя Хэ взять в рот ни одной крупицы риса, Хэ хотел есть в разы сильнее. Так что смёл он шедевр Цинсюаня почти что мгновенно, едва ли ощутив его вкус. Несмотря на любопытную натуру, Ши Цинсюань понимал: не стоит расспрашивать о самой ужасной еде, которую пробовал друг. Когда-нибудь он обязательно спросит, но раз сейчас Хэ Сюань не поднимает разговор, значит не важно. Ши вздохнул. В его голове было так много вопросов, которые он хотел задать своему единственному другу, но боялся. Боялся, что даст повод закрыть двери и тогда Ши Цинсюань ещё раз не решится на проникновение в желанный дом. Меньше минуты, и тарелка Хэ пуста. А есть он всё ещё хотел. Так что он поднялся и пошёл работать над разбитыми яйцами в тарелке, которые Цинсюань так и не использовал. Ещё немного, и на столе появляются пирожки с пряной яичницей внутри — семейный рецепт Хэ. — Если ты закончил есть рис, то можем пойти продолжить завтракать в сад, — предложил Хэ. Но пока Ши думал, Хэ его удивил (и, судя по всему, не последний раз). Младший чиновник вздрогнул, посмотрел в свою тарелку: за прошедшее время смог уговорить себя съесть половину. — Дай мне минутку, — храбро произнёс Ши Цинсюань, а затем поступил так, из-за чего его всегда ругал Ши Уду: он настолько быстро стал есть, что глотал практически не жуя, а затем выпил весь стакан с чаем, чтобы скрыть вкус. Но на глазах всё равно выступили слёзы. Если Ши сомневался в качестве своего кулинарного творения и не был уверен в том, что его стоит есть, то Хэ Сюань никаких подобных сомнений не испытывал. Еда есть еда, и пусть она не такая, какой могла бы быть, если бы сам Хэ готовил, да только это вовсе не отменяло того факта, что он с аппетитом съел то, что поставил перед ним Цинсюань. Более того, Хэ даже не заметил то сомнение на лице юноши, когда тот принялся есть. — Не торопись, я подожду. Если Хэ съел кулинарный шедевр Ши и едва ли ощутил его вкус, ведь был слишком голоден, то вот сам Цинсюань, кажется, сполна насладился тем, как игралось с его вкусовыми рецепторами его же блюдо. — И жуй хорошенько, для здоровья вредно есть быстро. Ага, ага, вредно, вредно. Сказал тот, кто есть быстрее ветра. — Теперь закончил! Ух, как они вкусно пахнут! — Цинсюань посмотрел на пирожки. — Можно один возьму, пожалуйста? Хэ чуть прищурился. Сильно ему хотелось снова с сарказмом сказать «нет, естественно нельзя, я их приготовил для себя, чтобы самому есть, а ты бы сидел рядом и слюни пускал». Но Хэ сдержался, помня, что в прошлый раз Цинсюань принял всё за чистую монету. — Конечно, можно. Я для того их и приготовил, чтобы мы их ели, — сообщил Хэ. Во рту всё ещё сохранялся вкус от неудачного риса, и теперь Ши стало ещё сильнее было стыдно: Хэ Сюань съел порцию быстро. — О, сад! Мы же можем расположиться недалеко от качелей или если я буду максимально аккуратным, то и на самих качелях! Отличная идея! И пока мы не вышли. Ты мне скажи. Я точно сейчас больше ничем помочь не могу? — На качелях будет в самый раз, — лаконично сказал Сюань, уже направляясь в сад, но остановился, ещё не выйдя из кухни. Обернулся. Посмотрел на Цинсюаня. — Ты мне очень поможешь, если составишь мне компанию в саду, — сказал Хэ. Ему всё ещё казалось удивительно странным и неправильным тот факт, что Цинсюань так отчаянно пытался ему угодить и услужить. Это ведь было лишним. Цинсюань нравился Хэ таким, какой он был: немного наивным, болтливым и до дрожи дружелюбным. Хэ дождался, когда Цинсюань выйдет из кухни, и пустил его вперёд, при этом дав в руки пирожок, чтобы юноша мог уже сейчас лакомиться. Сам Хэ как раз это и делал. Он шел за Цинсюанем, держа в одной руке чашу с пирожками, а в другой горячий пирожок, который уже покусывал. Когда они вышли в сад, Сюань немного отстал, а потому ускорился, бесшумно догоняя Цинсюаня. Если этот день способен был стать ещё лучше с учётом того, что у Ши Цинсюаня теперь вновь есть самый лучший друг (пускай и временно, до решения проблемы), то он таким стал: Ши Цинсюань держал в руке обжигающе горячий пирожок, один только аромат которого наполнял рот голодной слюной, словно во рту не было ни крупинки риса уже очень долгое время. Пирожок был настолько горячим, что обжигал тонкие пальцы юноши. Но он не был настолько горячим, чтобы причинять боль. Идеальная температура для того, чтобы лакомиться вкуснятиной. Но Ши Цинсюань изо всех сил старался терпеть: хотел вначале дойти до качелей и только после этого лакомиться. Однако, идеальный план дал трещину. Юноша всё же не утерпел. Откусил маленький кусочек, тщательно прожевал и проглотил. Только за первым кусочком последовал второй, затем третий, четвёртый. Не успел Цинсюань оглянуться, как половинка пирожка уже исчезла, а вкус ужасного риса наконец-то забылся. Заметив, что пирожок в руке юноши уменьшился, Хэ на ходу чуть наклонился вперёд и шепнул ему на ухо: — Вкусно? Ши Цинсюань улыбался. Настроение было просто замечательным. Он как раз доживал очередной кусочек пирожка, как раздался шёпот. Цинсюань вздрогнул всем телом и замер в ужасе: только тогда Хэ понял свою ошибку. Преподобный Пустых Слов. Он же всегда шепчет из-за за плеча, из-за спины. Как Хэ мог о таком забыть и невольно напугать Цинсюаня? Из него ужасный друг, просто отвратительный. До уровня Цинсюаня ему ещё далеко: ему ещё учиться и учиться тому, как быть хорошим другом. И пускай голос совсем не был похож на шёпот Преподобного Пустых Слов, об этом Ши Цинсюань подумал после того, как сердце пропустило несколько ударов, как юноша вздрогнул всем телом и как замер, боясь обернуться и не обнаружить за спиной Хэ Сюаня. На несколько мгновений младший чиновник даже забыл, как дышать. Он едва не всхлипнул, а в глазах был такой ужас, что если бы Хэ Сюань не предпринял что-нибудь, чтобы успокоить Ши, то он бы поспешил вернуться в дом. Хэ решил не делать акцента на том, что заметил испуг Цинсюаня, чтобы не смущать его. Вместо этого Хэ поспешил поравняться с юношей и максимально непринужденно спросить: — Давно за тобой охотиться этот демон? Может быть, разговор о страхе не был лучшей идей, но иногда озвучивание своего кошмара делало сам кошмар куда менее ужасающим. Это был не Пустослов. Теперь Ши Цинсюань, когда Хэ Сюань задал вопрос, в этом был уверен. Кроме того, разве брат не говорил о том, что демонам в Небесную Столицу не пробраться? Ведь здесь юноша ни разу не слышал страшных предсказаний. — Ты о нём да? — вздрагивая, уточнил Ши Цинсюань, смотря на своего друга. Хэ не отвечал, он лишь перевёл взгляд с пирожков на тарелке, что нёс в руке, на Цинсюаня, посмотрел спокойно, но серьёзно, и сдержанно кивнул, едва слышно издавая какой-то неопределенный звук, что служил подтверждением: да, именно о нём Сюань и говорит. Именно о Преподобном Пустых Слов. Страх отступил. Рядом с Хэ Сюанем было не настолько страшно. Страх отступил, а поэтому юноша даже смог улыбнуться и откусить ещё один кусочек пирожка. — Хорошо, что я его не уронил! Он такой вкусный!.. Знаю-знаю-знаю! Можешь заново не задавать вопрос, я его помню… То есть понимаю, что ты говоришь о Божке-Пустослове. Точнее спрашиваешь. Но, понимаешь, мне… О таком нельзя говорить. Нет, то есть я тебе расскажу, я просто пытаюсь объяснить. Я не хотел от тебя скрывать правду. Честное слово. Просто надеялся, что я больше не услышу его шёпот, ведь теперь я младший чиновник, служащий Средних Небес. Но услышал и теперь ты в опасности, а я перед тобой так сильно виноват… Ши Цинсюань вздохнул. Он слабо улыбнулся, понимая: говорит обо всём, лишь бы не ответить на вопрос. Но… рассказать Хэ Сюаню, может быть, действительно будет правильным? — Хэ Сюань… ты только никому не рассказывай. Хорошо? Если мой брат узнает, что я тебе рассказал, то он может разозлиться! Потому что… мы с братом договорились, что эта тема под запретом. Мы не обсуждаем, не говорим. Брат говорил, что я должен сделать вид, что ничего не слышу, но у меня никогда не получалось. Я старался. Честное слово! Изо всех сил старался. Просто у меня не получалось… Брат сказал, что я тогда только родился… родители устроили большой праздник, пригласили всех-всех-всех, ведь в их семье родился второй сын… но во время праздника… Пустослов произнёс своё первое проклятие. Я тогда был ещё совсем маленьким, не понимал смысла… но брат рассказывал, что родители потратили большую часть состояния для того, чтобы даоссы отогнали Пустослова хотя бы на время. К этому времени всякий, кто заходил в мою комнату… мог получить проклятие. Пустослов игрался с нашей семьёй. Как и раньше, Хэ слушал, позволяя Цинсюаню говорить. Да и разве может он что-то ещё? Цинсюань говорил с удивительной скоростью, и у Хэ едва ли была возможность вставить своё слово. Не успел он поблагодарить младшего чиновника, как тот уже говорил, что ему нельзя говорить о Преподобном Пустых Слов. Не успел Хэ и рта раскрыть, чтобы сказать, что раз нельзя, то нельзя, а заодно и спросить, почему нельзя, как Цинсюань уже сообщил, что всё равно расскажет. И рассказал. Так что Хэ молча слушал. И делал выводы. Он хорошо мог себе представить, как тяжело было Цинсюаню. К самому Хэ Преподобный Пустых Слов привязался уже тогда, когда Сюань стал юношей. А Цинсюань… С детства. Демон преследовал его с детства. Хэ мог себе представить, до какого ужаса демон доводил ребёнка, ведь даже взрослых бросало в холод от проклятий демона. Может быть, между делом думал Хэ, Цинсюань от того такой и болтливый? Из-за Преподобного Пустых Слов? Может, Цинсюань от того и говорил без умолку, чтобы не дать никакому демона произнести своё ужасное предсказание? Хэ бросил тайный взгляд на Цинсюаня. Думал. Может быть, так и есть. А может быть, юноша просто боялся, что его не будет слушать, ведь друзей у него из-за Преподобного Пустых Слов явно не было. А может быть, и то, и другое. Хэ тихо вздохнул и склонил голову. Ситуация у Цинсюаня казалась ему ещё более ужасной, чем у него самого. С детства никто не мог подойти к мальчику под страхом жуткого предсказания. С детства Цинсюань был одинок — более того, он был клеймен. Его родители потратили свои сбережения, чтобы отогнать демона. И, судя по всему, зря, раз демон до сих пор преследует Цинсюаня. Хэ прекрасно знал, как Преподобный Пустых Слов доводил до отчаяния людей, заставляя тех заканчивать жизнь самоубийством. Взрослых людей. А Цинсюань был ребёнком, когда столкнулся с демоном — всё своё детство и юношество он провел в страхе. Просто удивительно, что Цинсюань до сих пор держался — боялся, вздрагивал, но всё ещё был жив и продолжал бороться. А ведь бороться с Преподобным Пустых Слов было бесполезно. Что только Хэ не перепробовал, всё ни к чему не привело. Игнорировать его, не слушать его предсказания — это всё, что могли посоветовать монахи. Хэ с этим успешно справлялся: он даже почти не вздрагивал, когда демон начинал ему шептать ужасы на ухо. Мог даже долго выслушивать его, занимаясь своим делом, ничем внешне не выдавая своего ужаса от его слов — но смысл? Какой был в этом смысл, если демон не желал бросать свою жертву и добивал её? Разве могло помочь игнорирование? Разве могло помочь Цинсюаню то, что ему было запрещено говорить о демоне? — Садись, — Хэ поймал скамейку, что висела на крепких веревках, как качели, позволяя Цинсюаню на неё запрыгнуть. Сел следом за ним — близко к юноше, но так, что между ними остаётся пространство. Туда Хэ поставил тарелку с пирожками. Взял один, надкусил и нахмурился: чего-то не хватало. Взмахом руки Хэ освободил Чёрные воды, которые вскоре приносли две кружки чая. Одну Хэ забрал, а другую протянул Цинсюаню. — Так вкуснее будет, — пояснил он. Хэ мерещилось — или не мерещилось? — что кто-то ломился в главную дверь. Стучал упорно, но в саду едва ли можно было это услышать. Хэ игнорировал. Кто бы не пришёл к нему, если к нему вообще кто-то пришёл, то пусть ждёт. Цинсюань важнее всяких гостей — даже тех, что обычно не приходят к нему.