Дружба с оговорками

Целый месяц от Цинсюаня не было вестей — не то, чтобы Хэ ждал этих вестей или излишне страдал от одиночества. Всё же он уже давно привык, что все его обходят стороной, и этот юноша пусть и ворвался шумным ураганом в жизнь Сюаня, нарушив безбрежные воды его спокойствия, но всё же ещё не успел привить Хэ любви к своей шумной болтовне. И тем не менее, каждый день Хэ невольно возвращался мыслями к Цинсюаню. Он ведь ему и шанса ответить тогда не дал… и правильно. Что бы Цинсюань ответил? Да он был напуган до смерти — и шёл во дворец, как в тюрьму. Хэ был более, чем уверен, что единственный небожитель, пусть и из средних небес, который не шугался Хэ, теперь больше никогда к нему не приблизится и станет, пожалуй, первым, кто будет с ужасом шарахаться от него, пытаясь не попадаться ему на глаза. Хэ не смел обвинять Цинсюаня в этом. Хэ был сам виноват, и он это понимал. Сперва он показал свою кровожадную натуру, потом прилюдно низверг авторитет Повелителя Вод, начальника Цинсюаня, испортил с Ши Уду всякую возможность на не то, чтобы хорошие отношения, но даже на простое мирное сосуществование… даже если бы Цинсюань закрывал глаза на жестокость Хэ, то едва ли бы его начальник одобрил общение своего подчинённого с богом, кто так дерзко себя вел. И уж о тем более нет смысла упоминать, как Хэ втянул Цинсюаня тогда в разговор, поставив его персону выше персоны его начальника… Хэ был уверен, что из-за него Цинсюаня особенно знатно огрёб от Повелителя Вод. И после всего этого разве захочет Цинсюань и дальше продолжать общение с Хэ? Ответ очевиден: нет. И всё же на столе в личной комнате Хэ теперь лежал совершенно новый гребень, словно надежда. Слепая глупая неоправданная надежда — Хэ это понимал. Но всё равно каждый день посматривал на гребень да вздыхал. Однако спустя месяц, когда Хэ пытался сосредоточиться на молитвах верующих, которых стало значительно больше, и не думать о сводящем с ума голоде, который так и подмывал Хэ спуститься на землю и объесть какой-нибудь ресторан до последнего зерна риса, к нему в двери постучались. Хэ лишь глазами осталось хлопать, когда несколько младших чиновников внесли восемь ящиков с едой — и когда Хэ спрашивал, от кого они и не спутались ли они адресом, ведь это дворец Холодных Рос, чиновники пусть и вздрагивали, побаиваясь Хэ, но отвечали: — Дворец Повелителя Вод. От Цинсюаня. Хэ мог бы и дальше созерцать удаляющиеся спины неожиданных гостей, да только голод был сильнее. Хэ сразу же бросился к ящикам, осмотрел их содержимое: записку нашёл — «Зайду вечером, не уходи!» — и улыбнулся. Да куда он денется, когда у него наконец-то появилась еда! Он ведь теперь будет до вечера готовить и есть! И действительно: остаток дня Хэ провёл на кухне. То готовил, то ел, то готовил и ел одновременно. Он и не заметил, как за пару часов опустошил все ящики, что отправил ему Цинсюань. От них осталась лишь одна кастрюля супа, которую Хэ не доел лишь потому, что услышал, как к нему кто-то ломится. Цинсюань. Кастрюля с супом так и осталась на кухне, а Хэ открыл дверь. Несколько секунд он просто смотрел на юношу, не зная, извиняться ли ему за своё поведение, благодарить за еду или удивляться тому, что он всё же пришел и всё ещё хочет общение. Или, может быть, стоит спросить о наказании? Или о Ши Уду — тот ведь едва ли будет в восторге, если узнает, что Цинсюань вновь на пороге Холодных Рос!

***

Ши Цинсюань практически забыл о том, что совсем недавно, ярким днём, столкнулся с тем, кто рано или поздно добьётся своего: сегодня демон-Пустослов сполна ощутил отчаяние и страх, получил свою пищу от Цинсюаня и знал, как получить желаемое, ведь главное было дождаться, когда Цинсюань вновь спустится. Когда Цинсюань смог не просто выйти за пределы дворца Повелителя Воды, но и покинуть свою комнату, прошёл практически целый месяц. Гнев старшего брата был чрезмерно сильным. Он не желал слушать никаких оправданий и заверений в том, что Хэ Сюань поступил так вынужденно. Цинсюань так и не понял, что большая часть злости была направлена на сам факт общения младшего Ши с тем, чью судьбу должен был забрать младший чиновник. — Может быть мне сослать тебя вниз? Прислуживать в монастыре? И всё время посвящать духовным практикам и, наконец, перестать меня позорить и вознестись? Но брат не сослал Цинсюаня вниз. Всего лишь запер в комнате. Дверь была закрыта на ключ, а окна заговорены и запечатаны, чтобы младший чиновник не сбежал. Почти всё своё время, изнывая от тоски, Цинсюань проводил, то пытаясь читать ту или иную книгу, то пытаясь выдержать в позе лотоса дольше двух часов или переписывая свитки о том, что нужно сделать для очищения разума и духа и какой путь самосовершенствования выбрать. Уду долго отказывался сменить гнев на милость. Он ждал от младшего брата верного ответа на вопросы, но тот так и не осознал, что не так. Прямо объяснить, почему младшему Ши нельзя общаться с Хэ, Повелитель Вод не стал. Старший из братьев Ши всё же усмирил свой гнев, снял печати с окон и отпер дверь. — Твоё наказание завершилось. Надеюсь, впредь ты будешь благоразумнее. И Цинсюань постарался. Правда совсем не в том, в чём просил его брат. Во-первых, он выполнил своё обещание. Составил список для Хэ Сюаня, так что уже вечером несколько слуг Повелителя Вод доставили восемь ящиков для заполнения кладовой. Ши Уду сам виноват: приказал выполнять просьбы брата. Старший брат даже не заметил, что заслуг стало меньше. Во-вторых, Ши Цинсюань спустился вниз. Он не забыл городок из которого родом Хэ и помнил о своём желании разузнать всё о сестре своего друга. Желание помочь Хэ лишь укрепилось за время вынужденного заключения. Вот только… то, что произошло дальше очень сильно изменило планы младшего Ши. Он почти добрался до Богучжэнь. Практически. Цинсюань был настолько беспечен, что даже насвистывал лёгкую мелодию, радуясь, что уже вечером заглянет в гости к Хэ. Ведь в одном из ящиков была короткая записка: «Зайду вечером, не уходи!». Почти. Потому что когда идти оставалось от силы палочку благовоний, Ши застыл как вкопанный, ощутив, как кто-то касается его щеки, затем шеи, плеча и проводит по позвоночнику. Юноша побледнел, а затем услышал голос, шепчущий ему в ухо: — Сюань, как долго я тебя искал… Цинсюань побледнел. В глазах застыли слёзы, а ладонями он заткнул уши, но это не помогло. Он всё равно слышал: — …Ты принёс своим родителям проклятие… Они умерли из-за тебя, потому что тратили все силы на младшего сына… и брат твой страдает. Ты для него обуза, которую сбросить с плеч не может… И для друзей ты никто… несчастливым родился и несчастливым помрёшь, но вначале… жизни всех разрушишь… Ши Цинсюань не сразу смог заставить себя побежать. Он уже был не ребёнком, и предсказания становились жёстче, суровее. Шёпот проникал в самую душу, разрывал сердце и… младший Ши терял веру в себя. Демон с лёгкостью понимал слабые места того, кого он так долго искал. Бил в самые больные точки. Успокоился Ши лишь тогда, когда у него получилось подняться в Небесную Столицу. Получилось это сделать с восьмой попытки и всё это время Божок-Пустослов насмехался, уверял, что он недостоин и не сможет подняться. Ши Цинсюань почти поверил. Почти, потому что в этот раз он ухватился за спасительную мысль: «встреча с Хэ Сюанем». Но шёпот демона проникал в разум юноши, а голос твердил, что Сюань сгинет в одиночестве, втоптанный в грязь, презираемый теми, кто сможет пережить несчастья, которые навлечёт Сюань. Оказавшись в Небесной Столице, Ши смог выдохнуть. Несколько часов он просто просидел на ступеньках и даже смог убедить себя в том, что ему показалось. Просто он был настолько рад оказаться вне комнаты, что разум вспомнил то, как было с Божком-Пустословом до того, как Ши стал младшим чиновником у вознёсшегося брата. — Ха-ха, ну и дурак я! Поверил! — хлопнул по коленям Цинсюань. Вскочив на ноги, он даже коротко рассмеялся: нервно, но пока что у него получилось себя убедить в том, что сам себе надумал ужасы, ведь хотел выяснить о сестре Хэ. Добравшись до дворца друга, Ши Цинсюань постучал. Затем, не дожидаясь ответа, не давая передышки, постучал ещё раз. — Хэ Сюань, это Цинсюань! — на всякий случай громко сказал юноша. — Открой, пожалуйста… — прошептал младший чиновник, не понимая, что только пару секунд назад постучал. Он так долго провёл в полнейшей изоляции, что сейчас время тянулось невыносимо долго и ему даже казалося, что Хэ Сюань не дома. — Ещё раз… Он протянул руку, практически постучал в очередной раз, но тут дверь открылась, и младший Ши уставился на Хэ, а затем широко улыбнулся. — Отлично! Ты дома! — радостно объявил Цинсюань. — Я уже решил, что ты куда-нибудь ушёл и собрался ещё раз постучать, а затем сесть и ждать, когда ты придёшь, но ты дома! Хэ слушал Цинсюаня, внимательно смотрел на него, пытаясь найти хотя бы тень недовольства или обвинения, но… ничего. Юноша всё такой же болтливый, радостный и весёлый. И это не могло не радовать Хэ. Хэ Сюаню так и хотелось сказать, что, естественно, он дома, Цинсюань же оставил ему записку и попросил себя дождаться. Со стороны Хэ было бы крайне некрасиво уйти из дома, тем более при условии, что помощников у него нет и Цинсюаню никто бы не открыл. Но он сдержился, не желая начинать встречу с сарказма. — Долго будешь на пороге стоят? Проходи, у меня как раз есть суп. Поедим, — сообщил Хэ, впуская Цинсюаня внутрь. — Ты знаешь, где кухня, — равнодушно бросил Хэ. Старшего Ши не было рядом. Цинсюань успел успокоиться и не думал о Божке-Пустослове, а потому к юноше вернулась его прежняя болтливость, увеличенная на то, что они не общались месяц, и сейчас Ши Цинсюань был бесконечно счастлив видеть своего друга. — Ой, точно, я стою на пороге и не захожу! То есть это я раньше не заходил, а сейчас захожу. Как же я рад тебя видеть, Хэ Сюань! Да-да, где кухня знаю, и тарелки, я всё подготовлю! Не переживай, всё будет в идеальном виде! — Тебе не надо ничего готовить: это моя обязанность, я же хозяин, а ты гость, — сказал Хэ, но Цинсюань едва ли его слышит: уже скрылся на кухне. Хэ лишь вздохнул и решил оставить всё, как есть, ощущая, что едва ли у него получится переубедить Цинсюаня. Хэ оставил Цинсюаня одного, удаляясь в свою комнату, а младший Ши действительно прошёл на кухню, придирчиво выбирал две миски, разливает суп (но помня об аппетите друга, ему наливает полную миску, а себе едва ли треть). Однако вернулся бог литературы быстро, и когда нашёл Цинсюаня на кухне, то молча протянул ему гребень: простой, но украшенный драгоценными камнями. — Теперь можно поужинать. Вот это для тебя, а это для меня. И если что в кастрюле есть ещё. И я ещё сходил в кладовую, видимо, с заказом напутали, и я завтра сделаю заказ для тебя. Знаешь, я тут поду… Цинсюань начал тараторить, но вдруг заметил гребень в руках Хэ. Замер, смотря на драгоценность в руках лучшего друга, перевёл взгляд на Сюаня. — Хэ Сюань… это что же… для меня? Голос дрожал. Ши жил эмоциями и чувствами, не умел их прятать, а к подаркам у него было особое отношение. Если Ши Уду принимал все подарки, как должное, то Цинсюань радовался каждой мелочи. Даже если бы Сюань подарил нарисованный знак оберега, младший чиновник был бы невероятно сильно рад. Первое, что испытал Хэ, это страх. Он видел, как Цинсюань округляет глаза, и ясно слышал, как его голос дрожит. Опыта у Хэ в общении и дарение подарков мало — да и тот опыт, который есть, такой давний, что едва ли он сейчас может быть полезным. Так что Хэ неправильно трактовал эмоции Цинсюаня и в ужасе вопрошал сам себя: неужели он сделал что-то не так и обидел Цинсюаня? — Тебе не нравится? — растерянно спросил Хэ, не находя себя место. Он уже хотел и извиниться за то, что выбрал какую-то ерунду, да ещё решил, что она понравится Цинсюаню, и, может быть, даже пообещать купить нормальный гребень — такой, какой будет по душе юноше. Но Цинсюань прервал всякую попытку Хэ объясниться своими крепкими объятиями и громкими благодарностями: — Спасибо, спасибо, спасибо! Я ответственно обещаю беречь этот гребень! Спасибо, спасибо! — только затем Цинсюань осознал, что сам он явился без подарка и даже почти расстроился. Хэ неловко замер в объятиях Цинсюаня, не зная, куда себя деть. Он чуть ли не уронил гребень, ведь Цинсюань ещё не позаботился его забрать. Несколько секунд Хэ не двигался, даже не дышал, весь напряжённый и твёрдый, а потом позволил себе выдохнуть и расслабиться. Он словно выпустил из себя всю строгость и холодность, позволяя себе таять в лучах тепла Цинсюаня. — Было бы куда лучше, если бы ты не берёг, а использовал гребень по назначению, — Хэ мягко отстранился, но не потому, что ему не приятны объятия, нет — объятия чудесны, и Хэ поймал себя на том, что в этих объятиях ему хочется остаться навсегда. Однако гребень отдать всё же надо, и именно поэтому Хэ отстранился: чтобы взять Цинсюань за руки и вложить в его ладони подарок. — В прошлый раз ты жаловался на то, что тебе нечем расчесать волосы… — сказал Хэ. — И я подумал… — слов он не нашёл для объяснения, поэтому поджал губы и продолжил. — Это моя благодарность за свиток. Спасибо. Цинсюань не мог молчать. Он активный, шумный, но пока обнимал своего лучшего друга, не тараторил, не высказывал мысли, а просто искренне, от души благодарил за самый чудесный подарок. Младший чиновник улыбался. За несколько минут Хэ, возможно сам того не подозревая, подарил целых три удивительных подарка: гребень, который теперь будет с ним всегда (Ши с лёгкостью принял решение, что теперь это его самый любимый гребень), позволил себе обнять и не оттолкнул (даже если бы оттолкнул, младший чиновник всё равно потянулся бы обнимать) и успокоение (теперь если и оставался страх, то рассеялся). — Хэ Сюань… это самый дорогой для меня подарок! Спасибо! — он продолжил благодарить, но бережно сжал гребень, а затем провёл по волосам. — Беречь, использовать по назначению. Спасибо, друг! Невероятно большое спасибо! Теперь мы лучшие друзья! — гребень оказался бережно спрятан в рукаве. Хэ нравилось видеть Цинсюаня таким радостным и счастливым, но от его слов об их дружбе у Хэ возникло дурное предчувствие: горло сжало, а на языке запершило. Хэ слишком хорошо помнил, как всех его друзей поочередно настигали несчастья — как они извинялись перед ним и прерывали общение от греха подальше. Если на долю самого Хэ выпало не так уж много несчастий — чиновники свиток подменили при поступлении в университет, во время учебы и заточения в тюрьме пришлось голодать — то вот на долю тех, кто его окружал, выпало бед куда больше. Одни лишались зрения, другие рук, третьих убивали… Хэ был ходячим несчастьем: уже при жизни за ним закрепилась репутация человека, которого несчастья преследует попятам. Лишь его семья и его любимая не отвернулись от него. И каков итог? Все закончили так ужасно, что даже врагу едва ли пожелаешь такой участи… И сейчас Хэ уж тем более не желал, чтобы подобная беда приключилась с Цинсюанем. — Мы не друзья, — сухо сказал он. Мы не друзья. Ши Цинсюань, как ему казалось, слишком часто слышал такие слова. Настолько часто, что сейчас на них не хотелось реагировать. Пускай Хэ Сюань не считал его своим другом, но это не оттолкнёт младшего чиновника в своей правде: они лучшие друзья. Когда-нибудь бог литературы привыкнет к такому статусу. Может быть, даже через пару дней или, максимум, через целую неделю. Юноша взял друга за руку. Сейчас ему так хотелось быть рядом, что он едва удержался от того, чтобы вновь обнять Хэ. Хэ выпустил руки Цинсюаня из своих, бросил взгляд на кухню и увидел две тарелки с супом. И кастрюлю, уже наполовину пустую. И слова Цинсюаня он тоже вспомнил. А живот его скрутило от голода. — И спасибо за еду. Твои коллеги ничего не напутали, просто… я уже всё съел, — тихо признался Хэ. Он понимал, что ему стоило хотя бы вечера дождаться, чтобы угостить едой Цинсюаня. Какой же Хэ всё же невежественный и неблагодарный, когда дело касается еды! — За еду я тоже тебя отблагодарю: было бы хорошо, если бы ты мне подсказал, как именно я могу тебя отблагодарить. Хэ перевёл взгляд с супа на Цинсюаня. Как бы Хэ не хотелось сейчас просто сесть и съесть всё, что есть на столе, до последней крошки, он не позволил себе быть невнимательным с Цинсюанем. Невольно Хэ вспомнил, что они не виделись месяц — вспомнил он и то, каким подавленным был Цинсюань в присутствии Ши Уду. — О, за еду не благодари! — Ши беззаботно улыбнулся. Он счастлив. Цинсюань смог сделать что-то полезное для лучшего друга. — Еда для того и нужна, чтобы её есть. Так что я подготовлю список побольше и попрошу доставить. Если есть лишний свиток, я могу прямо сейчас это сделать, а ты проставишь количество. За оплату не волнуйся. Водный самодур тебе задолжал, да он и не заметит этой траты, а если решит поднять отчёты, то всё будет ровно. Не переживай. У Ши Уду нет времени разбираться с отчётами. Эту обязанность он передал Цинсюаню, а тот иногда копил свитки, а потом, когда на столе не оставалось места, страдальчески разбирал завал. Отчёты требовали усидчивости и внимательности, а с этим у младшего чиновника были проблемы. Не говоря уже о том, что и свои отчёты о выполненных поручениях младший Ши писал с опозданием и искренне ненавидел эту часть. Хэ ощутил облегчение, когда Цинсюань просто принял факт такого неумеренного аппетита Хэ и не корил его за то, что до его прихода дожила лишь кастрюля с супом из всех тех ящиков, что он прислал утром. — Если ты решишь сменить начальника, то двери моего дворца всегда для тебя открыты, — заявил Хэ, надеясь, что Цинсюань поймет его намёк. И воспользуется им, потому что смотреть на то, как безжалостно попирает его Ши Уду, как он ломает позитив Цинсюаня, у Хэ сил не хватало. — Беда-беда… суп же станет холодным! — всплеснул руками Ши Цинсюань. Он схватил лучшего друга за руку, подвёл к столу и усадил, а сам, переставив свою миску, сел рядом. — Хэ Сюань… — в глазах у младшего чиновника появились слёзы. Сегодня. видимо, слишком эмоциональный вечер. — Теперь мне придётся уточнять, может ли младший чиновник перейти в другой дворец до разжалования… Поговорю об этом с братом. Ши знал, что брат откажет. Но и отказывать Хэ Сюаню не хотелось. Особенно учитывая, что они теперь лучшие друзья. — Знаешь, пока я буду решать эти вопросы, я буду приходить и помогать тебе. Только скажи, чем именно. Могу с отчётами помогать. — Расслабься и лучше поешь, — сказал Хэ, когда Цинсюань порывается уже сейчас начать новый список. Едва ли юноша создавал впечатление такого упорного человека, который только и знает, что работать… Хэ уверен, что это Ши Уду загонял так Цинсюаня, что тот уже ни о чём, кроме свитков, думать и не может. — Тебе не стоит тратить заслуги Ши Уду на меня, — равнодушно бросил Хэ. Из слов Цинсюаня он прекрасно понял, что юноша может устроить махинации, и Ши Уду ничего не заметит. Но что, если ему доложат другие младшие чиновники? О, Цинсюаню придётся плохо, а ему и без того не сладко. Как только Хэ оказался за столом, а перед ним миска с супом, он уже ни о чём другом, кроме как о еде, не желал думать. Да и не мог обычно, однако Цинсюань всё ломал. В его голосе послышались нежные нотки, а на глазах наворачивались слёзы, и что-то от его вида — такого искреннего, ранимого и беззащитного — трещало в сердце Хэ. Он так и замер с палочками в руках, слушал Цинсюаня, а потом тяжело вздохнул и отложил палочки в сторону. Хэ отрицательно закачал головой. Цинсюань его совсем не понял. Не нужен он ему для помощи — это Хэ просто спасти его хочет от тирании Водного самодура. — Мне не нужна твоя помощь. И помощники мне тоже не нужны, — сказал Хэ, понимая, что сейчас противоречит своему же предложению для Цинсюаня перейти на службу в его дворец. А потому пояснил: — Ши Уду обходится с тобой по-скотски. Ты слишком хорош для него. Он тебя не достоин. Если ты будешь на службе в моём дворце, то я смогу защитить тебя от его нападок, — Хэ пришлось говорить всё прямым текстом, потому что Цинсюань, кажется, только так и понимает. — Твой брат тоже может перейти в мой дворец. И можете разжаловаться: мне хватит ци поднять несколько людей, так что двоих смертных я точно смогу поднять на средние небеса. Может быть, Хэ казалось, но Цинсюань выглядел так, словно сейчас заплачет. Сердце Хэ болезненно сжалось: что с ним делает Ши Уду, если юноша от такой мелочи готов разрыдаться? Прежде, чем осознать происходящее, Хэ уже протянул руки к Цинсюаню. Поймал его за плечи и притянул к себе, погладил по спине, словно пытался успокоить. Точно так же Хэ успокаивал свою невесту, когда она потеряла своих родителей и осталась одна: тогда-то Хэ и предложил ей переехать к себе домой. — Я поговорю с Линвэнь, — сказал Хэ, но его слова больше походили на общение защитить Цинсюаня. — Я обязательно с ней поговорю. Я обязательно добьюсь… Хэ осёкся. Он бог литературы, который должен отлично владеть языком, но сейчас он чуть не ляпнул такую чушь! Чуть не сказал: «Я обязательно добьюсь тебя». Да, технически это будет верно, но ведь обычно эти слова говорят в другом, романтическом контексте. — Я обязательно добьюсь, чтобы мой дворец стал твоим домом.