Ветер в моих глазах

Чух-чух Чух-чух Чух-чух Разрезая резкими звуками двигателя мертвую тишину предрассветного утра, паровоз стремительно мчался, с удивительно точной периодичностью выпуская из себя дым. Металлические колеса его плавно скользили по рельсам, фонари своим блеклым светом озаряли дорогу, не позволяя сонному машинисту свезти состав с рельс. Странно, но паровозы, проходящие в этой местности, всегда выглядели новыми и безупречно чистыми, а машинисты невероятно умело управлялись с ними. Вычищенные до блеска (а может и новые) окна шаловливо поигрывали первыми редкими лучами солнца: ни одного облачка на небе видно не было, что предрекало безупречный ясный день. Обитатели паровоза пока еще мирно спали под его сдержанное сопение, да и в целом это место окутала какая-то приятная атмосфера лёгкости и безмятежности. За окном стремительно сменялись пейзажи: нетерпеливые, поднявшиеся с первыми лучами солнца редкие пассажиры могли увидеть легкое колыхание пшеницы, ласкаемой свежим ветром бескрайней степи, спокойный, плавный ток мелкой речки, почти пересохшей за минувшее жаркое лето, прохладный лес, неспешно пробуждающийся под мелодичное пение птиц… И только единственный пассажир, одиноко сидящий в своем купе, под общее умиротворенное настроение совсем не подходил. За прошедшую ночь ему не удалось сомкнуть глаз, да и виноваты в этом были вовсе не суетливые соседи, не гулкий шум поезда, не неудобная полка - мешало уснуть ему нечто более сложное, сидящее у него в груди и отравляющее его изнутри. Совсем недавно в жизни его произошли роковые изменения - мужчина остался совершенно один в этом мире без уверенности в завтрашнем дне, без родных людей рядом и без каких-либо надежд. “Совсем скоро он свыкнется с этим и просто продолжит двигаться дальше”, - сказал опытный читатель, да сложно здесь было смириться, ведь всего месяц отделял путника от прошлой, красочной, настоящей жизни, один лишь короткий и страшный месяц. Он ровно и неподвижно, словно каменное изваяние, сидел на месте, тяжелым взглядом уставившись в окно. Взгляд этот, стоит сказать, сильно отличался от живых умилённых взоров других обитателей паровоза - было в нем что-то страшное, животное. Обычно живые, блестящие глаза его утратили свой ослепительно яркий свет, они стали мертвыми, равнодушными и холодными. Навсегда холодными. Кто знает? Наверное, после происшедших событий лихорадочные потоки мыслей должны были терзать его, заставлять снова и снова переживать одни и те же фрагменты горькой его жизни, наверное, он должен был ненавидеть себя, раскаиваться в содеянном или вовсе наоборот - ненавидеть своих обидчиков. Он должен был молиться и проклинать, злиться и рыдать, но вместо этого продолжал отрешенно сидеть на койке, а в голове его гулко отдавалось: Чух-чух Чух-чух И ещё настырнее: Чух-чух Чух-чух Чух-чух Так что путник просто наблюдал сменяющиеся за окном виды и с мучительным, глухим отчаянием отгонял от себя мысли о том, что он собирается делать, когда паровоз всё-таки остановится. Ведь, право же, непременно должен настать такой момент: паровоз замрет на станции в какой-нибудь глухой деревушке и молодой проводник бодрым голосом воскликнет: “Наш паровоз прибыл на станцию N! Не забывайте свой багаж!” Что ему делать пассажир решительно не знал. Конечно же, настанет время, когда он рассеянно выйдет из паровоза, возьмет с собой немногочисленные пожитки и, направившись куда глаза глядят, сядет у озера, встречая новый день. Но все это будет после. Сейчас мужчина ехал, сам не зная куда, в полном неведении с ощущением давящей безнадежности.