150000₩

— А вот это прямо обязательно сейчас? — уточняет Ги-Хун, пялясь на бутылку виски, которую Ин Хо кладёт в его корзинку, рядом с зеленью и лапшой. — Я заплачу, — успокаивает он — и Ги-Хун роняет смешок, конечно, черт возьми, этот ублюдок заплатит, ещё он за пятьдесят штук бутылку не покупал ему, но дело вообще не в этом. — За всё. — Да без проблем, но я, э-э, ну. Час ночи. Ты ещё пить дальше собрался? Ин Хо жмёт плечами, не отвечая, но и бутылку не убирая, и окидывает придирчивым взглядом остальное содержимое корзины. — Всё взял? Ги-Хун снова пробегается взглядом по списку, который таскает с собой с самого утра, сверяет его с содержимым и после кивает. Ин Хо молча забирает у него из рук корзину, направляясь с ней к кассе. Молоденькая девчонка окидывает их полусонным взглядом, немного оживляясь. Наверное, находит забавным контраст. Она называет конечную сумму, и Ин Хо, как и обещал, расплачивается — и правда за всё, даже продукты попросил посчитать вместе, — приложив телефон к терминалу, после собирая покупки в пакеты и подхватывая оба самостоятельно. — Ты себе собираешься присвоить мою еду? — смеётся Ги-Хун, нагнав его на улице, чем заслуживает недоумённый взгляд. — Нет? — Чего тогда вцепился? Я бы и сам донёс. Ин Хо смотрит на пакеты, задумавшись, и пожимает плечами. — Мне не сложно. — Ну как знаешь. Пакеты сгружаются на заднее сидение. Ги-Хун, снова устроившись на водительском, наблюдает за тем, как Ин Хо присаживается рядом, откидывает чуть назад спинку пассажирского кресла и начинает распечатывать бутылку. Разговор с семьёй явно сказался на нём не лучшим образом. Он выглядит поникшим и уставшим, куда менее собранным, чем в начале встречи, и на этот раз Ги-Хун умалчивает о сомнительном решении продолжать пить, наблюдая в зеркале, как Ин Хо прикладывается прямо к горлышку бутылки, жадно делая глоток. Дороги в это время почти пустые. Он выруливает на главную трассу, косо поглядывая на навигатор, сверяясь с маршрутом. В середине пути Ин Хо опускает вниз стекло и протягивает свою ладонь. — Хм? — недоумённо спрашивает Ги-Хун, бросив мимолётный взгляд на его руку. — Сигареты. Салон наполняется дымом; пачка пустеет даже стремительнее, чем бутылка, всё ещё зажатая в руках Ин Хо. Плохое сочетание. Депрессивное такое, отдающее подавленностью и грустью, какими-то невысказанными словами, которые роятся в голове, как пчёлы в улье. — Хочешь поговорить? — коротко кашлянув, предлагает Ги-Хун. — О чём? — Не знаю. Ты мне скажи. — Я плачу своему психотерапевту сто тридцать тысяч за один сеанс, — бросает Ин Хо, стряхивая пепел с сигареты на проезжую часть. — Мне уже нечего рассказывать. — Давно в последний раз пробовал разговаривать с людьми как, ну, с людьми? — фыркает Ги-Хун. — Не за деньги. — Что мне можешь сказать ты, чего не скажет он? — Я тебя уверяю, я и слова не повторю из того, что он тебе говорит. Мне даже после целой бутылки такую дурь не состряпать и не произнести вслух. Ин Хо роняет короткий смешок, подпирая голову кулаком в лёгкой задумчивости. — Не знаю, что говорить. Ощущения странные. — Это после разговора с матерью? — После посещения родительского дома, — вздыхает Ин Хо; голос у него звучит по-прежнему чётко, но пьяная томность слов потихоньку проникает в хорошо поставленную речь. — Словно все соки вытянули. Мы поговорили. Хорошо поговорили. Но это… Гм. — Хреново, — понимающе продолжает Ги-Хун. — Твой отец умирает, какой дурак назвал бы это веселым? — Я с ним никогда не был особо близок. Не понимаю, почему это тогда так… да. Хреново. — От любых смертей знакомых людей хреново. У меня в детстве умерла троюродная тётка, я её видел два раза в жизни, а на похоронах всё равно было тошно. Хотя, помню, наелся я там до отвала. — Отец из тех, кто предпочёл бы, чтобы на его похоронах поставили стол для покера, — фыркает Ин Хо. — Он мне так сказал. Всё уже расписал: кого приглашать, какую еду на стол ставить, как развлекать гостей. Говорит, не хочет, чтобы о нём рыдали — слёзы его всегда раздражали. Мне это перешло по наследству. Он замолкает на мгновение, чтобы пригубить ещё из бутылки, и продолжает, понизив голос: — Ха-Ныль постоянно плакала во время беременности, и меня ступором прошибало от этого вида. Потом, позже, — Ин Хо делает короткий взмах рукой, отчего часть пепла небрежно падает на сиденье, — когда она умерла, я себя за это ненавидел. Что не мог утешить её тогда, и она проходила через это одна. — Да, дружище. Женские слёзы — это худшая часть отношений. — Наверное, и она ненавидела меня тоже. Ги-Хун тактично прокашливается. — Я работал на износ. Предлагал врачам миллионы, миллиарды, но они всё равно ничего не могли сделать, а она плакала, — Ин Хо снова машет рукой, — плакала, плакала, постоянно плакала. Такой я её и запомнил: плачущей. Все семь лет совместной жизни она только смеялась, а запомнил так. Когда смотрю на старые фотографии, думаю: и как я только умудрился превратить такую жизнерадостную девушку в комок слёз и боли? Ги-Хун шумно вздыхает и резко поворачивает руль, вывозя их с главной дороги в бок. Он хорошо знает эту местность: наложила отпечаток работа в такси. Огни ночного города теряются где-то вдали, пока перед глазами открывается полузаброшенная промзона, достаточно тёмная и тихая, чтобы предоставить необходимое уединение. Ги-Хун давит на тормоза, останавливая машину под высоким мостом, и глушит фары, включая свет в салоне. — Приехали? — Это был её выбор, — произносит Ги-Хун, ловя покрытый пеленой взгляд Ин Хо своим. Глаза выдают его лучше, чем речь — совсем пьяные. — Ты сделал то, что должен был — принял этот выбор. — Мне нужно было надавить, — отмахивается Ин Хо. — Заставить её сделать аборт по медицинским показаниям. — Разве она была бы счастлива тогда? — Она была бы жива. — И тогда счастлив был бы только ты. Ин Хо пожимает плечами, снова откидываясь на спинку кресла, и тянется к бутылке, но Ги-Хун перехватывает его руку, останавливая. Обычно он не из тех, кто тормозит весёлое распитие спиртного, но половина бутылки сорокоградусного виски в одного, в прикуску с сигаретой и под аккомпанемент разговоров о мёртвой жене — звучит как рецепт очень плохого пробуждения на утро. — Надо идти дальше, — бросает Ги-Хун, пихая Ин Хо в плечо. — Она бы этого хотела. Даже моя бывшая жена ждёт, пока меня кто-нибудь окольцует — надеется, что я тогда перестану быть идиотом. — Ты свою жену не убивал. — И ты тоже, — он шлёпает Ин Хо по плечу. — Это был цирроз печени. Злись на него, не на себя. — На это невозможно злиться, — цыкает Ин Хо. — Ты же умный дядька. Придумай способ! Снова молчат. Сказать толком нечего, и Ги-Хун выуживает ещё одну сигарету, чувствуя, что пачка уже почти пустая. Тошно от этого. Рассказа, не сигарет, хотя и от никотина уже тоже мутит. Через смерть родных не пройти так просто, но упиваться своим отчаянием — худший из вариантов. Думать об этом легко, но выбраться из болота, это он знает, гораздо тяжелее. — Сколько твоей дочери? — спрашивает неожиданно отвлечённо Ин Хо. — Девять, — бросает Ги-Хун. — Недавно исполнилось. — Ты жалеешь? Что всё сложилось так. — Да, — он даже не раздумывает над ответом. — Постоянно. Каждый день. Иногда думаю о том, какая моя бывшая стерва, что забрала её, но понимаю, что так для всех лучше. Отец из меня никудышный. — Мы оба в этом провалились. — С мужиками спать, наверное, в этом смысле безопаснее. — На порядок. Над головой, на мосту, гудят редкие проезжающие мимо машины. Ги-Хун трёт глаза, сгоняя сонливость, и откидывается назад и сам. Давно он так ни с кем не разговаривал. Выматывающая херня. Да и не с кем, если подумать. С друзьями весело смеяться, развлекаться, торчать в барах; после отказа от скачек приятелей сильно поубавилось, стало меньше общих интересов. Так и приходится в сорок пять торчать дома, валяться бесцельно на матрасе, не зная, куда себя приложить, чтобы не покрываться плесенью. Как люди в таком возрасте находят, куда себя приткнуть, чтобы не прозябать дома? Или сейчас уже поздно и остаётся только пойти закупиться верёвкой и мылом? Мама только ведь не обрадуется, её слишком жаль, чтобы проворачивать такие финты. — Вообще, я не гей. Ин Хо поворачивает к нему медленно голову и очень говоряще вскидывает бровь. — Я понял это ещё тогда, когда мы ехали в машине. — С чего это вдруг? — возмущается Ги-Хун. — Я же сказал, что отношусь положительно! — На лице у тебя написано. — Ага, конечно! — он тянется ткнуть Ин Хо в плечо снова, на этот раз встречая настоящее сопротивления. Даже большого салона не хватает, чтобы два взрослых мужчины могли всерьёз там развернуться, поэтому всё превращается в сомнительную перепалку, где Ги-Хун пытается встряхнуть Ин Хо, а тот отталкивает его с ленивым раздражением, явно напрягаясь меньше, чем мог бы. На стороне Ги-Хуна только чужое пьяное состояние, но по периодической резкой хватке на своих руках он чувствует, что драться тот умеет хорошо. — Ну хватит, — фыркает Ин Хо, отодвигая его от себя и с усилием усаживая назад. — Хуже ребёнка. Ясно по тебе, что ты не гей. По лицу правда видно, да и не кричат о таком направо и налево. — Но ты-то это не особо скрываешь, — подмечает Ги-Хун. Он понятия не имеет, как всё это работает — не было как-то причин узнавать. — Прямо перед фактом поставил. — Потому что мне нет смысла это скрывать, — легко отвечает Ин Хо. — Я могу с кем угодно спать, людям вокруг придётся с этим смириться из-за денег и власти. Тем, кто в твоём положении, приходится о таком молчать, чтобы не потерять всё то немногое, что осталось — поэтому и не говорят так открыто, всегда думают наперёд, как это повлияет. — Я бы скрывать не стал, — настаивает Ги-Хун. — Сразу всем бы сказал. Ин Хо закатывает глаза и цепляюще самоуверенно усмехается. — Расскажешь. — Я доказать могу! Вот смотри, — Ги-Хун роется по карманам, находя там телефон, и листает телефонную книгу. — Прямо сейчас позвоню кому-нибудь и скажу. — Время-то… Ги-Хун его уже не слушает. Влияют ли на него так алкогольные пары в воздухе или просто внутренняя непоколебимая глупость, но он находит в списке контактов Сан-Ву (как самого либерального из своих друзей) и уверенно жмёт на кнопку вызова, сразу включая на громкую связь. В салоне повисает тишина, нарушаемая только длинными гудками. Трубку Сан-Ву поднимает далеко не сразу. — Алло?.. — звучит он очень сонно. — Дружище! — бодро начинает Ги-Хун. — Так давно тебя не слышал, вечность прямо прошла! — Я не дам тебе денег взаймы, — бормочет Сан-Ву. — Да какие там деньги! Я тебе очень хочу кое-что рассказать. — До утра это не подождёт? — Нет! Это правда очень важно. Слушай, только пойми меня правильно. Мне нравятся мужчины. Я гей. Сидящий рядом Ин Хо прикрывает ладонью рот, пытаясь сдержать смех. Сан-Ву некоторое время ничего не говорит. Ги-Хун узнаёт в звуках с той стороны шорох одеяла и стук очков, которые он, наверное, подбирает с тумбочки. — Я был шафером на твоей свадьбе, — медленно и всё ещё сонно произносит Сан-Ву. — У тебя есть дочь. Ты не можешь быть геем, Ги-Хун. — Я просто осознал своё влечение ещё и к мужчинам! Решил рассказать тебе. — Это бисексуальность, не гомосексуальность, идиот. — Чего? Какая бисексуальность? Ин Хо всё же не сдерживается и смеётся, давясь виски, незнамо как успевший вновь достать бутылку. — Кто там смеётся? — ворчит Сан-Ву. — Неважно! Скажи, мы ведь можем остаться друзьями даже после этого? Сан-Ву очень шумно и крайне недовольно вздыхает. — Да. — Спасибо! Ты мой самый лучший друг. Спокойной ночи! Ги-Хун сбрасывает трубку быстрее, чем Сан-Ву успевает пожелать ему подняться на мост и спрыгнуть с него вниз. С чувством полноценной победы, он поворачивается к Ин Хо и гордо тыкает пальцем в телефон. — Видишь? Я бы прямо так всем позвонил и рассказал. — Твой друг теперь уверен, что ты бисексуален, — прокашлявшись, сгоняя остатки смеха из голоса, напоминает Ин Хо. Ги-Хун снова смотрит на телефон. Этот момент он не продумал. В голове мелькает идея набрать снова, но если он позвонит Сан-Ву во второй раз и скажет, что разбудил его ради шутки, то, скорее всего, тот его заблокирует и перестанет вообще отвечать на любые звонки. — Потом с ним объяснюсь, — отмахивается Ги-Хун. — Сан-Ву хороший мужик. Поймёт. — Но ведь не все люди такие хорошие, Ги-Хун. Это первый раз, когда Ин Хо обращается к нему по имени, неожиданно понимает он. Они теперь друзья или что? Так во взрослом возрасте заводят друзей? Через пачку сигарет, бутылку виски и приколы по телефону в три часа ночи? Три ночи. Ой как Сан-Ву потом будет на него злиться. — Шли бы они нахер тогда, — фыркает Ги-Хун. — Какие мы друзья, если их волнует настолько сильно то, с кем я сплю? Нет, я понимаю, у всех свои убеждения, но мне такого не надо. Если бы мне кто из моих рассказал об этом, я бы понимающе отнёсся. — Не все такие, — повторяет Ин Хо. — Мне хочется думать, что люди все хорошие. — В нашем-то возрасте — и такая наивность? — Ты уже в гроб собрался завтра? — фыркает Ги-Хун. — Хотя ты сегодня столько выжрал алкоголя, что, наверное, правда придётся класть. — Посмотрим. — Вот-вот, посмотрим! Дышать становится как-то полегче, спокойнее. Ги-Хун складывает руки на руле и кладёт на них голову. Он устал до жути, организм тянет спать, но внутри шевелится что-то странное и позабытое, что мешает завести машину и просто поехать дальше по адресу. Что-то из детства, когда вы на ночёвке прячетесь вместе под одеялом и не можете уснуть, потому что хочется хихикать и болтать о ерунде. Ин Хо ничего не говорит о том, что ему надо возвращаться домой, больше увлечённый вновь заполученной бутылкой, и Ги-Хун не находит в себе желания и силы воли ему напомнить о времени. Разговаривать ему нравится. После этой ночи они разойдутся по разным сторонам и больше не встретятся — оба слишком разные, чтобы что-то с этим делать, чтобы переводить случайное знакомство в настоящую дружбу. Можно растянуть эти оставшиеся часы до рассвета и… — Мне на работу с утра, — произносит Ин Хо, шумно вздыхая. — Домой? — предлагает Ги-Хун. — Надо бы. — А хочешь? — Не особо. — Я вот тоже. Только у него меньше ответственности и обязательств перед другими людьми. Надо разве что добраться до дома, пока мама не проснулась, чтобы не волновалась ещё сильнее. У Ин Хо проблемы глобальнее, и, понимая это, Ги-Хун ждёт, пока тот скажет заводить машину и ехать дальше. Ин Хо не торопится, постукивая пальцами по бутылке. Он пялится задумчиво в пустоту, прислонившись виском к стеклу, и от этого его укладка совсем портится, делая взъерошенным, словно холёная домашняя птица, слишком загулявшая на улице. Честно говоря, беспокоиться стоит не о том, что спать осталось часов пять, а о том, что спать придётся часов пять после ноль семь крепкого алкоголя в одного, а утром ещё и ехать куда-то, что-то делать, думать головой. Ги-Хун заранее сочувствует — ему и по трезвости такое тяжело даётся, последнее особенно. — Ты сейчас торопишься? — спрашивает наконец Ин Хо. — А я похож на человека, которому есть куда торопиться в три ночи? За тебя больше беспокоюсь, приятель. — Не надо за меня, — хмурится Ин Хо. — Всё в порядке. — Ну, как скажешь. Тот удовлетворённо кивает и продолжает с интонацией, слишком вопросительной, по скромному мнению Ги-Хуна, потому что о таком даже спрашивать не нужно: — Хочешь задержаться ещё немного? — Хочу. Ин Хо довольно кивает. — Тогда посидим.