šurma

      Огромное озеро, посреди него до боли знакомый силуэт, но едва ли можно разглядеть кто это. Будто бы похоже на Грома… или Олега… или на самого Сергея. Всё так туманно. И вот фигура тянет руки. По собственной воле или нет, но Разумовский идёт на встречу, ноги вязнут, словно в болоте.

Попросил: «Со мною умри!

Я обманут моей унылой,

Переменчивой, злой судьбой».

      Из-за спины этой фигуры, в которой одновременно были черты всех троих, показались руки, чёрные будто в саже. Две руки… Нет, четыре. Сверкнул кусок стекла. И вот поперёк горла родного силуэта красуется красная глубокая рана, из которой так и сочится кровь. Сергей ловит тело, прижимая его к собственной груди, не замечая того, что продолжает вязнуть, словно в болоте.

Я ответила: «Милый, милый!

И я тоже. Умру с тобой…»

***

      Игорь проснулся от крика Разумовского. Тот уже сидел на кровати, схватившись за голову и громко всхлипывая. Гром тут же перелез с раскладушки на диван и схватил рыжего за плечи, слабо встряхивая его. — Успокойся, посмотри на меня, — твёрдо сказал полицейский, дожидаясь когда Сергей поднимет голову, и взял её в обе ладони, пытаясь установить зрительный контакт, — Всё хорошо, слышишь. — Я ничего не сделал, я не мог, почему это случилось, я его не убивал, — начал тараторить Разумовский, почти задыхаясь от нехватки воздуха и катящихся слёз. Он начал хвататься за руки Грома, когда понемногу начал отходить от сна. — Так. Дыши. Смотри в глаза. Вдох… Выдох… Вдох… Выдох, — продолжал со всей серьёзностью говорить Игорь, хотя сам не хило испугался.       В конце концов Разумовский совсем успокоился и, отстранив от лица руки полицейского, начал вытирать слёзы. Гром молча разглядывал сожителя. Он и так понял в чём было дело, ибо сам долго страдал от кошмаров, потеряв отца. — Тебе налить воды? — спросил Игорь. — Водки, — тихо сказал Сергей, сворачиваясь калачиком у самых ног собеседника. Дрожь всё ещё шла по всему телу, но уже точно не от холода. — Чего нет… Того нет, — ответил Гром и, недолго думая, начал гладить рыжего по спине.

— … я испугался, что опять потерял контроль. Но теперь я снова остался один, — закончил свой рассказ Разумовский, сидя на крыльце вместе с Игорем.       Рассветное солнце заливало деревню розовым светом, отражалось от куполов и воды, меркло в лесной чаще. Воздух совсем свежий и влажный. Где-то вдалеке уже слышно, как кто-то пасёт коров. Гром чиркнул спичкой и вскоре крыльцо заполнилось табачным дымом. — Ты ж вроде не курил, — заметил Сергей, повернув голову на полицейского. — Не курил… С тобой начнёшь, — тихо произнёс Игорь, усмехнувшись.       Рыжий слабо нахмурился, поёжившись от сырого воздуха и выхватил сигарету у собеседника. — Ты же вроде…       Однако сделав одну затяжку, тут же закашлялся и вернул. — … Не куришь, — передразнивая сказал Гром, не сдерживая смешка. — Не мёрзнешь? — уже серьёзнее, но обеспокоенно добавил полицейский, спустя некоторую паузу. — Нет, — сказал Разумовский, поджав босые ноги, и снова запахнул полушубок, — Прости, я… Ненадолго закрою глаза, — устало добавил он, положив голову на плечо собеседнику и закрыл глаза.       Игорь продолжил курить в тишине, стараясь выдыхать дым так, чтобы он не летел на сожителя. Странное желание защищать человека, который пытался убить тебя самого. Абсурд. Полицейский старался гнать эту мысль, как можно дальше. Осенью рассветы долгие, зато красивые как летом. Птицы понемногу просыпались, нарушая тишину своим пением. От ветра скрипят старые берёзы. Полицейский бросил окурок в импровизированную пепельницу, в виде гранёного стакана, который уже на четверть был заполнен пеплом и такими же окурками, и поправил полушубок на плечах сожителя. Рыжие волосы снова засветились на солнце, хочется коснуться. Дурости… Не хочется лишний раз шелохнуться, пусть хоть поспит немного, он уже настрадался.

Такая жизнь, такие и мы.

«Сталкер» — Андрей Тарковский 1979г.

***

      Замёрзшие от воды руки. Таз с влажными свежестиранными простынями и одеждой. Бурное течение реки. На другом берегу всё ещё рыбачат старики. Игорь закончил со стиркой последней пары носок и, скинув всё в таз, поднялся с места. Разумовский уже давно лежит в траве, разглядывая облака, и обогревает свои руки, сунув их под свитер. — Идём. Отмучался, — усмехнувшись сказал Гром и протянул рыжему руку. — Нужно выпить, — тихо сказал Сергей, глядя себе под ноги. Металлический таз, неприятно упирался прямо в кость, но он продолжал вдавливать его только сильнее. — Так, какое выпить? Придём домой, будешь кашу есть, — сказал Гром, дав рыжему слабый щелбан. Хотя сам про себя подумал о том, что тоже был бы не прочь, — Ладно, что-нибудь придумаем… — Домой, — шёпотом произнёс Разумовский и слабо улыбнулся. Наконец-то стало спокойно. От чего эта хата ему вдруг стала роднее жилья в офисе?       Вернувшись домой, Сергей принялся развешивать бельё, пока Гром решал гастрономические вопросы… Ярко голубая тень ложилась на белые простыни, создавая среди них интересный ритм. Часть была вывешена на улице, в надежде на то, что ночью дождя не будет. Снова слышится звон колоколов, стало быть уже двенадцать часов. День кажется нескончаемо длинным… Оно и не удивительно, раз сегодня пробуждение их выпало на четыре утра. И снова в голове сцена утренней истерики…       Когда все вещи были развешены, Разумовский вернулся в дом и, подключив обогреватель, сел прям напротив него. Парень вытянул руки навстречу тёплым порывам воздуха, поджав ноги к груди, и, прикрыв глаза, снова задумался обо всём произошедшем с утра. Из головы всё не выходил сон, хотя он уже даже и не помнил, о чём там было, но помнил эмоцию. Всё не шло из головы и тепло от чужих рук, хотя Сергей и старался гнать эту мысль как можно дальше. — Ты бы хоть в зале сел, — произнёс Игорь, заходя на кухню, и, поставив авоську продуктов на стол, сбросил шинель на стул. — Мне так удобно, — тихо пробубнил рыжий, крутя ладони перед обогревателем, — К тому же, в зале опять одежда висит и с неё капает. — Понял-понял, — усмехнувшись сказал полицейский, глядя на Разумовского, и принялся разбирать авоську, пряча бутылку соседской домашней медовухи.

***

      Разумовский проспал с обеда и до позднего вечера. За то время Гром успел перезашивать все свои носки, приготовить поесть, в очередной раз перелистать книгу по мифологии, в попытке найти как можно больше информации об идоле и собрать все целые опавшие яблоки. Сейчас же он сидел в кресле в зале и читал книгу, где на обложке размашисто было выгравировано «Белые ночи. Сборник.». Не понятно от чего он вдруг тоже вцепился в эту книгу, но что-то определённо тянуло.       Послушайте, зачем мы все не так, как бы братья с братьями? Зачем самый лучший человек всегда как будто что-то таит от другого и молчит от него? Зачем прямо, сейчас, не сказать, что есть на сердце, коли знаешь, что не на ветер свое слово скажешь? А то всякий так смотрит, как будто он суровее, чем он есть на самом деле, как будто все боятся оскорбить свои чувства, коли очень скоро выкажут их… — Тебе Достоевского полезно почитать будет…- с усмешкой сказал Разумовский и спросонья потянулся, глядя на Грома. — Я уж думал ты до завтрашнего утра спать собрался, — сказал Игорь, закрыв книгу, и, поднявшись с места, направился на кухню, — Есть будешь? — Так и скажи, что скучал по мне, — снова потянувшись, пробубнил рыжий и уселся на диване, собирая волосы в хвост, — Буду…       Уже через полчаса они ели макароны из одной сковороды, потому что так вкуснее и посуды меньше мыть, запивая всё принесённой медовухой. — Ты особо не налегай. Ты пить не умеешь вообще, проверено временем, — сказал Гром, делая глоток из стакана. — Да ну? — вскинув бровь, произнёс Сергей и насмешливо взглянул на собутыльника. — Слушай… Не благодаря ли тебе, это случилось тогда, — сказал Игорь, тоже хихикая. Ибо случайно вспомнилась история с клюковкой и дронами… Всё-таки не ему учить Разумовского пить. — Ну было и было, — закатив глаза, сказал рыжий и снова усмехнулся, заедая макаронами. Над головой гудела старая лампа, которая светила уже из последних сил, каким-то жёлтым цветом. Стулья, которые скрипят от любого движения. — Я в детстве… Отцовской пулей… Разбил окно одному бандюгану, — сказал Игорь, глядя в потолок, — Причём пытаясь заработать… Уже через час, почти осушив бутылку, они лежали на полу и курили, прям в зале, одну сигарету на двоих. — Да не, врёшь. Я думал ты в каком-то роде примерным сыном был, — усмехнувшись сказал Разумовский, перехватывая сигарету, — Теперь мне? Да я и не помню ничего… Помнишь… В Золотом драконе этот… Владелец короче, забыл как этого шалтая-болтая зовут. Я ведь тогда высказал ему всё своё фи. Он меня ещё вытурить хотел. — Это уже давно не тайна, — вздохнув сказал полицейский и положил руки под голову.       Им уже было плевать, что влажные вещи, постиранные с утра, могут пропахнуть дымом… нет. Наверняка им пропахнут. Комната освещается только двумя принесёнными лампами, совсем темно. Собутыльники едва ли могли разглядеть лица друг друга. — Не выходи из комнаты, не совершай ошибку… Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?.. За дверью бессмысленно всё, особенно — возглас счастья, — задумчиво начал Разумовский, выдыхая дым в потолок и взглянув на полицейского, протянул ему сигарету. Строки стихов вспоминались сами собой, откуда-то из глубины, как что-то давно забытое. — Только в уборную — и сразу же возвращайся… — закончил Гром четверостишие и вдруг как-то погруснел, переведя взгляд на окно и убрав руку из-под головы, тоже сделал затяжку, — Знаешь… Тогда в детстве с этой пулей… Может быть если бы я не проломил окно тому бандюку. Отец был бы жив, — всё-таки сказал он, выдыхая дым в потолок. — Но ведь ты не мог знать наверняка, — сказал Сергей, перевернувшись на живот и заглянул Грому в глаза, — В конце концов всё уже случилось и жизнь всё ещё непредсказуема и абсурдна. Порой даже очень. — Теперь твоя очередь, — сказал полицейский, решив перевести тему.       Разумовский перевернулся обратно на спину, снова глядя в потолок и забрав сигарету, снова затянулся. — Знаешь… Мне намного проще и… Легче рядом с тобой, — выпалил Сергей, крепко сжав в свободной руке край рукава. Нет он не нервничал, скорее просто не хотел подавать виду, что успел привязаться к сожителю. — И в том сне, который я пересказывал тебе с утра, я видел тебя, — добавил он, снова вспоминая события утра. И тут рыжий, сел на пол, затушив сигарету, во всё той же импровизированной пепельнице, и схватив бутылку медовухи сделал большой глоток из горла.

Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.

Что интересней на свете стены и стула?

Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером

таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?

      Гром промолчал, но на этот раз перевернулся сам, глядя в спину собеседнику. Сейчас Игорю показалось что его сожитель ещё более уязвим и худ, чем когда-либо. Совсем тощий и напуганный. Свет словно проходит сквозь него. Полицейский тоже сел на пол, как можно ближе к собеседнику, хотя тот всё ещё оставался к нему спиной. В голове снова пронеслась фраза из книги.       Зачем самый лучший человек всегда как будто что-то таит от другого и молчит от него? Зачем прямо, сейчас, не сказать, что есть на сердце, коли знаешь, что не на ветер свое слово скажешь? — Разумовский… — всё ещё по фамилии обратился Гром.       Несколько удивившись, рыжий развернулся к собутыльнику и поднял на него несчастный взгляд. Ещё с минуту переглядываясь, полицейский протянул руки к Сергею и медленной обнял его, прижимая к себе, от чего тот, недолго думая, тоже обхватил руками спину собеседника и уткнулся носом ему в плечо. В носу снова неприятно защипало.

О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову

в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.

В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.

Ты написал много букв; еще одна будет лишней.

«Не выходи из комнаты»

Иосиф Бродский