Дружба с оговорками

Хэ вывел Цинсюаня в главный зал и замер здесь на несколько секунд, размышляя о том, какая комната у него нелюбимая. В конце концов, он провёл Цинсюаня в гостиную. — В этой комнате меня почти не бывает. Так что, думаю, она моя нелюбимая, — сказал Хэ. Всё же во дворце обитал только он, друзей у него не было, гостей тоже, не с кем было проводить время. Вот он сюда и не заходил. А когда заходил, то вспоминал тёплые семейные вечера, и волна боли и печали с новой силой накатывала на Хэ. Дворец у Хэ был огромный, как и у всех богов, но планировка самая обычная. Строил он дворец не сам: его ему выделил Цзюнь У. Хэ лишь немного переделал оформление дворца под свой вкус: сменил все яркие краски на тёмные цвета. Поэтому в расположении комнат не было ничего интересного. Да и в самих комнатах тоже. Большинство из них были вовсе не жилые. Там было холодно и пусто, и сразу видно, что ими не пользуются. И ни одного слуги или помощника не было. Во дворце витали только Хэ и его одиночество. И Цинсюань на данный момент. Пользовался Хэ всего парой комнат: кухня да столовая, где Цинсюань уже был; молитвенная — пустая комната, где лишь подушка на полу, здесь Хэ слушал молитвы и исполняел их; кабинет — здесь жизнь больше всего ключём била, здесь шкафы с книгами, стол, заваленный свитками и пятна чернил повсюду. На столе лежала кисть да закрытая чернильца: от всех иных чернильниц её отличало лишь наличие нитки. Чернильницу Хэ молчаливо забрал и спрятал в рукав. А потом повёл Цинсюаня в последнюю жилую комнату: свою спальню. Спальня выглядела менее жилой, чем кабинет. Кровать, сундук с одеждой, столик. Строго, холодно, аскетично. Ши Цинсюань был в восхищении. Он настолько поразился дворцом Хэ, что несмотря на отсутствие слуг и помощников, несмотря на то, что многие комнаты холодные и пустые, а друг использует лишь несколько комнат, юноша всё равно находил его дом поражающим воображение и его не пугали ни мрачные цвета, ни пустота. Всё это можно исправить. Если захотеть. Но младший чиновник не думал о том, что Хэ Сюаня надо исправлять. Он не собирался говорить о том, что его дворцу не хватало красок, а самому надо одеваться в светлые одежды. Ши принимал Сюаня таким, каким он был, каким узнавал и ничего исправлять не хотел. Юноша для себя всё решил: они друзья, а значит Цинсюань будет рядом. Он всегда готов помочь и поддержать, а если не потребуется… разговоры ведь тоже здорово! Ши улыбался. Легко, непринуждённо. Ему хотелось поделиться своим настроением с Хэ Сюанем, но младший чиновник пока не был уверен, что имеет на это права. Конечно же, Цинсюань от брата знал, что нельзя быть таким навязчивым, что каждое слово он должен выверять и составлять о себе идеальное впечатление. Как-то Цинсюань спросил у Уду: должен ли он быть похожим на старшего брата? Естественно, тот подтвердил. Это единственный способ заслужить уважение. Другого пути нет. Но младший Ши так не мог. Пробовал. Усилий хватило на два часа и затем он, хлопнув дверью в своих покоях, крикнул, что он лучше будет собой, чем будет стараться молчать! Уду так и не сказал, что в своём старании молчать, Цинсюань надулся, особенно когда пытался сдержаться и не заговорить о том, что юноша считал важным. Впрочем, старший брат признавал: пока Цинсюань не вознёсся, ему можно быть таким, каким ему хочется. Но потом тот обязательно должен взяться за ум и стать серьёзным. — Цинсюань? Достав из сундука верхнюю одежду, Хэ вовсе не прятал её, а демонстративно держал в руках, бросая многозначительный взгляд на юношу в попытке молчаливо намекнуть ему, что надо выйти. Младший чиновник заметил, как Хэ Сюань достал из сундука чёрное ханьфу. Юноша понимал, что друг планирует переодеться, а потому, поймав на себе взгляд Хэ, невинно улыбнулся ему. — Нет-нет, я спокойно тебя подожду и здесь, не переживай! — Ши Цинсюань был настолько наивен, что собирался остаться в спальне и даже красноречивого намёка не понял. — Значит, это твои покои. Знаешь, а здесь иначе, чем в моих. То есть я понимаю, что… но иначе… — Цинсюань, ты будешь смотреть, как я переодеваюсь? — Хэ едва сдержал вздох, вспоминая, что его собеседник совсем не понимает намёков. — Может быть, выйдешь хотя бы ради соблюдения приличий? — А, всё, я понял! Выхожу! Ши вспыхнул, он почти закрыл лицо ладонью, но вышел. Даже отошёл на несколько шагов назад и, когда Сюань показался (уже через пару минут в своём обычном черном ханьфу с узорами, сделанными золотой нитью. На поясе у него висит та самая чёрная неприметная чернильница), заверил, что не подсматривал. Слова вырвались прежде, чем он осознал то, что сообщил, и всё стало выглядеть ещё хуже. — Хэ Сюань, я иногда несу такую чушь… — закачал головой Ши, а затем улыбнулся, провёл ладонью по волосам, стараясь их пригладить, а затем… Цинсюань наивен — не глуп, но наивен. Намёков он совсем не понимал — ему всё надо говорить прямым текстом. Именно по этой причине Хэ было не достаточно намекнуть на то, что он собирался переодеться и привести себя в порядок, чтобы не разгуливать более в ночных одеяниях — в нижнем платье. Цинсюань не понимал, что надо выйти. Так что Хэ пришлось прямо просить выйти Цинсюаня и буквально выставлять его за дверь спальни. До юноши, наконец, дошло, что к чему, и Хэ даже показалось, что ему стало неловко. Но по-настоящему неловко стало Цинсюаню лишь тогда, когда Хэ вышел, а младший чиновник сообщил, что он не подсматривал. Ага, конечно, не подсматривал. Нет, конечно, Хэ верит Цинсюаню, но мысленно всё же поражается ему. Обычно такое говорят лишь тогда, когда виноваты — такое говорят в оправдание. И если не действиям, то помыслам. Цинсюань пусть и крайне дружелюбный юноша, однако в нём вовсе не ощущается какой-нибудь озабоченности или наклонности подсматривать в щели или замочные скважины за тем, как переодеваются женщины или мужчины. Так что Хэ не мог не согласиться, что Цинсюань иногда несёт чушь: говорит, не подумав, и ведь не со зла, а просто из-за своей разговорчивой природы, но в итоге выставляет себя в дурном свете. Но Хэ не жаловался. Он всё понимал. Лишь хмыкнул, едва заметно кивнул и повёл Цинсюаня по дворцу. Хэ проводил Цинсюаня дальше, показывая, где у него кладовая — пустая, потому что он всё съел — а где купальня. А потом вывел в сад. Цинсюань же с грустью заметил, что кладовая у другая пустая. Цинсюань стал серьёзным, поджал губы и беспечно бросил: — Вечером будь дома. Младший Ши считал, что этого достаточно. Зачем предупреждать о большем? Зачем давать шанс Хэ отказаться? Друзья должны помогать, а Сюань дал прекрасный повод помочь: потратит немного заслуг брата, закажет несколько ящиков с провизией и наполнит кладовую друга. Прекрасный и идеальный план. Зачем Хэ быть вечером во дворце, он не знал, но всё же кивнул. Возможно, Цинсюань всё же хотел ещё и вечером навестить своего нового знакомого — почему бы и нет? У Хэ ещё не так много последователей, чтобы его голова взрывалась, а друзей всё равно нет: от компании Цинсюаня он явно не откажется. — Большую часть времени я нахожусь во дворце, — заметил Хэ. Конечно, иногда он спускался к смертным, чтобы исполнить просьбы и покарать тех, кто обижает невинных. Но это обычно происхожило нечасто. Не каждый день. А остальное время Хэ проводил во дворце: иногда выходил за едой да по поручениям, которые слышал от Линвэнь. Иными словами Хэ говорил: заходи в любое время, я почти всегда здесь. Но едва ли Цинсюань поймет этот намёк. Лучи солнца ещё не грели, но уже касались всего вокруг. Растительность в саду бурная, много деревьев, и трава под ногой мягкая и влажная от холодной росы. Хэ повёл Цинсюаня в глубь своего сада, где среди зелени спряталась небольшая беседка. Даже не беседка, а лавочка-качели. Хэ долго смотрел на эту лавочку, которую сам и установил: это, наверное, единственная милая вещь его сердцу, которую он пожелал видеть у себя во дворце. Глупо как — устрашающий жестокий Бог Холодных Рос и не может жить без этих качель. Но Хэ вовсе не стыдно за это — да и не смущался он вовсе. Он задумчиво смотрел на качели, а потом тяжело вздохнул и сказал больше себе, чем Цинсюаню: — Сестра любила. Любила, когда я её катал на качелях. Каждый вечер упрашивала меня. Иногда я отказывал, потому что был занят. Хэ молчал всего ничего, но ему показалась, что тишина звенела целую вечность. — Никогда себе этого не прощу, — тихо добавил он. И шагнул вперёд. Не оборачиваясь, сказал: — Посидим? Ши Циньсюань улыбался, уже мысленно составляя список того, что надо будет заказать в подарок для друга, но… стоило им оказаться в саду, рядом с качелями, как улыбка погасла. Младший чиновник был внимателен. Он заметил перемену в друге и… молчал. Зато подошел с готовностью, когда Хэ словно просил и сел рядом. Затем… не обратил внимания на то, что Сюань этого не просил, взял того за ладонь и сжал тонкие, изящные пальцы, пытаясь поддержать друга так, как умел. — Хэ Сюань… я… могу задать один вопрос? — тихим голосом спросил Цинсюань. Он выглядел серьёзным и непривычно тихим. Но сдерживал себя всеми силами, понимая, что иногда есть моменты, когда он должен не валить собеседника с ног бестактными вопросами. На качающейся лавочке сидеть было приятно. Спокойно. И одиноко. Мяо-эр всегда любила, чтобы старший братец качал её: сильно, быстро, чтобы она улетала высоко в небо, словно птичка — сестрёнка всегда радостно смеялась, и смех её звенел утренней росой, что своей прохладой ласкал каждого, кто решался ступить босой ногой в нежное покрывало травы. Только теперь смех Мяо-эр уже давно больше не звенит. Он сменился на плач, на стон, на позор, на отчаяние и боль. Его младшая сестра, такая невинная и добрая, кто даже жука в своей жизни не посмела убить из прихоти, была так осквернена… и умерла, не выдержав позора. А в ушах Хэ всё ещё звучал ласковый перезвон её смеха. «Братик, выше, сильнее, быстрее! Ну же! Я не упаду, всё будет хорошо: я держусь крепко!» Утонув в своих чёрных водах мрачных мыслей, Хэ и не заметил, как Цинсюань сжал его ладонь. Лишь когда послышался голос юноши, Хэ словно проснулся ото сна. Сперва ощутил тепло руки спутника, чувствуя, как смех из воспоминаний гаснет, становится тише и вовсе исчезает. Хэ вздохнул, понимая, что в отличие от сестры он никогда не любил так сильно раскачиваться, что ноги оказывались выше солнца. Ему всегда нравилось спокойно сидеть и едва заметно словно бы дрейфовать в воздухе — прямо так, как и сейчас. Хэ перевёл взгляд от сцепленных рук на лицо Цинсюаня. Кто бы мог подумать, что этот болтовый юноша, который на духу выложил все сплетни Хэ о нём же, может быть временами тактичным? Хэ усмехнулся и склонил голову. На самом деле, Цинсюань уже несколько раз был чутким, внимательным и крайне тактичным. И лишь один раз — говоря о сплетнях — вел себя чересчур нагло. — Можешь, — спокойно сказал Хэ. — Можешь спрашивать всё, что угодно. Если я не захочу отвечать, я не отвечу. Так что… спрашивай. Что тебе интересно? — Хэ Сюань… На большее не хватило сил. Цинсюань лишь крепче сжал ладонь друга, слабо улыбнулся и медленно выдохнул. Ему хотелось задать так много вопросов, но каждый из них не был бы верным. Цинсюань этого не знал, но чувствовал. Наверное, сравнивал друга с собой. Вспоминал, как было в их доме до того, как одно из предсказаний сбылось: семья разорилась, денег практически не было, а после гибели родителей родня устроила такую грызню, что Уду вынужден был взять младшего брата за руку и уйти из дома. — Я хотел… Цинсюань задержал дыхание. Он понимал, что сестра друга умерла. Иначе он не говорил бы о ней в прошедшем времени. И почти сразу вспомнил сплетни, а также слова Хэ: он убил лишь плохих людей, виновников.