Мик и Блик

      Абсурдность взятого на себя обязательства предстала мне со всеми ужасающими последствиями: назначив выезд клуба натуралистов на субботу в семнадцать тридцать к Валушенскому карьеру, я круто попал.        Жизнь свела нас к концу первого курса под одной сосной: рыжего панка — Антона Власова с баклажкой пива, Нину Стрельцову — участницу клуба натуралистов со спущенными штанами... и меня, председателя того же клуба с раскладным ножом.       Никто не проронил ни слова. Что тут вообще можно было сказать?       Рыжий, задрав руки и гаденько ухмыляясь, не моргая глядел в мою сторону. Стрельцова, заливаясь краской, натягивала спортивки. А я продолжал стоять на месте с выставленным ножом. На моём локте покачивался пакет с подосиновиками.       Я тогда старался жизнь себе не осложнять, но кого-то свыше совершенно не парили мои старания. Хотя судьба обошлась со мной милостиво в тот день, по крайней мере в одном: Нина безмолвно унеслась обратно к лагерю, тени, отбрасываемые деревьями, скрыли её горящее от стыда лицо. Я был рад, что обошлось без неловкого диалога.       Рыгнув смесью алкогольного буйства, панк спросил:       — Пырнёшь?       Я обалдел, поскольку не понял, к чему это было сказано и отчего таким тоном, каким в телесериалах произносят суперважную реплику. Он глазел на меня, терзая металлическое кольцо в своей губе, и только тогда я сообразил, что фраза вообще имеет смысл; я нервно хохотнул, глядя на собственный нож. Воображение сыграло с этим типом злую шутку, и я хотел развеять недопонимание. Перестав улыбаться, я вдруг заявил отстранённо, незапланированно:       — Не сегодня, — в голове плотно засела писающая Нина.       Тогда я ещё не подозревал, что эта фраза крепко его зацепит.       Но не так крепко, как Нина меня.       Вот так вот.

***

      Я ждал, пока закипит вода, и смотрел на побуревший от газовой плиты потолок. Когда я сюда переехал, кухня казалась больше. Сейчас она была узкой, полки заставлены баночками с чаем, пряностями и разными металлическими коробочками, по стенам — открытки, а холодильник облеплен фиговинками на магнитах. Не особо чисто, зато уютно. Да, потрёпанная предшествующими жильцами, но меньше всего мне хотелось возвращаться в ту квартиру. Мамину.       Честно говоря, у нас были не самые безнадёжные отношения, но я всё равно её ненавидел. Всему виной её паршивые гены, из-за которых я не чувствовал себя полноценным, ни тогда, ни сейчас.       Меня замутило от воспоминаний и от собственного растерзанного состояния. Смертельный яд разливался по моему организму, и противоядия не было. А если бы и было, то я всё равно бы не купил. Жаль денег. Особенно жаль, когда их нет.       Вместо этого я мог хотя бы уйти жить в лес, но доктор запрещал и выдавал таблетки. Хотя таблетки, которые я глотал, делали меня подавленным и вялым, а жажды к жизни не прибавляли. Фуфловый наркотик, такая же туфта, как и все остальные медицинские штучки, рецепты на которые я менял пару раз в год.       Я смотрел на пивные дрожжи, магниевые таблетки, кальций и витамин д, горстью застилающие мою ладонь. Кто-то пил кофе по утрам и выкуривал сигарету. Кто-то делал пару кругов по району, а затем посещал душ. У меня же свой ритуал.       Сразу после бадов, яичницы с беконом и помидорами черри, я ополоснулся. Мой график был плотно набит делами, и я ненавидел, когда что-то выходило за его рамки.       Для учёбы мне было достаточно нескольких вещей: рубашки, брюк, пуловера и рюкзака знаний. Ничего лишнего. Впрочем, можно сказать, что это весь мой гардероб. Ничего лишнего по жизни, не только в учёбе. Идеально ровные манжеты, белая чистая ткань без единой складочки на рукавах, все пуговицы плотно пришиты, застёгнуты до предпоследней, и острый торчащий воротничок. Под кожаным ремнём с металлической блямбой спрятались края рубашки.       Я застегнул ширинку стоя у зеркала в прихожей. Пару раз провёл расчёской по волосам, затем уложил их воском. Перед уходом я протёр обувь и ещё раз глянул в зеркало, трижды провёл рукой по лицу и дважды утёр нос. Это тоже часть ритуала.       Я вышел за дверь, хлопнул ей и сразу же открыл, чтобы снова зайти в квартиру. Со стороны могло показаться, что я ожидал увидеть там человека, поселившегося в моём шкафу. Где-то в ютубе такое рассказывали на канале с тру-краймом. Я сильно впечатлился и с тех пор пересчитывал всю еду в холодильнике.       В утренней тишине однушки я застыл и прислушался: холодильник гудел, из крана в ванной подтекала вода, а из шкафа никто не выпал. Всё было в порядке, как и должно было быть.       Только после этого я позволил себе покинуть квартиру, провернув ключ в замке до упора.

***

      Говорят, на Выхино жизни нет, но это не так. Территория моего вуза занимала довольно обширную площадь и состояла из трёх основных зданий, которые были видны ещё из вагона метро. Главный академический корпус соединяло два подвесных коридора. В правом крыле обучались экономисты, а в левом крыле расположился факультет управления и права. Я был на экономическом. Один из лучших на бесплатке, преуспевающий во всех студенческих мероприятиях. Называйте как хотите. Я уже давно смирился с тем, что «зубрила». Будучи зубрилой, я получал определённые преференции, и мне нравилась такая жизнь «в сыре и в масле» в этих бледно-зелёных сводах, где мне благоволили преподаватели и старались держаться рядом те, кому не так повезло с извилинами.       Ступая по белой брусчатке, я с лёгким волнением поглядывал на часы. На пары я всегда приходил одним из первых, мне нравилось открывать забег в мир знаний, но это не главная причина того, почему я заявлялся сюда в такую рань.       Ещё даже восьми не было, когда я вошёл в аудиторию.       — Ой, — вздрогнула девчонка за первой партой, бросив на меня взгляд. Маленькая такая, хрупкая, беленькая, ручки крохотные, душа широкая... Кукольный носик и глаза светлые-светлые. Потомственная. Таких на протяжении тридцати поколений натаскивают на то, чтобы стать лучшими... для элитных самцов. Мисс мира — Нина Стрельцова. — Доброе утро, — ласково поздоровалась она.       — Доброе, — кивнул я и шагнул внутрь. Если бы мы были знакомы ближе, я бы обнял её и сказал что-нибудь более развязное.       Нина жила вместе со своей семьёй в особняке, всего каких-нибудь пять этажей, в саду цветов — не продохнуть. Комнату свою она оклеила постерами Xolidayboy, мечтала, когда вырастет, стать мисс Мира, и, верняк, в свободное время занималась волонтёрством — такой виделась мне Нина. Короче говоря, я был в неё влюблён. Хотя это слово не входило в мой тогдашний лексикон, но она мне нравилась. Нет, я без ума от Нины Стрельцовой, которая была не просто в моём вкусе. Она была идеалом.       — Забавно, что только мы с тобой приходим в такую рань, — сказала будничным тоном, как если бы мы просто обсуждали картины в галерее.       — Мне тяжело сосредоточиться дома, — сухо ответил я.       — Понимаю.       Разговор закончился, но мне хотелось его продлить. Я прошёл чуть вперёд и остановился у её стола.       — А как у тебя с... финансовым правом?       Стрельцова задрала голову и уставилась на меня снизу-вверх. Пауза, всплеск ресниц, опустила глаза, подняла, посмотрела прямо на меня с улыбкой прелестницы.       — Ну, — откровенно растерялся я, — всё получилось?       — А, — Нина бросила на меня долгий взгляд из-под густых ресниц. — Да, всё отлично. Тебе нужна помощь с задачами?       — Нет, я всё сделал сам, — я поторопился подняться по лестнице до третьей парты, чтобы занять привычное место. Чувство неловкости, поселившееся в воздухе, смутило меня настолько, что я больше не пытался возобновить разговор.       Я достал из рюкзака тетрадь и учебник. Решил не тратить время зря и забежать чуть дальше, чем все остальные. В итоге прорешал чуть больше половины учебника, хотя с начала учёбы на втором курсе прошло недели три.       В течение следующего часа я раз пятнадцать бросал взгляд на тёмный затылок Нины, и лишь раз Стрельцова кхекнула. Когда люди так вот легонько откашливаются, это они собираются сказать нечто, от чего им самим неловко; я приготовился к худшему — не привыкать — но Нина так и не обратилась ко мне. Ещё пару раз я замечал, как моё собственное колено начинало трястись, а из-за тряски в пляс уходила нога, подошва стучала по паркетному полу, звук расползался по аудиторию. Я впивался пальцами в своё колено каждый раз, как только обращал на это внимание.       Спустя каких-то минут пять в аудиторию начали стягиваться остальные. Ещё через минут десять было невозможно сосредоточиться — пространство наполнилось криками и орами, аудитория ломилась от сонных рож, духота заменила воздух с запахом хлорки.       Второй курс — всё ещё очень суетливый и разговорчивый. Я с трепетом ждал, когда окажусь на четвёртом, и весь этот кипеш обратится в смиренное принятие неотвратимости бытия. Ну, по крайней мере мне казалось, что так должно было быть.       Ровно в девять часов и пятнадцать минут заявился преподаватель. Я был возмущён, что он опоздал, но ничего не сказал.       — Все на месте? — спросил Пётр Сергеевич, сортируя проверенные конспекты.       — Нет, — отчиталась Нина Стрельцова, староста, отличница, красавица... вы поняли. — Ромашева болеет, Власов не отвечает.       — Позвони ему.       — Он сбрасывает!       Дальше я не слушал.       За год я так и не задался целью спеться с кем-нибудь, ну, не считая людей, с которыми общался лишь в стенах универа, чтобы не стать лёгкой мишенью для местных отморозков. Учёба была на первом месте, а пьянство и блядство я оставил остальным.       Моя мать всегда беспокоилась, что я останусь без образования, а значит и без денег. Она вечно повторяла, что ей отведено слишком мало времени, что она с трудом держится, что я должен приложить больше усилий, чтобы отпустить её; чтобы она не беспокоилась о моём будущем.       Она сгорела раньше, чем я успел закончить школу.       — На какой теме мы остановились?       — Правовое регулирование налогообложения, — раздалось откуда-то сзади.       Я всё глубже погружался в тишину.        В первый раз мать сделала это, когда мне только исполнилось шестнадцать. Я помню, как обнаружил её в горячей ванне цвета перемолотой свеклы после школы. В моей памяти этот эпизод отпечатался как клеймо на спине африканского раба.       Но попытка суицида оказалась неудачной. Она выжила. Оправилась. Жила дальше.       Спустя два года случился рецидив. Она снова попыталась покончить с собой, и вновь осеклась. Пожарные сняли её с крыши до прыжка. У неё был острый бредовый психоз. После этого случая её поместили в психиатрическую больницу, где она лежит по сей день.       Иногда я вспоминал о ней, прямо как сейчас, с неохотой и тяжёлым сердцем. Каждый раз, когда мне звонили из отделения с просьбой навестить её и что-нибудь прикупить, я шёл на свидание, но не чувствовал никакой радости от встречи с ближайшей родственницей. Наверное, я просто никудышный сын. Наверное, я просто никогда её не любил.       У моей матери эндогенная депрессия, которая преследовала её годами после развода. В моменты острых депрессивных эпизодов она становилась обузой: не работала, не готовила, не стирала и не убирала, даже не говорила со мной, сколько бы я не пытался её растрясти. Только спала, и всё. Для меня это было сущим адом. Это мой затяжной прыжок из пизды во взрослую жизнь, где нет ни пощады, ни справедливости.       Но хуже всего только то, что эта дрянь передавалась по наследству. И я ужасно боялся заболеть. Боялся однажды проснуться с теми же симптомами, и больше никогда не жить по-настоящему.       Воспоминания о матери полоснули по сердцу. Я сложился пополам и почти лёг на стол. Рефлексия о прошлом никогда не шла мне на пользу.       Дверь аудитории распахнулась внезапно, когда Пётр Сергеевич собирался что-то писать на доске. В проёме мелькнуло рыжее пятно. Из окна раздался свист. Все одновременно подняли головы, увлечённые утренним шоу.       — Мне та-ак жаль, что я опоздал, Пётр Сергеич, — заявили беспечно и с понтом.       Мой взгляд одним из последних перекочевал к источнику шума.       Громкий голос беззастенчиво вырвал меня из мрачных развалин. Точно грабитель, ворвавшийся в антикварный магазинчик — вроде бы и грабить нечего, а всякая шушера туда так и стягивается. Но на развалинах продолжалась нормальная жизнь, выделывая странные финты.       — Что на этот раз, Власов?       Опоздавший пожал плечами, вздёрнул подбородок и, избегая взгляда препода, неумело солгал:       — Снимал детей-инвалидов с высокого дерева.       Прозвучало не то что неубедительно, а откровенно смехотворно, показательно дерзко, вроде того. Хотя парень изо всех сил старался демонстрировать стыд — на деле ему вся эта учёба была до фени, судя по его отношению к таймингам и мятой рубашке, висящей на нём тряпкой. Видать, первой попавшейся под руку с утра.       Любопытно как же всё-таки проводила свободное время эта сущность? Хотя интерес оказался мимолётен. Я почти сразу отвёл взгляд, на ходу полоснув по уже знакомому тёмному затылку старосты. Та глядела на новоприбывшего со странной улыбкой, которая была ей неподвластна, или типа того. Этот придурок сказал что-то забавное? Нина тихонько рассмеялась. Я смотрел, как она хохочет себе в ладонь. Её лицо сияло, будто писалось с икон.       — Ясно, — сказал преподаватель и сделал паузу, будто собирался с мыслями, хотя на самом деле его интересовала реакция опоздавшего. Может, он ждал, что тот пристыженно сядет на место? Может, размышлял, стоит его наказать или нет? — Садись, Власов, только молча, — в итоге он сказал это. Я был разочарован.       — Спасибо, — громкий тип страстно раскланялся мужчине. — Родина вас не забудет, я вас не забуду, и моя мать вас не забудет. А то на прошлой неделе Валентин... как его там, ёклмнэ, а! Валентин Палыч выставил меня, как путану после сделанного дела, хотя я задержался всего-то на пару минут, прикиньте? Атас!       — Молча, — строго повторил Пётр Сергеевич.       Пацан заткнулся, провёл пальцем по губам, как будто застегнул молнию, и двинул между рядов. На ходу он пожал несколько рук, точно какая-то знаменитость, пока не взмыл на самый верх кафедры. Я услышал, как его кроссовки скользнули по полу, и с каким грохотом драный и грязный рюкзак рухнул на стол. Но не обернулся ни разу, потому что мне он был неинтересен. Зато Стрельцова Нина оглянулась, игриво угрожая опоздавшему пальцем. Я хотел глянуть назад, чтобы посмотреть, что он ей ответил, но так и не смог себя заставить. Мышцы сковало. Заклинило. Бессильная ярость, унизительное чувство, что никто не поставил его на место.       Я отвернулся к окну, в груди всё сжалось, но я это проигнорировал. Впрочем, как и всегда.

***

      — Я видела вас!       — Да твою-то мать! Не было меня там!       — Не пизди мне!       Я слушал эту сцену, застыв на стуле, горло перехватил спазм, я чувствовал себя лишним на этом празднике любовной драмы.       — Ты, — зашипела незнакомая девчонка с пергидрольной шевелюрой в форме бублика, обратив весь свой гнев на меня. — Ты же его дружок, так? Уж он-то тебе точно всё докладывает о своих сучках! Скажи, права я или нет?!       Я почесал щеку, не зная, что сказать, девка увеличила громкость:       — Козёл! — звонкая пощёчина прилетела в морду моему товарищу, весьма ошарашенному произошедшим. — Между нами всё кончено!       Скандалистка, цокая каблуками, гордо двинула по коридору на выход из столовки. Я глядел на её качающиеся бёдра туда-сюда без особого энтузиазма и думал о том, что ни за что в жизни не буду встречаться с ревнивой истеричкой. Лучше умереть в одиночестве, чем терпеть подобное.       Вася рухнул на соседний стул молча. Каждое его движение я знал наизусть. Как только Вася задрал руку, я придвинул ему чашку с чаем, в которую тот вцепился намертво.       — Она чё щас... бортанула меня? — наконец-то пришёл в себя горе-любовник.       — Кажется, да, — ответил я, нанизывая макароны на зубчики вилки.       — Да уж, жизнь — не сахар. Хотя, даже к лучшему. Под конец она меня заманала.       Особой радости на его лице я не заметил, но удивлён он был очень, это точно.       Уж не знаю, как долго они гуляли, но всяко дольше недели. Вася не из тех парней, что разбрасываются девчонками, как использованными презиками. Да и не дотягивал он внешне до того уровня, на котором девки сами тебя обвешивают, точно новогодние игрушки ель.       Вася учился на юриста, кажется, и был весьма неплох в своей нише, хотя едва удержал бесплатку после первого курса. Слишком часто гулял — его тогда ещё звали на вечеринки, а щас не зовут. Всё дело в интеллекте, который он пытался пропить весь первый курс, но так и не пропил. Да и нельзя было просто так взять и войти в коллектив, а потом махнуть на него рукой. Коллектив не прощал измен, прямо как женщины.       К нашему столу стремительно двигалась кучка парней со своими девчонками — они засекли Васю издалека, до того, как зашли в столовую — среди них затесалась уже знакомая мне рыжая башка, владелец которой беззаботно ржал с парочкой других шалопаев. Под рукой у рыжего извивалась деваха... да хрен знает, что за деваха. Я был просто счастлив, что это не Нина. Всё остальное меня не касалось.       — Чёрт, — цокнул мой сосед.       Я сразу же уткнулся в свою тарелку, как только один из парней со всей дури долбанул по нашему столу руками.       — Йоу, Васян, — его голос был хорош, он "включил" обертона, красуясь перед девчонками. Но с рожей этому попугаю не повезло. Я понял это, когда мельком взглянул на бывшего кореша Васи, которого тот звал "братаном" весь первый курс. А щас они на ножах. Вернее, это Вася у него на ноже. — Чё рожу скривил, не рад мне?       — Нет, что ты... рад, — мямлил этот придурок, понабравший себе проблем.       — Блеск, — оскалился жуткий тип и подцепил Васину тарелку с супом, немного подумал и вскоре вылил всё в поднос с едой. Как по-детски. Приятели этого карикатурного хулигана с айкью детсадовца завыли, точно животные, и сопроводили акт бестолкового мачизма долгим свистом. Их безмозглые кошёлки тоже были в восторге.       Я поднял взгляд и снова заметил рыжего. Убедился в том, что тот выступает по полной программе, как клоун на арене. В своих ярких обносках он — точно солнечные блики — притягивал внимание, хотя совсем его не заслуживал. Сам рыжий в нашу сторону даже не глянул, мацал девицу под боком и расслабленно трындел со своими недалёкими товарищами — вот и весь церемониал.       Затем я перевёл взгляд на Васю. Тот то белел, то багровел от ужаса.       — Вот ушлёпок, а, — скалился бывший Васин братан. У него острое лицо, будто бритва, и короткая хипстерская стрижка. К таким на улицах обычно не подходят, даже чтобы время узнать.       Этот тип поглумился ещё немного над нашим позорным молчанием, а потом схватил Васю за затылок, наклоняя к себе по-отцовски, и заговорил:       — Вы, парни, прямо как парочка пидоров, — посвятил мне один брезгливый взгляд и хорошенько похлопал по щеке. Во мне поднимались гнев и смятение. Сильный гнев и безмерное смятение. Но я молчал. У героя второго плана не бывает реплик. Во всей этой безумной погоне за авторитетом я всегда выбирал роль статиста. Так безопасней. — Советую подыскать подружку, хотя бы одну на двоих. Хотя... какая тёлка в здравом уме вам даст, так? — Он обратился к своей свите. Та поддержала его тошнотворный юмор несколькими одобрительными смешками. — Буду ждать тебя после пар в курилке, — угроза предназначалась Васе. Говорящий придурок впечатался в его лобешник своим и процедил: — приходи один, петух, а не придёшь — сам увидишь, чё будет, — и резким толчком отпихнул Васю. Поморщился брезгливо, пошагал дальше, уводя толпу за собой.       Спустя пару секунд я услышал, как Вася дышит. До сих пор он задерживал дыхание, будто перед прыжком со скалы в холодные воды. Я подумал, что это вообще-то забавно — его желание влиться в общество обратилось против него, как только он принял решение отделиться от общества, что тянуло его на дно.       Я снова принялся накалывать макароны на вилку, хотя аппетит уже куда-то подевался.       Вася молча сидел рядом и глядел в свой изгвазданный поднос. И вдруг шмыгнул носом. Я молча достал бумажную салфетку из салфетницы и протянул ему.       — Чё? Убери, блин. Я не плачу, чел. Это всё из-за кондея, — возмутился Вася и оттолкнул меня локтем.       — Ты собираешься туда пойти? — Невзначай спросил я, хотя меня это не волновало. Мы не были с Васей теми самыми корешами, которые обязаны друг за друга впрягаться — это я давал понять ему чуть ли не каждый день. Даже если бы Вася в один чудесный день решил со мной распрощаться, я бы не стал выяснять обстоятельств и причин — мне всё равно, почему он до сих пор со мной. Может, всё дело в том, что мы оба неудачники? Я допустил эту мысль и тут же почувствовал лёгкую досаду.       — Конечно же нет, — Вася улыбнулся, безнадёжно уверенный, что сможет избегать последствий разорванных уз с местным нарушителем спокойствия до самого выпуска.

***

      Полдня я посвятил решению уравнения в собственной голове. В следующую субботу я должен был передать хозяину квартиры арендную плату за прошлый месяц с накопившимися процентами. Я никогда не платил вовремя с момента заселения, и меня это раздражало. Деньги слишком быстро уходили, с учётом всех моих незапланированных трат и нежелательных трат на нужды матери. У меня не было постоянного заработка — я брался за любые предложения, которые находил в интернете или получал плюсом к тем, что отрабатывал день в день.       — Какие планы на выходные? — Спросил Вася, когда мы снова пересеклись с ним на большом перерыве в библиотеке. Я как раз пересчитывал деньги. Не хватало ещё нескольких тысяч до тридцатки.       — Работать, — сухо отчеканил я и убрал сбережения во внутренний карман рюкзака.       Вместо ответа Вася потёр ухо. Он закинул ногу на ногу и махнул рукой.       — Не обижайся, но такими темпами ты состаришься в одиночестве.       Как это тонко — беспокоиться о моей судьбе. Я вспомнил самый первый раз, когда Вася сказал, что я не умею расслабляться. В тот день за мной никто не следил. Это был первый курс. Я задержался в универе и возвращался домой по темноте, нарвался на кучку пьяных и голодных до махача говнарей. Я подумал, что всё везение, недоданное судьбой, свалилось мне на голову именно тогда, потому что я отделался лёгким испугом.       — Может хоть один выходной выделишь на тусовку? Я знаю классных ребят, которые часто устраивают вписки.       — После твоего бойкота тому идиоту тебя ещё зовут на вписки?       — Ну, я ж не совсем неудачник, у меня, помимо того идиота, есть ещё знакомые.       — Тогда какого фига ты зависаешь со мной?       Васю задел мой вопрос. Он замолчал, отстранённо глядя на книжные полки.       Я решил сменить тему:       — Предпочитаю не обсуждать это, — и попробовал улыбнуться. — Извини, у меня есть дела поважнее оргий и пары бутылок на рожу.       — Ничего страшного... Ладно.       Я сидел напротив и молча заполнял конспект. Душа и мозг были наглухо закрыты для Васиных предложений, пусть даже справедливых. Я уже примкнул к своему лагерю безнадёжных зубрил и лузеров — навсегда. Вина меня не трогала и не беспокоила, я был глухо спокоен.       Напряжённый Вася посидел со мной ещё минут пятнадцать. Затем встал, попрощался и ушёл. Я мысленно пожелал ему удачи. Рядом с курилкой его поджидали непреодолимые трудности, которых он собирался избежать. Но меня это не касалось.       Я перевернул страницу и продолжил писать, пока в ручке не закончились чернила. Это частая проблема ручек. Когда такое происходило — я жалел, что никогда не брал запасную. Мне просто не хотелось допускать ситуаций, в которых кто-нибудь у меня просил бы её одолжить — врал я плохо. Очень хреново, если честно.       С тяжким вздохом я закрыл тетрадь.       За окном горело солнце, бурлила жизнь. На секунду я остановился, перестал размышлять, и окружающие меня предметы предстали по-новому: я провёл пальцами по ребристой поверхности стола, он показался мне удивительным, вымышленным, и эти косые лучи, пробивающиеся сквозь качающиеся занавески, тоже были удивительными. Нереальными. На миг я ощутил себя лишним здесь, в этом моменте.       Рука рефлекторно потянулась к заднему карману, из которого я достал чёрный блистер на четыре ячейки. Не глядя я открыл левую снизу, достал полтаблетки и закинул себе в рот. Минут через десять она начала действовать, и цвета вокруг потускнели — меня попустило.       Я тогда спускался по лестнице, накинув рюкзак на одну лямку.       Улица встретила меня порывом бодрящего осеннего ветра, щекочущего ноздри. Голоса и беззаботный смех курсирующих по вузу студентов сочились со всех углов.       Я шёл прямо, никуда не сворачивал, пока не приблизился к небольшому зданию с вывеской в виде сигареты. В поле моего зрения угодил тот самый идиот, который доставал Васю. Как всё-таки странно видеть этого идиота здесь, при ярком свете дня, а не там, где мы всегда встречались — в бледно-зелёных сводах универа. Один мимолетный взгляд на него — и я понял, зачем пришёл сюда. Зачем вышел через парадный вход, а не запасной, как обычно.       На самом деле мне было не всё равно.       Я застыл посреди дороги и просто пялился в ту сторону, с трудом способный разглядеть маячившие за деревьями фигуры.       — Чё застыл? — Буркнул кто-то и, проходя мимо, зацепил меня плечом.       — Извините, — бросил я, отходя в сторонку.       Так, ладно, соображай шустрее... я снова вздохнул, глянул себе под ноги, затем прямо, и пошёл к вывеске с сигаретой. Чем ближе я подступал, тем отчётливее до меня доносился знакомый голос, но Васи среди остальных я не находил. Его там не было, и я мог со спокойной совестью валить, но был нюанс.       — Богдан, если ещё хоть раз я застану тебя за чем-то подобным, то обращусь в деканат! — В некогда мягком голосе звучали металлические нотки. Как только я юркнул за угол и прижался к стене кладовой, то увидел Стрельцову Нину среди этих отбросов. Но какого чёрта она там забыла?       — Да заткнись ты, бля, — огрызнулся Богдан, тот самый идиот. Я наконец-то узнал его имя, но не планировал запоминать. — Хули припёрлась? Всё веселье мне запорола. Если б не ты, мы бы уже закончили и разбежались, — раздражённо лаял гад. Лица Богдана я не видел, только его коротко стриженную дёргающуюся башку, по которой хотелось съездить.       — Не говори со мной так.       — Да пошла ты, фифа, бля.       Мысли стучали по темечку, эмоции перехлестывали через край, я почти задыхался от раздражения. Предчувствие никак не отпускало меня, и даже принятая таблетка не спасала — я предвидел что-то плохое.       — Я буду говорить с тобой как пожелаю. Ты не пуп земли, Стрельцова, и мне поебать, что у тебя папаша мент. Ещё раз обломаешь мне кайф — нагну и тебя тоже.       Я находился всё в той же позиции, притаившись за углом. В теории, мог легко дотянуться до Богдана за четыре прыжка, но на практике... не хотел это проверять.       Я посмотрел направо, налево, себе под ноги — не поворачивая головы. Не знаю, почему я так делал — но делал же, вращая глазами со страшной скоростью. Свита Богдана держалась поблизости, расслабленно и навеселе. Их вся эта ситуация заводила. И Богдана тоже... он начал разгонять:       — Чё молчишь, язык отсох? Ой, это что же получается, наша Ниночка больше не сможет его совать во все задние проходы? Жалость-то какая.       — С задними проходами, судя по твоему отношению к женщинам, развлекаться привык ты, — жёстко парировала Нина. У меня перехватило дыхание. Не из-за её смелости, а из-за едкого смешка Богдана. Тот рывком задрал рукав и процедил:       — Сука, — занося кулак.       Загадочная алхимия чувств: зарождавшаяся в душе боязнь нежелательного внимания мгновенно трансформировалась в гнев.       Я, не думая, рванул вперёд, бросив рюкзак.       В тени деревьев я развил необычайную для себя скорость. Всего шесть шагов отделяли мою равнодушную отстраненность от точки невозврата.       Я оттолкнул Богдана в сторону, не замедляя шаг, и будто в замедленной съёмке заметил, как Нину отдёрнули на безопасное расстояние. Вместо её тощей и хрупкой фигурки на той же точке выросло мощное загорелое тело. Рыжие волосы будто всполохи огня загорелись перед моим лицом, а затем со свистом пронеслась нога их владельца. Богдан плюхнулся наземь, а мне прилетело с вертухи от...       — Блик! — Заверещала Стрельцова.       Абсурдность взятого на себя обязательства предстала мне со всеми ужасающими последствиями.       Жизнь свела нас в начале второго курса под соснами вновь.