Нет мне сна с тобою

      Холодно. Голодно. Сейчас бы растопить снег и сварить кашу.       Кусок хлеба с плесенью — последнее, что видал желудок. Целый день не ела, надеясь уберечь его.       — Девочка, да ты очень больна, — Доума отнял веер от лица, дав знак двум слугам подойти к нему. Девочка раскашлялась в кулак, но, найдя силы, тут же юркнула вперёд в поисках горячей утки со сливочным соусом. У него едва успели стечь слёзы от чувства её неизбежной кончины, как он мог судить по болезненному запаху с примесью топлёного молока, и, прыткость глупой малявки его не порадовала. — Э?.. Куда это ты?       — Приносим свои глубокие извинения, господин основатель! — лысый мужчина за сорок виновато склонился вместе с юным коллегой, и бросил взгляд вглубь коридора. — Если прикажете, мы её догоним и выставим…       — Кого выставите? Чтобы я выставлял детей на мороз? — ужаснулся Доума и получил в ответ более низкий поклон. — Давайте зайдём обратно, дадим ей временный кров и еду. Уж очень мне интересно узнать, где её семья находится.       Зайдя в храм, мужчины огляделись по сторонам. Доума чувствовал всё в новой гостье: аромат от её следов, развевающееся тепло в воздухе и запах топлёного молока, успевшего мешаться со здешниими благовониями. При приближении они услышали возмущённые крики прислужниц и подняли брови в недоумении. Десятилетняя проказница — Доума это понял по её запаху — смело схватила три моти, салат с жареными грибами и красную икру, принявшись жадным зверьком уплетать всё за обе щёки.       — Какой кошмар! Да она самая настоящая невежа! — обладательница прямых чёрных волос до щиколотки ахнула, прикрыв широким рукавом рот, как и остальные женщины её статуса.       — Что прикажете делать с ней, господин основатель? — спросил справа стоящий от Доумы молодой мужчина.       Доума не знал, что делать с детьми, поскольку его Культ Вечного Рая был создан только для взрослых. Извращённый, хитроумный, мрачный, но неизменно радушный в отношении своего основателя: здесь плелись самые разные интриги, которые могли привести как к войне, так и к миру — детям в такой суете делать нечего. С другой стороны, Доума умом был привязан к земле, а потому знал — если он выставит на мороз ребёнка, не разузнав об её семье, его Культ Вечного Рая распадётся от горя и скорби подчинённых.       — Прикажите нашим поварам приготовить рамэн без перца и паприки и выдайте ей хлеб из рисовой муки, — строго попросил Доума, посмотрев на старшего слугу; тот вместе с коллегой синхронно поклонился. Доума снова бросил взгляд на отставившую тарелку девочку. — Девочка, иди на кухню. Как закончишь трапезничать, расскажи о своей семье. Где её нам сыскать, чтобы ты вернулась домой?       Удивительно — девочка так оголодала, хотя была одета в одежду из хорошей ткани, тёмно-синюю накидку поверх белой юкаты. Когда она сняла со своей головы белый палантин, все, даже Доума, обомлели от её уникальной красоты: торчащие во все стороны волосы цветом снега, собранные в косу, достающую чуть ниже лопаток, блестящие серые глаза, пышные ресницы, пунцовый румянец после принятой пищи, аккуратный нос и припухлая нижняя губа.       Всё это время она ела стоя, как варвар какой-то, но, дожевав кусок моти, радостно посмотрела на опешившего Доуму:       — Простите за вторжение-е! Меня зовут Накахара Цубаки. Вы главный здесь?..       Женщины старались не прыскать и не хихикать, как и мужчины, глядя на нечитаемого основателя.       Плохо дело. Родители её где?..       — Да. Зови меня Доумой, — он положил руку на сердце, как вдруг замер вместе со всеми от громкого кашля. — Накахара-сан, где твои родители?       Цубаки вытерла рукавом лоснящиеся губы, на что придворные дамы отреагировали негативно. Доума жестом приказал всем успокоиться, стараясь не выглядеть надменно. Дети ему не нужны. Мало толку от них.       — Они часто били меня, вот я и ушла от них, — довольно улыбнулась Цубаки, получив в ответ поднятую бровь основателя. — Говорили, я так красива, что за меня немало отвалят. Матушка хотела отдать меня на воспитание к юдзё в Токио, но мне это не по вкусу. Спасибо, что накормили меня. Могу я остаться у Вас, чтобы служить верой и правдой?       Придворные дамы тихо рассмеялись в рукава. Мужчины давили умилённые улыбки. Доума же слегка склонил голову набок и поставил правую руку на пояс, не скрыв мрачной улыбки: Цубаки слишком юна для своевременной смерти, но, о боже, что с ней не так? Разговаривает с ним, будто он ей если не дядя родной, так брат старший.       Печально, что этот цветочек вянет от умирающих лёгких. А ведь такая красавица из неё могла бы вырасти…       Слуги испугались резко нахлынувших слёз Доумы.       — Боже! Бедное, бедное ты дитя! Неужели ты даже поплакать не хочешь, потеряв кров? — Доума состроил брови домиком, ошеломлённо прикрыв рукой рот.       — Там было холодно, вот и заболела я, — проворчала Накахара, скрестив руки на груди. — Так что? Можно или нет у Вас служить?       Если Доума скажет «нет» — а он хотел дать такой ответ, несмотря на внимательные взгляды присутствующих — придётся ловить всех убегающих, чтобы съесть их за раз. Нет, такого Доуме было не надо. Каждая здешняя женщина оберегалась охраной. Каждая здешняя женщина — это его источник насыщения. Он ненавидел больных женщин, потому что они на вкус отвратительны. Девочек ненавидел тем более: ими голод не утолишь, а простые убийства людей соотносились к снижению их популяции. Если откажет ребёнку и не приставит к ней прислужницу в качестве няни — пиши пропало. Все будут его ненавидеть, пороча бога за такого «посланника».       — Ох, конечно-конечно. Если тебе некуда идти, можешь пережить метели у нас, — тепло сказал основатель, обратив внимание на женщину в голубом кимоно с журавлями и эдельвейсами. — Умеко, полагаюсь на тебя. Прошу, воспитай Цубаки так, как если бы она была твоей родной дочерью.       Мудзан, конечно, в восторге не будет. Хотя он такого высокого чувства испытать не может, живя столетиями — какая ему будет разница, какими методами Доума поддерживает репутацию Культа Вечного Рая?..       Умеко сцепила ладони в замок и скрыла их рукавами, почтительно поклонившись основателю. Остальные женщины отреагировали на такое по-разному, от зависти до восторга. Действительно, какой ещё здешней служанке повезёт растить чьё-то сбежавшее дитя под приказом добрейшего основателя?       Мужчины смягчились в лицах, до этого не вслух прощаясь с головами. Накахара им жуть как не понравилась.       Цубаки недоверчиво оглядела Доуму, потом посмотрела на взявшую её за руку Умеко. Может, зря она с голоду сюда прибежала?..       — Следуй за Умеко. Она будет твоей опорой и защитой, — Доума прикрыл веки, не давя снисходительной улыбки. Все даже вдохнуть-выдохнуть не могли, боясь прослушать отмахнувшегося основателя. — Умеко, накорми её и уложи спать. Завтра мы подарим ей набор для каллиграфии. Нори научит её шитью и танцам с веерами. Далее обсудим, кто чему готов её будет научить.       Это не входило в планы Цубаки — она рассчитывала сначала плотно поесть, а потом сброситься с обрыва. Её вопросы про службу здесь — формальность.       У Умеко очень сильная рука. Накахара молча наблюдала за тем, как её куда-то повели, а оглянувшись через плечо, увидела повернувшегося к старшему подчинённому Доуму.       — Прошу прощения за такой внезапный визит! Пожалуйста, продолжайте ужинать, милые дамы! — очень ласково попросил Доума при взгляде на девушек, следом направившись к выходу. — Вам сейчас же заменят то, что успела испробовать Цубаки.       Покидая комнату, Цубаки чуть не захлебнулась в собственном кашле. Она вообще не понимала, что тут происходило.

***

      Оказалось, каждая прислужница имела свой ранг и от этого зависело расположение жилых комнат. Если идти по второму этажу, слева спали служанки третьего ранга, а справа — второго ранга. На третьем этаже спала элитная охрана и служанки первого ранга, и никто из мужчин не смел домогаться до женщин из уважения к основателю. Умеко относилась ко второму рангу, поэтому после кухни и ванн они прошли по едва освещённому коридору.       Чтобы не было холодно, после ванны Умеко надела нежно-розовую юкату с волнами и летящими журавлями, а поверх накинула три шёлковые накидки сливового, зелёного и фиолетового цветов. Цубаки дали пастельно-зелёную юкату с нежно-синей шёлковой накидкой: нашли ткань с изображением нарциссов и маков, ушив под её размеры. После мытья её волосы выглядели до того опрятно, что некоторые служанки даже высказали комплименты.       Держа зажжённую свечу в медной подставке-кувшинчике, Умеко заранее положила ладонь на спину Накахары — так она её вела за собой, надеясь вовремя схватить за волосы или руку.       — Почему здесь нет других детей? — спросила Накахара, не выдержав собственного любопытства.       Умеко отвела взгляд, не прекращая идти в сторону их общей комнаты.       — Культ Вечного Рая изначально был не для детей, — Умеко перевела взгляд на комнату, откуда доносились звуки игры на сямисэне. — Наш господин основатель просил не втягивать тебя во взрослые игры.       Цубаки напряглась, попытавшись почувствовать то же, что и её родители при рассыпанном ею мешке с рисом; их круглые от потрясения глаза и бледные лица навсегда запомнились ей. Мама даже сказала, что эта эмоция называется «страх». И этот страх исходит от всего сердца, когда что-то идёт не по плану.       В планах Цубаки не было мысли заселяться туда, где нет детей ни младше, ни. старше неё. Что она будет делать в компании взрослых? На кой она понадобилась основателю Культа Вечного Рая? Не логично и не в смех.       — Что за взрослые игры? Они интересные? — Цубаки не могла оторваться от лунного света, играющего на щеках женщины. Воистину, настоящая придворная дама.       Накахара так и представляла взрослых при золоте и серебре — они играют в каруту, гоиту, а то и в ута-гарута на досуге, отпивая по глотку саке за каждый проигрыш. Сама Цубаки в этих играх не разбиралась, но была мастерицей по той же аятори, редко кому проигрывая при создании композиции из маленьких верёвочек. Либо та же игра в банку, когда пустая банка ставится в круг диаметром примерно метр и один из игроков отпинывает её в сторону, чтобы водящий пошёл за ней — дальше веселее, если детей вокруг много. Нет смысла играть в банку со взрослыми, когда они тебя все равно переиграют.       — Гоита? Карута? — не унималась Цубаки, сдерживания раздражение от молчания Умеко. — Может быть… ута-гарута?       Остановившись, Умеко сдвинула дверь вправо и бесстрастно посмотрела на девочку. Шептавшиеся о чём-то женщины замолчали, а кто-то сразу укрылся одеялом.       — Мы пришли. Проходи, не стесняйся, — Умеко мягко направила красную от злости Цубаки, которой хотелось уйти из этого приюта для бездомных. — Твоё место находится справа от моего матраса. Знаешь где лево, а где право?       — Конечно. Это лево, — взбодрилась Цубаки, указывая в нужную сторону через сжатый кулак и вытянутую руку с поддерживающей её другой рукой. Она сменила руки, указывая в другое направление. — А это право.       — Цубаки, ты тут до весны. Умеко, знаешь об этом? — Сакура подняла взгляд на подошедшую женщину, сидя под одеялом справа. На её лице была рисовая каша с крахмалом и каплями лимона, как смогла распознать по виду и запаху Умеко.       — До весны? Господин основатель хочет её отпустить как можно скорее, но при этом назначил меня её няней? — Умеко задумчиво потёрла подбородок. Её кожа, как и у всех здешних женщин, была ослепительно бела и без единого изъяна; даже невозможно было понять, когда она бледнела, а когда краснела.       — Господин основатель не питает любви к детям, — подала робкий голос Нори, когда Умеко и Цубаки оказались в середине комнаты среди большого количества спальных мест. — Только зима закончится — её выпустят отсюда.       Накахара снова ничего не поняла. Куда её выпустят? А самое главное — к кому?..       — А куда меня выпустят? — нетерпеливо поинтересовалась Цубаки, оценивая блеск на прямых волосах Умеко. Они были обвязаны лентой ближе к концам, маня аккуратно завязанным бантом цвета снега.       Женщины прикрыли рты — рукавами, одеялами, распущенными волосами, утончёнными руками. Те же, кто показал свои лица, пялились на Цубаки как на разбившуюся вазу: эта девочка не такая как все. Нормальный человек всегда чувствует страх перед новым, и это видно даже по бледному лицу. Накахара же не такая — её цвет кожи хоть и бел, но она храбро смотрит несчастным в лица. Какая из неё служанка? Тем более, Доума запретил её касаться всячески, как это можно было бы трактовать за приставание — все женщины для него здесь были кем-то вроде жён без колец, с которыми он проводил время «строго по графику».       — Куда сердце прикажет, туда и пойдёшь, — сказала Сакура, сидя под толстым бело-розовым одеялом в жёлтый цветочек. — Раз так решил господин основатель, значит, так и будет. Он своё слово держит.       Взгляд Цубаки опустел от осознания.       — Закончили? Ложитесь спать. Ребёнок только-только с нами поселился, а Вы уже портите ей настроение, — Умеко нахмурилась, «пнув» в живот ойкнувшую Сакуру. — Спать ложись, кому говорят.       — Ах, девочки. Сегодня до того плохая погода, что я написала хайку. Магнитные бури ныне старят меня, — громко пожаловалась Юки, находясь справа у первого окна. Взявшись за щёки, она их оттянула. — Не подскажите рецепт какой-нибудь омолаживающей масочки с улиткой и алоэ?       — Ты нелепа, Юки. Нельзя использовать живых существ как маску против морщин. Сама помысли: нашему господину основателю будет интересно целовать кожу женщины, на которой высохла эмульсия насекомого? Это полное неуважение к нему! Пощади наши нервы, если ему станет дурно от этого.       — Как мы заговорили, Нори! Сама-то сдавливаешь шершней и пчёл каждое лето, чтобы вынуть их жала и смешать с рисовой кашей! Полезно?! Абсурд. Твоя кожа, конечно, мягче шёлка. Но сколько дряни ты готова наложить на себя, чтобы угодить господину основателю?       — А-а-а, снова вы поднимаете этот скандал!       Дойдя до своей постели, как подсказала Умеко жестом, Цубаки поняла кое-что важное — нет ничего превосходнее, чем разговоры взрослых женщин! Например, как они ловят шершней и пчёл? Почему не ос? Что полезного в рисовой каше с насекомыми и для чего им пользоваться этим как маской?!       «А вот матушка делала маски из рисовой каши и отвара крапивы. Значит, здешние женщины в восторге от этого красивого мужчины и готовы ради него на эксперименты с собственной внешностью? — глаза Цубаки засияли. — Очень интересные эти взрослые, конечно. Если я буду равняться на них, смогу ли я податься в ойран после?..»       Накахара закрыла рот рукой, почувствовав вырывающийся наружу кашель. Вся комната, похожая на танцевальный зал с татами, была еле освещена — от этого можно было только по голосу определить, кто говорил.       — Ой, так ты больна… — Сакура прикрыла рот рукой. — Горе какое.       — Девочки. Тише! Господин основатель идёт сюда! — шикнула Умеко, завидев приближающийся к их двери силуэт.       Все замолчали в мгновении ока. Кто-то зашуршал одеялом, кто-то поспешил поскорее натянуть юкату, а кто даже избавился от стягивающих грудь бинтов. Цубаки не могла перестать кашлять, не имея возможности игнорировать лёгкие — невидимые руки будто сжимали-разжимали их, провоцируя новые приступы. Умеко и остальные покосились на Накахару не то с жалостью, не то с раздражением и отвращением: запачкает слюнями и кровью постель — пусть меняет сама.       Когтистая и мощная рука отодвинула дверную сворку. На пороге появился дружелюбно улыбающийся Доума.       — Милейшие, у вас всё в порядке? — обеспокоенно спросил он, на что все женщины покрылись счастливым румянцем. В руках он держал деревянную шкатулочку, вблизи пахнувшую воском и травами. — Я услышал кашель, поэтому принёс мазь с воском, мятой и розмарином.       — Вам не показалось, господин основатель! — Нори блаженно заулыбалась, прижав руку к сердцу. Посмотрев на замеревшую и закрывшую руками рот Цубаки, она едва ли не опечаленно вздохнула. — Кашель Цубаки страшнее всякого монстра! Сегодня вряд ли уснём, беспокоясь о ней.       — Вот как, — Доума растянул губы в тонкую линию, подойдя и присев на корточки под влюблённые вздохи и ахи служанок. Он открыл шкатулку и поставил её на протянутые руки Накахары. — Сегодня наш лекарь взял выходной, поэтому придётся потерпеть пару дней. Держи. Мой рецепт.       Бледно-зелёная мазь пахла сказочно — Цубаки ощутила себя гуляющей в бескрайних лугах, где паслись коровы и откуда собирали мёд для продажи. Родители ей не врали когда-либо, а раз даже удивления нет — этим наверняка можно воспользоваться! Кто знает? Может, это и есть настоящее лекарство для её издыхающих лёгких?..       — Как уйду, обмажь ею стопы, ноздри и ладони. Мне правда жаль, что ты так сильно болеешь, — Доума виновато сдвинул брови, закрыв глаза. Повернувшись спиной к Цубаки, которая слов не находила уже просто от огромного количества незнакомцев, он выпрямился и направился к выходу. — Милейшие, есть ещё какие-нибудь жалобы?       — Что Вы, что Вы, господин основатель! Вы так любезны! — Джун махнула ладонью и смущённо прикрыла рот, когда Доума встал у двери и улыбнулся ей.       — Вы все — часть моего дома. Я не смогу возвращаться сюда, если не буду заботиться о каждой из вас, — он прижал руку к сердцу, покрывшись едва заметным румянцем. Открыв глаза, он посмотрел на Джун. — Пожалуйста, позаботьтесь о вашей младшей сестре… Если случится что-то непредвиденное, возможно, ей придётся прожить с нами и весну.       — Почту за честь позаботиться о Цубаки как о родной дочери, — Умеко покорно склонилась, краем глаза обратив внимание на очарованную Накахару.       — Рад это слышать! — Доума благодарно улыбнулся и вышел за дверь. — Желаю вам всем добрых снов!       — Спасибо-о! — радостно протянули прислужницы, успокоившись только при задвинутой двери.       Цубаки чуть не потеряла возможность дышать, не то что дар речи. Только сейчас, вглядываясь в полумрак, она заметила внешнюю юность и молодость всех находившихся рядом девушек. Разве среди них не должны найтись женщины старше? Почему здешние служанки настолько помешаны на собственной молодости?       — Умеко-о, — Накахара дотронулась до женщины, собравшейся было снять бинты с груди. — А у вас есть женщины старше?       — Старше кого? — удивлённо прищурилась Нори.       — Ну… Женщины за сорок, за шестьдесят есть? — растерялась Цубаки, не понимая повисшее в воздухе напряжение.       Оставив попытку снять бинты, Умеко тянула с волос ленту. Чёрная копна струилась под её изящными пальцами, распространяя невесомый шлейф лаванды, мёда, сливок и розмарина.       — Рано или поздно мы все уходим отсюда. Это место — приют, но мы не можем жить здесь до самой старости, — сказала Умеко, глядя на приблизившуюся Накахару сверху вниз. — Ложись спать. Завтра нам надо рано вставать, чтобы поприветствовать господина основателя и позавтракать с ним в одном зале.