Феликс Фелицис

***

«Квиддич для чайников: от квоффла до сборной Новой Гвинеи» (Пособие составлено самым узнаваемым охотником в мире, трехкратным обладателем Золотой метлы Манафом Гибсоном)

      Раздел №1: Правила (с правками от 10.07.2009, заверенными лично председателем Комитета по квиддичу Международной конфедерации магов Корнелиусом Рингом)       1. Игра проводится между двумя командами по 7 человек в каждой, без запасных игроков.       2. Поле овальное, оборудовано двумя наборами ворот-колец — по три с каждой стороны.       3. Спортивные снаряды:       — Квоффл (1) — основной, самый крупный и единственный нелетающий мяч в игре. Стоит 10 очков.       — Бладжер (2) — летает самостоятельно, пытается сбить игроков с метел. Не приносит очков, существует для усложнения процесса.       — Снитч (1) — маленький золотой мячик с крылышками. Очень быстрый. Летает самостоятельно. Стоит 50 очков (* по новому стандарту).       4. Составы команд:       — Охотники (3) — нападающие. Ловят квоффл и пытаются забросить его в кольца соперников.       — Загонщики (2) — оберегают сокомандников от бладжеров. Отбивают бладжеры от своих и направляют их либо в сторону, либо в противников специальными битами.       — Вратарь (1) — защищает кольца команды от попадания в них квоффла.       — Ловец (1) — пытается поймать снитч.       5. Цель игры (* по новому стандарту) — набрать 100 очков. В случае ничьей игра продолжается, пока одна из команд не заработает преимущество.       6. Игра не может продолжаться дольше 180 минут (3 часов) чистого времени, исключая технические паузы и вынужденные тайм-ауты (* по новому стандарту).       Дополнительные правила:       1. Игроки не имеют права вылетать за границы поля. В противном случае они должны передать квоффл команде-сопернице.       2. Капитан команды может попросить у судьи тайм-аут. Только в этом случае ноги игроков могут коснуться земли во время матча. Максимальное время тайм-аута не должно превышать 20 минут. При неготовности команды вернуться на площадку по истечении этого срока ей засчитывается поражение без разбирательств.       3. Может быть назначен штрафной бросок. Охотник, выполняющий штрафной, вылетает из центрального круга по направлению к штрафной площадке. Все остальные игроки, за исключением вратаря команды-соперницы, должны держаться в стороне при выполнении штрафного броска.       4. Игрок не имеет права хватать руками другого игрока в попытке отобрать квоффл.       5. В случае травмы команда должна продолжить игру без травмированного игрока.       6. Палочки могут быть принесены на игровое поле, но ни при каких обстоятельствах не должны быть использованы против игроков команды-соперницы, их мётел, судьи, мячей или кого-либо из зрителей.       Раздел №2: Чемпионаты и соревнования.       1. Кубок юниоров — международный чемпионат, проводимый между магическими школами со всего мира. Больше 30 стран-участниц… ***       — Низкий, говоришь? — Антон нахмурился, впившись взглядом в стену напротив.       — Может, чуть выше меня. Я ничего не мог разглядеть, но сложилось ощущение, что Грю знал пришедшего, — Сережа кивнул и тяжело вздохнул, откидываясь на спинку дивана. — С такими осознаниями становится страшно жить в этом замке.       — Как будто до этого не было, — ухмыльнулся Шастун как-то потерянно.       Они вернулись в гостинную в начале третьего и сразу на входе наткнулись на бледного дрожащего Матвиенко. Его взгляд лихорадочно бегал с когтевранца на слизеринца, и было понятно, что он уже успел их обыскаться. Арсений тут же обратил внимание на то, что пальцы друга представляли собой зрелище, достойное фильма ужасов. Они кровоточили, а под пару ногтей забились крупные темные занозы. Поза с его медицинскими знаниями будить не хотелось, поэтому Попов и Шастун на пару минут десять шаманили над Сережей, чтобы привести его в порядок.       И вот теперь они втроем сидели в гостинной старост, обсуждая сон, который несомненно был послан Матвиенко недавно погибшим Хопстером.       — Можешь еще раз повторить, что именно спросил наш убийца? — попросил Арсений, успевший принести из комнаты маленькую записную книжку. Он посчитал целесообразным начать наконец фиксировать все обнаруженные улики. Именно поэтому на первом листке его аккуратным почерком было выведено:       Убийца — мужчина, низкий, кто-то из местных (?), магия болотно-зеленая, пахнет гнилыми листьями.       Забирает сердца, оставляет религиозные предметы (не принадлежат ему).       Жертвы — когтевранка, староста Гриффиндора.       Милли: Пытаются посадить отца. Крестик. Падение с башни.       Грю: Царапины на двери. Четки. Перерезаны вены. Пытался не дышать. Маленькое отверстие в грудной клетке.       Глядя на это, Арсений с отвращением к самому себе отметил — они почти ничего не знают. Это угнетало и заставляло нервничать. Складывалось ощущение, что они делают недостаточно. Что они ничерта не могут. И неприятно тянуло отступить. Бросить все это, поберечь свои нервы, выплеснуть в окно сыворотку временной жизни, дать Милли спокойно упокоиться. Оставить Каннинга в шаге от тюрьмы. Жить припеваючи и не думать, что по соседству с тобой умирают люди. Для Арсения по наставлению отца всегда было так — либо делай хорошо, либо не берись вообще. А пока все шло плохо. И только Антон, сидящий сейчас совсем рядом, не давал Попову все бросить, оставить попытки выяснить, что происходит в школе, а потом несомненно ненавидеть и корить себя, как он делал каждый раз, когда кидал что-то в самом начале, даже не пытаясь копнуть глубже. Потому что все, за что он брался, на первых порах получалось из рук вон, а он это не любил. А вот Шастун, и в последние дни это стало слишком очевидно, не понаслышке знал, что такое «не выходит». Он по какой-то неясной причине сталкивался с этим из раза в раз, и не сдавался. Не давал себе уйти по-английски, оставив попытки сделаться лучше. Арсению бы у него поучиться. Он это и делал. Говорил себе, что все это для того, чтобы лучше понять своего врага. А на самом деле ему просто хотелось равняться не на того Антона, который представал перед ним раньше — уверенного в себе, ядовитого, всезнающего. Нет, парню хотелось быть похожим на того слизеринца, который открывался ему теперь, по маленьким деталям, по случайно брошенным репликам. Несгибаемого, пусть и обессиленного. Такого, каким он видел его сегодня ночью у котла с сывороткой временной жизни. Борющегося за самого себя с… даже не важно, с чем. В любом случае, это что-то определенно было сильным противником.       — Ты ведь не просто маг? — произнес между тем Сережа, пытаясь повторить интонацию из сна. Тона голоса он не слышал, но смог разобрать то, как именно говорил незнакомец, — надменно, расслаблено, свысока, как самый настоящий победитель.       — Интересно… — Антон почесал подбородок своими длинными пальцами, и Арсений, не отдавая себе в этом отчет, залип. Парень сегодня был без своих привычных колец, и его руки странным образом ощущались голыми. Можно было рассмотреть каждую венку, каждую выпирающую косточку, и Попов признал себе, что это невероятно эстетично. Будь сейчас здесь младшекурсницы, изошлись бы кипятком перед этими невозможными пальцами.       — Что ты об этом думаешь? — спросил Арсений Шастуна, пытаясь отвлечься. Собрать мысли в кучу. У них важный разговор, черт возьми.       — Думаю, что мы идиоты, — Антон сказал это так бесстрастно, что нельзя было понять, серьезно он или шутит. — Мы с тобой искали мотивы происходящего в самом убийце, в попытке выяснить о нем хоть какую-нибудь информацию, и совсем забыли о том, что серийники никогда не лишают жизни просто так.       — У них всегда есть типаж… — закончил за него когтевранец, мысленно ударив себя по лбу. Господи, он и вправду идиот. Прекрасно же знал, что в таких делах всегда есть какой-то триггер, но все равно погнался за зайцем покрупнее вместо того, чтобы начать с малого. И в итоге не поймал ни одного.       — Думаешь, у них было что-то общее? — спросил Сережа, заглушая своим голосом самоедство в голове Арсения. — У Милли и Грю.       — Обязательно должно быть, — уверенно отозвался Антон, упираясь локтями в колени и пряча в них голову. — Но я нихуя не понимаю, честно. Слишком много всего. Слишком много людей во всем этом вертится.       — Что ты имеешь в виду? — спросил Матвиенко, еще не введенный в курс того, что удалось выяснить в Выручай-комнате.       Антон глубоко вдохнул, не поднимая головы, и уже приготовился объяснять, как Арсений его опередил.       — Мы нашли религиозные предметы на местах убийства. Крестик и бусину от четок. Антон проверил их на магию, и оказалось, что они принадлежат разным людям, — пробормотал он скороговоркой.       — Не просто разным, — Шастун звучал устало и как-то грустно. — Я знаю, чья это бусина, — он сделал паузу, будто набивая в грудь побольше воздуха перед прыжком со скалы в океан. — Она Пашина… Павла Алексеевича…       Арсений поймал то, как быстро Антон исправил фамильярное обращение на официальное, но не стал ничего говорить. Это сейчас не имело значения.       — Добровольского? — удивился Сережа. — Но он же не… Он не…       — Он ничего не делал, — отрезал Шастун таким железным тоном, что стало понятно — обвинения в сторону преподавателя не просто задевают его, а приносят невыносимую боль. — Ты же сам сказал, что человек, которого ты видел, был низкорослым.       — Но я мог… — Матвиенко снова попытался что-то сказать, но Антон на мгновение поднял голову и стрельнул в него испепеляющим взглядом, и тот тут же замолчал.       — Я уверен, что это часть какого-то религиозного обряда, но Павел Алексеевич — жертва, а не организатор, — выдавил из себя слизеринец, зарываясь еще глубже в собственные колени, отчего голос его начал звучать глухо. — Я поговорю с ним, спрошу, не замечал ли он пропажи или в целом чего-то странного. А еще мы напишем Шеминову. А еще…       Арсений заметил, что плечи Антона начали немного подрагивать. Он несомненно нервничал, то ли за Добровольского, то ли в целом, и это ярко выраженное волнение было столь же непривычно, как вчерашняя бледность на чужом лице во время игры. Не до конца давая отчет своим действиям, когтевранец подошел к Шастуну и осторожно положил руку ему на плечо в попытке успокоить. Он был готов к тому, что Антон скинет его ладонь, оттолкнет, лишь хотел показать, что все в порядке и они все сделают в лучшем виде. Слизеринец на это прикосновение никак не отреагировал — не поднял головы, не сменил позы. Даже телом не повел, чтобы избавиться от теплой руки Арсения. Но его плечи заметно успокоились, перестали трястись, как сумасшедшие, и он смог закончить предложение:       — А еще мы повторно навестим Милли в склепе и попробуем найти что-то у Макгонагалл.       Если первый пункт этого списка не вызвал у Арсения и Сережи никаких вопросов, то на словах о директрисе их брови синхронно поползли вверх.       — Ты хочешь…? — начал было Попов, но тут Антон поднял наконец свою кудрявую голову и пристально посмотрел на него. На губах слизеринца застыла нервная ухмылка.       — Ты хочешь, — уверенно ответил он на так и не заданный вопрос. По чужой интонации Арсений понял, что это им еще предстоит обсудить. И это явно будет связано с тем, о чем Матвиенко не знает.       Если Сережа и хотел что-то спросить, то, увидев их странные переглядывания, решил промолчать. Вместо этого он встал с дивана, все еще слегка пошатываясь, и пробормотал:       — Ладно, господа хорошие, это все, конечно, отлично, но я сонный, как собака. И пальцы адски болят, — он перевел взгляд на свои ногти, все еще слегка кровоточащие в паре мест. — Так что я вынужден вас оставить. Если придумаете мне роль в вашем гениальном плане по поимке убийцы, сообщите. Обещаю, что буду держать вас в курсе о всех странных снах, которые увижу, — Сережа начал медленно подниматься по лестнице, впиваясь мертвой хваткой в перила на случай, если все еще слабые после кошмара ноги его подведут. Добравшись до верхней площадки, он обернулся и бросил напоследок: — И не переубивайте тут друг друга, школа не перенесет потери целых трех старост за пару недель.       И с этими словами он скрылся в своей комнате, тихо прикрыв за собой дверь. Как только Сережа покинул гостинную, Антон откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. Теперь Арсений видел, что дрожат не только его плечи, но даже веки слегка дергаются в такт каким-то внутренним переживаниям. Парень продолжал показывать когтевранцу свои настоящие эмоции, в присутствии других закрываясь масками, и это с одной стороны льстило, а с другой — огорчало, потому что Попов знал — это не по доброте душевной и не из особого доверия, а от тотального смирения.       — Ты в порядке? — он не мог не спросить. В последние дни ему почему-то стало важно то, как Антон себя чувствует. Арсений продолжал отгораживаться общим делом, говорил себе, что нуждается в слизеринце как в партнере, но в глубине души понимал, что где-то внутри него сидят иные причины, более важные, более скрытные. Вот только он не хотел до них добираться. Не хотел усложнять все еще больше.       Антон ничего не ответил, и Арсений, подумав, что тот не услышал его вопроса, снова осторожно коснулся чужого плеча.       — Может, хватит уже? — Шастун неожиданно резко развернул голову в его сторону и посмотрел так, будто хотел испепелить взглядом прямо на месте.       — Что? — Попов попытался понять, что именно сделал не так. В зеленых радужках Антона читалось так много непонятно откуда взявшейся злости, что когтевранец невольно отпрянул на шаг назад. Ему показалось, что еще секунда, и парень на самом деле его убьет.       — Хватит притворяться, что тебе есть дело! — прошипел слизеринец сквозь зубы, явно сдерживая рвущийся наружу крик. — Такой весь хороший, волнуется за здоровье Антошки, посмотрите на него. Что-то ты так не волновался, когда шантажировал меня! Что-то ты так не переживал, когда говорил, что мои стимуляторы — это пойло для слабаков.       Шастун вцепился трясущимися пальцами в обивку дивана. Что-то в нем в этот момент предупреждало об опасности. «Сейчас рванет», — кричала его поза. «Не подходи», — умоляли горящие зеленым огнем глаза.       — Антон, я не… — Арсений попытался было что-то сказать, как-то оправдаться, но ему не позволили.       — Просто, блять, оставь меня в покое, окей? — прорычал слизеринец, переставая смотреть Попову в глаза. — Еще раз повторю, мы не друзья, не бро, не фрэндз, ничего из выше перечисленного. Усек? Поэтому не пытайся стать мне чем-то из этого. Мы коллеги и то исключительно потому, что ты так решил, засунув пальцы в мои личные дела, поковырявшись там и сделав вывод, что круто будет это использовать, — чужое лицо пересекла уродливая кривая улыбка. — Мы друг друга ненавидим, если ты запамятовал.       — Антон… — снова безуспешная попытка.       — Не антонкай мне. Дай закончить, — снова гортанный рык, а не человеческий голос. Не знай Арсений, что Антон точно обычный волшебник, подумал бы, что тот какой-нибудь анимаг-лев. — Держись подальше от моих чувств, идет?       Попов попытался что-то ответить, но слова не шли. Только он подумал, что что-то между ними начинает налаживаться, что войне пришел конец, что они смогут нормально общаться, только он сам захотел этого, как получил два болезненных удара под дых, один за другим. И самое противное, подумалось ему, что Антон прав — он сам виноват. Что полез, куда не просили. Что использовал что-то безумно важное для другого человека в своих корыстных целях, что теперь лицемерно пытался играть невинное благочестие. Какими бы искренними ни были его мотивы, каким бы неподдельным ни был интерес к чужому состоянию, со стороны все это выглядело отвратительно. Захотелось отплеваться от самого себя, но Антон ждал от него хоть какой-то реакции, поэтому парень просто кивнул и выдавил из себя сиплое:       — Прости.       Антон больше ничего не добавил. Лишь пустил все силы на то, чтобы вернуть лицу бесстрастное выражение, встал с дивана и, не оборачиваясь, скрылся в своем крыле. А Арсений так и остался на диване. Он все думал о том, что и впрямь не заметил, как вдруг захотел с Шастуном подружиться. За тоннами напускной бравады он никогда не замечал чужого внутреннего огня. Да, слизеринец был настоящей занозой, любил поумничать или показать, что лучше остальных. Но сейчас, проведя с парнем бок о бок несколько недель, Арсений начал подозревать, что все это было защитной реакцией от чего-то, с чем Антон так отчаянно пытался справиться различными зельями. С тем самым, что определялось коротким «я ничего не могу». Зато слизеринец вне этих масок был влюбленным в магию ребенком, его лицо сияло каждый раз, когда он говорил о зельях, когда выдавался случай рассказать что-то новое, показать, что он умеет. Когда выпадала возможность поразить. Антон был на удивление терпеливым, когда дело касалось объяснений. Он умел прятать эмоции, но они жили внутри лавинами, и хотелось увидеть их все, каждую снежную волну — боли, радости и даже такой ненависти, как сейчас. Не важно.       Арсений понял отчетливо, что Антон сделался ему интересен. Вот только осознание накрыло его слишком поздно. Теперь ему казалось, что он все проебал. Все свои шансы стать Шастуну другом взял и смыл в канализацию. А ведь Сережа говорил, что решение шантажировать было слишком.       Съедаемый роем мыслей, парень не заметил, как уснул прямо на диване в гостинной. ***       Сносности не осталось. В чужих руках сквозила неправильность. Ее было так много, что она взрывала клетки кожи изнутри. Хотелось откреститься от касаний, как от проказы. Но он терпел. Сжимал кулаки до полумесяцев от ногтей на бледных ледяных ладонях, кусал губы и пытался не начать отбрасывать от собственного тела эти пальцы, наделившие себя вседозволенностью. Он сам под этим подписался. Когда-то он даже хотел этого. Почему же сейчас сносность превратилась в отвращение? Он знал, но сказать никогда бы не решился. Произнести подобное значит признать в себе слабость.       Еще одно кривое, уродливое движение оголенной кожи о кожу, и он не выдерживает. Вздрагивает ощутимо и морщится до складок на переносице. Противно. И до слез больно где-то внутри. Странно думать о том, что когда-то он с готовностью отдавался этим пальцам, думая, что так — единственно верно. Какой же бред.       — Нам нужно поговорить, — он все же перехватывает чужую руку и в свете лампы замечает на своих собственных ладонях следы ярко-синего. Сегодня особенно вырвиглазного. Начинает тошнить.       — Может, не сейчас? — его неправильность тяжело дышит и смотрит как-то одновременно жалобно и затравленно, а еще пронзительно осуждающе. Одновременно как на разгневанного бога и на провинившегося младенца.       — Это важно, — пытается объяснить он, но его не слушают. Целуют в уголок губ, потом глубже, доставая неприятными прикосновениями не только до тела, но и до души. Он пытается сопротивляться чужому напору, но снова сдается, закрывая глаза и думая о том, что это все еще ебаная необходимость. Что замен все еще не найдено.       Не признаваться же самому себе, что сносность стала отвращением только после того, как прежнее отвращение неожиданно стало теплотой… ***       На следующий день Антон не появился на уроках. И через день тоже. И через два. Арсений не видел его ни в столовой, хотя либо Поз, либо Ира всегда утаскивали из Большого зала лишнюю порцию, ни в гостинной в Башне старост. Слизеринец не присутствовал ни на ежедневных обходах, ни на субботней вылазке в Хогсмид. И даже, исправно приходя в Выручай-комнату, Попов не находил там следов его присутствия. Все, что осталось напоминанием о Шастуне, — периодические приглушенные хлопки или тихие взрывы из его комнаты. Или едва различимые шаги по лестнице глубоко за полночь. Улавливая почти беззвучный топот благодаря своему лисьему слуху, Арсений не без затаенной грусти отмечал — Антон пошел вниз, в кабинет Зельеварения.       — Поз говорит, он заболел, — сказал Сережа на второй день такого странного бойкота. — Совсем в призрака превратился, температурит. Хватанул какую-то острую респираторку, короче. Я предложил как-то помочь, таблеточек там каких-нибудь в магпункте надыбать, апельсинок принести для поднятия настроения, но меня вполне однозначно послали в пешее эротическое.       — Че сказали? — спросил тогда Арсений, отвлекшись от своего оливье.       — Что сами справляются, — Матвиенко пожал плечами. — Дима дал понять, что знает, что делает. Он же медик, как никак.       Все это звучало довольно убедительно, но Арсений в тот момент не поверил ни слову. Он почему-то был уверен, что все это было как-то связано с антоновой магией и тем фактом, что все вокруг твердили об ослаблении волшебного поля в школе. Сам Попов никаких изменений не ощущал, но это и не удивительно. Будучи анимагом, он всегда страдал скорее от переизбытка и буйства собственных сил, чем от их нехватки, поэтому не мог на своей шкуре прочувствовать общую панику. И тем не менее, смотря на Сережу, выглядящего после долгих магических трансов бледнее обычного, Арсений догадывался, что Антону с его необъяснимо нестабильной магией приходится несладко.       А еще Попов предполагал, что и сам в своем роде является причиной «болезни» слизеринца. Он думал об этом с того самого полуночного разговора после Хэллоуина. Думал, не переставая, заглушая мысли лишь иногда — с помощью заклинаний или огневиски. Сразу после диалога когтевранец подумал, что если Антон его кинет, то немногое, чего они успели достичь вдвоем, рухнет тут же. На первый день затворничества слизеринца он подумал, что на эмоциях все казалось слишком преувеличенным, и на самом деле он без парня прекрасно сможет обойтись. На вторые сутки пришла мысль о том, что без вечного ядовитого сарказма поблизости ужасно тоскливо. Арсений привык к Шастуну, к его нескончаемому запасу язвительности, к его дьявольской улыбке. К его присутствию где-то поблизости. Без него было до странного пусто. На третий день он признался себе — скучает. Не так, как скучают по лучшему другу, укатившему учиться в другой город, а скорее как по шумным общажным соседям, съехавшим и оставившим после себя отвратительно липкую тишину.       — И что мне делать? — на очередной вопрос друга Сережа только закатил глаза.       — Я посоветую абсолютно то же самое, что говорил после хэллоуинского инцидента, — отозвался Матвиенко. — Это же элементарно.       — Опять извиняться? — Арсений недовольно поморщился. Да, по факту он уже сделал это, сразу после гневных обвинений в свой адрес. Но тогда это было скорее рефлексом, и он это отчетливо понимал. Сейчас выдавить из себя нечто подобное будет снова слишком сложно. Чертова фамильная гордость.       — Не опять, а снова, — гриффиндорец невесело усмехнулся. — Вообще, если ты не знал, это базовый навык. Но можешь и не извиняться. Просто пообещай ему, что такого больше не повториться. Или поклянись, что никому ничего не расскажешь, и отпусти на все четыре стороны. Только немагически, прошу тебя. Я не хочу потом смотреть, как ты отбросишь кони от какого-нибудь Кровавого пакта или Непреложного обета.       — И что это даст? — не понял Арсений. — Я потеряю над ним контроль, он свалит, и я снова буду сношаться со всем этим один.       — Боже, какой же ты кретин, — Сережа искренне рассмеялся над заторможенностью друга. — Разве ты не видишь, что ему в какой-то степени и самому интересно во всем этом разбираться? Он бесится только потому, что ты взялся его шантажировать, а не потому, что ты заставил его расследовать школьные убийства.       В очередной раз поблагодарив небеса за такого чудесного друга, Арсений пообещал себе, что последует его совету и даст Антону честное пионерское, что никому и ничего не расскажет о его проблемах с магией и нелегальной варке стимуляторов. Попов готов был ждать сколько угодно, чтобы осуществить свой план, но этого делать не пришлось.       Четвертый день без Антона встретил школу продолжительным ливнем. Ноябрь вступал в свои права основательно, снеся ветром листья со всех деревьев, согнав птиц на юг и взбаламутив воду в Черном озере, отчего местные русалки начали готовиться к зимней спячке. Арсений всем сердцем любил именно этот месяц года. Это была граница между смертью и жизнью, когда до собачьего холода, вроде как, еще целых тридцать дней, но и от палящего солнца и повсеместно растущих цветов тебя отделяло столько же. Была в ноябре некая затаенная магия, а Попов был на такое особенно падким.       Звонок к началу дополнительных по Зельеварению прозвенел ровно тогда, когда земли касались последние капли недавнего ливня. Павел Алексеевич, обрадованный этим фактом, погнал группу на улицу под предлогом «сейчас мы с вами идем собирать вымоченный в дожде поздний боярышник, он понадобится нам в консервированном виде для приготовления левитационной мази продвинутого уровня». Арсений, знавший пару десятков заклинаний полета на разные случаи жизни, засомневался в практической пользе чего-то подобного, но все равно в числе небольшого коллектива студентов пошел за преподавателем в Запретный лес, выглядящий сейчас скорее, как утыканный иглами голых деревьев ежик.       Каково же было его удивление, когда на границе, в паре шагов от хижины Хагрида их встретил Антон. Арсений, проведя быструю инспекцию двухметрового слизеринца, пришел к выводу, что тому явно стало лучше вне зависимости от того, что именно с ним происходило до этого. Бледность ушла, лицу вернулся его нормальный, чуть красноватый у ушей и на кончике носа цвет. Пропала дрожь в теле, и даже та самая легендарная улыбочка голодного зверя заняла свое законное место. Непослушные кудри лезли везде, куда у них физически получалось дотянуться. А еще даже утепленная мантия не смогла скрыть того, что чужая рубашка традиционно была расстегнута на три верхние пуговицы.       Перед Арсением стоял Антон. Тот самый Антон, коим он был в самом начале, — уверенный в себе, змееподобный. Вот только теперь уже Попов начал воспринимать его иначе. Он не знал точно, но догадывался, как много тараканов прячется за этой бравадной ухмылкой, как много маленьких насекомых у себя в голове парню приходится давить каждый день. Он догадывался и именно поэтому больше не испытывал прежнего раздражения. И это было самой большой переменой, способной произойти за столь короткий срок.       — Привет, — тихо поздоровался Антон, пожимая подошедшему к нему вплотную Павлу Алексеевичу руку. Преподаватель нахмурился, явно намекая, что сейчас не время для фамильярности, но слизеринец показательно проигнорировал это выражение лица. Вместо этого лишь уточнил: — Ты же мне разрешишь немного глубже забуриться? Мне надо еще корней стальника нарыть.       — А на кой? — Добровольский нахмурился еще сильнее. — Ты ж не собираешься эссенцию пытаться сварить?       — Давай еще погромче поори, — Антон поморщился, всего на мгновение позволяя улыбке потухнуть, но тут же вернул ее на прежнее место, правда теперь какую-то больше обреченную, нежели зловещую. — Тем более не попробую — не попробую, как говориться.       — Ладно, горе ты луковое, — отозвался преподаватель с какой-то странной смесью нежности и укора. Арсению от этой интонации стало не по себе. — Иди тогда к остальным, там уже по факту мне скажешь, куда, когда, зачем. Поперли, господамы, — последняя фраза была обращена к студентам, и те, включая Попова, продолжили свое путешествие вглубь голого леса по еще мокрой от дождя земле.       Антон встроился в толпу, но на Арсения принципиально не бросал даже беглого взгляда. Когтевранец же хотел, но боялся начать разговор прямо здесь, среди людей, ничего не знающих, но до ужаса любопытных. Он пообещал себе — сейчас Добровольский отпустит их собирать нужные растения, и тогда он обязательно поймает Шастуна и скажет все, что хотел.       Но Антон опередил его. Когда процессия забурилась достаточно глубоко в лес, чтобы дойти до хвойной части и потерять из виду скрывшиеся за высокими елями башни школы, Арсений почувствовал, как его локтя коснулись чьи-то пальцы. Он ощутил знакомый холод даже через плотную ткань утепленной мантии и позволил оттащить себя подальше от толпы.       — Я надеюсь, ты знаешь, куда меня ведешь, потому что я не хочу пропасть без вести в Запретном лесу, — прошептал Попов скорее самому себе, чем тянущему его через голые кусты слизеринцу, но тот, следуя закону подлости, все равно уловил и бросил через плечо лаконичное:       — Завались.       Когда они отошли на достаточное расстояние, Антон остановился, заставляя идущего за ним Арсения сделать то же самое. Попов, засмотревшийся на окружающую его умирающую природу, едва не врезался в чужую широкую спину, но вовремя притормозил, лишь чиркнув по мантии Шастуна носом и наступив тому на задник правого кроссовка, на что парень только недовольно цокнул.       Пару мгновений они молчали, смотря куда угодно, только не друг на друга. Арсений слышал, как Антон нервно крутит кольца, и сам, поддаваясь волнению, комкал в пальцах ткань одежды, прекрасно зная, что потом задолбается ее гладить, но не в состоянии прекратить. Над их головами надрывали глотки последние оставшиеся в этих краях птицы, решившие, видимо, проголосить панихиду по окончательно покинувшему мир лету, и их песнопения мешали сосредоточиться.       Наконец, тишина придавила их настолько, что маги заговорили разом.       — Прости, я перегнул палку со всем этим шантажом. Ты прав, я не должен был давить на тебя таким способом, потому что я ничего не знаю и все такое. Я хотел сказать, что готов поклясться, что никому ничего не скажу, и отпустить тебя с миром, если ты не хочешь больше мне помогать, — выплюнул Арсений на одном дыхании, единым монолитом звуков, почти не делая пауз.       — Извини, я переборщил. Мне не следовало на тебя срываться, и я просто… — начал Антон параллельно ему, накладывая свой скрипучий (и впрямь от простуды, Дима, видимо, соврал не во всем) голос на чужой бархатный баритон, но, услышав, о чем говорит его собеседник, резко прервался и вытаращил на него глаза. Арсений, зацепившись ухом за то, что Шастун начал извиняться, тоже остановил свою речь и приподнял бровь.       — Что? — они задали этот вопрос синхронно и не сдержали нервных смешков.       — Боже, давай по очереди, — подавив улыбку, пробормотал Антон, запуская бледные, на этот раз явно от холода, ладони в непослушные кудри. — Ты первый.       — Почему я? — Арсений насупился.       — Потому что ты накосячил сильнее, — Шастун лукаво усмехнулся, но даже в этом выражении лица продолжала сквозить некая тревожность. Арсений про себя согласился с этой логикой и еще раз повторил то, что сказал парой мгновений ранее:       — Я просто хотел извиниться. За все это, — он сделал жест рукой, охватывая то ли лес вокруг, то ли последний месяц. — Я поступил, как мудак. Ты мою тайну сохранил и даже почти ей не воспользовался, а я вот так вот. Я, когда все это начинал, уже понимал, что делаю что-то не так. Но ты и сам видишь, мне нужна была помощь, а ты наотрез отказывался, и я… — Арсений понял, что начинает оправдываться, что заставило его почувствовать раздражение от самого себя, и он попытался спешно закончить реплику: — Короче, если тебе не всралось заниматься всем этим, я пойму. Обещаю, твоя тайна умрет со мной, тем более я так ничего толком и не знаю.              На последней реплике Антон криво улыбнулся и снова разворошил свои кудри в попытке убрать лезущую в лицо челку. Он Арсению в глаза так и не смотрел, предпочитая собеседнику ели, перемешанные с обнаженными стволами лиственных деревьев. Молчание затягивалось, и Попов уже начал думать, что слизеринец так ничего и не ответит, но тот наконец отмер и тихо пробормотал:       — Знаешь, я не уверен, что на твоем месте не сделал бы того же, так что по факту, тебе не за что извиняться, — по его лицу всего на мгновение прошел странный спазм, похожий то ли на отвращение, то ли на невыносимую боль. — Это мне не стоило так резко реагировать. Я просто… — предложение повисло в воздухе, имея все качества, чтобы остаться недосказанным, но Антон, собрав всю волю в кулак, закончил его, — я просто в последнее время сам не свой. Думаю, ты заметил. Я не собираюсь отказываться от своих слов, я сказал именно то, что хотел. Но хотел бы извиниться за то, что это получилось грубо.       Вопреки ожиданию, от этих слов Арсению не стало легче. Антон имел в виду все, до единого слова. Он извинялся не за посыл, лишь за способ донесения информации. А это значило лишь то, что тот действительно даже отдаленно не считал его своим другом. Продолжал думать, что между ними замершая на стадии партнерства холодная война. Это заставило когтевранца расстроиться даже сильнее, чем до этого. Видимо, эта эмоция отразилась на его лице, потому что Антон считал ее. Только вот растолковал по-своему.       — Не бойся, я не собираюсь переставать тебе помогать, — пробормотал парень, наклоняясь и поднимая с земли какую-то веточку, увешанную ягодами. Арсений узнал в ней калину. Видимо, какая-то птица отломила от куста и притащила сюда. — Знаешь, это даже весело — копаться во всем этом. Тем более, ты без меня не справишься.       На этих словах Антон подмигнул Арсению, и тот сглотнул почти видимо. С каждым днем он все отчетливее понимал, почему за Шастуном таскается такая внушительная толпа маленьких девчонок. Когда он начинал прятать свою внутреннюю безэмоциональность за бравадой и ядом, его мимика становилась невероятно подвижной, живой и, когтевранец пропустил очередной ком ниже по горлу, сексуальной. Эта мысль напугала. Арсений прекрасно понимал, что Антон именно этого и добивался своей саркастичностью — смутить, выбить из колеи, заставить злиться. Но Попов не мог понять, почему впервые за такой длительный период все же повелся на провокацию именно так, как от него ожидали. Неужели он и вправду рядом с Антоном слишком расслабился?       Пока Арсений пытался совладать с собой, Шастун, не получивший никакого словесного ответа на свой подкол, извлек из кармана небольшой контейнер, в который обычно собирают еду, и начал осторожно снимать в него ягоды с найденной ветки.       — У тебя что, на всех мантиях карманы заговоренные? — спросил Арсений, загипнотизированно смотря, как чужие длинные пальцы нежно держат калину, не давая ей даже слегка пустить сок.       — Ух ты, а ты внимательный, — Антон ухмыльнулся, но от своего занятия не отвлекся. — Нет, только на летней. На эту сил не хватило.       Это было сказано буднично. Смиренно. Парень теперь даже не пытался шифроваться, говоря напрямую о своем недостатке с тайной для Арсения природой. Они были врагами. По мнению Антона и по привычки самого когтевранца. Но это не мешало Шастуну снова и снова делать так — не стесняться себя сломанного. Или искусно делать вид.       — Хочешь, я это восполню? — Арсений не знал, зачем спросил. Потому что тут же получил колючий взгляд болотно-зеленых глаз. Антон невербально напоминал ему — не нарывайся снова, я уже все озвучил. Но Попов не был бы собой, если бы не был рисковым парнем. Поэтому незаметно от Шастуна достал палочку, махнул ей за спиной и мысленно произнес заклинание расширения пространства, надеясь, что его сил хватит, чтобы правильно его направить. Послышался треск, и Антон чертыхнулся, глядя, как по черной ткани расползаются и тут же исчезают искры.       — Заебал, — выплюнул он, но совсем беззлобно, скорее смешливо. — Вот вообще ничему жизнь не учит.       Арсений мог бы поклясться, что в зеленых глазах на секунду мелькнула благодарность.              — Так это ж нам обоим на руку, — усмехнулся Попов. — Будем в твоей мантии таскать всякую всячину из твоей спальной лаборатории в твою лабораторию в Выручай-комнате, — Антон на это лишь закатил глаза. — Ты мне лучше скажи, как мы действуем дальше, раз ты решил не оставлять меня одного?              Выражение лица Шастуна тут же приобрело печальный оттенок, едва заметный, но он бывал настолько редким, что Арсений с легкостью его считал.       — Я пытался поговорить с Пашей… Павлом Алексеевичем, точнее, — Антон глубоко и тяжело вздохнул. — Он сказал, что я накручиваю. Показал мне четки, и они были целыми.       — Но ты уверен, что та бусина была его? — уточнил Арсений, наблюдая за сменой эмоций на чужом лице. Они колебались от теплоты до неподдельного отвращения в пределах одной реплики, одного короткого предложения. Одного имени. Это было странно. В такие моменты Попов невольно вспоминал все слухи, ходившие про отношения слизеринца с преподавателем Зельеварения, и не мог не думать о том, что возможно часть из них — не такой уж и бред. И это почему-то его тревожило. Не то даже, что Антон с Добровольским могли быть вместе, а то, как странно Шастун вел себя, когда говорил об учителе. Было в его мимике, словах и жестах что-то ненормальное, пугающее, неприятное даже. И одновременно такое доброе и большое, что Арсений терялся в этих сигналах, не в силах понять, на какой грани сидит, сложив ножки, истина.       — На сто процентов, — Антон сказал это с железной уверенность. А потом добавил одними губами, не желая, видимо, чтобы когтевранец слышал: — Я знаю цвет его магии.       Арсений прочитал все по губам. Но ничего не спросил. Попытался уверить себя, что вот это уже точно не было его делом. Хотя в груди почему-то стало отвратительно прохладно, будто он резко проглотил холодный ветер, высунув голову из окна несущейся на полной скорости машины.       — Может быть, он что-то скрывает? — предположил Попов и увидел, как Антона передернуло. Но вопреки ожиданиям, тот не начал яростно защищать преподавателя, как сделал это в прошлый раз в разговоре с Сережей. Лишь потупил взгляд и тихо проговорил:       — Я попытаюсь еще раз, обещаю. И понаблюдаю за его состоянием. Если этот кровавый обряд, который проводит наш убийца, как-то направлен на него, мы должны будем увидеть изменения.       Арсений кивнул, понимая, что Антон прав, и решая довериться ему. Обычно религиозная магия была направлена на сильную благодать для того, кто ее использовал, и причинение непоправимого вреда окружающим. Было ясно, что их случай был как раз похож на нечто подобное, и Шастун верно подметил — в какой-то момент эффект станет очевидным.       — А еще завтра должны вернуть тело Грю, — продолжил между тем слизеринец, закончив наконец снимать калину с ветки и убрав контейнер в обновленный карман. На вопросительный взгляд Арсения он пояснил: — Я подслушал разговор Макгонагалл с Помфри. Они обсуждали запланированное на завтрашний вечер бальзамирование.       — И ты хочешь наведаться в склеп сразу после, правильно? — уточнил Арсений, хотя заранее знал ответ. Антон кивнул.       — В идеале, да. А еще взял бы с собой Поза. Если ты, конечно не против, — сказал он и слегка покраснел. На его все еще немного бледной коже даже такой румянец выглядел пожаром. Попову польстило, что слизеринца волнует его мнение, но он все равно решил уточнить:       — Зачем?       — Он медик, — Антон пожал плечами. — Точнее последние лет пять упорно тренируется, чтобы таковым стать. Есть вероятность, что он сможет увидеть то, что мы с тобой пропустим. К тому же… — парень привычным жестом откинул назад непослушную кудрявую челку и впервые с начала их разговора посмотрел Арсению в глаза, — я ему доверяю.       Когтевранец кивнул, одновременно соглашаясь и давая добро. Он не знал Диму так близко, как Антон, но мог с уверенностью сказать, что тому по вопросам медицины определенно можно было довериться. Будучи наследником древнего рода целителей, Поз помогал родителям с их обязанностями в Гёттерланде с самого детства. После сдачи СОВ староста Пуффендуя полностью посвятил себя травологии, а Зельеварением занимался с Павлом Алексеевичем во второй группе, созданной специально для будущих медиков потому, что работникам магической полиции и мракоборцам были нужны отличные от целителей знания, а руководство школы не хотело забивать головы учеников лишним материалом. Арсения всегда удивляло, что Дима своим делом на самом деле горел. Часто наследование профессий в семьях проходило со скрипом. Попов до сих пор помнил, как перекосилось лицо Эда, когда он принял пост защитника границ от своего отца, как Лазарев иногда, заговариваясь, причитал, что устал от видений и трансов и просто хочет однажды нормально выспаться. Видел, как родители Сережи косо смотрели на увлеченного прорицаниями сына, как Антон кривился, понимая, что рано или поздно ему придется занять пост матери, и о карьере мракоборца придется забыть. И только Дима был настолько влюблен в медицину, что посвящал ей всего себя не для галочки, не для отчета перед прошлым поколением, а потому что на самом деле кайфовал от того, что делал.       Поэтому Антон был прав. Такому человеку можно было доверить хотя бы частичку их расследования.       — Я обещаю не рассказывать ему больше, чем следует, — между тем продолжил слизеринец, снова запуская взгляд во все стороны, кроме чужого лица. — Исключительно инспекция тел, ничего больше. Я знаю, насколько это ему интересно, и я…       — Антон, я не против, — Арсений не знал, зачем Шастун продолжил оправдывать то ли себя, то ли друга, если он уже дал согласие, но решил повторить, чтобы не было недопонимания. — Правда. Просто сообщи мне, когда мы планируем вылазку, и все. Мне не нужны отчеты, я не твой босс, мы равноправные члены команды.       Парню показалось, что по лицу Антона прошла тень теплой улыбки. Но она была настолько кратковременной, что могла и привидеться в медленно опускающейся на лес темноте.              — Прости, я просто… — слизеринец не закончил предложение, лишь нервно развернулся к Арсению спиной, и до чуткого слуха того донеслось едва различимое злобное «Заебал, веду себя, как девка с ПМС» сквозь зубы. Пару секунд Антон стоял так, не двигаясь, смотря себе под ноги, а потом повернул голову на Попова и как ни в чем не бывало выдал ровное: — Пойдем к остальным, а то Паша… Пал Алексеич там сейчас с ума сбрендит, мы ж его не предупредили. Да и мне еще нужно стальник найти.       И широкими шагами двинулся в глубь леса, только не туда, откуда они пришли, а чуть левее, глубже. Арсений засомневался, что это верное направление, но по уверенной походке Шастуна понял, что тот точно знает, куда идти, поэтому нагнал его и постарался не отставать. Пару бесконечных минут они шли молча. Раньше Попова бы это устроило — он никогда не считал, что имеет с заносчивым слизеринцем общие темы для разглагольствований. Но сейчас, с новым осознанием расстановки ролей, хотелось вывести Антона на диалог, узнать о нем что-то новое. А если не пустит в душу, хотя бы выяснить что-то неизвестное раньше о полном магии мире вокруг. И Арсений решил попытаться:       — А зачем тебе нужна была та калина? — спросил он, поравнявшись с парнем и идя с ним плечом к плечу по узкой лесной тропинке. — Что-то я не припомню, куда она может добавляться, кроме каких-нибудь лекарственных настоек, а ты таким не промышляешь, у тебя Поз есть.       — Калина? — Антон не остановился, но повернул на Арсения немного дезориентированный и удивленный взгляд. Зеленые глаза, казалось, плохо фокусировались на предметах и едва ли видели собеседника четко.       — Ну красные ягодки, которые ты сейчас с ветки срывал, — когтевранец стушевался. Он осознал, что видимо растение, которое Шастун так старательно ощипывал в туесок, было явно не безобидной ягодкой для киселя, и почувствовал себя абсолютным идиотом, как и всегда рядом с этим человеком. Он внутренне ощетинился, готовый отвечать на очередной подкол, но, к его нескрываемому шоку, Антон лишь тихо рассмеялся.       — Это воронец, — объяснил парень, на ходу доставая из кармана контейнер с ягодами. — Не удивительно, что ты перепутал его с калиной. Они очень похожи, разве что растут по-разному. Ну и эта чертовка, — он кивнул на алеющие в пластиковой клетке ягоды, — ядовита, а в некоторых случаях еще и галлюциногенна. Еще и фиг найдешь его в такое время года и в таком месте, как наша старушка-Британия. Вот в каком-нибудь Китае или на Кавказе таких — пруд пруди. А тут за год и пары веток не соберешь. А тут походу птицы откуда-то семена притащили, вот и выросло такое чудо, — Антон наигранно любовно погладил туесок.       — И зачем его применяют? — спросил Арсений, уловив настроенность собеседника на мини-лекцию и теперь не боясь показаться тупым. Шастун редко готов был объяснять что-то без своего надменного сарказма, и когда такое происходило, нужно было успеть поймать момент.       — Да много для чего, на самом деле, — Антон открыл контейнер и достал оттуда одну ягоду. — Эти сволочи — просто кладезь всякой запретной магии, поэтому на рынке ингредиентов стоят, как обе мои почки. Их конечно можно чем попроще заменить — бузиной или волчеягодником, но есть такие зелья, где это чревато обратным или вообще отвлеченным эффектом. В этой малютке, — он осторожно положил ягоду Арсению на протянутую ладонь, давая рассмотреть поближе, — токсина столько, что из пары штук можно сварить отличный отвар, вызывающий ночные кошмары. Некоторые зомбирующие зелья, настойки и даже пара самых опасных зелий забвения делаются на их основе. Ну и конечно же стимуляторы-эйфоретики, — проговорил слизеринец голосом преподавателя, но, заметив искорки насмешливого вопроса в глазах собеседника, добавил: — Поверь мне, последним я не промышляю. Я больше по натуральным усилителям.       — А зачем они тогда конкретно тебе? — уточнил Арсений, возвращая ягоду владельцу, который тут же спрятал ее, а потом и туесок подальше от чужих глаз и от окружающего их стремительно покрывающегося сумерками леса.       — На всякий случай, — Антон пожал плечами. — Я запасливый. Никогда не знаешь, в какой момент может понадобиться та или иная магическая приблуда, особенно такая редкая. Тем более, — он наконец позволил своей коронной усмешке скользнуть по губам, — я думаю, до тебя доходили слухи, что я люблю экспериментировать с различными ядами.       — И не только слухи, но и сами яды, — Арсений хотел, чтобы это прозвучало осуждающе, но получилась скорее едкая шутка. Которую Антон оценил, тихо рассмеявшись.              — Ну, если ты еще не умер, значит, я недостаточно старался, — отозвался он, и в этом не было угрозы, хотя, когтевранец был уверен, за этими словами скрывалась доля правды.        Арсений в очередной раз поймал себя на мысли о том, что когда Антон не плюется ядом и не ставит себя выше других, когда Антон становится настоящим, снимая маски презрения ко всему миру, с ним становится интересно. Его хочется слушать, с ним хочется обсуждать вопросы мироздания, спрашивать о загадках магии и просто идти рядом, ни о чем не думая. Раньше, принимая и отдавая насмешки, Арсений этого не чувствовал. Теперь же понимал, как многое потерял, ведя с Шастуном вражду, а не дружбу. И как неприятно осознавать, что с другой стороны этой мысли не разделяли.              Так, за отвлеченными разговорами о травологии и особенностях ядовитых растений, они наконец нагнали группу, ушедшую глубоко вперед. Увидев их, Павел Алексеевич тут же налетел на Антона со злобными расспросами о том, куда они исчезли. Парень даже не пытался держать оборону, лишь закатил глаза и сказал, что им нужно было перетереть очень важный вопрос. На это Добровольский смерил их обоих взглядом, в котором ярость смешалось с каким-то неидентифицируемым чувством. Но если бы Арсения тогда спросили, на что это похоже, он бы сравнил огонь в чужих радужках с приступом ревности. А возможно, так выглядело простое осуждение, и Попов напридумывал себе лишнего, спутав из-за темноты вокруг две абсолютно полярные эмоции.       Закончив свою немую инспекцию, преподаватель отправил Арсения помогать остальным со сбором нужных трав, а Антона отвел подальше и начал что-то доказывать ему громким шепотом, то и дело взмахивая руками, будто пытаясь оторваться от земли и улететь.       Когтевранец мог бы подключить свой чуткий слух, мог бы уловить нить разборок студента и преподавателя, но не стал. Он и так слишком сильно влез в чужую жизнь. Если он хочет стать Антону другом, пора прекращать. Пора научиться ставить границы и уважать их. Иначе зеленые глаза с кошачьим отливом так и продолжат смотреть на него с равнодушным раздражением.       Если бы Арсений в тот момент обернулся, он бы увидел, что пара карих глаз постоянно поглядывает на него. Он бы увидел подозрение на лице Добровольского, это холодное беспричинное осуждение. Но парень был поглощен сбором боярышника и не смотрел по сторонам. И возможно, это было к лучшему, потому что, помимо странного взгляда, он пропустил короткий смазанный поцелуй, сопровождавшийся блеклой синей вспышкой, и «спасибо», в котором отчетливо слышалась подавляемая горечь. ***       Как Антон и предсказывал, тело Грю вернули в школу на следующий день. Видимо, отец-маггл поддался на уговоры директрисы доверить тело сына Хогвартсу даже после того, как Хопстера-младшего так зверски убили. Арсений сомневался, что мужчине позволили увидеть дыру, зияющую в груди его ребенка.       В отличие от возвращения Милли, встреченного масштабным резонансом среди учеников, в этот раз все проделали тихо. Просто Макгонагалл в какой-то момент вызвала к себе Сережу и Катю и передала им информацию о том, что согласно магической экспертизе прошлый староста Гриффиндора погиб от собственных рук, и заверила, что будут предприняты попытки выяснить причину столь непоследовательных действий. Им даже не показали заключение от медиков Министерства. Приходилось лишь поверить на слово.       — Макгонагалл выглядела так, будто у ее виска держат дуло пистолета, — рассказывал Сережа Арсению и Антону после того, как вернулся из директорского кабинета. — Очевидно, что она сама не верит в то, что говорит.       — Она точно что-то знает, — подтвердил Арсений, шаманя над горшком с одной из шастуновских мандрагор. Тот подошел к Попову еще утром и сказал, что Агриппина в последнее время орет по ночам, как резанная, и спросил, не знает ли когтевранец каких-то действенных заклинаний, чтобы ее заткнуть. Это было, кажется, первым разом, когда Антон позволил себе напрямую попросить у кого-то помощи. И Арсений не посмел ему отказать. Если у Сережи и были вопросы по этому поводу, он тактично их не задавал. — Каждый раз, когда я говорил с ней после первого убийства, она выглядела так, будто на ее плечи поставили гору и заставили держать под страхом смерти.       — Красивая метафора, — Антон ухмыльнулся. — Но если упростить это до чего-то доступного, ее прессуют. А это значит, что помимо материалов по погибшим мы можем найти в ее кабинете и еще какие-то зацепки касательно нашего убийцы.       Арсений замечал, что за все время разговора слизеринец покосился на выход раз десять. Наверное, порывался закурить, но пока рядом был Матвиенко, использование простых маггловских сигарет могло вызвать вопросы. Попову и хотелось бы ему помочь, но выбирая между лучшим другом и Шастуном, он считал итоговое решение очевидным, поэтому просто тихо наслаждался чужими страданиями.       — И ты все еще хочешь проникнуть в директорскою? — уточнил Сережа.       — Определенно, — Антон взял из рук когтевранца горшок с наконец замолчавшей мандрагорой Агриппиной. — Но для этого нужен план, надежный, как швейцарские часы, и время, которого ни у меня, ни у Арса сейчас нет.       Это было правдой. С наступлением ноября у них обоих прибавилось забот. На горизонте угрожающей тенью маячил молодежный турнир по квиддичу, который в этом году должен был пройти именно в Хогвартсе, а Антон и Арсений оба имели к нему непосредственное отношение. Дело в том, что пять лет назад, на одном из многочисленных уроков по полетам, между ними разгорелся очередной конфликт. Когтевранец позволил себе высмеять то, как Шастун сделал мертвую петлю, и тот так разозлился, что прямо налету сорвал с шеи Попова галстук и начал выписывать финты в воздухе, кривляясь и пародируя чужую манеру держаться на метле. Арсений этого так просто не оставил, взмыл вверх и начал гоняться за Антоном по всей территории школы. В итоге Эд, тренировавший сборную Хогвартса по квиддичу и в тот день по счастливой случайности бывший на замене мадам Трюк, спустил их на землю, грозно отчитал за отвратительное поведение, а потом выказал восхищение их техникой полета и взял в команду.       С тех пор Антон стал бессменным ловцом, а Арсений, начиная, как простой охотник, через пару лет занял пост капитана сборной. А совсем недавно к игре добавился еще один представитель русской династии — Катя Добрачева, которая оказалась невероятно искусным загонщиком, несмотря на всю свою женскую миниатюрность. Биту в руке она держала, как боженька, и отбивала бладжеры так, будто они оскорбили ее лично и всю ее семью впридачу.       В начале тренировки проходили особенно тяжело. Первое время слизеринец и когтевранец грызлись даже из-за малейших оплошностей друг друга, но вскоре Эд, будучи довольно жестким тренером, выдрессировал в них инстинкт самосохранения, и маги перестали выносить свои разногласия на поле, постепенно учась работать в команде. Долгое время квиддич был единственной вещью, которую они могли делать вместе, не пытаясь перебивать друг друга. Игра стала местом, где между ними выработалось почти безусловное понимание.       Выграновский, всю свою молодость положивший к ногам спорта, не смог оставить квиддич в прошлом и умудрялся совмещать свои обязанности в Гёттерланде с подготовкой сборной. Его странная, древняя, деструктивная магия, стихийная настолько, что даже ему нередко отказывала в повиновении, когда-то лишила его возможности свободно колдовать, и он пустил все силы на физическую форму. И его это никогда не смущало, Эд был из тех, кто с самого рождения больше доверял кулакам, нежели внутреннему волшебству. В коммуне ходили слухи, что глубоко в его роду были некроманты, ушедшие в подполье после запрета на магию мертвых, и мужчина отчасти наследовал их способности. Но ему было плевать. Он горел только двумя вещами — спортом и защитными ритуалами в разных их формах. Если первое отразилось в том, что он исправно четыре раза в неделю прилетал в Хогвартс, чтобы погонять школьников по полю для квиддича, то второе выражалось в куче охранных татуировок, которые Эд бил себе сам. Арсений очень уважал Выграновского именно за то, что, не будучи способным до конца обуздать свою магию, он не сдался и нашел в этом плюсы, а заодно и свое призвание.       Сейчас, когда турнир маячил перед глазами слишком близко, тренер прилетал в школу чуть ли не каждый день, и бедным членам сборной, в том числе Антону и Арсению, приходилось сразу после основных уроков впахивать на поле. И если молодые спортсмены, ребята с третьего и четвертого курса, которых Эд взял в команду в начале года, после этого уходили отсыпаться, то бедным старостам приходилось где-то искать силы для того, чтобы обойти всю школу вдоль и поперек в попытке предотвратить возможные летальные ситуации.       Именно поэтому вставить в график подробную проработку плана проникновения в кабинет директора не представлялось никакой возможности. Антон с Арсением и рады были бы пойти на такой отчаянный шаг как можно быстрее, вот только все, чего сейчас хотелось, — это наконец отыграть назначенный на следующую неделю четвертьфинал против французской команды из Шармбатона, а потом знатно отоспаться.       — Понимаю, — отозвался Сережа, тоже, видимо, прогнав в голове график парней. — Здоровья погибшим.              Он хотел было спросить что-то еще, касающееся дальнейших действий в расследовании, но его отвлекла появившаяся на лестничной площадке Катя Добрачева, заявившая, что малышей нужно срочно проводить в магпункт для планового осмотра, и Матвиенко обязан присоединиться к ней для этого непростого дела.       Когда гриффиндорцы скрылись из гостинной, Антон шумно выдохнул.       — Я думал, он никогда не свалит, — сказал он, вытаскивая из кармана мантии пачку сигарет. Арсений недовольно посмотрел на парня и приподнял бровь.       — Ты прямо тут курить собираешься? — спросил он, морально готовясь к тому, что его чувствительное лисье обоняние сейчас будут пытать.       — А че бы и нет-то, если да-то? — глубокомысленно изрек Антон, извлекая из коробки одну штуку и ловко поджигая ее кончик обычной пластиковой зажигалкой. Такая обычность продолжала Арсения удивлять. Никакой магии, никаких волшебных самокруток. Сплошная маггловщина, за которой скрывалась история, ему пока недоступная. Комнату наполнил едкий дым, который Антон поспешил отмахнуть от себя рукой. Попов скривился, когда серые клубы долетели до него, но ничего не сказал. — Кстати, Дима готов пойти сегодня. Ты бы видел его лицо, когда я ему это предложил. Он там чуть из штанов не выпрыгнул.       — Могу себе представить, — Арсений усмехнулся, действительно визуализируя низенького чуть полноватого Поза скачущим до потолка от радости. — Каков план?       — Я сегодня ночую в подземельях, — пробормотал Шастун, и на этих словах в его голосе скользнуло и исчезло горькое раздражение. — Так что я пойду оттуда, мне проще. Добровольский спит, как убитый, а если и проснется, скажу, что нужно забрать какую-нибудь дребедень из комнаты. Даже если не отрубится к тому моменту, я что-нибудь все равно придумаю. Поз сказал, что после обхода заберет всякие нужные-важные инструменты из спальни, закамуфлируется чарами невидимости и тоже спустится вниз. Это все где-то часам к трем ночи.       — Я могу сделать, как в прошлый раз, — превратиться в лиса, добраться до склепа и ждать вас там, — предложил Арсений, не подумав, что именно говорит. Глаза Антона тут же стали узкими от прищура.       — Погоди… ты в прошлый раз был лисом? — спросил он медленно, растягивая паузы между словами.       — Да… — осторожно отозвался Попов.       — А я-то думал, чья это магия так фонила, когда у меня все из рук валилось, — Антон ударил себя по лбу. — Еще гадал, что на пашину совсем не похожа, слишком плотная. И много всего интересного ты слышал?       — Только твои причитания, — признался Арсений, понимая, что прокололся. Он ожидал от слизеринца каких-нибудь предъяв о том, что подслушивать нехорошо, но тот, похоже, больше злился на себя, чем на собеседника. — Мне было, чем заняться.       — Ладно, — сказал Антон таким голосом, что было ясно — ничего не ладно. — Ладно, — повторил, продолжая сжимать кулаки. — Все в порядке. Сделаешь так, как в прошлый раз, договор.       Он сделал паузу, чтобы затянуться, ища в сигарете успокоение расшалившимся нервам.       Больше они друг другу ничего не сказали, не потому, что не было, чем поделиться, а потому что любая откровенность могла стоить им привычки. Открыться значило довериться. Довериться — перейти из категории сосуществующих в одном пространстве людей в разряд друзей. А они оба не были к этому готовы. По разным причинам. Арсений не знал, какая была у Антона, но точно определил свою — страх получить отказ. Это бы просто растоптало его нежную гордость.       Потом вернулся Сережа с Катей, заставив Шастуна погасить уже вторую сигарету и судорожно развеять дым, чтобы никто не увидел. А потом была изнуряющая тренировка с каким-то особенно заряженным на чужие страдания Эдом. Думать было некогда, приходилось только действовать. ***       Тело ныло нещадно, и лапы подкашивались. Он едва мог удерживать ровное положение в пространстве. Все-таки перевоплощаться сразу после трехчасовой тренировки было неблагодарным делом.       Подземелья на этот раз встретили его запахом сырости и плесени. Видимо тот факт, что магия школы была нестабильной, подкосил нижние этажи, сохранявшие свой презентабельный вид благодаря парочке сотен заклинаний.                    Он сделал еще один шаг вперед, поскользнулся на какой-то подозрительного вида луже и едва удержался на лапах. Еще немного, и он бы растянулся на кирпичах пола, исцарапав себе все брюхо их неровными краями. Захотелось побыстрее добежать до склепа, принять человеческую форму, затаиться среди гробниц и там, в царстве мертвых, дожидаться остальных. Тем более Дима обещал не задерживаться, а Антон… О нем думать как-то не хотелось.       Он было прибавил скорости, но остановился, зацепившись острым слухом за шум в соседнем коридоре. Конечно, вспомнишь лучик, вот и солнце. Шастун же был здесь, внизу, как он мог об этом забыть.       Правильным было продолжить идти, куда шел, тем более тело, поставленное в экстремальные условия, находилось сейчас на грани полураспада. Они только сегодня говорили об этом, пусть ничего друг другу и не обещали. Он же сам решил уважать чужие границы. Но природное любопытство победило. Он замер, прислушиваясь к происходящему за стеной.       — Почему ты не можешь просто со мной поговорить, Паш? Это что, так сложно? — Антон даже не пытался сдержать раздосадованный крик. Арсений никогда не слышал, чтобы он разговаривал так громко, так сбивчиво и злобно. Даже срываясь на Попова, слизеринец умел держать себя в узде. А сейчас с каждым новым словом набирал обороты.       — Да потому что ты себя накручиваешь, Тох. Ну какие ритуалы? Это же бред, — голос Добровольского, на контрасте, оставался абсолютно ровным. — Лучше успокойся, и пойдем спать. У тебя когда энергия барахлит, ты всегда слишком много думаешь.       Пару секунд в подземелье стояла мертвая тишина. Арсению даже показалось, что кто-то наложил на него оглушающее заклинание, так больно было от царившего вокруг молчания. А потом послышался разрывающий пространства звук удара.       — Не смей, — еще один шлепок. — Обращаться, — еще. — Со мной, — четвертый. — Как с ребенком!       Антон не орал. Он шипел. Настоящей разъяренной змеей. Казалось, еще секунда, и он ужалит. Летально. Насмерть.       — Прекрати! — в голосе преподавателя властность смешалась с трепетным испугом.       — Иди ты нахуй, Паш, серьезно, — шипение превратилось в шепот, удары прекратились. — Я здесь стараюсь только для тебя, мне вообще поебать, кто там следующий умрет и кого лишат магии. Я просто не хотел, чтобы ты пострадал.       Послышались тяжелые шаги массивных сапог по каменному полу.              — Антон, — ударилось шариком для пинг-понга о чужую широкую спину. В попытке остановить. Но шаги не затихли. Их лишь заглушило сдавленное:       — Давай потом поговорим. Нам обоим есть, о чем подумать.       Шаги начали приближаться, и Арсений, поняв, что Антон направляется к склепу, поспешил его опередить, чтобы не выглядеть подозрительным. Залетев в комнату, под завязку забитую могилами, парень спешно сбросил с себя звериную личину и забился в дальний угол, переводя дыхание. Он попытался сделать вид, что сидит тут уже давно, но Антон, зайдя в помещение через пару бесконечных минут, лишь оглядел его насмешливым взглядом.       — Да ладно тебе, я твою магию за километр чувствую, она у тебя фонит, как старый холодильник, — пробормотал он беззлобно. В позе и мимике слизеринца не осталось и следа неприятной ссоры. Лишь у глаз залегли глубокие морщинки раздражения, видимые даже в полумраке комнаты. Арсений едва смог проглотить пресловутое «ты в порядке?», вспомнив, на какую реакцию может случайно натолкнуться. Но Антон видимо прочитал все по его глазам, потому что плюхнулся рядом на ледяную каменную кладку, больно прислонился головой к стене и на выдохе выдал: — Как же я заебался.       Попову и хотелось бы спросить, помочь, поддержать, но он знал — его пошлют. Поэтому он просто сидел и молчал, украдкой глядя на сидящего рядом Антона, у которого по лицу бежали сотни быстро сменяющих друг друга эмоций. Было очевидно, что он не лукавил: он и вправду смертельно устал.       Так они замерли, не двигаясь, до прихода Димы, который крадучись, бочком буквально вплыл в склеп где-то минут через пятнадцать, таща в правой руке какой-то кожаный саквояж, а левой рукой, точнее зажатой в ней палочкой подсвечивая себе дорогу. Арсений всегда удивлялся, как такой нерасторопный и неуклюжий человек, как Поз, мог в ответственные моменты собраться и сделать все на высоте, но снова и снова наблюдал за подобным личностным волшебством. До сих пор в памяти стояли уроки по боевой магии на втором курсе, когда их заставили разбиться на пары и разыграть дуэль. Дима, в то время выглядящий, как воздушный шарик на ножках, умудрился двумя точными заклинаниями сбить с ног Грю Хопстера, а потом и самого Арсения, которого считали лучшим на курсе по части заклинаний. Правда Попов этого так не оставил и потом в реванше буквально размазал бедного пуффендуйца по стеночке, но эта ситуация отложилась в памяти надолго.       — Я не слишком поздно? — спросил Поз громким шепотом, сбрасывая вещи на пол и подходя к ним, протягивая руку, чтобы помочь встать. Антон тут же уцепился за кисть друга, вскакивая на ноги и начиная нервно расхаживать по помещению.       — Нет, все в порядке, — отозвался Арсений, отказываясь от помощи и поднимаясь самостоятельно. Ему хватало Шастуна, постоянно подрывающего его внутреннюю гордость. Другим он такого позволить был не готов. — Я думаю, сюда никто не заявится посреди ночи, кроме таких сумасшедших, как мы.       — И то верно, — Дима нервно усмехнулся, оглядываясь. На лице его не было ни отвращения, ни испуга к смерти. Он чувствовал себя в этом месте, как дома, это было понятно по одному его виду — уверенному, слегка расслабленному. Нервозность в парне просыпалась только от чужих ожиданий, но никак не от окружающей обстановки. — Какие наши?              Антон, перестав ходить кругами по комнате, остановился у одного из надгробий и осторожно сдвинул верхнюю плиту.       — Это Грю, — сказал он. — Мы с Арсом успели оглядеть его сразу после убийства, но хотим, чтобы ты взглянул еще раз, вдруг найдешь что-то новое. Милли рядом.       Дима кивнул, подходя к бетонному гробу. Когтевранец, примостившийся за его спиной, тоже украдкой взглянул на тело. Хопстер лежал на толстой тканевой прослойке. Тот страх и та злость, которые посмертно запечатлелись на его лице, исчезли. Видимо, маги из Министерства постарались при бальзамировании. Сейчас покойник выглядел расслабленным, почти кукольным. И лишь шрамы на запястьях напоминали о том, что с ним произошло. А еще то, что скрывалось под рубашкой.       Поз начал инспекцию с порезов. Попросил Арсения посветить ему Люмусом. Достал из своего саквояжа странного вида приборы и начал методично обследовать каждую глубокую царапину, через которую просвечивалась не просто плоть, но и кости. С каждым новым шрамом его лицо вытягивалось все сильнее. Наконец, оторвавшись от чужих запястий, Дима перевел взгляд на Антона и Арсения. В глазах его читалось неподдельное недоумение.       — Что там? — нетерпеливо спросил Шастун, который уже пытался сдвинуть крышку с надгробия Милли.       — Все указывает на то, что эти шрамы он оставил себе сам, — Дима пожал плечами. — Если бы порезы оставлял кто-то посторонний, они бы не были такими хаотичными и неровными. Тут руки будто рвали когтями. Посмотрите, видите эти неровные края, — он обвел пальцем окаймление одной из царапин. — Они буквально, как бахрома. Я однажды видел, как гиппогриф в бешенстве вспорол сам себя, это выглядело идентично.       — Но как такое возможно? — недоуменно спросил Антон. — Откуда у человека могут взяться силы сотворить с собой такое? Зачем? И тем более, это же просто невозможно сделать обычными ногтями, разве нет? Эти борозды просто глубочайшие.       Пока Шастун сыпал горой вопросов, Дима осторожно поддел рубашку Грю, взглянул на дыру в груди абсолютно бесстрастным взглядом и достал из саквояжа пинцет. Внимание Арсения точно бы зацепило то, что Поз так безэмоционально встретил открывшуюся ему картину, его бы точно заинтересовало то, как лицо пуффендуйца наполнялось растерянностью по мере того, как он копался в груди у трупа. И его бы несомненно удивило то, что глаза будущего врача в какой-то момент стали светиться злым недовольством.       Арсений все это приметил бы, если бы не ушел в свои мысли. В голове начал вертеться ураган из прошлых зацепок и маленьких деталей, случайно обнаруженных на местах преступления. Борозды от когтей, исполосовавшие дерево с внутренней стороны двери в комнату Грю, его истерзанные вены, волчьи глаза Милли, которые смотрели на застывший для нее навеки мир с неприкрытой отчужденностью и грустью.       — Блять, — вырвалось непроизвольно из горла Арсения в тот самый момент, когда Дима поднял на уровне лица трофей — зажатый в пинцете крошечный клочок заячьей шерсти. Блять — единственное слово, пришедшее Попову на ум. Кажется, он только что понял типаж убийцы.       Ему не надо было ничего говорить. Антон тоже дошел до догадки без его объяснений. Это было понятно по его вмиг побледневшему лицу, по его потемневшим глазам, по его дергающейся нижней губе. Дима непонимающе смотрел то на одного, то на другого, но ответом на его немые вопросы послужила лишь кромешная тишина и нарастающая паника.       Хогвартсовский серийник убивал анимагов… ***       Софиты слепили, и хотелось закрыть глаза и таким образом спрятаться от чужих. Арсений любил внимание, но в последнее время оно давило. Казалось, что за чьим-то внимательным взглядом может скрываться недоброжелатель. Человек, предположительно убивающий таких, как он.       Они с Антоном не успели обсудить общее осознание, пришедшее им в голову в склепе. Сначала рядом вился Дима, не дававший нормально поговорить. Он не задавал лишних вопросов, но все равно нервировал своим присутствием. А потом началась неделя усиленной подготовки к четвертьфиналу, когда они оба летели на тренировки сразу с пар, а после — без слов заваливались в комнаты и дрыхли без задних ног. Сил не оставалось даже рта открыть, не то, что тратить нервы на обсуждение чего-то настолько страшного.                    Сейчас они стояли в коморке в основании поля, зажимая подмышкой метлы, готовые взмыть в воздух, воспарить над трибунами и показать класс. Эд давал им в спину последние наставления. Он, казалось, нервничал даже сильнее, чем команда, то и дело истерично почесывая свой забитый татуировками локоть и проводя ладонью по короткому ежику темных волос.       «Французы вывозят скоростью, поэтому пытайтесь давить техникой. Охотники, ваша цель — квоффл. Не отвлекайтесь на бладжеры, о них позаботятся другие. Загонщики, услышали? Шастун, если ты проворонишь снитч, как в последнем тренировочном матче, я задушу тебя этими вот руками, усек?», — повторял мужчина из раза в раз, произнося каждое рваное предложение с тревожным придыханием.       Спортсмены понимали его панику, поэтому старались кивать головами и не перебивать пошедшие по кругу нотации. Каждый из них пытался настроиться на предстоящую игру, собраться с мыслями, обдумать поведение на поле. Арсений как раз вспоминал все, что Выграновский успел рассказать о команде противника, когда услышал за своей спиной неприятный голос:       — Антош, какого черта ты даже ко мне не подошел? — Ира. Блядская Ира Кузнецова, которая непонятно как попала под трибуны и теперь пыталась читать какие-то нотации своему якобы парню. Арсению не нужно было оборачиваться, чтобы представить, как в этот момент Шастун закатил глаза. Но парень все равно повернул голову, только для того, чтобы уловить искорки раздражения в чужих зеленых глазах и про себя легонько усмехнуться. Попову не стыдно было признаться — ему доставляло какое-то садистское удовольствие смотреть на то, как отвратительное поведение девушки из раза в раз встречало на своем пути непробиваемую стену антонова контроля над собой.       — Потому что мне нужно было переодеться и подготовиться к игре, — вот и сейчас, несмотря на явное желание выплюнуть Кузнецовой в лицу какую-нибудь язвительную фразу, слизеринец состроил спокойную мину и попытался объяснить. Девушка показушно скривилась от его бесстрастной интонации. Было очевидно, что она надеялась на сцену. Но остаться без драмы она себе не позволила, поэтому ни с того, ни с сего влепила Шастуну хлесткую пощечину и, отпихнув от себя Эда, попытавшегося было оттащить ее от важного игрока своей команды, ушла, пробурчав напоследок что-то, очень напоминающее: «Хоть бы что-то злобное ответил».       Когда шаги девушки исчезли над головами, глаза всех членов сборной сочувственно устремились на Антона. Никто ничего не сказал, все лишь поддержали парня этими долгими взглядами. И только Арсений, наклонившись, спросил шепотом:       — И зачем ты ее терпишь?       — Потому что она что-то типа моей девушки, — отозвался Антон, и лицо его не выразило ничего, кроме лукавой насмешки. В нем не было ни раздражения, ни желания что-то менять, ни протеста, ни презрения. Исключительный показушный смех в зеленых глазах. Именно в такие моменты Арсений переставал его понимать.       Он было хотел спросить у слизеринца что-то еще, как-то поддержать диалог, но Эд приказал им становиться на исходные позиции, а через пару мгновений раздался оглушительный свист. Судья дал начало матчу. Вскакивая на свою новенькую метлу, подаренную отцом по случаю начала турнира, Арсений краем глаза наблюдал, как Антон грациозно садится на свою допотопную «Нимбус-1700», с которой принципиально отказывался расставаться. Сколько бы Выграновский не уговаривал парня сменить летательное средство, сколько бы не предлагал даже оплатить его из своего кармана, Шастун ни в какую не готов был уступить. Так и летал на перемотанной в паре мест изолентой метелке из прошлого века, несмотря на это умудряясь показывать техничную и зрелищную игру. Вот и сейчас, едва заняв удобную позицию, Антон взмыл в небо и, красуясь перед трибунами, выписал ровненькую бочку, направляясь к своей позиции.       Арсению редко удавалось посмотреть за тем, как слизеринец ведет себя на поле. Во время матчей его внимание было целиком и полностью сосредоточено на основной задаче — забить как можно больше голов в кольца противника, а на тренировках, когда Эд решал погонять ловца в одиночку, когтевранец обычно уходил в раздевалки — попить или, если это был конец тренировки, помыться и переодеться. Но сейчас, ожидая своей очереди на взлет, Попов залип на чужую фигуру, свободно рассекающую воздух. Кудри Антона, непослушные и, по мнению Арсения, абсолютно дурацкие, развевались по ветру маленькими крылышками. И это было красиво. Несомненно, парень своим появлением разбил неокрепшие сердца девочек на трибунах, заставил их замереть с открытыми ртами. Куда уж им бесстрастно на него глядеть, если даже у когтевранца от вида такого легкого, свободного, яркого Шастуна перехватило дыхание. Вот только в отличие от них у парня время на наблюдение было слишком ограниченным.       — И наконец капитан сборной Хогвартса — Арсений Попов, — прокричал комментатор, и тот взлетел вслед за своей командой, замыкая позиционный треугольник.       Следующими на поле на огромных скоростях вынеслись французы, девушки, восседающие на метлах нового поколения, хромированных и специально заточенных для бешеного разгона. Было очевидно, что в динамике их превзойти было особенно тяжело. Именно то, о чем предупреждал Эд. Арсений выпустил воздух между сжатых зубов тоненькой струйкой, пытаясь выровнять ритм сердца, — это совсем не повод так волноваться. Возьмут техникой, делов-то.       Прозвучал очередной свисток. Матч начался.       Арсений обожал небо. Полет был второй вещью после заклинаний, буквально заставляющей его не просто существовать, а жить на полную мощность. Он любил ощущать, как порывы холодного ветра треплют его волосы, превращая их во взрыв на макаронной фабрике. Любил в погоне за мячом рассекать кончиком метлы низкие облака. Любил азарт, детский восторг от того, что получилось забить очередной гол. Любил воздушные пируэты — бочки, мертвые петли, пике и перевороты, когда пытаешься отделаться от насевших на хвост противников, и дух захватывает от циркулирующего по венам риска. Любил выигрыши, когда летишь вокруг поля победным дефиле. И даже проигрыши любил, потому что они заставляли совершенствоваться. А это Арсений умел лучше всего.       — Команда Хогвартса забивает третий мяч в ворота сборной Шармбатона. Вы только посмотрите, что творит капитан англичан на поле! Настоящее искусство координации в пространстве и умение владеть своим телом на высшем уровне! — надрывался восторженный комментатор, кто-то из пятикурсников, выбранный спортивным комитетом на эту игру. — Табло показывает тридцать-двадцать в пользу Хогвартса, противостояние очень напряженное, продолжаем следить за матчем!       Квоффл в его руках ощущается родным. Как будто прирос к телу, стал его частью. Иногда кажется, что никому в этом мире не будет под силу его отобрать. Ни у своих, ни у чужих нет шансов. Это его поле. Его игра, от начала и до конца. Но приходится отдавать пас, потому что командный спорт не терпит эгоцентриков. Отсутствие теплой кожи мяча в ладонях вызывает пустоту в душе, и хочется снова перехватить, забрать, вернуть частичку себя на место. И он так и делает, из раза в раз, мечась от игрока к игроку в попытке починить внутренности, восполнить пробел.       Французы и вправду быстрые. Иногда глаз просто не поспевает за их перемещениями. Девушки в светло-голубой форме сливаются с синевой неба в клубок из линий, лишенный человеческих черт. Но это Арсения почти не смущает. Потому что интуиция, магия, рвущаяся наружу каждый раз, когда он в воздухе, ведет его за собой, не давая потеряться среди смазанных тел.       Украдкой он позволяет себе глянуть на Антона. Между пасом и пасом. Всего краем глаза. Тот тоже не стоит на месте, находясь в постоянном хаотичном движении, не просто пытаясь разглядеть во всеобщей суматохе миниатюрный снитч, но и мешая противникам. Эд использовал его умение быть занозой в заднице, превратив это в деструкцию в ее чистом виде. А Выграновский, как никто другой, знал, о чем говорит. И Шастун всецело следовал его заветам, мельтеша перед глазами, отвлекая внимание. Выписывая невозможные элементы на своей старенькой метелке. И это завораживало, гипнотизировало даже. Казалось, что слизеринец исполняет какой-то ритуальный танец, последовательность движений в котором известна только ему, и ошибка может стоить жизни… Это было гармонично…       Над головой, всего в паре миллиметров просвистел бладжер, и Арсений поспешил вернуться к игре, отмечая про себя, что Антон и впрямь мастерски справляется с поставленной задачей. Отвлекает он знатно. Только зачем-то еще и своих. Когтевранец завидел готовящегося пасовать Арти Болигера, третьекурсника-самородка с Пуффендуя, и полетел на перехват. Не успел всего на пару секунд, прямо перед его лицом, рыча реактивной метлой, материализовалась утонченная девушка из Шармбатона, схватила квоффл и уверенно направилась к противоположному краю.       — Тридцать-тридцать, французы сравнивают счет, — прокричал комментатор, которому едва ли удавалось скрыть разочарование, сквозившее в голосе. Определенно, спортивно-магический комитет забыл о предвзятости, когда решил взять на эту роль кого-то из местных студентов.       Игра продолжалась. Команда противников наступала Хогвартсу на пятки, в какой-то момент вырвавшись в лидеры. Арсению едва ли удалось снова сравнять счет. В какой-то момент второго загонщика выбило бладжером, и Кате Добрачевой пришлось пахать за двоих. Благо, она действительно превращалась в фурию, как только оказывалась на поле. К тому же, в отличие от Антона, девушка не отказалась от новой навороченной метлы и сейчас скоростью могла почти сравниться с противницами. Парень видел, как она мелькала то в одном, то в другом конце поля, размахивая битой так яростно, что создавала вокруг себя эффект стальных крыльев.       Но, несмотря на все старания загонщицы и тактические ловушки, заготовленные Эдом и направляемые Арсением на поле, удержать преимущество не удалось. Французы вырвались вперед, и на табло теперь горели удручающие числа — 50:80. Противницы семимильными шагами шли к победе, и когтевранец, анализируя ситуацию на поле, понимал, что надежда остается только на Антона.       Именно в тот момент, когда он об этом подумал, кто-то на периферии сознания коротко вскрикнул. Последним, что увидел Арсений, обернувшись, было зеленое сияние подкладки мантии и тело, рассекшее воздух, стремительно падая вниз. Послышался глухой удар и тяжелый выдох сквозь сжатые зубы, слышимый даже на такой высоте.       Когда пыль немного улеглась, Попов с ужасом увидел распластанного на земле Антона. Он лежал, скрестив руки на груди, из лица ушла вся краска, остался лишь белый лист с нарисованными на нем закрытыми глазами и бескровными губами. На секунду когтевранцу показалось, что парень не дышит, и он бросился вниз со скоростью молнии, на пределе возможностей своей метлы, параллельно показывая судье знаки остановить игру.       Приземлившись рядом с Шастуном, который, ко всеобщему облегчению, открыл глаза, Арсений наклонился, приподнимая чужую голову и заглядывая в побледневшие зеленые радужки.       — Что случилось? — спросил он тихо, отмечая, что от резкого испуга губы едва ли слушаются.       — Сможешь взять тайм-аут? — ответил вопросом на вопрос Антон, не говоря даже — шелестя. — И скажи, что медиков не надо              Арсений лишь судорожно кивнул и побежал в сторону судейских трибун.       — Двадцать минут, — отозвался на его просьбу солидный усатый мужчина в полосатом костюме. — Вы знаете правила. Опоздание равно дисквалификация.       — Хорошо, — кинул напоследок парень, уже возвращаясь к Антону, который за это время сумел приподняться на локтях. — У тебя получится встать?       — С божьей помощью. Ну или с твоей, если позволишь, — несмотря на жуткую белизну кожи и явную слабость, слизеринцу удавалось язвить. Арсений воспринял это как хороший знак, хватая парня под локти и ставя на ноги.       — Так что произошло? — еще раз спросил Арсений, надеясь хоть на этот раз получить ответ. Но Антон лишь мотнул головой.       — Пойдем в раздевалку. Я не буду тут ничего объяснять, — попросил он.       Когтевранцу ничего не оставалось, как принять это условие. Он показал большой палец команде, намекая, что все хорошо, и они сами разберутся. То же самое сказал Эду, проходя мимо него, ведя Шастуна под руки. Тот еле передвигал ногами и без посторонней поддержки кренился в бок.       — Уверены, что сами справитесь? — спросил тренер им в спины, и Арсений хотел было ответить, но Антон неожиданно уверенно пробормотал:       — Эд Саныч, это не в первый раз, дайте нам пятнадцать минут, и я буду, как огурчик, — несмотря на бесцветность и приглушенность голоса, это прозвучало так, будто парень и вправду знал, что делать.              Выграновский нехотя предоставил им раздевалку, и когтевранец втащил в нее все сильнее ослабевающего Антона, усаживая его на лавку.       — Закрой дверь, — попросил Шастун, сгибаясь пополам и пряча голову в коленях. На него было больно смотреть, хотелось ослабить его непонятные мучения, выключить что-то внутри. Что-то, что заставляло его выглядеть вот так. Арсений поспешил отвернуться, успокаивая зашедшееся в жалости сердце, и выполнить чужую просьбу. Он прекрасно знал, что слизеринцу его сочувствие совершенно не всралось. Пальцы автоматически задвинули щеколду, пока голова готовилась к расспросам, пытаясь придумать, с чего бы начать. Но Антон все сделал сам. Как только воздух пронзил щелчок замка, за спиной Попова послышался сдавленный голос.       — У меня ее украли, — Арсений повернулся к парню, широко распахнув глаза. Неужели это было то, о чем он думал… — Магию, — Антон вяло махнул рукой, подтверждая чужие мысли. — Мне и месяца не исполнилось. Мама говорила, что когда я родился, буквально светился от внутренней силы. А потом в первую неделю своей жизни угас. Не резко, постепенно. Будто кто-то взял и по крупице выкачал из меня силу.       — Как такое возможно? — когтевранец собирался молчать, чтобы не спугнуть неожиданную откровенность, но не смог удержаться от вопроса.       — Я не знаю, — Антон еще сильнее вжал голову в колени. — Мы пытались что-то понять, но информации немного. Люди, с которыми общалась мать, сказали, что это был какой-то ритуал, но что именно он из себя представлял, никто объяснить не мог.       — То есть в тебе вообще нет магии? — Арсений не мог поверить в это. Не мог уложить в своей голове тот факт, что один из самых сильных студентов Хогвартса все это время был не просто ослаблен, а почти начисто лишен внутреннего волшебства.       — Нет, немного все-таки осталось. Иначе я бы не смог даже простенького зелья сварить, — Антон покачал головой. — Первые годы жизни она была настолько слабой, что меня можно было счесть за маггла. Потом со временем кое-что начало возвращаться. Мама научила меня готовить базовые зелья, способные поддерживать то немногое, что было внутри, — парень говорил это перебоями, то совсем затихая, то повышая голос. — Потом я сам начал практиковаться, изучать возможности того, что вор мне оставил.       — И вы не знаете, кто сделал это с тобой? — это было дикостью. Все, что говорил слизеринец, не срасталось, не клеилось. Не могло быть. Просто не могло, Арсений отказывался в это верить.       — Это точно был кто-то из Гёттерланда. Я на практике выяснил, что этот ебучий ритуал не одномоментный. Он высасывает магию постоянно. Когда я был дома, ее всегда не хватало. Когда перебрался в школу, она стала накапливаться, и первые два года я даже обходился без дополнительных зелий, — Антон снова закрыл глаза, и на лице его отразилось горькое отвращение. — Наверное, жутко слышать о том, что твой главный враг — просто ничтожество, да?       Это было сказано так болезненно искренне, что Арсений отчетливо понял — Антон в эту истину верил. Что он ничтожество. И ждал, что остальные, узнав о его дефекте, тоже будут так думать. И когтевранец подумал бы. Пару месяцев назад, когда узнал о том, что парень закидывается лошадиными дозами стимуляторов. Но сейчас… сейчас он Шастуном восхищался. Это все было не попыткой сделаться сильнее, не попыткой возвысить себя над другими. Лишь желанием быть наравне, соответствовать. И Арсений прекрасно его понимал. Сам когда-то прошел через подобный ад. Благо всего лишь однажды. А Антон бился с собой ежедневно.       — Ты не ничтожество, — маг сел на колени рядом со слизеринцем, беря чужие ладони в свои. Руки Шастуна были привычно холодными, только теперь еще и мокрыми от бегущего по ним ледяного пота. — В том, что какой-то отморозок решил лишить магии младенца, нет твоей вины. А ты просто пытаешься выжить…              Арсений не видел лица собеседника, но мог поклясться, что услышал едва различимый всхлип. Он не мог представить Антона плачущим и боялся, что это полностью разрушит в его голове тот образ бесстрастного ядовитого короля змей. Поэтому не стал акцентировать на этом внимание. Лишь тихо уточнил:       — Почему ты рассказываешь это именно сейчас? И именно мне?              Антон помолчал пару мгновений, неровно дыша и собираясь с мыслями, а потом выдал сдавленное:       — Я хочу выиграть этот блядский матч, Арс. Но со школой происходит какая-то хуйня. Ты просто посмотри, — он вытащил палочку из специального кармашка на спортивной мантии и на пробу взмахнул, прошептав «Люмос!» Магический артефакт чихнул парочкой искр, но огонек на его кончике так и не зажегся. — Я даже в воздухе держаться не могу. Я как будто воздушный шарик, из которого весь гелий выкачали.       Антон громко чертыхнулся и ударил кулаком по скамейке, так сильно, что Арсений почувствовал фантомную боль. Но парень даже не поморщился, лишь поднял на Попова глаза. Они и вправду были красными, будто от слез.       — Это будет пиздец, а не просьба, Арс, и я пойму, если ты меня ударишь или пошлешь, — начал он и скривился, как от зубной боли.       — Говори, — попросил когтевранец. Выделенное им время стремительно утекало, и он готов был сделать что угодно, лишь бы вернуть Антона в строй как можно скорее.       — Во мне магии кот наплакал, стимуляторы в последнее время помогают мне отвратительно, да и с собой я их не брал, — Шастун явно решил начать издалека, смущаясь того, что хотел попросить.       — Так, и какие у нас варианты? — нетерпеливо уточнил Арсений, пытаясь подтолкнуть парня в нужную сторону.       — Ты анимаг, а значит хороший проводник магии, — на этих словах Антон покрылся едва ли не пунцовыми пятнами смущения. До Арсения начало доходить. Он вспомнил слова Флитвика, сказанные на уроке про энергетический поток. Казалось, это было вечность назад. «Есть несколько способов усилить или передать магический поток. Раньше считалось, что наиболее действенным является интимная связь. В страсти рождалось волшебство такой силы, что не могло удерживаться в одном человеке и разделялось надвое».       — Ты хочешь…? — парень не успел закончить свой вопрос, Антон перебил его на полуслове.       — Поцелуй меня, — произнес он на выдохе, таком вымученном и тяжелом, что захотелось самому задержать дыхание. — Этого должно хватить.       Арсений почувствовал, как воспоминаниями уносится в ночь Хэллоуина. Тогда он сказал такую же фразу, чтобы выбить Шастуна из колеи. Вот только теперь это была не шутка. Это был единственный метод снова ввести Антона в важный матч.       — Ты уверен? — осторожно уточнил когтевранец, подсаживаясь ближе.       — Я так уже делал, — тихо признался парень. — С обычными магами. Тогда помогло ненадолго, но у тебя сила зверя, ты почти что фамильяр, пусть и не мой. Это должно дать долгосрочный эффект. По крайней мере я надеюсь, что на время игры хватит.       Антон весь сжался, будто продолжая ожидать, когда его наконец ударят за такие предложения. Сейчас он из ядовитого слизеринца превратился в маленького мальчика, сразу после ссоры попросившего у мамы купить ему машинку и теперь ожидавшего оплеухи. И тогда Арсений подался вперед, касаясь чужих пересушенных бледных губ своими, мелко дрожащими от волнения и непонимания. Это был не первый его поцелуй, но парень чувствовал себя абсолютно растерянным. Он не знал, что делать, чтобы все получилось, чтобы часть его магии, бушевавшей внутри, сколько он себя помнил, перешла другому человеку. Он касался чужих холодных губ по наитию, медленно, размеренно, осторожно. Глаза Антона всего на секунду расширились в резком испуге, но потом он слегка расслабился, направляя Арсения. Провел языком по нижней губе когтевранца. Углубил поцелуй плавно, без резких движений, проталкивая свой язык в чужой рот. Контраст холода и жара ударил Попову в голову, и он закрыл глаза, пытаясь отдаться моменту, отпустить себя. Это было странно, страшно и приятно одновременно. Он целовался не с кем-нибудь, а с Антоном мать его Шастуном. Да, это была всего лишь необходимость, вынужденная мера, но вся ситуация напоминала сцену из комедии, когда заклятые враги неожиданно осознают, что они все это время были тайно друг в друга влюблены, и сосутся в темном коридоре, пока по соседству между их приспешниками идет бойня. Между Антоном и Арсением ничего не было, но пожар, разгоревшийся внутри от чужих прикосновений, все равно появился. Увлекшись, когтевранец не сразу понял, что так пылала его собственная магия. Осознание пришло лишь тогда, когда он ощутил ее привкус на языке, передавая его Антону. Корица, лаванда и апельсин. Ядреная пряная смесь, пикантная, как и вся эта сцена, переходила из тела в тело со сплетением языков и губ. Это вынуждено, да, но что мешает представить, что все это — по любви?       А за вкусом пришел и цвет. Когда они оторвались друг от друга, вокруг эфемерной дымкой вилась рыжина. Арсений никогда не видел свою магию в ее материальном обличие и не мог не признать — она невероятно красивая. Как его собственный мех, переливающийся отблесками осеннего солнца. Антон тоже завороженно смотрел на всполохи пожарища чужого волшебства, и оно отражалось в его зеленых радужках.       — Она прекрасна, — прошептал он, не в состоянии совладать с эмоциями. — Самая яркая из тех, что я видел.       — Спасибо, — отозвался Арсений, посчитав это комплиментом и решил проглотить вопрос о том, как много магических аур парень видел раньше. — Ну что, это помогло?       — Определенно, — Антон потупился в пол и нервно облизнул губы, избавляя их от ярко-рыжих следов, будто только сейчас приходя в себя и осознавая, что именно произошло. Эффект и вправду был виден налицо: бледность ушла, уступив место смущенному румянцу, движения стали более живыми, как и мимика. А еще вокруг парня будто выросло силовое поле. — Более того, получилось лучше, чем я ожидал, — добавил Шастун и от двусмысленности сказанного еще сильнее стушевался.       — Значит, пойдем на поле? — спросил Арсений, осторожно выбирая слова, чтобы не сделать ситуацию еще более неловкой. Антон лишь кивнул, больше ничего не говоря.       Когда они выходили на поле, когтевранец успел заметить, что зелень в чужих глазах почти полностью перекрыла рыжина. Радужки у Антона пылали избытком чужой магии. Переданной через странный поцелуй…              Арсений пообещал себе, что обязательно об этом забудет. Что будет вести себя, как обычно, будто ничего такого не было. Ведь и впрямь ничего не случилось. Это не было выражением интереса, лишь попыткой поделиться избытком силы.       Вот только что-то потаенное, невысказанное кричало парню о том, что эта ситуация будет проиграна снова и снова в его голове еще бесчисленное количество раз…

Если сгорим, давай гореть красиво Знаешь, тебе спасибо За этот пожар между нами