150000₩

— Снова работать, ма. В ночь, наверное, поэтому до утра не жди. Матушка отрывается от какой-то романтической книжки, поднимая на Ги-Хуна прищуренный взгляд. — Куда? — Да всё туда же. Где в прошлый раз был, помнишь? — Что за работа такая, которую надо ночью делать? — хмурится она, явно подразумевая худшее. И, при всём при этом, точно не догадываясь, чем действительно собирается заниматься её сынок. — Говорил ведь, что больше туда не пойдёшь. — Да позвали вот. Тебя не поймёшь, — тянет Ги-Хун, присаживаясь рядом с ней и обхватывая себя за колени. — Не работаю — не нравится, работаю — не нравится. — Мне не нравится, что ты повадился по ночам это делать. Чем порядочные люди по ночам занимаются? Видимо, трахаются за сорок пять миллионов вон с едва знакомым дураком. Как он, спрашивается, вообще докатился до жизни такой? Ещё и продолжает врать, врать, врать, всем вокруг, окружая себя ореолом лишней и неуместной загадочности. Все вокруг привыкли, что Ги-Хун всегда бежит разболтать всё так, что пятки сверкают, а тут одни секреты и неловкие улыбочки. Ни про дочь не рассказал, ни про дружка своего нового толком. Всё потом, потом, до лучшего момента откладывает. Матушка переживает, конечно, потому что он вдруг стал задумчивым и тихим. Посмеялась бы, наверное, если узнала правду, а потом отхлестала бы полотенцем. И была бы полностью права. — На трассу иду стоять, ма. Она шлёпает его резко по голове книгой, и Ги-Хун недовольно шипит, потирая ушибленную макушку. — Совсем дурак, что ли? Матери родной говорит такое. — Ну а чего ты? — стонет он, вскидывая руки. — Нормальная там работа. Помнишь дядьку того, который заходил? В костюме, вежливый. С ним спелись. Помогаю по мелочёвке. Спелись так, что его язык уже пару раз облизывал Ги-Хуну рот, но такие детали он оставляет при себе, чтобы лишний раз маму не пугать. Про трассу, в конце концов, даже не так далеко от правды, хоть и напоминает больше эскорт из клишированных сериалов. Довела-таки жизнь, довела. Фраза про Ин Хо маму успокаивает. Она ещё из того поколения людей, которое считает, что если человек выряжен с костюм-тройку, то ему можно смело доверить свою жизнь. Ги-Хун бы, честно говоря, не доверил бы Ин Хо даже котёнка с улицы, побаиваясь, что он и ему будет в миску банкноты крошить вместо корма, нечего, мол, привязываться, глупое животное, у нас тут деловые отношения. Котёнком в данной ситуации является он. — Время уже, — спохватывается Ги-Хун, подскакивая на ноги и встрёпывая свои волосы в неловкой попытке использовать пальцы вместо расчёски. — Заболтала меня совсем. Ну-ка, нормально я выгляжу, прилично? — Кто ж в джинсах и футболке выглядит прилично? — качает головой мама. — А я их ещё постирал вчера, между прочим. — Иди уже, — отмахивается она. — Нормально выглядишь. Куртку не забудь, ради бога. Куртку Ги-Хун забывает, полагая, что она ему всё равно особо не потребуется, чтобы сначала в машине, а потом дома торчать. Машина, к счастью, подъезжает без полицейского сопровождения на хвосте. Ин Хо даже паркуется аккуратно, но Ги-Хун всё равно стучит костяшками пальцев по окну около водительского, не спеша залезать внутрь. Стекло опускается вниз, являя ему чуть удивлённое лицо. — Перелезай, — командует Ги-Хун. — Я дальше поведу. — Сюда я добрался без проблем, — фыркает Ин Хо. — Медаль себе за это повесь. Перелезай давай на пассажирское, а то я знаю, как это работает. Сейчас войдёшь в кураж, а потом мы на красный на газ давим, двести по встречке и паркуемся под кирпичом. Ин Хо закатывает глаза, но сдаётся неожиданно быстро, послушно пересаживаясь на переднее сидение около водительского. Ги-Хун занимает место за рулём и заводит машину снова. По ней, признаться, он соскучился чуть сильнее, чем по Ин Хо — управление плавное, легкое, податливая такая девочка, не то чтобы несгибаемый, как бревно, хозяин. — Ну, как дела? — бодро начинает Ги-Хун. — Домой едем или по-старинке, в лав-отеле на пару часов комнатку снимем? Чтобы без следов и свидетелей. — А ты в них особый специалист? — бросает Ин Хо, кося на него взгляд. — Я ж говорил, что в такси работал. Мне эти отели как родные, я штук двести в городе знаю, потому что людей туда постоянно возил. Некоторых даже, знаешь, от пафосного офиса забираешь и сразу в такую дыру, что там даже крыс нет, боятся лапы замарать. — Мне больше по душе моя кровать, — морщится Ин Хо. — А не то место, где до меня за неделю двести человек потрахались. — Никакой тяги к приключениям. — Тебе самому не слишком много приключений? Первый раз с мужчиной, с которым ты едва знаком, и в какой-то каморке с тонкими стенами. Ги-Хун пожимает плечами. — Я всегда сразу ва-банк иду. — Азартный, — Ин Хо усмехается, пропуская снова какие-то тёплые интонации в голос. — Скучно без риска жить, — бросает Ги-Хун, постукивая нервно пальцами по рулю, и качает головой. — Давай об этом не будем. Меня легко перекрывает, буду потом всю ночь только об этом думать. Ин Хо примолкает, но ненадолго. Его способность впихивать в разговор вещи, которые в приличном обществе не произносят обычно вслух, должна изучаться учёными — сверхспособность какая-то, серьёзно. Ги-Хуна всю жизнь называли болтливым, но даже ему периодически хватает ума догадаться, что иногда надо бы тактично промолчать. — Ты не думал голову полечить? — предлагает Ин Хо, и Ги-Хун чуть сам не съезжает на встречную через две сплошные. — Я знаю хорошего врача, который этим занимается. — А сам не думал? Голову полечить, — в сердцах спрашивает он. — Но не у врача. Мне поставь бутылку чего покрепче, я тебе в красках распишу, что конкретно тебе надо полечить и в какой последовательности. — Ты уверен, что уже хорошо меня знаешь? — произносит Ин Хо, коротко усмехаясь. — Тебя? Нет. Ты сам по себе эта… — Ги-Хун морщится, вспоминая слово, и машет одной рукой, — энигма. Но вот свои проблемы ты особо-то не скрываешь. Они на поверхности плавают, брюхом кверху. — Это твоя вина. — Ага. Конечно. Ну прости тогда, пожалуйста, что я тебе сорок лет психику ломал, пока мы даже знакомы не были. — Я не об этом, — качает головой Ин Хо. — Я это никогда не демонстрирую на публику, но твоя манера общения располагает рассказывать всё подряд. Не знаю, как это работает. Я даже сейчас говорю с мыслью о том, что надо рот закрыть. Доля правды в этом есть, и в этом всё очарование, в этом всё проклятье. Потому что диалог течёт плавно и естественно; разговаривать, даже пока Ги-Хун откровенно злится, так легко, будто сто лет знакомы. Загадочности в Ин Хо ровно столько, чтобы казаться интересным, но не слишком далёким и отстранённым. Скорее так, в тонусе аккуратно поддерживает. Тянет и тянет поэтому к нему, как напасть какая-то. В тот раз, на скамейке, Ин Хо всё-таки сказал правду: вся проблема в том, что для них обоих это глоток свежего воздуха — Не надо рот закрывать, — выдыхает Ги-Хун. — Тебе полезно будет, правда. Доверять людям приятно. — Нет, — припечатывает Ин Хо. — Это легкомысленно и рискованно. — Если только о плохом думать, то, конечно, да. — Как ты дожил до таких лет с такой философией? — вздыхает он, и снова вместо снисходительности эта странная привязанность в голосе. Смешанные сигналы, тревожится мозг, очень смешанные сигналы. Улыбается еще, наверное — Ги-Хун не видит, сосредоточен на дороге. — Стал бедным, безработным, разведённым и, — он поджимает на мгновение губы в лёгкой задумчивости, — всё-таки немного счастливым. — Специфика характера. Другой бы на твоём месте головой поехал раньше, чем дошёл до стадии бездумного счастья. — Тебе вот не пришлось много доверять людям, чтобы поехать головой. — Давай обойдёмся без надуманных диагнозов, — отмахивается Ин Хо. — Я про твою голову тоже много что уже могу сказать, но помалкиваю. Ги-Хун пожимает плечами. А то он сам этого не знает, что далёк от идеала. Ин Хо бы послушал разок отзывы на него со стороны бывшей жены — узнал бы много нового и интересного, но их встречи он предпочёл бы избегать, как огня. Остаток пути до дома они болтают лениво и отстранённо. Ин Хо умеет сглаживать углы, когда действительно этого хочет: нелепыми шутками, от которых у Ги-Хуна периодически скашивается лицо, потому что на такое не засмеяться даже вымученным смехом, или какими-то далёкими рассказами о незначительных вещах. Ему есть что рассказать и чем поделиться, и если закрыть глаза на конечное место назначения, это почти похоже на разговоры на свидании. Только это всё равно не свидание. Ги-Хун время от времени напоминает себе об этом, когда в голову начинают закрадываться слишком уж позитивные мысли. В памяти ещё свежи воспоминания о том, как легко Ин Хо умеет портить идеальные ситуации резким словом. — Ты всё ещё настаиваешь на том, что это должно быть единоразово? — спрашивает вот он, пока они едут в лифте на пятнадцатый этаж. — Ага, — кивает Ги-Хун, поигрывая крышкой зажигалки. — Тебе может понравиться. — Я так-то рассчитываю на это, что мне понравится. Я понимаю, тебе тяжело понять, но я тут первостепенно для приятного времяпрепровождения, а не для денег. Ин Хо на это ничего не отвечает, и правильно делает. В глазах Ги-Хуна он периодически делает шаг вперёд, эмоционально эволюционируя, когда выбирает вариант промолчать вместо того, чтобы ляпнуть глупость, которая очевидно разрушит атмосферу. Только на два шага вперёд они стабильно потом делают двести двадцать два назад, поэтому расслабляться не приходится. — Мне может понравиться тоже. — Ну, если ты сорок с лишним миллионов отбашляешь за плохой секс, то мне будет тебя очень жаль, — бормочет Ги-Хун, отлипая от стенки, чтобы выйти из лифта. — Так что, в этом вся идея. Ин Хо ловит его за локоть, заставляя остановиться прямо в проходе. — Я не это имею в виду. Ты ведь понимаешь, о чём я. — Нет? — У меня нет привычки сдаваться, когда я в чём-то глубоко заинтересован. Дверь начинает закрываться. Ги-Хун тянется свободной рукой, чтобы нажать на панели на кнопку и открыть её снова. — Тогда тебе придётся пересмотреть свои взгляды на характер нашего общения. — Я уже сказал, почему это невозможно. И мы, вроде, друг друга поняли. — Ты как-то не так воспринял то, что мы обсуждали там, на лавке, — качает головой Ги-Хун. — Я согласился, потому что мне хочется проводить с тобой время, но я не смогу долго делать вид, что меня очень радует тот факт, что общаемся мы, получается, ради денег. — Сорока пяти миллионов недостаточно, чтобы заставить тебя искренне радоваться? — фыркает Ин Хо. — Я искал информацию и знаю, в каком ты сейчас положении. Избавиться от долговых обязательств должно быть облегчением, почему ты настаиваешь на обратном? — Потому что это, — цедит Ги-Хун, снова яростно тыкая по кнопке, чтобы опять открыть дверь, — будет хуже, чем денежные долговые обязательства. Я буду зависеть от тебя. — Почему тогда зависеть от меня — это плохо? — Потому что ты считаешь, что это хорошо, и поэтому это плохо. Так понятно? Судя по взгляду, нет, но продолжать этот вымученный диалог — всё равно что позволять кому-то себя в мозг долбить. Тут и сорока пяти миллиардов было бы мало, особенно с тем энтузиазмом, с которым Ин Хо это делает. Выкрутив руку из чужой хватки, Ги-Хун перехватывает Ин Хо за локоть сам, вытягивая из лифта. — Нашли место, — отвлечённо ворчит он. — На парковке бы ещё сели потрещать. — Ты не ответил нормально на вопрос, — настаивает Ин Хо, потому что ему, конечно, надо докопаться до истины, проигнорировав все сигналы о том, что говорить об этом неприятно. — Ты тяготеешь к свободной и расслабленной жизни, не хочешь заморачиваться сложными вещами и предпочитаешь вместо этого плыть по течению. Я предлагаю тебе именно это — сбросить ответственность, доверить возможность позаботиться о тебе тому, кто в этом заинтересован. Ни разу за тридцать лет, с тех пор, как он впервые попробовал алкоголь, Ги-Хун не жалел так сильно о том, что трезвый сейчас. После пары литров пива воспринималось всё на порядок легче, не хотелось так сильно встряхнуть Ин Хо или приложить его затылком о стену — позывы были, конечно, но там и двигаться лениво было, и эмоциями накрывало, и можно было сбросить лишний стресс, закурив двадцатый раз за вечер, выжигая снова и снова рот и лёгкие. Сейчас только и остаётся, что срывать напряжение на щёлкающей зажигалке. — Ты хочешь, чтобы всё было профессионально не из-за того, что боишься обречённой на провал влюблённости, — медленно произносит Ги-Хун, — а потому что у тебя крышу срывает от того, что что-то в твоей жизни снова нельзя будет жёстко контролировать и держать под присмотром. Тебя моя сумасбродность одновременно и тянет, и отталкивает. С деньгами это быстро потеряет краски. Ты платишь — я танцую, и никакого элемента неожиданности. Можно меня покрутить в любую сторону, и всё будет окей, потому что ты стоишь у штурвала и задаёшь курс. Мне это нахер не упало. Это тоже многое объясняет. Оглядываясь назад, можно было догадаться раньше, после всей той свалившейся на голову информации про жену, которая умерла из-за того, что сделала что-то наперекор воле Ин Хо, не прислушавшись к его холодной рациональности. — Тебе настолько претит возможная стабильность наших взаимоотношений? — спрашивает он, не отрицая ни единого слова. — Да. Это работа тогда, а не взаимоотношения. Веселье всё теряется. Один раз Ги-Хун уже это пробовал, и вышло хреново. Женился он тогда не за деньги, конечно, но концепт был схожий, потому что жене тоже нравилась идея того, что, обручившись, они придут к какой-то стабильности, к спокойствию, что будут жить как нормальная ячейка общества. Винить её в этом нельзя, просто выбор пал не на того человека, и поэтому кончилось всё плохо. Зато у нового её муженька старенькая, но хорошая Хонда и перспективная работа с возможностью переехать в Америку. Получается, не сошлись они тогда целями на жизнь с ней и всё. По Ин Хо не скажешь, что ему тоже нужно именно это. Может, думает просто, что нужно. Куда ему ещё больше стабильности впихнуть в свою и без того упорядоченную жизнь? — Это детская позиция, — цедит он. — На должность разумного взрослого я давно не претендую. Сто раз уже говорил — бери или уходи. В квартире за это время ничего не поменялось. Ги-Хун сбрасывает кроссовки в прихожей и шагает вперёд, не дожидаясь приглашения. По-хорошему, ему надо было развернуться ещё в тот момент, когда Ин Хо начал затирать про его долговые обязательства, вертя этим у носа как доказательством того, что им надо обязательно трахаться именно за денежное вознаграждение, но Ги-Хун проглатывает и это, потому что просто развернуться и уйти — тоже лишено хоть какого-то смысла. Надежда должна быть. Он пороется, поищет её. Это как с лотерейными билетами, шанс один к миллиону, но вдруг повезёт. Идти ва-банк — это правда дурная привычка, которую ничем не вытравить. Даже если в банке на данный момент лежат только его гордость, самоуважение и остатки здравого рассудка. — Поесть хочешь? — предлагает Ин Хо, помахивая на фоне белым флагом. Квартира, видимо, нейтральная зона, раз спорили они в лифте и подъезде. — Могу заказать что-нибудь. — Не, дома поел. — Вина? Виски? Пару секунд Ги-Хун крутит в голове это предложения, раздумывая, насколько хорошей идеей будет просто упиться до невменяемости и пустить всё на самотёк. Нравится ведь ему, видите ли, просто плыть по течению. — В спальню пошли. — Ты сам делаешь это больше похожим на проституцию, — хмуро замечает Ин Хо, тем не менее, жестом указывая направление. Будто Ги-Хун не обошёл всё здесь неделю назад, пока тащил на себе его пьяное тело. — Конечно, перекладывай ответственность на меня, — кивает Ги-Хун. — Я тебе и голову дурю, и к проституции толкаю. Через пару часов я уже буду виноват в одиннадцатом сентября, потому что неправильно подышал в тот день. — Иди в спальню, — сдаётся Ин Хо. — Курить-то тут можно? — Пепельницы нет. — Вазу мне дай какую-нибудь покрасивее, дальше я сам разберусь. Вместо вазы Ин Хо приносит с кухни стакан с водой. Ги-Хун, успевший упасть на кровать (мягкая такая, зараза), выуживает из кармана пачку и многострадальную зажигалку, с огорчением замечая, что крышка от его нервных манипуляций совсем расшаталась. Выдыхая дым в белоснежный потолок, он гадает, с чего обычно в таких ситуациях всё начинается и как ему надо себя вести сейчас. Обычно всё как-то проще проходит. Возможно, потому что к моменту, когда его тело всё-таки падает на кровать, в крови уже достаточно много алкоголя, чтобы не думать о мелочах. — Что у нас дальше по плану? — всё-таки спрашивает Ги-Хун. — Мы раздеваемся и сразу пошло-поехало? — У тебя какие-то предрассудки по поводу прелюдии? — уточняет Ин Хо, присаживаясь на кровать рядом с ним. — Вся ночь впереди. Нам не нужно торопиться. — Не знаю я, как всё должно быть в такой ситуации, не каждый же день таким занимаюсь. Направляй давай. Ладонь аккуратно накрывает его, свободную от сигареты. Мимолётно Ги-Хун беспокоится о возможности случайно прожечь пеплом простыни или одеяло, но этого волнения недостаточно, чтобы потушить сигарету. — Ты уверен, что не хочешь немного выпить? — снова предлагает Ин Хо. — Тебе нужно расслабиться, чтобы всё прошло хорошо. — Я границ не вижу, а напиваться точно не хочу. Лучше не рисковать. Он уверен, что позже об этом пожалеет и не один раз, но сейчас возможность сохранить рассудок важнее, чем приятная перспектива раствориться в пьяном тумане. — Начнём тогда с этого. Ин Хо всё ещё держит его за руку, отмечает мысленно Ги-Хун, то ли приучая к близости, то ли просто отчаянно желая контакта кожа к коже. Свободная рука касается подбородка, заставляя повернуть голову — сам не заметил, что невольно смотрел куда угодно, только не на человека рядом. Всё от нервяка, спасибо, что колотить ещё не начало. Это, наверное, впереди. — Останови меня, если будет необходимость притормозить. И это последнее, что Ин Хо произносит перед тем, как утянуть его в поцелуй.