Звери, вышедшие из Голгофа

Танидзаки каждый день удивлялся тому, как Наоми мастерски игнорировала проблемы: зомби-апокалипсис — нос не покажет из склада, мутация заражённых — не её дело, встреча с выжившими — какие-то городские сумасшедшие. Его самого распирало на всеобъемлющее любопытство касательно заражённых и новых знакомых, но, если быть честным, из них всех ему понравился больше Широ. Он был таким же, как и Танидзаки: собранным, вежливым и, казалось, знает, что делает. Остальные… Ну как сказать. Эксцентричные ребята. От дуэта из взрослой шпалы и милой девочки, до молчаливого скептика. Танидзаки желал вновь увидеться с Широ, потому что их встреча, где он учил его и Наоми стрелять, была больше похожа на молчаливую пытку, где говорят только по делу. Руку сюда клади, это зажми, вот так прицелься. А когда Танидзаки хотел перехватить Широ перед уходом, Наоми быстро его выпроводила невербальным пинком под зад, намекая, что ему здесь не очень рады. Но Танидзаки был рад и не разделял неодобрение сестры. Это было бы так здорово и полезно обсудить всё странное, что добавилось к поведению заражённых, и природы в целом. Единственное, что мог себе позволить Танидзаки, — это украдкой выходить из склада и наблюдать за бегающими крысами неподалёку: их поведение отличалось несвойственной агрессией для помойных грызунов и по-странному жёлтыми, практически светящимися глазами, что пробирались ужасом в самую душу. Исследуя понемногу обстановку, Танидзаки записывал всё, что видел. Его блокнот кишил ежедневными записями про необычные находки. Как, например, ночная активность и физическая сила заражённых, подозрение на распространение вируса среди животных, даже низко опускающаяся луна выглядела подозрительно, и он записывал этот факт ко всему прочему. Танидзаки опасался всего неизведанного, но страх, что был присущ человеку в подобной ситуации, не мешал ему отчаянно желать докопаться хоть до малой истины, и пытаться добиться разгадки. — Что ты всё носишься со своими каракулями? Ты не учёный, братец, пора бы успокоиться, — осадила его как-то Наоми, которая заметила энтузиазм в расследовании причины. — Я не могу сутками сидеть в этом холодильнике, и ничего не делать! Сколько можно прятаться? Ты не хочешь начать что-то делать? , — вспылил в ответ Танидзаки. Она одарила его злобным взглядом. — Нет. Наоми, вся такая загадочная, агрессирующая по щелчку пальцев, недоверительная, холодно расчётливая, сбивала с толку Танидзаки. Он не мог принять, что она владела некой важной информацией, которая была значительна в прошлом, а может, и сейчас бы им помогла. Всё сводилось к интернату. Слишком удушающее место для и так замкнутого Танидзаки наложило свои отпечатки, но больше всего на Наоми. Стоило ему сказать устойчивое слово для выражения эмоций «боже», как она принималась гневно ворчать, чтоб из его рта никогда не вылетало ничего, что хоть немного связано со святым. Первое время Танидзаки покорно кивал и не решался задавать вопросы, но когда её чрезмерная злость закипала на упоминание интерната непозволительно часто, он понял, что всё намного хуже, чем мог себе представлять. Что только Танидзаки не успел выдумать с того самого дня: она продала душу дьяволу, подвергалась травле, которой он не замечал, и тогда шансом на побег стал сигнал о ЧП, убилась горем из-за Кью, подвергалась насилию. И всё было отдалённо похоже на ускользающую от него правду. Наоми поменялась буквально в одно мгновение, в ней не осталось и следа от той, кем она была в интернатские годы. Порой, Танидзаки думал, что совершенно не знал собственную сестру, хоть она и всегда была верным и близким другом. Её новые ужимки, грубый лексикон, тотальная смена характера, избавление от старых убеждений — всё это, в какой-то степени, наводило тревожной жути. Что, просто что настолько сильно могло повлиять на его, в любые обстоятельства, скромную религиозную сестру? — Наоми, ты что творишь? Танидзаки был свидетелем того, как она порвала цепочку с крестиком, вышвырнула в кустарник, сорвала с себя платок и, высоко поднимая ноги, топтала его в грязи. — Чёртовы Маргарет и Натаниэль! Ненавижу их!, — вместо ответа она срывала голос в диком крике. — Не черти. — Заткнись, блять. Встревоженный побледневший Танидзаки уставился на Наоми. Первый раз, когда он слышал от неё что-то настолько вопиющее, нарушающее все правила, и просто незнакомое. В тот момент он был уверен, что она сошла с ума. Но шли дни, недели, а к Наоми не возвращался рассудок, и он понял, что сестра переживала настолько сильно, что каждый миг находилась на грани истерики, и ему ничего не оставалось, как адаптироваться к новой жизни с новой Наоми. — Мы уже в безопасности. Напомнил ей Танидзаки, когда они обустроились на складе. Он предвкушал душераздирающую историю, но получил долгий уставший взгляд пустыми глазами. — Я не могу. Наоми звучала бессильно, и Танидзаки оставил разговор на потом. Потом оказалось мифическим и понятием растяжимым для сестры, настолько растяжимым, что она напрямую заявляла, что отказывается посвящать его в тайну, и ему следует забыть про её слова в лесу. Танидзаки стойко решил, что раз правда не идёт к нему, то он пойдёт к правде. «-----------► Ночь сгущалась беззвёздным унынием. На краю человеческого мироздания поднимались вверх небоскрёбы с разбитыми панорамными окнами, очертания порта бледно вырисовывались на фоне устрашающей черноты. Город смертельно тих и наполнился обречённостью. Танидзаки аккуратно выходит из безопасного склада навстречу заражённым и риску. Риск — это порождение отчаяния. Люди с уверенностью в своём будущем не станут крупно рисковать, ибо им есть что терять, но Танидзаки терять нечего. Он идёт на самый большой риск в своей недолгой жизни и, скорее всего, даже спустя года, если он сможет выжить, не пожалеет об этом судьбоносном дне. Он пышит пафосом и самоуверенностью, но кто может его осудить, когда он идёт по молочному настилу храбрым шагом и чувствует себя заочно победителем. Танидзаки огибает склад и подходит к погрузочному отсеку, где его ожидает блестящий оранжевый фургон. Его цвет яркий и привлекает внимание, и на данный момент ему это странно нравится. Танидзаки всегда быстро завораживали маленькие вещи, и он шёл на поводу эмоций, восхищаясь. Он разглядывает пёстрый фургон со всех сторон, проводит раскрытой ладонью по ледяному капоту, пинает колёса, проверяя, что они не сдуты, и смотрит на своё отражение в зеркале бокового обзора. Его совершено не радует изнеможённый, грязный, как у беспризорника, вид, и он отворачивается от отражения. Танидзаки слышит шелест неподалёку и, подпрыгивая на месте, судорожно пытается вытащить пистолет из кобуры. Руки его не слушаются, тело впадает в мелкую дрожь, и он испуганными глазами осматривает местность. Словно из ниоткуда выбегает заражённый, который яростно хрипит и булькает, он молниеносный и грациозный в своём желание укусить Танидзаки. Заражённый не похож на тех, кого он мог встречать раньше: в зеленоватых руках тот сжимает внушительную доску, размахивая ею, высокий рост, превосходящий сто семьдесят четыре сантиметра Танидзаки, а ещё у заражённого разорваны рёбра на одной стороне. Из них вываливается не функционированное сердце, которое приобрело болезненный синий оттенок. Танидзаки вжимается в фургон и наконец, совладает с пистолетом, он крепко сжимает его онемевшими пальцами, и прицел полностью сбит из-за дрожи перед надвигающейся смертью. Заражённому осталось сделать всего пару рывков, чтобы задеть жертву доской и перегрызть ему горло. Танидзаки шумно сглатывает и стреляет первый раз отроду. Патрон мчится достаточно далеко от его цели и бесполезно врезается в снег. Он чувствует влагу на трепещущих ресницах, думает о Наоми, которая встретит его в следующий раз с желанием убить его, как он, возможно, сможет добраться до неё, потому что он забрал пистолет ради глупой выходки. Танидзаки кажется, что заражённый криво ухмыльнулся его выстрелу, он подходит опасно близко и замахивается широкой доской. Танидзаки крепко зажмуривается, ожидая болезненного, передающего вирус укуса, но его инстинкт самосохранения не позволяет вот так просто сдаться. Хоть он и стреляет второй раз почти не смотря, его руки поднимаются повыше и попадают точно в грудную клетку заражённого. Тот пошатывается, бросает свое оружие и падает на землю. Танидзаки открывает глаза, набравшись смелости из-за поражения цели, и стреляет ещё раз, но теперь в лоб. Заражённый дёргает конечностями, как упавший на спину жук, и из его гнилого рта льётся тёмная жидкость, окрашивая снег в чёрный. Танидзаки влезает на водительское кресло и движимый адреналином, даёт газу, колёса скрипят под скоростью, фургон слегка заносит на сугробах. Он рвано дышит, не может надышаться перед минувшей гибелью, и просто инстинктивно мчится вперёд по дороге. Когда Танидзаки отъехал достаточно далеко, он ударяет по тормозам и откидывается на спинку сидения. Так непредусмотрительно, наивно, непродуманно. Ещё секунда, и дальше ничего бы не имело смысла. Он замечает, что даже когда крутил руль, всё ещё сжимал пистолет. Танидзаки убирает его обратно в кожаную кобуру и даёт себе несколько минут, чтобы окончательно отойти от произошедшего, но он знал, что этот момент истинной трусости навсегда отпечатается в его воспоминаниях. В беспощадном апокалипсисе нельзя терять бдительность, колебаться перед заражёнными и давать слабину. Любая оплошность может стоить драгоценной жизни. Танидзаки продолжает свой путь к интернату по памяти и примерно через двадцать минут видит то, что каждый день ненавидел в детстве. Голый клён, острые концы забора и разлагающееся изнутри здание. Через выбитые окна, разрушенные стены и полностью развалившийся сарай можно было узнать характер его бывшего дома, и сразу содрогнуться от прилива ужаса. Двор выглядел жутко, словно наполненный призраками его одноклассников и, Танидзаки разрешил себе мысль, что быть может, среди призраков прошлого летал и Кью. Он последний раз сжимает и отпускает руль, прежде чем спрыгнуть на землю. Перед лицом стояла чёрная решётка, которую давно никто не обновлял, и оттого, краска облупилась. Танидзаки чувствовал только упадничество перед своими воспоминаниями за этим забором. Он толкает плечом калитку, и скрипя, она нехотя поддаётся под его натиском. Танидзаки тихо ступает по нерасчищенной дорожке и останавливается у главного входа. Перед глазами невольно всплывает его юный лик, перекошенный отчаянием, потому что он не мог найти Наоми. Он встряхивает головой, в попытке избавиться от неуместного наваждения. Танидзаки открывает дверь, и в нос сразу бьёт трупный запах, вперемешку с металлом и пылью. Он закрывает половину лица рукавом и с усилием делает маленькие шаги по коридору. Он честно не знал, что ожидал здесь увидеть. Может, он надеялся на ответы прямо у порога, но так не бывает. Танидзаки заглядывает в заброшенную столовую, где уже месяц никто не ел обычную размазню, которой их кормили, заглядывает в класс для уроков, где давно никто не сидел за начищенными партами, и открывает следующую комнату. Кабинет директора Натаниэля. Танидзаки прикрывает за собой дверь, словно ему снова двенадцать и он до дрожи боится быть пойманным. Он осматривает полки с религиозными книгами, ощупывает подрясник и рясу на вешалке, сдувает пыль с документов о воспитанниках, и испытывает твёрдое разочарование. Нет ничего компрометирующего или из ряда вон выходящего. Так он всегда представлял кабинет директора. Но что-то определённо не так. Танидзаки, задумавшись, проходит по помещению ещё раз для тщательного осмотра. В карманах рясы он находит пачку сигарет и трясёт ею. Внутри зажигалка забилась об картонные стенки. Он смутно знал, что такое сигареты. Вроде, это бумажные свёртки, которые тлеют, и люди мнимо расслабляются под облаками дыма. Танидзаки, движимый научным интересом, открывает полупустую пачку и достаёт одну сигарету. Он вертит её в разные стороны и принюхивается. Пахнет резковато, но не особо противно. Танидзаки убирает находку в карман джинс и перебирает пальцами корешки книг. За Библией он обнаруживает второй ряд книг. Он бросает на пол книги из первого ряда и изучает обложки второго. Это были откровенные журналы, книги, наполненные сквернословием и пошлостью, стыдом и срамом. Танидзаки сконфуженно кладёт их на полку, испытывая отвращение. Неужели отец Натан получал удовольствие, когда читал и просматривал страницы? Он догадывается, что самое скверное находится под башней из различных бумажек о счетах и прочем скучном дерьме. Танидзаки опасается садиться на стул директора, поэтому он, сгорбившись, пытается отличить очередное досье от чего-то важного. В оконную раму задувает студёный ветер, и она издаёт протяжные завывания. Танидзаки ёжится. Он предчувствует грядущую беду. В дверь настойчиво стучатся двумя кулаками. Танидзаки застывает на месте. Удары напористые и требовательные. — Кто там?, — глупо спрашивает он надтреснутым голосом. В ответ незваный гость тягуче замычал, и Танидзаки проклял себя, что закрылся в этом кабинете без малейшей надежды на выход и спасение. Холод пистолета больше бодрит, чем пугает. Он держит оружие наготове и слышит, как заражённый выламывает дверь. Полумесяц сиротливо освещает практически сломанные петли. Он должен открыть её и с точностью профессионала убить заражённого, а потом бежать к фургону. В действительности Танидзаки думает над тем, что выбить своим телом окно — хороший вариант побега. Он мечет запуганным взглядом то к источнику шума, то к окну. Заражённый окончательно выбивает дверь, и Танидзаки вскрикивает, ибо перед ним стоит мёртвая сестра Маргарет. Он по привычке хотел рассыпаться извинениями, но Маргарет набрасывается на него с рычанием, и Танидзаки снова чувствует себя таким безоружным с пистолетом в руках. Маргарет рывком опрокидывает стол, бумаги возносятся к потолку и медленно опадают на пол. Танидзаки стреляет, потому что у него нет банального выбора. Плечо Маргарет рассечено, но она продолжает надвигается на него, уповаясь паникой в чужих глазах. Танидзаки стреляет второй раз, третий, обрушивая убийственный шквал патронов на неё. Лицо Маргарет, совсем как в его детстве, становится перекошенным и злым. Танидзаки подходит к ней, соблюдая безопасную дистанцию, и бьёт ногой в живот. Она теряет равновесие и утыкается носом в деревянный пол. Танидзаки бьёт её коленом в спину, до ушей слабо доносится хруст. Он не осознает, что по щекам льются слезы, оставляя грязные разводы. Он наносит удар за ударом, пребывая в мучительном бреду. Маргарет превратилась в кровавое месиво из гнилых органов. Он жесток, потому что воспоминания, как она забрала у него близкого друга, как она увела его от родной сестры, слишком свежие. Танидзаки легко прыгает с разбега в окно и разбивает собой стекло, острые осколки впиваются в его кожу, и он обременительно падает на белоснежный снег с улыбкой. «-----------► соломон сказал: живые знают, что умрут, а мёртвые ничего не знают Ночь стала негласным временем суток, когда они лежали на полу звездой и нелепо смеялись над друг другом. Они вдоволь накуренные и одурманенные. В момент действия наркотиков им становилось плевать, поймают ли их и какими будут последствия. Главное, что сейчас они делят чувство эйфории, расширения сознания и ощущений. — Хидео, а почему я стала такой грустной?, — невнятно спросила Хигучи. — О!, — воскликнул он, — Знаешь, как работает зависимость? Она активно покачала головой и сразу потеряла фокусировку зрения из-за приятного головокружения. — Лежи смирно. Так вот, наркота действует на нервную систему человека и вся эта биологическая хуйня, — Хидео коротко хихикнул, словно сказал какую-то остроумную шутку, — Организм перестаёт как раньше вырабатывать эндорфины. — Что такое эндорфины?, — Хигучи пьяно улыбалась. — Ты же ходила на курсы психологии! — Я под травкой, — протянула она. Хидео беззлобно закатил глаза. — Это гормон, который даёт тебе чувствовать благополучие и блокирует боль. Ты в обычное время перестаёшь получать эндорфины, и чтобы быть счастливой, нужна новая доза. Хигучи в ответ недовольно сморщила нос. — Сама на это подписалась, —Хидео усмехнулся. — Неправда, я это…экспериментирую! Он смерил её знающим взглядом и тяжко вздохнул. — Хуёвые у тебя эксперименты. Хигучи блаженно потянулась и прикрыла веки, за которыми расцветали яркие пятна. — Как есть. После второго или третьего раза ей стало действительно всё равно на борьбу с патологической тягой к употреблению. В быту она много раз слышала фразу «бывших наркозависимых не существует, а наркотик умеет ждать подходящий момент», и Хигучи каждую ночь ждала этого подходящего момента. Осуждала ли она себя в абстинентные синдромы? Очень сильно. Хотела ли она завязать? Не-а. Как Хигучи могла спокойно жить дальше, если она знает, каково быть под доступным счастьем, и такие моменты невозможно стереть из памяти, когда под боком живёт её личный дилер. Она не злилась на Хидео и не обвиняла его, она была благодарна, что он ей самостоятельно протянул руку в мир экстаза и самозабвения. Переместившись в прошлое, Хигучи бы ничего не меняла и снова закинулась таблетками, а переместившись в будущее, надеялась бы не умереть от передозировки. Она часто представляла реакцию Чуи и Акутагавы. Это как иметь свой секрет, который хочется и колется всем показать. Брат отречётся от неё окончательно. Чуя заметно разочаруется, но если он смог принять Хидео, то чем отличается Хигучи. Больше всего ей стыдно, что она позволяла чувствовать себе нарастающую симпатию в неподходящих обстоятельствах. Вокруг них витает смерть и боль, а она предательски млела под заботой Чуи. Она всё осознавала, всю эту абсурдность её тепла к нему, и несоответствие их возрастов. Хигучи уверена, что Чуя никогда бы не подумал про неё в романтическом плане; в его жестах и словах сквозила дружеская искренность и привязанность, и она готова её принять, если это означает быть рядом с ним. Хигучи не хотела добиться взаимности, признаться в чувствах, ей хватит того, чтобы преданно следовать за Чуей и помогать на любом пути. «-----------► Распускаются жёлтые лучи солнца, наступает благоуханная весна, весь город цветёт зеленью и пахнет тюльпанами в клумбах, прохожие счастливо улыбаются между собой, прогуливаясь по парку, а Хигучи горько рыдает в своей тёмной комнате. Шторы сомкнулись в чёрное полотно, не пропуская света, и она свернулась на мятых простынях, которые не меняла много неделей. Акутагава переодически стучал к ней, но она его игнорировала, думая, что совсем потеряла возможность говорить и могла только плакать. Их мама пропадала на работе, и никто не мог позаботиться о двух детях, потерявших отца. Он ушёл от них в ночном переливе и не возвращался. Он ушёл навсегда, оставляя их, словно это ничего не означало — бросить собственную дочь и сына. Акутагава делал вид, что ничего не произошло, но Хигучи порой замечала, как он таскает отцовские вещи из коробок и приносит в свою комнату. Есть отрицание и горе. Акутагава выбрал молчаливое отрицание, а Хигучи бросилась в бездну горя. Они оба были близки с отцом и совершенно не понимали, почему он покинул их без слов, и до сих пор не пытался связаться. Хигучи слышит скрип двери. Пришёл жалостливый Акутагавы. — Эй, я принёс тебе завтрак. Ну или обед. Не знаю… Ты не ела весь день, — тихо говорит брат. Она не повернулась к нему, продолжая сжимать одеяло в кулаке и пытаться забыться во мраке комнаты и собственной кровати, на которой хотела исчезнуть. В двенадцать пиздец как трудно кого-то терять. — Хигучи, — настойчиво обращается Акутагава, когда она промолчала. — Да, спасибо. Она звучит слабо и разбито. Акутагава болезненно хмурится от своего бессилия, что он мог сделать, если младшая сестра медленно теряла себя. — Тебе надо в школу. Двигаться дальше. — Ага. Акутагава разговаривает с безразличной тенью. — Ладно, как хочешь, — он злится на неё и громко выходит, бросая дверь настежь. В шестнадцать пиздец как трудно оставаться уравновешенным, когда всё привычное вокруг рушится. А потом спустя месяц к ним на ужин приходит другой мужчина, мама целует его за столом и объявляет, что они официально встречаются. Акутагава возмущенно бросает вилку на стол. — Мы до сих пор пытаемся смириться с уходом отца, а ты, — он задыхается от злости, — Да ебать, я не собираюсь это терпеть! Акутагава встаёт со стула и демонстративно топает наверх. Вслед ему кричат следить за манерами, но он уже никого не слышит и не особо хочет. Привести нового парня в их дом ощущается как злорадный смех прямо в лицо. Хигучи растерянно смотрит на маму, на неизвестного мужчину, в спину Акутагавы, и всё меняется в её детском сознании. «-----------► у каждого есть свой метафорический дом. это может быть другой человек, в котором легко отыскать комфорт. это также может быть местом, событием, воспоминанием, выдуманной вселенной и много-много чем ещё. мой дом самый необычный, но оттого не перестаёт быть любимым. В квартире Чуи не будет спокойно примерно никогда. Тишину варварски нарушал особенно шумный Хидео, который дразнил Акутагаву. — Эй, пиздюк, я вообще-то тебя старше, — он весь подбоченился, потому что да, Акутагаве теперь девятнадцать, и он имеет право делать замечание наглым детишкам. Ещё у него крутое осветление на концах волос, и какая разница, что всем глубоко насрать на его внешний вид. — Старикашка, — Хидео усмехается и тыкает Акутагаву в бок, — Вон, уже седина полезла. Чуя, который наблюдает за тем, как они ввязались в шуточную борьбу, просто демонстративно поднимает взгляд к потолку, а его уголок губ стремится подняться наверх. Порой наблюдать за взаимодействиями людей очень занятно. Особенно замечать, как они все сближаются в некое подобие семьи и функционируют каждый день благодаря друг другу, потому что убираются, накрывают на стол и стирают вещи по очереди. Чуя по секрету счастлив, что смог собрать троих потерянных детей с потемневшими от печали глазами вместе, и щедро предложить им шанс стать больше, чем группой незнакомцев. Он знает, что Хидео пьёт чай и кофе с тремя ложками сахара (обязательно с горкой), Акутагава любит антиквариат, и Чуя иногда невзначай показывает ему старинные вещи дедушки (Акутагава делает вид, словно это ничего не значит, но Чуя видел его явный интерес), Хигучи без просьбы складывала каждому походный рюкзак, когда им предстояло выйти наружу. И Чуя по-странному очарован тем, как она подошла к нему, облокотилась на дверной проём, и вместе с ним смотрела на дурачившихся парней. Хигучи повернулась к нему и мило улыбнулась, на что он потрепал её по макушке. В этот момент у каждого было разное сердцебиение: у Чуи размеренное и благостное, у Хигучи сжимающее и нежно-тревожное, но ему об знать не обязательно. В квартире Чуи не будет спокойно никогда, потому что кроме физического шума есть и другой, полностью противоположный. Привязанность, доверие и понимание тоже могут оказаться источниками звука. Он таится в теле каждого, и потому, они оглушены внушительной волной спектров души, которая сливается воедино, когда они вместе. Сейчас всё погрузилось в заливистый смех, добродушное ворчание и мягкое фырканье под нос; это симфония безопасности и комфорта. Хидео чувствовал, что в пинок не вложена сила, а Акутагава ощущал, что в прикосновениях нет целенаправленности причинить боль. И это всё многообразие чувственных деталей растапливает холод и обнажает человеческую сущность. Хидео откашливается и глядит на Чую. — Я ночью, кстати, не так далеко от нас видел огонь, — небрежно бросает он. Чуя строит сердитую рожицу. — Ты бы ещё через недельку мне сообщил. — Забыл как-то. Чуя тяжко вздыхает. — Ладно, помнишь, где именно? Хидео разводит руками, и все по команде становятся недовольными. Это же Хидео, чего они ожидали. Чуя заметно суетится в своих движениях, и на расстоянии несложно догадаться, какой мозговой штурм происходит в его голове. Хигучи кладёт руку ему на плечо и слегка встряхивает. — Дождёмся вечера и решим. Всё в порядке. Чуя кивает и слабо улыбается ей. — А вдруг мы на психов нарвёмся?, — обращается Акутагава ко всем. — У нас уже есть один псих, и ничего, живём как-то, — Чуя хмыкает и многозначительно косится на Хидео. У того пропал озорной блеск в глазах, он потемнел в лице и лишь натянуто посмеялся. Хигучи сжала губы и пнула Чую по ноге, намекая замолчать. — Эм, ну, у нас есть чем отбиваться, — поспешно добавляет Чуя. Акутагава пожимает плечами, и тема закрывается. Они выжидали первых синеватых оттенков неба и надеялись, что некто снова разведёт костёр и он будет для них маяком. Хигучи удалилась на кухню, и было слышно, как они тихо переговариваются с Акутагавой. Чуя всё также стоял у дверного проёма, а Хидео барабанил пальцами по матрасу. Гробовая обстановка смущала Чую, и он поторопился к себе. В мыслях много чего было: нерешённые вопросы, тревога за предстоящий путь и знакомство, скрытный Хидео и что-то знающая Хигучи. Он сосредоточился на этих двоих. С первого их знакомства Чуя принял, что Хидео имеет тёмное прошлое, темнее, чем сейчас, и множество потаённых тайн. Он сохраняет уважение к конспирации, но Хигучи владела какой-то информацией. Такой, которой Хидео мог поделиться только с ней. Интересно. «-----------► Струйка сизистого дыма поднималась вверх и растворялась прозрачным клубом под потолком. Хидео наслаждался еловым запахом, который окутал комнату, и, эй, он не курил, он скрывал последствия от курения марихуаны благовониями. Вся эта квинтэссенция тлеющей палочки с резким ароматом расслабляла его. В дверь постучали. Да блять. — Заходи, — крикнул Хидео неизвестному гостю. В сумеречный мрак ступила нога Чуи, и Хидео нервно усмехнулся, ибо кто, если не Чуя, может потревожить его покой. — Я хочу с тобой поговорить, — серьёзно заявил он. Хидео подложил под голову скрещённые руки, как бы говоря, что он прямо перед ним и не имеет врождённой глухоты, так что, будь добр, говори. Чуя оглянул комнату, словно не жил здесь раньше, и вздохнул. — Меня напрягает ваше чрезмерное общение с Хигучи, — сразу нападает он. — На что ты намекаешь? , — подозрительно спрашивает Хидео. — Да ладно, вы постоянно трётесь вместе! , — Чуя раздражённо закатывает глаза. — А-а, — издевательски тянет Хидео, — То есть когда ты её обнимаешь, гладишь по волосам, берёшь за руку, это ничего, просто друзья хорошие, а когда мы чисто платонически беседуем, я сразу любитель маленьких девочек. Понятно. — Где я, блять, говорил, что ты такое любишь? — А чего ж тебя тогда напрягает наше общение? Между ними сверкали злобные искры, и напряжение раскалилось до максимальной точки кипения. — Потому что я её трогаю средь белого дня, вы все это видите, в этом нет никакого подтекста! А ты…вы…закрываетесь здесь, и по полночи хихикаете и шебуршите. Ты думаешь, мне у себя не слышно? Хидео немного испугался, совсем капельку. Что Чуя успел услышать, и связанно ли услышанное с тем, как Хигучи балуется наркотиками вместе с ним. — Иисус Христос! Ты ебанулся в край! Тон Хидео поднимается всё выше и выше, а возмущение растёт с каждым едким словом. — Оставь своего Иисуса в покое. В тебе нет ничего святого, — Чуя пренебрежительно фыркает. — Моралист нарисовался тут. Ты лучше иди к Хигучи, спроси, на кого она слюны уже месяц пускает. Чуя удивлённо открывает рот и давится душным еловым воздухом. — Ты о чём? — Ты слепой. Хидео отворачивается от него, всем видом показывая, что разговор окончен. Чуя уходит и останавливается около двери на кухню, откуда доносится смех Хигучи, и нет, Хидео наверняка врёт, потому что он чудаковатый засранец. Чуя полюбил её, как родную сестру и он уверен, что Хигучи относилась к нему, как к ещё одному брату. Они же все семья, пусть и не по крови. Никто из них не может в кого-то влюбиться. «-----------► Они стоят около шаткой деревянной постройки, которая подразумевала дом, на заднем дворе трепещут ленты пламени, и сейчас хозяин жилища откроет им дверь. На улице изрядно морозно и падает крупный снег, вдалеке воют заражённые, и они ни черта не знают, что их ждёт.