150000₩

Родной дом встречает Ги-Хуна запахом еды и укоризненным взглядом матери. Она отвлекается от стругания овощей на их маленькой кухне и замирает, пялится, сощурив глаза, будто он вернулся домой побитым, испачканным в земле и в рваной одежде. Ги-Хун молча проходит мимо, укладывая на стол сумки с продуктами и вываливая из карманов оставшуюся наличность, которую брал вчера для похода в продуктовый. Он почти ничего не потратил, только оплатил проезд и заскочил по дороге в магазин за новой пачкой сигарет. Это не тянет на действительно хороший заработок, но это всё ещё какие-никакие деньги. Почти половина от того, что пообещал ему Ин Хо. Можно сказать, что Ги-Хун работал за еду. — Где ты был? — спрашивает мама, пока он валится устало на диван, закрывая глаза. Голова ноет ужасно; двадцать четыре часа без сна в таком возрасте — это летально. — Тебя не было весь день. — Я же говорил, мам, — бормочет Ги-Хун, потирая ладонью лицо. — Я работал. — От тебя за версту несёт алкоголем. — Знаю-знаю-знаю. Но это не я пил! Мой… — он заминается, активно жестикулируя рукой в попытках поймать нужное слово, — напарник на работе пил. Да, это звучит глупо! Но я не пьяный, серьёзно, просто чертовски устал. — Чем ты там занимался? — любопытствует мама, пряча выброшенные на стол деньги в коробку и начиная разгружать продукты. — Ты ведь не вляпался ни в какую авантюру, надеюсь? — Не вляпался, — сонно тянет он, стягивая с дивана наброшенный на него плед, чтобы укутаться с головой. Даже до собственной комнаты сил дойти нет. — Там одноразово. Больше туда не пойду. Она спрашивает про завтрак, но Ги-Хун только мычит ей что-то невнятно в ответ в полусне, отключаясь. После сна должно было стать легче, но вместо этого на здоровую голову только накрывает сильнее. Мать полотенцем выгоняет его с дивана за попытку начать курить прямо там, используя как пепельницу оставленную рядом кружку, и приходится мариноваться в тишине своей мелкой комнатушки, развалившись на старом матрасе. Одноразово. Это он правильно утром сказал. Круто провели время, повеселились, спасибо за вечер-ночь-утро и всё такое. В своём меланхоличном настроении Ги-Хун винит преимущественно то, что разболтались они так именно ночью — идиотское время суток, когда не спишь, рот вечно начинает против воли болтать обо всём, о чём не стал бы говорить при свете дня. В момент, когда Ги-Хун понимает, что загоняется сильнее из-за того, что они, вероятно, больше не увидятся снова, а не из-за того, что его тридцать лет стоявшую устойчиво ориентацию начало шатать, как корабль в шторм, после одного несчастного поцелуя с едва знакомым мужиком, он хватает телефон. — Привет? — Я не гей, — сразу осведомляет Ги-Хун. — Привет. По ту сторону долго молчат. — Знаешь, как говорят про таких людей, как ты? — наконец произносит Сан-Ву. Судя по звукам, он за рулём. — Как? — спрашивает Ги-Хун с искренним интересом. — Только без заумных слов давай. — Финальный босс безработицы. Тебе заняться вообще нечем? — Я думал, что важно это сообщить! — Ты три месяца на связь не выходил. Надо было продолжать в том же духе. — Ну вдруг ты скучать по мне начал? — Не особо. Сан-Ву, конечно, врёт. Ги-Хун знает это с вероятностью в сто процентов, потому что у Сан-Ву больше нет друзей, кроме него и коллег по работе, а всем в этом мире нужно иногда простое человеческое общение с кем-то, кто не зациклен на обсуждении рабочих проблем. Даже если этот кто-то — «финальный босс безработицы». И ведь надо ещё такое выдумать. — Ты хочешь встретиться? — спрашивает Сан-Ву, только лишний раз это подтверждая. — В субботу я свободен. — А пораньше никак? — вздыхает Ги-Хун. — Я вот свободен… — Ты каждый день свободен. — В субботу так в субботу. Сан-Ву отключается без «пока», «удачи» или «до встречи», потому что он самодовольная задница, которая считает себя венцом человеческой эволюции. В целом, это не так далёко от истины, поэтому Ги-Хун прощает ему такое поведение раз за разом. Он видел, как этот человек в пятнадцать плакал за школой навзрыд из-за того, что его отшила одноклассница, и это сильно упростило принятие его самодовольства. В любом случае, теперь Сан-Ву знает, что он всё-таки не гей. Или думает, что он полнейший идиот, но это и так не нуждалось в особых подтверждениях. Осталось теперь это осмыслить ещё в своей голове. Убедить себя, что один поцелуй с мужчиной не превращает его в гея. Если так подумать, по сравнению с десятилетним браком с женщиной, один поцелуй с мужчиной — это капля в море. Не потрахались же они там в машине. И жену свою Ги-Хун правда любил, даже несмотря на то, что они ссорились каждый божий день и завели ребёнка с надеждой на то, что это поможет им хоть как-то сохранить разваливающийся брак. Это вообще не тянет на гомосексуальность. Бисексуальность, подсказывает голос в голове. Ги-Хун подскакивает с матраса и идёт докапываться с ерундой до матери, смотрящей вечерние новости, потому что оставаться наедине с мыслями положительно невозможно. Даже не поделишься ни с кем; что бы он там ни заливал Ин Хо вчера про отсутствие проблем с чужим мнением насчёт своих предпочтений, трещать о таком направо и налево — так себе идея. Мать терпит его бессвязную болтовню два дня, на третий начиная вслух увещевать, что лучше бы он пошёл ещё где-нибудь посидел двадцать четыре часа, вдали от дома, потому что выносить повышенную активность со стороны Ги-Хуна ей надоедает. Он почти уже смиряется с тем, что с Ин Хо они больше не увидятся, и тогда мысли полноценно заполняют размышления о том, как жить дальше с новой информацией о себе. Спасение приходит с неожиданной стороны. В четверг матушка заявляет, что если Ги-Хун скажет хотя бы слово во время ужина, она вышвырнет его спать на улицу, поэтому они молча жуют капусту под аккомпанемент болтовни диктора, который вещает о погоде, и матушка шлёпает его по плечу за любую попытку даже приоткрыть рот. Звонок в дверь отрывает от ужина их обоих. — К тебе? — с надеждой в голосе спрашивает мама, будто ожидая, что там сейчас окажется кто-то из многочисленных приятелей Ги-Хуна, чтобы забрать его куда-нибудь хоть ненадолго. — Я никого не жду, — бормочет он, кладя миску на стол и поднимаясь на ноги. — Пойду проверю. За дверью стоит Ин Хо. Они смотрят друг на друга пару минут, не произнося ни слова, будто оба не понимают, как оказались в этой точке пространства. Ги-Хун пялится, почёсывая ступнёй одной ноги другую, почему-то из всех нормальных мыслей выбирая думать о том, что торчит тут в домашних шортах и футболке, против затянутого в дорогущий даже на вид костюм Ин Хо. — Кто там? — развеивает оцепенение криком с кухни мама. — Это ко мне, — кричит Ги-Хун в ответ. Он бы поклялся, что услышал с кухни «ну слава богу», но Ин Хо цепляет на себя всё внимание, прокашливаясь и наконец делая шаг вперёд. — Добрый вечер, — вежливость сочится из каждого слова и движения, пока он протягивает подозрительно полный конверт и не менее подозрительные пакеты. — Я привёз плату за работу. В голове роится так много вопросов, что Ги-Хун не знает, с чего толком начать. Ну, во-первых… — А ты откуда знаешь, где я живу? — потому что среди миллиона личных вещей, которые обычно не рассказывают едва знакомым людям, Ги-Хун не сказал ни свой адрес, ни даже номер телефона. — Это не так сложно узнать, — ровно произносит Ин Хо. — У меня была информация о твоём полном имени и возрасте. Остальное — дело техники. «Пробили по базе», переводит для себя Ги-Хун. Фраза слово вырвана из каких-то бюджетных боевиков, но, с другой стороны, удивляться тут нечему. Если бы у него вдруг оказалось много денег, он бы, наверное, просто от безделья начал вычислять адреса и телефоны случайных людей и названивать им, чтобы напугать. Мать была права, называя его невыносимым. — А это что такое? — кивает Ги-Хун на пакеты и конверт, на всякий случай забирая их, чтобы Ин Хо не стоял, как идиот, с протянутыми руками. В пакетах почему-то лежит еда, и он пялится на Ин Хо с откровенным непониманием на лице. — На кой хрен ты продукты припёр? Стоически спокойное выражение лица трескается, будто Ин Хо ждал этого вопроса, но боялся его больше всего на свете. Он прокашливается снова, заводя руки за спину, выглядя как человек, готовый толкнуть речь о проблеме глобального потепления на каком-нибудь международном конгрессе. — Моё поведение в ту ночь было недопустимым, — начинает Ин Хо. Ги-Хун внимательно слушает его, швыряясь в пакетах и изучая детальнее содержимое. В голове мелькает мысль о том, что это один-в-один то, что он покупал в тот раз в круглосутке, но упаковки подороже. — Я бы хотел извиниться, если причинил какие-то неудобства своей развязностью. И за то, что задержал оплату. Это было неуместно с моей стороны. — Ну с задержкой да, — соглашается Ги-Хун, бросая пакеты на пол и кидая в них конверт. — Мне пришлось объяснять матери, почему я двадцать четыре часа батрачил за еду, но она, в целом, удивилась, что мне вообще чем-то заплатили. — Мне жаль, — вздыхает Ин Хо, склоняя голову. — И я надеюсь, что мои… действия не слишком напрягли тебя. — Ты про то, что ты нажрался как в последний раз? Да забей, мужик. Это даже не худшее пьяное поведение, с которым я когда-либо сталкивался. Чон Бэ, дружище мой, однажды так напился, что полез драться с какими-то идиотами прямо в баре и орал — пустите меня, я морпех, я ему сейчас разобью еба-… — Я не об этом, — прерывает Ин Хо. — То, что произошло в машине. Ага. Ги-Хун оглядывается себе за плечо, но мама сидит на кухне и достаточно сильно увлечена телевизором, чтобы не прислушиваться к тому, что происходит здесь. Тем не менее, если они действительно собираются говорить об этом, то не на пороге, пока он торчит у всего района на виду чуть ли не в трусах. — Зайдёшь? — предлагает Ги-Хун. — Можем поболтать, но не здесь. Ин Хо пялится ему в глаза как человек, который никогда не слышал ни о каких правилах приличия и о том, что нельзя так пристально смотреть на людей. И молчит, не делая никаких попыток ни отойти, ни зайти в дом. Ги-Хун громко цокает, закатывая глаза, и хватает его за плечо, затаскивая в дом самостоятельно. Ещё один венец человеческой эволюции ему на голову; сначала сто раз подумай, потом сделай, бла-бла-бла. — Пошли. Разувайся, кидай куда-нибудь вещи. — Это нормально? — уточняет Ин Хо, снимая своё лёгкое пальто и аккуратно вешая его на вешалку. — Я не помешаю? — Мать тебе сейчас в ноги начнёт кланяться за то, что ты отвлекаешь меня от того, что я ей на уши приседаю. Мам, — орёт Ги-Хун через всю комнату, — ко мне приятель пришёл. У нас ещё еда осталась? Он подхватывает пакеты в одну руку, локоть Ин Хо — в другую и тащит его мимо кухни. Пакеты Ги-Хун скидывает на пол около обеденного стола, забрав только конверт, который сует под мышку, подбирая на ходу свою миску. Мама, скептично настроенная, оживляется, завидев на пороге кухни Ин Хо, выряженного как с обложки журнала о всяких идиотских финансовых проблемах, и расплывается в улыбке, начиная суетиться, подыскивая ещё столовые приборы. Обычно реагирует она так только на Сан-Ву, как на единственного его друга, работающего пять через два и имеющего хорошее образование. — Какой представительный молодой человек, — вздыхает мама. — Он мой ровесник, — бросает Ги-Хун, забирая у неё вторую миску вместе с палочками. — Хван Ин Хо его звать. Спасибо, ма. Разбери сумки, хорошо? Мы в комнату. Он утаскивает Ин Хо к себе до того, как мама начнёт расспрашивать его о том, кем он работает, есть ли у него, такого хорошенького, жена и не может ли он пристроить её нерадивого сынишку куда-нибудь к себе в компанию. Ги-Хун почему-то уверен, что Ин Хо может, но не хочет заставлять его оправдываться, почему это будет нерентабельно. По сравнению с начищенной до блеска квартирой, в которой он был в понедельник утром, забитая хламом комната с валяющимся в углу матрасом выглядит откровенно нелепо. Ги-Хун не подумал об этом перед тем, как приглашать к себе, но Ин Хо вежливо держит при себе все комментарии относительно благосостояния жилплощади и молча присаживается на всё тот же матрас. Он выглядит ужасно неуместно на фоне общей разрухи. Он выглядит ужасно неуместно в жизни Ги-Хуна в целом, если уж на то пошло. — Держи, — отдав миску и палочки, Ги-Хун присаживается рядом, прислоняясь спиной к стене. — Кимчи и немного рыбы. Не ресторанная еда, знаю, но мама старалась. — Всё в порядке. Я люблю домашнюю еду, — заверяет Ин Хо, перемешивая капусту палочками перед тем, как попробовать. — Это очень вкусно. — Наслаждайся. Они едят в тишине, под отдалённые звуки болтовни телевизора с кухни. Ги-Хун понятия не имеет, как начать этот разговор. Его обычно силой не заткнуть, когда есть о чём поговорить. Пошутить бы, сказать, что со всеми случается, иногда даже взрослые люди по пьяне решают, что обменяться слюной в машине — это хорошая идея, но на языке ни одной подходящей фразы, и он предпочитает молча жевать свою кимчи. Ин Хо не торопится тоже. Ги-Хун смотрит на него исподлобья, всё ещё завороженный тем, как контрастно он выглядит здесь, в до боли в глазах белой рубашке, галстуке и отутюженных даже после целого рабочего дня брюках, воплощение недостижимой идеальности. — На работе в понедельник проблем не было? — стреляет Ги-Хун наугад, лишь бы занять рот чем-нибудь, помимо капусты. — Ты ведь не поехал никуда, наверное. — Не поехал. Мой зам подстраховал, — кивает Ин Хо, слабо усмехаясь. — Мне с девяти утра названивали, когда я не приехал. Я и на пятнадцать минут задерживаюсь только в крайних случаях и всегда предупреждаю, все переполошились. — Ничего не сказали? — взволнованно уточняет Ги-Хун. — Кто мне что скажет. Ситуация неприятная, но у нас никаких особо важных дел, требующих, чтобы я обязательно присутствовал на месте, не было. Если бы были, ко мне бы и домой приехали, растолкали и привели в порядок. Во вторник утром вернулся, посидел до ночи, всё разгрёб. Некритично. Но повторять не буду. — Да-да, не надо, — кивает Ги-Хун, добавляя с довольным смешком. — Вдруг уволят. Ин Хо усмехается, качая головой. — Я бы не огорчился. Сам бы документы с радостью подписал. — Не любишь свою работу? — Никто свою работу не любит, — признаётся Ин Хо. — Но мне нравится быть занятым чем-то. Я бы головой поехал, если остался без дела. Отец это понимал, когда запрягал меня управлять компанией — говорил, что мы с ним похожи, обоим надо вечно держать мозг в напряжении, чтобы не начали убивать от скуки людей. — Я справляюсь как-то, — пожимает плечами Ги-Хун. — Это не то чтобы повод для гордости, конечно. — Люди все разные. У тебя другая ситуация, — помолчав с секунду, будто взвешивая свои дальнейшие слова, Ин Хо продолжает. — Тебе бы женщиной родиться и выскочить замуж. Ты не представляешь, как много мужчин готовы швыряться деньгами, лишь бы было к кому возвращаться домой после работы. — Да из меня и жена бы так себе вышла, — смеётся Ги-Хун. — Девчонки моего происхождения сами на трёх работах пашут, чтобы семья была в достатке. Замуж-то тоже надо удачно выскочить, а не за первого попавшегося мудака из школы, который принёс букет цветов. Нужно предлагать что-то в ответ, помимо возможности обнимать своего клерка, когда он возвращается с двенадцатичасовой смены. Секс даже не спасёт, я не знаю, как у людей находятся силы трахаться после работы. — Ну, — задумчиво бормочет Ин Хо. — Ты весёлый. — Я знаю. Мне каждый раз перепадает только благодаря тому, что я весёлый. Впрочем, если у тебя есть незамужняя — да и замужняя, не в моём положении выбирать — женщина лет сорока-пятидесяти, которая готова платить за то, что ей рассказывают анекдоты после работы, то можешь нас познакомить. Ин Хо награждает его пристальным взглядом, который Ги-Хун упускает, занятый вылавливанием палочками куска рыбы среди кимчи. Поболтали немного, дышать становится проще без ощущения, что сейчас придётся по слову друг из друга вытягивать и натужно извиняться. Даже еда в такой обстановке идёт лучше. Ги-Хун выдыхает расслабленно, прекратив набивать щёки капустой, и кладёт опустевшую миску на столик около матраса, кивнув Ин Хо, чтобы последовал примеру. — Ещё раз спасибо за еду, — благодарит он. — Было весьма кстати, я пропустил обед сегодня. — Маме потом спасибо скажешь. — Конечно. Могу я… — Давай поцелуй обсудим, — предлагает Ги-Хун, решив не размениваться больше на мелочи. — Я всю неделю как на иголках ходил. Начал бы Сан-Ву названивать, раз уж он невольно был втянут во всю эту херню, но он обычно дважды за неделю трубки от меня не берёт. Ин Хо пересаживается на матрасе, чтобы они сидели лицом к лицу, и кивает. Разговор, судя по его чрезмерно напряжённому взгляду, предстоит долгий.