šurma

      Разумовский сидит перед печкой, подкидывая в неё дрова, и, докуривая сигарету, пьёт растворимый кофе. Он с головой закутан в пуховое одеяло, а на ногах надеты цветные носки с глупыми рисунками, очевидно связанные чьими-то любящими руками. Наконец-то пошёл первый снег и уже не тот, что сразу же таял. Земля достаточно промёрзла, чтобы первый снег оседал тонким слоем на жёлтой траве и замёрзшей грязи.

Над домами, домами, домами

голубые висят облака —

вот они и останутся с нами

на века, на века, на века.

— Я наконец-то лампочки в дом купил, — улыбаясь сказал Игорь, проходя в кухню, прямо в верхней одежде. На воротнике полушубка и волосах всё ещё оставался снег, а щёки и нос слабо покраснели от холода, — Ты когда пристраститься успел? — спросил Гром, взяв у Разумовского сигарету и тоже сделал затяжку.       Сергей поднялся с места и начал отряхивать сожителя от снега, пробубнив себе под нос что-то вроде "с тобой начнёшь", передразнивая сожителя. Полицейский растрепал рыжие волосы собеседника, но не спешил убирать руку, глядя на него в ответ.

Только пар, только белое в синем

над громадами каменных плит…

никогда никуда мы не сгинем,

Мы прочней и нежней, чем гранит.

— Знаешь… Мне сегодня еле как дозвонилась Юля, — начал Гром, несколько серьёзно и снова сделал затяжку, выложив из кармана кнопочный телефон, — Я не знал как начать этот разговор, но об этом сказать нужно… Олег сбежал из-под стражи. — Я знаю, — тихо сказал Разумовский, поджав губы, и сел обратно, прижав ноги к груди, — И я знаю, что этот диалог состоялся не сегодня, а около двух недель назад, но потом у меня начались проблемы со сном и потому ты молчал. Он сбежал давно… Знаешь это была одна из причин, почему бежал я. — Вероятно он знает где мы находимся… — добавил Гром, взглянув на Разумовского. Тот же был абсолютно спокоен и лишь продолжил подбрасывать дрова в топку. — Об этом мне тоже известно... Но знаешь, он не причинит нам вреда и едва ли вообще сюда явится, — несколько печально сказал Сергей, глядя на пламя, вьющееся будто бы лентой и разлетающиеся от него искры. — Или же только тебе…- сказал Игорь, вскинув одну бровь. — Нет… Он знает, что ты помог мне бежать, хотя он и сомневается в тебе, но тот факт что ты мне помогаешь… — сказал Разумовский, глядя в пол, — Мы какое-то время вели переписку, пока мы ещё были в Петербурге, скорее всего это тебя интересует… Как видишь за всё это время он так и не объявился. Ты можешь не волноваться насчёт него. Да и едва ли он поднимет новую шумиху, у него на то нет причин. Их у него теперь меньше, чем когда-либо.       Рыжий стал совсем серьёзным и печальным, вытащив новую сигарету и закурил снова.

***

— Подай мне новую лампочку… И старую возьми. Ага. Спасибо, — произнёс Игорь, вкручивая одну из купленных с утра сороковатток.       Разумовский мельтишит вокруг шаткого табурета, слегка придерживая Грома за ноги, чтобы хоть как-то создать иллюзию безопасности… Он прекрасно понимал, что сил у него не хватит, чтобы в случае чего удержать полицейского на руках. — Ну-ка, проверяй, — сказал Игорь, взглянув сверху вниз на сожителя. Свет включился, — Ну слава богу… Вырубай. — Ветер совсем поднялся, да и снега столько валит… Так и не скажешь, что октябрь, — тихо произнёс рыжий, сидя на табурете у окна.       Сквозь раму гудел ветер, пробиваясь в дом, тонкими ледяными струями. Холодный воздух даже пахнет иначе. Снова звон с колокольни. Купола церкви уже было почти не видно из-под снега и только лик с фрески до сих пор жалобно смотрит в глаза. — М-да… Чувствую завтра кто-то будет около дома с лопатой обжиматься, — усмехнувшись сказал Гром и похлопал сожителя по плечу. — А ты что делать будешь? — спросил Сергей, подняв голову, и взглянул на полицейского. — Да то же самое, — усмехнувшись сказал Игорь, разглядывая лицо Разумовского. До неприличия долго рассматривали они друг друга. Снова тихо, только свист ветра и тихое дыхание. Грома слабо передёрнуло от очередного холодного дуновения сквозь оконную раму, неосознанно сжав крепче плечо собеседника.       В комнату свет уже совсем не пробивался от снегопада и мутных стёкол. То что сожители могли видеть друг друга — уже прорыв. Приятное осознание того, что среди всего холода и хаоса у них есть маленькое убежище, маленькая келья… Всего две комнаты: зал, да кухня, соединённые коридором.       Разумовский развернулся всем телом к полицейскому и снова взглянул на него, крайне серьезно. — Игорь… — начал он, немного сдавленным голосом, — Знаешь… Наш разговор вчера перед сном и вообще всё что было в последние вечера, и ту бессонную неделю… Я больше не хочу, да и не могу делать вид, что ничего не происходит. Я прошу, давай поговорим.       Сердце застучало от волнения, до того сильно, что его грохот так и стоял в ушах. Ноги предательски подкосились и Гром почувствовал, что ему нужна опора. Сделав один шаг назад, он опёрся бедрами на стол и упёрся руками в столешницу. — Я уж думал не дождусь, — слабо улыбнувшись сказал Игорь и отвернул голову, решив вместо собеседника рассматривать пламя в печи. — Пожалуйста, только не отворачивайся, — сказал Сергей, неосознанно поднявшись с табурета и тянул уже руки к лицу собеседника, но вовремя сдержался, скрыв холодные ладони под одеялом.       Гром послушно повернул голову обратно и снова взглянул прямо на Разумовского. Трудно, но внутри так и разгорался азарт. Какое-то тревожное, но нежное чувство, пронизывающее колющими ощущениями до самых кончиков пальцев. — Знаешь… Я говорил что мы оба об этом пожалеем, — начал рыжий, решительно глядя на сожителя, — Но я понял что худшее что сейчас может случиться — это то что я снова потеряю всё. Но знаешь… Сейчас всё что у меня есть ощущается как язва, которая может быть и смогла бы зажить, если не вскрывать её снова и снова. Но может быть вырвав её с корнем, я смогу стать свободнее. В конце концов потеряв всё мы обретаем свободу. Ведь так? Господи звучит так слащаво… — от смущения он прикрыл лицо рукой. — Раз мы условились не отворачиваться... — произнёс Гром, схватив руку Разумовского за запястье и мягко отнял её от лица, — В таком случае я тебя слушаю. Если я могу тебе помочь...       Снова ноющее, колющее чувство по всему телу. Взгляды и слова. Эти минуты кажутся безумно мучительными, но вместе с тем настолько упоительными. — И знаешь, я готов избавиться от всего, но…- усмехнувшись сказал Сергей, уже раскрыв рот, чтоб продолжить, но подняв взгляд на собеседника, опешил.       Слишком близко. Гром молча сверлил Разумовского взглядом, от чего тот уже пожалел, что попросил не отворачиваться. — Да что тут распинаться, — оборвал Разумовский, сделав уверенный шаг навстречу полицейскому, и, положив руки на щёки, настолько же решительно впился в его губы. Тело снова заныло от ощущения, сочетавшего тревогу с наслаждение, казалось оно пробирало до самых костей, заполнило без остатка. Снова колющее чувство в пальцах, будто занемевшие руки, — Кому хочешь, да хоть всем теперь рассказывай какой там на самом деле Разумовский, думай обо мне что хочешь и понимай как знаешь, а мне терять больше нечего.       Гром долго разглядывал лицо Сергея, пытаясь разглядеть в его лице насмешку или издёвку, а в глазах хоть каплю жёлтого оттенка, но вместо того видел только страх и волнение. — Да что же ты так смотришь на меня? — нервно спросил рыжий, не убирая руки от лица сожителя. Игорь снова мягко обхватил ладонями запястья парня и, повернув голову, поцеловал внутреннюю сторону ладони, а когда тот в удивлении ослабил хватку, вовсе прижал к себе, запуская холодные руки под одеяло. Оба затаили дыхание в ожидании, но ничего не происходило, только ровный стук часов и завывание ветра. Всё-таки почувствовав снова почву под ногами, Гром крепче прижал к себе Сергея и уткнулся носом ему в плечо, смяв в руках складки свитера. Сейчас оба чувствовали, бешеное сердцебиение друг друга. Наконец-то осознав, что его уже не оттолкнут с силой, Разумовский выдохнул и мягко обхватил, ослабевшими руками спину сожителя. — Пусть разрушатся наши скорлупы. Геометрия жизни земной, — почти шёпотом начал Сергей, повернув голову в сторону окна и снова взглянул на церковь, одной рукой, поглаживая спину полицейского, — Оглянись, поцелуй меня в губы. Дай мне руку, останься со мной. — Чьи это стихи? — произнёс Гром, прикрыв глаза от удовольствия. — Борис Рыжий.

***

      Снова вдали церковь, купола её блестят сквозь стволы голых деревьев. Ветер утих, но снег всё ещё мягко касался земли. Снова мимолётный взгляд. Мягкое соприкосновение рук под рукавами тёплой дублёнки.

А когда мы друг друга покинем,

ты на крыльях своих унеси

только пар, только белое в синем,

голубое и белое в си…

      Пальцы примерзают к металлическим ручкам вёдер, от чего нестерпимо болят ладони. — Что ж ты варежки не надел, дурень, — тихо выругался Гром, отогревая руки Сергея в своих, и, сняв свои варежки, надел их Сергею. Подхватив вёдра, они снова двинулись дальше. — Не подумал как-то, — тихо сказал рыжий, поджав губы, — Слушай, мне вот всё интересно в эту церковь вообще ходит кто? — Не думаю… А ты к чему? — ответил Игорь, взглянув на сожителя через плечо. — Да всё из головы не идёт, всё сходить хотелось, — сказал Разумовский. — Отпущения грехов просить? — усмешкой спросил полицейский. — Типо того, — тоже с усмешкой ответил рыжий и немного опечалено, опустил глаза в землю.       Вёдра с ледяной водой уже стали чем-то привычным и больше из них вода не выливалась на ноги. Уже и шаль на голове не казалась такой колючей, и дышаться стало легче. — Дрова заканчиваются, — сказал Разумовский, снова подбрасывая полено в огонь и взглянул на сожителя, нарезавшего, только что очищенный совместными усилиями, картофель, — Тебе с чем-нибудь помочь? — Да не с чем пока, — усмехнувшись сказал Игорь и закинул крупные куски картофеля в кипящую воду.       Рыжий ещё недолго наблюдал за собеседником и вскоре отвернулся к окну. — Пересмотрим сегодня «Сталкера»? Ну этого… Тарковского ведь? — сказал Гром, делая вид будто бы нет запомнил эту фамилию после стольких разговоров и подошёл ближе к Сергею. — Конечно, — сказал Разумовский, несколько удивившись данному предложению и взглянул на сожителя через плечо.       На его рыжую голову опустилась рука, уже привычно растрепавшая его волосы. Странная привычка, но которая всегда заставляла Разумовского чувствовать себя лучше. Со времени их разговора, ничего не изменилось в их отношении друг к другу и они смотрели друг на друга по прежнему, но уже без того груза, что раньше. Без того страха коснуться друг друга, без страха осуждения или страха отдаления.       И снова они в точности как в то утро. Как только это пронеслось в голове Грома, он почувствовал слабую хватку на своей руке, что покоилась на голове сожителя. Ещё мгновение, рыжий опустил руку полицейского и, повернув к ней голову, поцеловал тыльную сторону. — Сергей, — даже слишком официально, начал Игорь, дожидаясь когда собеседник поднимет на него взгляд, — Благословляю и отпускаю все грехи твои, — закончил он, поцеловав Разумовского в лоб.       

Ве́рую, Го́споди, и испове́дую, я́ко Ты еси́ вои́стинну Христо́с, Сын Бо́га жива́го, прише́дый в мир гре́шныя спасти́, от ни́хже пе́рвый есмь аз. Еще́ ве́рую, я́ко сие́ е́сть са́мое пречи́стое Те́ло Твое́, и сия́ е́сть са́мая честна́я Кровь Твоя́. Молю́ся у́бо Тебе́: поми́луй мя, и прости́ ми прегреше́ния моя́, во́льная и нево́льная, я́же сло́вом, я́же де́лом, я́же ве́дением и неве́дением, и сподо́би мя неосужде́нно причасти́тися пречи́стых Твои́х Та́инств, во оставле́ние грехо́в, и в жизнь ве́чную.

Ами́нь.