Дружба с оговорками

Всего на миг взгляд Хэ смягчился, когда сомнения накатили на него, но потом в его глазах сверкнула сталь. — Мы не друзья. И никогда ими не были, — ровно сказал Хэ. Каждое слово — всё равно что нож в сердце. Но Хэ не выдавал своей боли. На его лице была нечитаемая маска равнодушия. — Ты ни в чём не виноват. Тебе не за что извиняться. Просто… я же говорил. Не подходи ко мне. Не разговаривай со мной. Так будет лучше. Всё же ясно. Ты понял? Хэ сдержал тяжёлый взгляд, а после опустил его на руку. Цинсюань всё ещё держал его за рукав. Тогда Хэ посмотрел в лицо юноши, а потом снова опустил взгляд, молчаливо намекая, что Цинсюаню пора отпустить Хэ. Мы не друзья. Хэ Сюань говорил настолько жестокие слова, но Ши Цинсюань не хотел в это верить. Он упрямо отрицал очевидное и не желал соглашаться со словами, которые разбили сердце, разорвали душу на тысячу осколков. — Хэ Сюань… Он прошептал имя лучшего друга и поймал себя на мысли: топнуть ногой и повторить о том, что они лучшие друзья. Он видел решимость в глазах Хэ Сюаня, но молился, чтобы сталь сменилась теплотой и они вместе направились во дворец Холодных Рос. — Я… я… Ши Цинсюань вздрогнул. Всмотрелся в глаза друга, но не смог найти желанного ответа. Младший чиновник не верил, что нет его вины. Вина есть. Такая, которую надо исправить, ведь иначе лучший друг не хочет его видеть. — Я… я… Ши Цинсюань не мог подобрать слов. Он настолько был потерян, что ему хотелось щёлкнуть пальцами, оказаться на несколько дней назад, когда они только вернулись во дворец и когда Хэ разливал чай. Ошибка. Он совершил какую-то ошибку. Но какую? Как понять, в чём виноват, если он не помнит уже о чём болтал? Видимо, сказал что-то такое, что обидело Хэ Сюаня. Ши Цинсюань ругался сам на себя. Старший брат был прав: надо быть серьёзнее и больше думать, но как думать, когда с другом было так легко и просто? Он же не хотел ничего плохого! — Я… — наконец-то Ши подбрал слова. С трудом мысль укладывалась в предложения. И прежде, чем он подумал, успел заговорить. — Нет! Я не согласен! Мы… ты можешь не считать меня другом. Хорошо. Но для меня ты мой лучший друг! Мой… единственный друг… — Ши судорожно вдохнул, так как воздуха не хватало. — Может быть моей дружбы хватит на нас обоих? Просто позволь мне быть рядом… пожалуйста… умоляю… Всё, что хотел Хэ сейчас, это закрыть глаза и заткнуть уши — он не хотел видеть Цинсюаня таким бледным, не хотел видеть, как в его всегда светлых и полных радости глазах плещется отчаяние; он не хотел слышать его жалобный, охваченный болью голос; он не хотел слышать и все те слова, которые рвут душу Хэ на части. Но Хэ не позволял себе ни закрывать глаза, ни уши затыкать, ни убегать. Лишь силой воли он стоял на месте, лишь благодаря своей безупречной — или почти безупречной — выдержки он оставался невозмутимым. Его янтарные глаза — всё равно что осколки льда. Острые, холодные, равнодушные. Его губы не были изогнуты ни в улыбке, ни в печали. Его лицо не выражало ни любви, ни равнодушия. Его лицо не выражало ничего — ни-че-го: словно он ничего и не чувствовал вовсе. Но чувствовал он слишком много. Хватит ли дружбы Цинсюань на них двоих? Настолько Цинсюаню нужен друг? Или же настолько Цинсюаню нужен конкретно Хэ? От такого ком в горле у Хэ застрял, и он точно знал, что ничего уже сказать не сможет. Лишь вздрагивал. Но Цинсюань вовсе этого не замечал, ведь продолжал отчаянно хвататься за руку бога. Ши вздрогнул. Продолжая цепляться за руку Хэ Сюаня, он принял решение, которое помогало с братом (правда, брат сам просил, чтобы Цинсюань вставал на колени и подумал о своём поведении). Но Ши Цинсюань сейчас видел, что это единственный вариант, который может помочь. Поэтому, не отпуская руки лучшего друга, юноша практически упал на колени. Но Хэ не позволил. Ши практически упал на колени. Практически. Но видимо его отчаяние было так ясно написано на лице, что Хэ Сюань поступил совсем не так, как рассчитывал юноша. Мгновенно тупая боль сменилась острой, воспламеняющей. Цинсюань не успел ничего сделать, как Хэ в ужасе бросился к нему и поймал его за плечи — крепко, мёртвой хваткой — и резко, даже грубо, дёрнул, заставляя выпрямиться. Наконец-то на лице Хэ появляется эмоция. Ярость. — Ты совсем с ума сошел?! — Хэ не кричал на всю улицу, наоборот. Он понизил голос до шёпота, но тон повысил. В его словах звенело возмущение. — Так унижаться! Зачем это надо?! Зачем?! Теперь Хэ Сюань был настолько близко, что Ши Цинсюаню не было нужды держаться за его руку. Бог литературы стоял рядом, держал его за плечи, не отпускал. — Хэ Сюань… — прошептал Ши Цинсюань и замер, когда Хэ заговорил настолько хлёсткие слова, что юноша заткнулся, смотря на лучшего друга широко распахнутыми глазами. Его лучший друг уже не отвечал простыми фразами, не говорил настолько холодным тоном, но он возмущался. Может быть, это хороший знак? Может быть, теперь они поговорят, всё обсудят, Ши поймёт, в чём его вина, извинится и, может быть, тогда они вновь будут общаться? В голову Хэ стрелой пришла мысль: Ши Уду. Этот негодяй наверняка обращался с Цинсюанем, как с мусором, заставляя его унижаться разными способами. И на колени стоять тоже заставлял. Именно этот выскочка-самодур и растоптал всю самооценку Цинсюаня, уничтожил его чувство собственного достоинства. Градус гнева лишь увеличился: в глазах Хэ вспыхнул огонь, и Сюань невольно сжал Цинсюаня ещё крепче за плечи. До боли, до синяков. — Ты! Просто не понимаешь! Нельзя же так, нельзя! — Хэ чуть встряхнул Цинсюаня. — Никогда не перед кем не вставай на колени! Никогда никого не моли! Это глупо, это лишнее! О тебя лишь ноги будут вытирать, тебя ценить не будут! А ты цени себя, цени! Цени больше других! Хэ вновь встряхнул Цинсюаня, яростно, отчаянно, словно так до него лучше дойдёт. На миг Хэ замер и прикрыл глаза. Вздохнул, пытаясь успокоить пожар внутри себя. Но едва ли успешно. Открыв глаза, он устремил упрямый беспощадный взгляд на Цинсюаня. Хотелось ему сказать, что Цинсюаню будет лучше без Хэ, что Хэ не подходит на роль друга. Но Сюань понимал, что это никогда не отпугнёт от него Цинсюаня. Поэтому приходилось врать. — Я не хочу тебя видеть. Я не хочу тебя слышать. Перестань преследовать меня. Перестань присылать мне еду. Просто… просто перестань! «…просто перестань быть таким упрямым и уже откажись от меня…» — Пе-рес-тань! Хэ вновь встряхнул Цинсюаня и отстранился. Резко дёрнул рукой, освобождая свой рукав, прижал её к себе. Жест вышел почти брезгливым, почти презрительным. — Мы не друзья. И никогда ими не будим. Я говорил тебе. Много раз говорил. А ты не слушал! Мы не друзья! Хэ Сюань не давал даже шанса заговорить Ши Цинсюаню. Он встряхивал, продолжал говорить (словно Ши и Хэ поменялись местами и в этот странный день говорливым оказался бог литературы, а не младший чиновник) и вдруг произнёс те слова, которые отправили сердце младшего Ши в пятки, а душу разбиться в осколки. Резко стало не хватать воздуха, и Ши Цинсюань замер, когда услышал слова о том, что это именно Хэ Сюань не хочет его видеть, слышать и требует перестать преследовать. Ши практически втянул голову в плечи, но добило его совсем другое. Когда Хэ освободил рукав, прижал руку к себе и посмотрел на Ши с таким презрением, что стало страшно. — Я понял… — прошептал юноша. Тон был настолько убитый, что едва слышимый. Хэ чувствовал, что теряет контроль. Чувствовал, что голос его звенит всё громче; чувствовал, что крик скоро сменится плачем. А потому он резко развернулся и поспешно удалился, оставляя юношу одного. Даже на бег сорвался, когда скрылся за поворотом. А когда достигает своего дворца, то силы его покинули. Он так и сполз по стенке на пол у двери и спрятал лицо в ладонях. Дворец Холодных Рос тих — лишён всякой жизни. Лишь горячие слезы обжигали пальцы. Ши не бросился догонять Хэ Сюаня. Стоял потерянный, не способный забыть презрение во взгляде. Ши Цинсюань не знал, как теперь быть. Не знал, как продолжить дышать, но понимал одно: он изо всех сил постарается больше не подходить к Хэ Сюаню. «Я постараюсь… Я не подойду… Я постараюсь…»