Нет мне сна с тобою

      Всю ночь служанки не могли сомкнуть глаз. Кашлявшая Цубаки ворочалась из стороны в сторону, несмотря на сильный аромат мази — даже толстое сине-белое одеяло с ромашками и мягчайшая в мире подушка не приносили чувства спокойствия. Накахаре хотелось встать, зажечь и понюхать лавандовый ладан — даже если это значило захлебнуться в собственном кашле. Лаванда — один из самых дорогих её сердцу цветок, напоминающий раннее детство.       Спрятавшись под одеяло, Цубаки снова забилась в кашле. Она надеялась не мешать шуршащим девушкам спать, однако её лёгкие были иного мнения.       — Умеко. Я не могу уснуть, — Цубаки осторожно потянула одеяло женщины на себя. Умеко развернулась к девочке, открыв глаза. — Можешь мне спеть колыбельную? Мне мама так раньше делала, чтобы я поскорее уснула.       Умеко раздражённо прикусила нижнюю губу. Ей завтра надо встать в пять утра, чтобы приготовить с остальными рисовую кашу с мёдом и корицей, затем правильно заварить чай. А как закончит — придётся нашить одежды для Цубаки: в приюте Культа Вечного Рая принято выбирать самые достойные ткани, которые будут связаны с принятием неизбежного.       — Цубаки, ты уже не просто ребёнок. Есть вероятность, что ты станешь одной из нас. Завтра нам надо будет встать в пять утра, чтобы переделать все дела на кухне. Потом мне придётся нашить тебе одежду, а Сакура или Тору, кто-то из них, должна тебе показать наш приют. Пожалуйста, просто попытайся уснуть. Хорошо? — попросила Умеко, испытывая приступ тупой головной боли. Отвернувшись от Накахары, чьи глаза блестели тоской, она накрылась одеялом с головой. — Доброй ночи тебе.       Остальные прислужницы как одна отвернулись от Цубаки, натянув одеяла по шеи или голову. Наверное, умей Накахара испытывать страх, у неё получилось бы наладить отношения с родителями? Они всегда говорили «Какая же ты бестолковая! Тебе так сложно понять наши чувства или что?!».       Верно. Но Цубаки не видела чего-либо странного в том, чтобы не испытывать ужаса. Ей всегда было под силу дразнить грозных собак, путаться под ногами у лошадей и хватать змей за шеи — ей было весело, интересно, что-то одно или всё сразу. Отец ей с пяти лет толковал «Какой же ты неполноценный ребёнок, прости меня Бог». Что это могло бы значить — неполноценная?..       Сбросив с себя одеяло, Накахара накинула на себя нежно-голубую юкату, осторожно направившись к выходу.       — Цубаки! Куда ты?! — громко шикнула Сакура.       Едва заснувшая Умеко проснулась, скривив губы в тихом бешенстве.       — Мне надо нанести белила. Скоро вернусь, — Цубаки поспешила покинуть комнату и задвинуть дверь, как тут же испытала искренний шок, шепнув: — Господин основатель?!       Доума шёл вправо, остановившись при виде девочки. Чёрно-золотая юката придавала ему необычайный шарм в сочетании с его разноцветными глазами и зрачками в виде иероглифов «Четвёртая Высшая Луна». Когтистые руки он прятал в широких рукавах, не стесняясь алых пятен на своём подбородке и в уголках губ. Цубаки почему-то могла смело сказать, что это была кровь. Мысли пошли не туда.       Думая, как оправдаться — она же бежать хотела — Накахара указала пальцем на губы нечитаемого Доумы.       — У вас есть ягодный джем или какой-нибудь томатный соус? — спросила Цубаки, подняв брови.       Прочитав своё непристойное поведение в общении с женщинами, Доума смущённо прикрыл рот рукавом.       — Конечно же, есть. Ты что же, хочешь есть на ночь глядя? — незлобиво поинтересовался он. Его брови подскочили вверх.       В ноздри ударил запах железа.       Словно прочитав это в мыслях приближающейся Накахары, Доума одарил её убийственным взглядом.       — Господин основатель, с Вами точно всё в порядке? Вы тоже кашляете кровью, потому и размазали её? — Цубаки нахмурилась, встав рядом и вцепившись в чёрную ткань его подола. Доума не отнимал руки от лица, всем видом крича «не подходи ко мне!». — Вы тоже больны? Поэтому разбираетесь в мазях?       Доума в мыслях спросил себя, надо ли избавляться от нарушительницы его покоя. Угораздило же его приютить ребёнка, идущего напролом — но однажды он точно её съест, несмотря на кашель. Может быть, сейчас. А может, минут через пять. Никто не должен узнать, что достигшая тридцати пяти лет Мамико съедена им же в постели во время соития — её и любая женская кровь все равно что ледяная вода в знойный день.       Тем не менее, это ребёнок. Можно солгать и напугать её, чтобы в следующий раз не пересекалась с ним.       — Верно. Я болен раком лёгких, но теперь об этом знаешь только ты, — флегматично улыбнувшись, Доума присел на колено перед ойкнувшей Накахарой. — Если другие узнают об этом, сомневаясь в моей заразности… они убегут. И как я могу предположить, домой их не пустят.       У Цубаки разболелась голова: слишком нелогично это сейчас прозвучало. Как Доуме удаётся скрывать свою болезнь, если даже она не может скрыть симптомы своей?!       — Почему? — решила только и спросить она, чувствуя себя глупее с каждой секундой.       — Если бы им всем было куда идти, их бы здесь не было, — Доума пальцем указал на комнату девочки. — Например, твои наставницы. Многие из них сбежали от своих тиранов-мужей и сыновей, чей-то дом подожгли разбойники, а кто-то остался сиротой без возможности зарабатывать. Мой Культ Вечного Рая принимает всех без исключения, со временем отсеивая негодяев.              — Понятно. А свою болезнь Вы как скрываете? — почти довольная ответом, Накахара отпустила Доуму.       — Ну… — он сомкнул веки, снисходительно улыбнувшись. — На то, чтобы научиться этому, уйдут месяцы, а то и годы. Если научишься самодисциплине, всё само придёт со временем.       Он солгал, чтобы она отвязалась. Девочке год остался. Пусть познает красоту Культа Вечного Рая напоследок. Не съест — поглотит её труп, чтобы она навсегда осталась в Раю, не знающему забот и страданий.       Было в Доуме, по мнению Цубаки, что-то чересчур обаятельное. Слащавое лицо, например. При взгляде на людей с такой кожей, которая была только у трупов по словам матери, оба её родителя чувствовали горе и страх. Девочка, почувствовав, что от неё хотел отвязаться сам божий посланник, непроизвольно расплакалась. Обидно — не столько за свою болезнь, сколько за то, что существо божье отмахивается от неё.       — Ох, ну чего ты? Цубаки, — Доума сочувствующе посмотрел на неё, положив ладонь на плечо. — Не стоит бояться болезни. У тебя вся жизнь впереди.       Накахара сдержалась, чтобы не ударить по его руке. Лицемер!       Шмыгнув носом так, чтобы унять приступ плача, она закрыла лицо руками.       — Меня не моя болезнь пугает. Почему божий посланник, как Вы, относится к моим проблемам с таким равнодушием? Я знаю, что мне недолго осталось. Но всё же, Вы болеете тем же, что и я, но по Вам не скажешь что Вы когда-нибудь покинете этот мир, — Цубаки старалась не раскричаться, пытаясь говорить тише под поддерживающие похлопывания по её плечу. — Люди с Вашим цветом кожи не встают на ноги, господин основатель. Кто Вы такой?       Грозная тень упала на его переносицу. Губы расплылись в лёгкой улыбке.       Замахнувшись, Доума тут же перестал выражать всякие эмоции; он целился в сонную артерию Накахары.       — Может быть, Вы и есть Бог под прикрытием? Всё же, Вы выглядите необычно для любого человека… Особенно Ваши глаза. Что значит «Четвёртая Высшая Луна»? — убрав влажные от слёз ладони с лица, Цубаки указала на его лицо. — Это Ваш статус? Ваша сила?       Ребёнок смешной до ужаса. Если другие дрожали при виде него, она лезла через все дебри чужих сомнений — бедняга больна не только раком, но и отсутствием страха на уровне инстинктов. Значит, Доуме не показалось и он не сошёл с ума.       Отстранившись, он сложил руки на согнутом колене.       — Скажи, Цубаки. По-твоему, настоящее божество может быть страшным? — мягко спросил Доума, посмотрев в её полные бесстрашия глаза.       Накахара опустила взгляд на свои руки, перебирая пальцами. Стыдно сказать — ей же не доводилось чего-либо бояться вообще. Даже собственной смерти.       — Возможно, это Ваша боевая форма? — предположила Цубаки, взглянув на него с абсолютной серьёзностью; семицветная радуга манила её разум, отчего она чуть не промямлила в раздумьях: — Если божества дерутся с кем-либо, значит, у них может быть для этого определённый образ?       Доума чуть не закрыл глаза и не помотал головой, слыша этот бред — так могли сказать о ком угодно, но не о нём.       — И почему же я постоянно нахожусь в боевой форме? — поднял бровь он.       Догадка, исходя из этого разговора, у Цубаки была только одна — Доума уже её вычитал, но хотел услышать ответ вслух.       — Потому что Вы нас защищаете от кого-то, господин основатель, — Накахара смело улыбнулась, пряча остатки неловкости, сминая ткань подошла своей юкаты. — Я права?       Доума внутренне напрягся.

Кого от кого ты там защищаешь, Доума?

      Нервный и слегка хмурый взгляд Мудзана всплыл в голове Доумы; он бы даже побледнел, если бы имел такую возможность. Дело дрянь — раз хозяин решил вмешаться, значит, точно опасался предательства.

Это просто ребёнок, Мудзан-сама. Не переживайте. Придёт время, и я убью её, чтобы она не мучилась от болезней.

      Тишина. Значит, ответ Мудзана устроил.       — …Так я права? — Накахара нарушила тишину, сжав кулаки и нахмурившись. — Вы удерживаете своим обликом здешних мужчин, чтобы они не приставали к служанкам?       Доума перевёл взгляд на её переносицу, приоткрыв рот — ему хотелось сказать «Пожалуйста. Беги и больше никогда сюда не возвращайся». Но её родители до сих пор не появились: до прихода сюда он узнал от Мудзана, что её родителей съели демоны. Был ли смысл отпускать её замерзать на морозе в муках, когда Доума мог одним ударом отправить несчастную на тот свет? Без боли и страданий?       — Мои подчинённые сами стремятся не распускать руки, боясь лишиться их единственного крова над головой, — он вскинул бровями, улыбнувшись. — Цубаки, а куда ты шла в столь поздний час?       Накахара повернулась боком к нему, прислушиваясь к тишине. Кто-то пытался их подслушать?..       Убедившись, что они здесь одни, Цубаки вновь повернулась лицом к заметно недовольному Доуме.       — Хотела сбежать и сброситься со скалы. Мне здесь не нравится, — честно призналась Цубаки, обхватив своё запястье пальцами. Ей вообще где-либо не нравилось, но идти на сытый желудок в нужное место казалось посильной задачей.       — И где это место, где ты будешь счастлива? — скептически осведомился Доума.       — На небесах, — Накахара заправила руки за спину, качнувшись с пятки на носок и обратно. — Мама говорила, все мои бабушки и дедушки до сих пор живут там и не знают тягости жизни.       Даже для Доумы услышанное было чересчур. Дура дурой эта мелочь, конечно.       — Ну так я пришёл к вам с небес. И знаешь, души там какое-то время задерживаются только для того, чтобы сам Бог решил, в какой век и время их поселить в новые тела, — Доума поднял указательный палец, проводив взглядом отошедшую на шаг Цубаки. — Ты все равно переродишься. Хочешь ли ты этого или нет.       Вот же ж!..       Невольно разозлившись от стыда к самой себе, Накахара убежала в свою комнату: не было смысла спорить с тем, кто на человека-то непохож.       Смутьян!

***

      Девушки собрались вокруг Цубаки в нарядной розовой юкате с изображением лепестков сакуры и веточек с зелёной листвой — пока все спали, Доума откуда-то сумел достать детскую юкату, чтобы никого не напрягать шитьём вместо сна, хотя две новые юкаты были уже почти готовы в швейной мастерской.       — Такая красавица! — ахнула в сердцах Сакура сзади, глядя на недовольное отражение Цубаки в зеркале. Умеко расчёсывала волосы подопечной, чтобы аккуратно подвязать их лентой лазурного цвета. — Хватит кукситься! Мы всё слышали вчера! Признавайся, ты здесь тоже надолго?       — С чего вы решили? — Цубаки покраснела от гнева: что именно слышали эти воробьихи, раз смотрели на неё чуть ли не с ненавистью?! — Господин основатель не говорил, что позволит мне провести здесь лето!       — Ой! Да господин основатель наш святой, сирот в беде не бросит, — сказала Джун, встав сбоку сидящей Накахары. Попытавшись потрогать девичьи волосы, Джун тут же получила от Умеко гребешком из слоновой кости по едва дотронувшейся руке.       — А родители меня ищут? — остыла Цубаки, смягчившись в лице. — Как думаете?       — Умеко теперь тебе мать. О старых забудь, их разбойники изр… Убили, — отмахнулась Сакура, стараясь не смотреть в зеркало. — Видно, Бог сам тебя к нашему господину основателю привёл. Повезло тебе, Цубаки. Останься ты там ещё ненадолго, всё… Тебя бы опознал только тот свет.       В комнате воцарилось траурное молчание под стать тускло освещённой комнате для служанок второго ранга. Все окна были забиты досками, напоминая, что когда-то этот приют принадлежал кому-то другому — но затем явился Бог, ненавидящий свет.       Закончив, Умеко подвязала лентой волосы Накахары. Получился аккуратный бантик.       — Идём. Ты будешь чистить яблоки, — Умеко взяла за руку Цубаки, когда все остальные поспешили покинуть комнату. — Цубаки, нам пора… Ты плачешь?       Накахара напряглась всем телом, пытаясь испытать панику для большего драматизма — будто понявшие её желание лёгкие сжались, отчего она поспешила вынуть платок из своего правого рукава и откашляться.       — Когда ты полюбишь, ты останешься действительно одна.       Голос матери и державшие её девичьи ладони руки солнцем скользнули в отпечатках памяти, ослепив.       Отец играл на симясене, миролюбиво улыбаясь с закрытыми глазами — Цубаки опять чуть не покусали собаки, когда она отважно лезла воровать тыкву. Сосед увидел это, и тыкву вернули — до этого сосед наказал бить Цубаки беспощадно, пока семья Накахара виновато клонилась чуть ли не в землю.       А сегодня Цубаки смело призналась в любви соседскому мальчику, на что была жестоко высмеяна им и его пятью друзьями чуть старше. Говорили: «Ты — кицуне! Если настоящие люди много раз сомневаются в собственной уникальности, ты же уверена в себе так, будто и не человек вовсе!».       На другой день девочки кидали камни возле идущей на учёбу Цубаки, едва она успела отойти от позора:

Солнце восходит за горизонт

Сакура в её руках цветёт

Цубаки, чудачка-Цубаки!

Скажи, откуда твой хвост растёт

А не скажешь,

Ответь, почему ты думаешь

Что ты — солнце, к которому у кого-то

Любовь цветёт!

      Так смеялись все местные дети, ровесники и подростки над Цубаки, едва ли не целясь камнями в неё саму. Всё стало хуже, когда её лёгкие пострадали с возрастом.

Лисья мать дитя отпустило

Плыть по реке

Не успеет её хвост отрасти

Сгорит в пламени Ада, как дом

В котором сгорела чья-то семья!

      Получив поварёшкой по голове, взявшаяся за голову Цубаки хныкала от боли. Сидя в позе сэйдза, спиной к выпившему отцу, она поспешила юркнуть под стол.       — Проваливай отсюда! Не дай Бог наш дом подожгут из-за твоего существования! — крикнул напоследок он, выходя из дома на работу. — Проклятая кицунэ!       Слёзы текли по щекам, скатываясь к подбородку.       — …А твои глаза так горят, — заметила Умеко, обратив внимание на румянец Накахары. — Знакомое чувство. Мои родители тоже нехорошо обращались со мной с тех пор, как я в шестнадцать в подоле принесла.       Услышанное удивило сильнее всякого воспоминания.       — У тебя есть ребёнок?! — пришла в себя Цубаки, поспешив утереть слёзы и переварить собственное облегчение в сердце.       — Сейчас ему был бы год, — Умеко отвела пустой взгляд в сторону выхода. — Идём. Иначе расстроим господина основателя.