šurma

Пыль. И включенный свет

только пыль озарит.

Даже если предмет

герметично закрыт.

«Натюрморт»

Иосиф Бродский 1971г.

      Новые жители дома, абсолютно вымокшие под дождём зашли внутрь. Хотя с минуту назад они были ещё на самой его вершине и экстренно чинили крышу, иначе уже к вечеру они были бы по колено в воде. Пробившаяся сквозь штукатурку, вода уже застилала весь пол зала.       Сожители начали наскоро убирать воду, успокаивая себя лишь мыслью о том, что всё равно нужно было мыть полы. На самом деле смысла торопиться уже не было, ибо дощатый пол уже разбух за несколько лет, пока дом пустовал без хозяев. Когда вода была собрана, оба уселись на диван, устало переводя дыхание.       Бельевая верёвка под самым потолком зала быстро заполнилась мокрой от дождя одеждой. Приятное тепло сухих вещей и покрывала тянулось по телу. — Жрать охота, — произнёс Игорь, тяжело вздохнув.

***

— Тебя не учили что-ли картошку чистить? Ну ёперный театр, вот, смотри, — недовольно произносит Игорь, подсаживаясь ближе к Разумовскому, — Вот так… Не торопись только… Руку отхряпаешь.       Сергей крайне старается подражать действиям собеседника. Хотя всё равно вместе с кожурой в ведро летит и половина всего картофеля. — Давай, учись, пока идеально почищена не будет, отсюда не встанешь, — добавил Гром, подойдя к столу и начал нарезать лук. — Да ну ты издеваешься… Я не… Ну и пожалуйста, — запротестовал Разумовский, однако вскоре смирился.       И снова тишина. Общение не клеится, оно и не удивительно, настолько абсурдные обстоятельства, вынуждают жить так, словно супружеская пара на грани развода. Обогреватель равномерно жужжит под ухом, в соседней комнате вода капает в таз, тиканье часов, которые уже давно показывают неправильное время, и которые вовсе идут задом наперёд. Всё равно в этом было что-то успокаивающее. Всё походило на сон. Ещё больше года назад едва ли кто мог подумать о том, что они пустятся в бега.       Вскоре картофель был почищен и, ополоснув руки, Разумовский забрался на табурет с ногами. Совсем исхудав в последние месяца, он легко поместился на деревянной сидушке и запахнул покрывало на плечах. Его всё ещё слабо трясло от холода, хотя даже волосы уже полностью высохли. Он словно с каждым днём мёрз только сильнее и становился лишь задумчивее.       Через кухонное окно было видно старую церковь. Отсюда лучше виднелось внутреннее убранство. Теперь было видно, что фрески уже на половину стёрлись, хотя мозаика сохранила почти первозданный вид. Какова же она была до того как разрушилась? И кто занимался росписью в такой глуши? Взгляд Богоматери с фрески всё также скорбный и задумчивый. И как дева Мария смогла вернуться домой, увидев сына своего, принявшего крестные страдания? — Мать говорит Христу… Ты мой сын или мой Бог?.. Ты прибит к кресту… Как я пойду домой? — тихо произнёс Сергей, неотрывно глядя на церковь. — Как ступлю на порог не поняв, не решив ты мой сын или Бог? То есть, мертв или жив? — неожиданно подхватил Игорь, слабо улыбнувшись, и забрал со стола тарелку с очищенным картофелем. — Он говорит в ответ. Мертвый или живой. Разницы, жено, нет. Сын или Бог, я твой, — уже громче закончил рыжий, неосознанно улыбнувшись в ответ. — Как сейчас помню, тот сборник стихов Бродского. Он мне тогда прям на голову свалился. Только тогда я так и ничего не понял, — сказал Гром, высыпав в сковороду нарезанные овощи, — Но запомнил точно навсегда. — А я как-то и не знаю, от чего его помню, — сказал Разумовский, собирая отросшие волосы в хвост.       Полицейский обернулся в сторону собеседника. Тот был повёрнут спиной. Щуплые плечи, бледные руки и рыжие длинные волосы. Длинные волосы… Говорят, что волосы хранят воспоминания. — Игорь… Ты когда-нибудь думал о том, каково было деве Марие видеть на кресте собственного сына? — несколько скорбно произнёс Сергей, может быть надеясь, что его не услышат. — Думал.       Разумовский снова поёжился на табурете, кутаясь в покрывало и обернулся к собеседнику, не скрывая наворачивающихся слёз.

***

— Так, когда мы несчастны, мы сильнее чувствуем несчастие других; чувство не разбивается, а сосредоточивается…- читает в слух Разумовский, лёжа на диване вниз головой и закинул ноги на его спинку, — Знаешь, в школе я ненавидел «Белые ночи», так и не перечитывал с тех пор. — Давай-давай тебе Достоевского полезно почитать будет. Всё равно делать нечего, а на улице льёт как из ведра, — сказал Игорь, перебирая вещи в пыльном шкафу. — Хватит уже, в самом деле…- произнёс Сергей, захлопнув книгу, и положил её себе под голову.       Цветастый ковёр на стене щекочет ноги, закинутые на спинку дивана. Всё ещё не понятно явление этих узорчатых ковров… Страшная пошлость, настолько закоренелая во времени. Огромный отпечаток.       В дождливые дни темнеет рано. Еле солнце начало заходить, а в домах уже горят лампы и жгут свечи. Уже пахнет холодными вечерами и снегом, что не привычно в контрасте с Петербургом где снег и в ноябре в последние годы не выпадал. — С тобой не интересно в карты играть, у нас уже которая партия в ничью идёт, — сказал Разумовский, глядя на то, как Гром тасует карты.       Оба сидят на диване, уже расстелянном ко сну. Нагретый от обогревателя воздух постепенно начинал остывать. В доме будто и не так тихо, как казалось с утра. Капли стучат по оконным стёклам. — А ты всё ждёшь, — усмехнувшись сказал Игорь.       Из-за дождя к вечеру даже электричества нет. Комната освещают лишь керосиновая лампа, да свечи в рюмках, чтоб воск не капал абы куда. — Ты там не шулеришь? Показывай рукава. Больно у нас худая колода! — протестовал Сергей, потянувшись к собеседнику, и крепко схватил за рукав. — Господи, ну хочешь пересчитай и смирись, что не всё тебе выигрывать, — сказал полицейский, даже не пытаясь вырваться, и с усмешкой, протянул карты противнику. — Ладно, всё, верю-верю, — недовольно сказал рыжий, вглядываясь в глаза Грома и сел на прежнее место, отпустив чужие рукава. — И зря, — сказал Игорь, всё-таки вытащив из-за пазухи крестового вальта, и как ни в чём не бывало продолжил тасовать. — И он ещё и обвиняет меня?! — начал возражать Разумовский, скрестив руки на груди, — Наглость и только. — Наглость — второе счастье! Ну я же промолчал, когда ты девятку буби крыл червовой дамой, — усмехнувшись сказал Гром, — Очень старый трюк.       Дождевая вода уже заливала пол и приятно стучала по разбухшей древесине. Под окнами с громкими воплями дрались коты. Но всё это меркло во время напряжённой карточной битвы. — Король… Козырь, — сказал рыжий, с самодовольной улыбкой глядя на Игоря, даже ладони подрагивали в ожидании заветного «беру».       Гром перевёл взгляд на свою последнюю карту, что-то обдумывая и тихо усмехнувшись, взял карту. — Ну… Получается твоя взяла, — сказал он, улыбаясь глядя на Разумовского, — Беру. — ДА!!! — победно воскликнул Сергей, вскочив на занемевшие ноги, от чего тут же чуть не свалился на пол. Он победно хихикал, всё ещё стоя на диване, и перебирал ногами, всё-таки пытаясь привести их в порядок.       Игорь несколько умилённо взглянул на оппонента и положил, вверх рубашкой, в колоду две карты пикового короля и пикового туза.