Dance Crescent

━━━━━━━━─❂─━━━━━━━━

      В покоях царицы светло и пахнет благовониями чайного дерева. Курильница в виде лотоса о девяти лепестках наполнилась пеплом обгоревших палочек, их дымок тянется витиеватыми струйками вверх, растворяясь в нежных полупрозрачных тканях над её роскошным ложем. Маленькие птички сидят на каменных подоконниках и заинтересованно засматриваются на изысканные шелка и подушки, вышитые самыми дорогими нитями. Рыжие фонарики физалиса покоятся в вазе и от их вида вошедшему в покои жрецу тошно.       Он привычной тихой поступью проходит в благоухание царских покоев. У входа ему пришлось убедить стражу, что сюда его прислал царь. Никто не станет проверять, правда ли это. Оказавшись в этой роскошной комнате, переполненной изысканностью и богатствами, Уёну сводит зубы. На медном подносе чищеные гранатовые зёрна, спелые инжиры, орехи и прохладные напитки, заваренные лекарем. Всё это тлеет от жары и по липким зубцам фруктовой вилки ползают мухи.       Она дёргается на постели и неспеша поднимается, распахивая глаза. Жрец встаёт в центре комнаты, сложив руки за спиной. Его лицо скрывает покрывало и за чернотой одежд он может спрятаться от этого пронзительного, полного ненависти, взгляда. Царица цокает злобно, скидывая с себя шёлковую простыню. Её огромный живот выглядит тяжёлым и пугающим. Груди набухли и она торопливо прячет их под одежду, пытаясь быстрее встать с постели.       — Ни к чему такая спешка, — скрипучий голос жреца разрезает эту возню, как тупое лезвие. — Лекарь советовал тебе отдыхать. Так слушайся. Хотя бы его.       — Я запретила тебе сюда приходить! — рычит она в ответ, всё-таки сползая со своих простыней и подпирая рукой спину; неуклюже идёт к нему, выпячивая свой живот. Её походка тяжёлая, под глазами серые круги и обкусанные губы норовят лопнуть, как кожица спелого винограда.       — Я беспокоюсь, — отвечает жрец, делая шаг вперёд. Царица отшатывается и в глазах её вспыхивает раздражение.       — Обо мне? — она ядовито усмехается. — Не смеши меня. Тебя больше будет волновать плешивая собака на окраине города, чем я.       — Плешивая собака не носит царских детей. И будет тебе известно, что в отличие от тебя, даже собаки приходят на службу в Храм.       — Посмотри на меня, — она разводит в стороны руки, — ничего не замечаешь?       — Твой царственный супруг принёс бы тебя на руках, — фыркает Уён. — Как думаешь, Джиён, мне стоит сказать ему, что за время его отсутствия, ты помолилась в Храме только три раза?       Царица напрягается. Натягивается, как струна, что вот-вот лопнет и врежется в нежную плоть музыкальных пальцев. Её уставшее лицо сереет и она неуклюже возвращается на кровать, присаживаясь на край между невесомыми занавесками. Жрец стоит неподвижно, покручивая на указательном пальце кольцо под рукавами чёрных одеяний.       — Пойти слушать твои ядовитые песни, когда под сердцем я ношу воплощение невинности и чистоты? — она смотрит на него дико, как загнанная работорговцами свободная душа, осознающая, что вот-вот её клеймят.       — Близнецы, — он говорит медленно. Выделяя каждую букву, прокатывая на языке, как вкусное вино. Уён подходит ближе, еле-еле касаясь кончиками пальцев посеревшей округлившейся щеки. Женщина дёргается и дарит ему ещё более дикий взгляд. — Довольна собой, не так ли? Прямо-таки божественная любимица с волшебным чревом. Когда все узнают, тебя одарят таким трепетным почтением, что голоса воспевающих коснуться небес.       — Зачем ты пришёл? — цедит сквозь зубы. — Издеваться надо мной? Тебе всегда недостаточно. Ты ненасытный демон, жрущий бесконечно чужую боль.       — Помолись Богам, — спокойно говорит ей жрец, стойко принимая оскорбление.       — Не при тебе. Слушать тебя равноценно тому, что попасть в яму с гадюками. В Храме достаточно жрецов, способных провести для меня ритуал. Знаю я тебя: вплетёшь свои проклятья в молитвы и я…       — Думаешь, я так поступлю с его детьми? — это жреца задевает и его рука вновь касается лица царицы. Только ощутимо сжимает её подбородок и на чернеющем злобном лице легко прочитать все её эмоции. Их всегда не так уж и много. — Считаешь, я навлеку на них беду, только потому, что ты раздвинула ноги и выполнила своё предназначение, как жена?       — Тебя это ужасно злит? — она слабо трогает его за запястье и острые ногти впиваются в кожу. Уён терпит. За много лет на этом месте уже должны были остаться шрамы в форме её ногтей. — Я получила свою долю любви и внимания. И ты вне себя, верно?       Жрец усмехается и наклоняется к её лицу, заглядывая в тёмные глаза. Там, под покрывалом звёзд, портал в его душу. Или лабиринт плута. Джиён не может долго смотреть ему в глаза. Никогда не могла. Ей хватает сил и смелости делать это с Саном, но не со жрецом. И Уён знает: почему? Он смеётся хрипло ей в лицо.       — Моя царственная госпожа, — это звучит из его уст особенно отвратительно и её пухлые губы кривятся в отвращении. — Будь я вне себя, тебя бы тут не было.       — Ты угрожаешь мне?       — Всегда, дорогая, всегда, — он расслабляет хватку и скидывает её руку со своей. — Давай договоримся: ты перестаёшь строить из себя полную дуру и слушаешь меня, а я молчу о твоём пренебрежении перед Богами. Может быть я даже прощу тебе это. Когда эти чудесные создания появятся на свет, я проведу службу в их честь. И ты, Джиён, не будешь этому упрямиться, откидывая на себя тень. Поняла меня?       — Ты нас всех погубишь, — по её щеке катится слеза. — Ты отравил Сана своими речами, ты уничтожаешь всё вокруг. Я лучше убью себя, чем…       — Ох, нет! — его губы гнутся в надменной улыбке. — И оставишь новорождённых младенцев без матери? Боги тебя не простят.       — Убирайся отсюда! — слёзы льются из её глаз и их чистые капли падают на тонкие одежды. Её руки трясутся от злости и не будь она громоздкой, как корова, кинулась бы на жреца и вцепилась в него гневно зубами и ногтями, надеясь наконец-то разорвать его на клочки. — Немедленно покинь мои покои и никогда, слышишь, никогда не приходи сюда! Иди молись своим жестоким Богам и оставь меня в покое!       — Мои жестокие Боги хранят всех нас.       Уён покидает покои, как и кричит ему царица. Закрывая за собой дверь он говорит страже пригласить лекаря. На вопросы о том, почему царственная госпожа не сообщила сама, жрец машет рукой и даже не старается придумать оправданий. Он прекрасно понимает, что даже солдаты у её покоев знают, что отношения между Верховным жрецом Савитара и царицей напоминают театр военных действий или губительную партию в шахматы, в конце которой кому-то просто врежут доской, разбросав все фигурки. Они как танцующие на острие ятагана, постоянно напряжённые, чтобы сохранить хрупкий баланс и свои жизни. Неустанно жалящие друг друга змеи, проверяющие, чей яд сильнее.       Жрец проходит вдоль галерей, проносится по ним чёрным вихрем. У него клокочет в груди от раздражения. Распирает желание просто всё рассказать. Сказать Сану, что его супруга плюёт в лицо Богам и считает, что останется безнаказанной за это. Чтобы она снова проиграла, чтобы её ошибка впилась ей в сердце новым шрамом, принося боль. Но Уён не может так поступить. Не сейчас. Пока она неуклюжая и взвинченная, ощущающая, что вот-вот родит на свет поцелованных Богами детей Величайшего из царей. Она исполнила свой долг, она сыграла свою роль царственной супруги. Как когда-то завещали жрецы, венчающие царя с его невестой в лучах солнца. Она подарит ему наследников, преисполнится гордости, будет купаться во всеобщей любви и почитании больше, чем есть, ведь теперь это будут лучи для неё, а не отбрасываемая золотая тень Сана, которой она тешилась ранее, принимая желаемое за действительность.       Жрец нервно машет рукавом, распугивая мелких пташек на песчаных перегородках и сворачивает к тренировочному полигону. Оттуда слышны сладкие смешки девушек и звон мечей. Он наверняка там. Купается в лучах солнца и наслаждается своей неуязвимостью. Царственный господин, которому пора напомнить, что вокруг него тень плотнее, чем когда бы то не было.

━━━━━━━━─❂─━━━━━━━━

      Сонхва щурится от солнца, выходя из теней прохладных галерей на просторный внутренний двор, который во дворце именовали тренировочным полигоном. Он находится в самой дальней части дворца и окружён тремя стенами вокруг. Там, где стены нет, выставлены несколько рядов скамеек для зрителей и на них восседают молодые девушки, украшенные, как праздничные деревья. Их платья расшиты золотом и серебром, невесомые полупрозрачные вуали скрывают лица наложниц и подчёркивают их подведённые сурьмой глаза. Их лбы чисты, в умасленные косы разных оттенков вплетены цепочки и бусы. Вокруг них вьются рабы и преподносят на медных подносах охлаждённые вина и фрукты. За спинами девушек, хихикающих друг с другом, показывается полоса рыжего каньона, уходящего далеко, туда, где небесное светило топит свои лучи в синей солёной воде.       Перед зрительскими местами расположена вытоптанная арена, огороженная деревянным низким частоколом. В отличие от других мест во дворце, тут не растут фруктовые деревья, лишь одинокий вяз раскинул грузные ветви почти у самой пропасти и тень его едва касалась девичьих обнажённых плеч. Трава вся высохла и зажелтела, а для цветов вовсе не было места. Вместо благоухающих клумб здесь рядами выстроены деревянные оружейные стойки. Отполированные наконечники копий, серпы ятаганов, плоские широкие лезвия сабель и иноземные несуразные мечи отражают свет и слепят глаза. Несколько солдат толкаются у оружия. По их бронзовым плечам бегут ручейки пота и грязи, тяжёлые косы спутались и запылились. Но Сонхва долго на них не смотрит, сейчас на этой маленькой арене высокий и грузный мужчина, лицо которого рассекает уродливый шрам, уходящий под густую чёрную бороду, одним лёгким движением укладывает царя на лопатки и облако пыли вздымается вверх, прилипая к разгоряченной коже.       Сонхва проходит к зрительским местам и присаживается неподалёку от нескольких девушек. Они сразу переключаются на него и оживлённая беседа вновь разгорается на скамейках. Санова рабыня подносит волхву вино и с почтением смотрит на его ноги, не смея более поднимать головы. Несколько дней при дворце научили её всем правилам. Сонхва дарит девушкам нежную улыбку и та, что сидит ближе всего к нему, вздыхает блаженно, отводя смущённо взгляд.       Сан поднимается на ноги и отряхивает с себя пыль. Простые штаны туго подвязаны на поясе и вокруг голеней. Более ничего на нём одето не было. По груди лоснится пот и грязные его дорожки стекают к пупку, вдоль рельефов мышц и шрама. Загорелые плечи кусает беспощадное солнце, постепенно меняя их цвет на более тёмный. Чёрные вязи татуировок покрыла пыль. Он проворачивает в руке деревянный шест и заводит его за спину, принимая боевую стойку. Несмотря на свою внушительную фигуру, он выглядит стройным, как выточенный из камня на манер тех заморских мраморных статуй, украшающих коридоры дворца. Горячий ветер опаляет бронзу кожи, трогает чёрные взлохмаченные волосы и уносится в глубины царского дома, отражаясь дальше от стен лабиринтов галерей. Сонхва подносит к губам бокал с вином, касается напитка, но не пьёт. За резными стенками сосуда он может скрыть свой пристальный взгляд и утопить стыд в тёмном напитке.       Сан атакует первым. Его движения чёткие, выточенные и отработанные. Резкие, но правильные. Огромный мужчина — он даже больше Минги — отбивает выпад своим шестом и переходит в выжидающую оборону, ступая по кругу. Они как два тигра: молодой охотник против старого мудреца. Девушки замолчали и сложили в замки нежные ладони, с нетерпением наблюдая. Сонхва задумчиво изучает движения ног сражающихся. Мужчина двигается твёрдо, он ступает по намеченному маршруту, не опасаясь нового клочка земли. Сан же осторожен, как котёнок пумы, впервые ступивший на горячий песок. В этом, думает Сонхва, заключается настоящее мастерство. Сан понимает, что противник сильнее его и даже если царя ранить невозможно, его можно сбить с ног, связать и сделать беспомощным. Именно поэтому он так осторожен даже с тем, кто учит его сражаться не первый год. Один его неверный шаг на поле, где преимущество не на его стороне, и эта пляска двух тигров быстро закончится. Мудрый зверь прокусит котёнку шею.       Удар шеста о шест отражается в руки вибрацией и Сонхва дёргается от резкого звука. Ему кажется, что дерево хрустнуло от той силы, что в него было вложено, но шесты остались целы. Сан сокращает расстояние и резко нападает, не давая противнику передышки. Он бьёт вихрем, напористо наступает, загоняя мужчину к острым кольям ограды, но наставник проскальзывает гибким змеем в сторону и наносит Сану удар, беспощадно прикладываясь оружием к его боку. Сан задыхается, но держится и отступает назад, берясь за шест двумя руками.       — Ваше Высочество, да мой сын с переломанными рёбрами и то быстрее, — грозный голос мужчины прокатывается по арене, как рёв дикого огромного животного. Сонхва наконец-то замечает некоторое сходство между ним и одним из царских генералов. — Долгий путь домой, должно быть, вас утомил больше, чем вы думаете.       — Мы же только начали, — Сан пожимает плечами, улыбаясь легко-легко.       — А вы уже три раза были на земле, — вздыхает мужчина. Его тёмные глаза прячутся глубоко в черепе и под густыми бровями. — Полагаю, всех этих прекрасных созданий, смотрящих на нас, придётся забрать мне.       Девушки хихикают, а Сан заливается смехом. На его лице показываются ямочки. Мужчина с бородой посмеивается хрипло и низко, подмигивая наложницам.       — Дорогой мой друг, — Сан вновь принимает боевую стойку. — Чтобы утолить твой аппетит, придётся отдать весь гарем. Это ударит по моей чести.       — Тогда ударь меня так, чтобы я упал на колени, — хмыкает здоровяк. — Иначе я так и царём стану.       — Бесстрашный старик.       — Это я-то старик? — издевается мужчина.       И они вновь начинают бой.       Сонхва с интересом наблюдает за действом на арене, пока скамейка рядом с ним не поскрипывает. Девушки вдруг становятся тише воды, внезапно прижавшись друг к дружке и отодвинувшись. Уже знакомый холодок трогает Сонхва затылок и он переводит взгляд на прибывшего гостя. Во дворце не найдётся создания более тёмного, чем этот человек, укутанный в полотна звёзд и тысяч солнц. Он сидит рядом с Сонхва и кроме точёного подбородка, волхв не видит болей ничего. Сложно общаться с тем, кого не можешь прочитать, просто посмотрев. Но жрец абсолютно точно не смотрит на волхва, он наблюдает за ареной. Из-под широких рукавов видны его расписанные краской руки. Он крутит на пальце золотое кольцо. Сонхва думает, что этот жест неосознанный, что он делает мага живее и ближе к беспокойным людям, чем к демону, которым его шепотом называют придворные.       — За всё время Сан смог победить его только пару раз, — тихо говорит жрец, уже точно сменив свой объект наблюдений с арены на Сонхва. — Генерал Сон воспитан настоящим чудовищем, которое даже царю не по зубам.       — Я думал Минги из семьи простолюдинов.       — Так и есть, — жрец чуть клонит голову, наверно смотря на волхва. Или нет. — Минги попал в армию ещё юнцом, а потом его отец явился ко двору и предложил своё мастерство. Он не хотел быть солдатом. Бывший царь проверил его на этой же арене и признал, что такой человек достоин учить его сына боевому искусству. С тех пор наш государь часто падал лицом в песок.       — Если меч не точить, он затупиться и станет бесполезен. Так и с людьми.       — Отнюдь, — он улыбается уголками губ. — Многим людям хватает и меньшего. Посмотри на наложниц, разве похоже, что они оттачивают какое-то мастерство?       — Мастерство быть красивыми? — Сонхва смотрит на притихших девушек и возвращается взгляд к жрецу.       — Вот ты — красивый, ты тоже упражняешься таким быть или это лицо дали тебе Боги? Можешь не отвечать, знаю, что второе. Так и с ними. Они такими родились. По правде говоря, не все из них писанные красавицы. На то они и носят вуали. Им дали возможность жить припеваючи и больше им ничего не нужно.       Сонхва молчит некоторое время, переключаясь на бой. Они вновь танцуют, как два хищника, и никто не осмеливается нападать. Солнце выжигает пространство вокруг. По лицу царя стекает мешающий пот. Волхв думает себе, что раз жрец носит все свои покрывала и маски — с его лицом тоже что-то не так.       — Я, кажется, понял, — волхв кивает. — Некоторым в этом дворце тоже предоставили такую возможность, но вместо праздности они выбрали труд.       — Вроде того. Что выберешь ты? — маг прокручивает кольцо на пальце. — Купаться в его лучах и смотреть в свои огоньки?       — Всякое служение — это труд. Тебе это должно быть известно как никому другому.       — Тогда служи хорошо, — тон его меняется и Сонхва сводит поджилки. — Если я говорю тебе это, не думай, что помыслы твоего Огненного Бога, какими бы они не были, я одобряю. Истинность намерений познаётся в преданности. На данный момент ты далёк от всего перечисленного.       — Будешь учить меня преданности, маг?       — И создавать себе конкуренцию? — его хриплый смех звучит мягче, чем обычно. Он не язвит, это даже можно назвать приятной реакцией, шуткой, если угодно. — Птицы выбрасывают своих птенцов из гнезда, чтобы те учились летать. Так и ты. Здесь тебе никто не поможет, помни об этом.       — Тогда зачем ты мне это говоришь?       — Потому что ты приблизился к Сану, — жрец говорит его имя особенно. Хриплый голос делается мягче, словно отражая частичку мира, что кроется под слоями чёрных тканей. В этом мире, думает Сонхва, есть место чему-то кроме несносного темперамента. — Слышал сказку о дураке, что желал подлететь к солнцу?       — Говорят, он сгорел, — Сонхва ассиметрично улыбается, оглядывая жреца с головы до ног, — но я не дурак и огня не боюсь.       Девушки заходятся в аплодисментах и радостно щебечут, восхваляя своего царя. Сан тяжело дышит, сидя на громадной туше наставника и прижимая к его горлу посох. Спустя несколько долгих боёв у него наконец-то получилось. Горячий пот капает с острого подбородка, напряжённые мышцы сводит усталость. Громадный мужчина под ним раскидывает в стороны руки и хохочет львиным голосом. Он шутит, дразнит Сана, по-стариковски и совсем не злобно. Минги, должно быть, получил характер от матери, а силу от отца. Сан помогает ему встать и благодарит за обучение, кланяясь наставнику, несмотря на различие меж их сословиями. Уважение к старшим, к тем, кто мудрее — достойные качества достойного правителя.       Рабы забирают оружие и щуплая девчонка следует за Саном, часто перебирая ногами, когда тот направляется к двум жрецам. Наложницы вздыхают с толикой разочарования, не получив желаемого внимания. Всё-таки писцы, что говорили о безразличии царя к гарему, в чём-то были правы. Может быть он правда любит свою жену и взять другую было бы оскорблением? Сонхва следит за тем, как царь переступает через ограду и вскоре он встаёт перед ними, накрывая тенью. Жрец Савитара поднимает голову и полы чёрного покрывала чуть открывают края маски и линии его скул. Сан смотрит на него долгие мгновения прежде чем спросить:       — Чем я обязан такому визиту?       — У нас не было возможности обсудить инцидент, мой царь. Поймать тебя в этом огромном дворце всегда очень сложно, — лукавая улыбка трогает пухлые губы. Сан, смотрящий на жреца сверху, смачивает свои губы кончиком языка и усмехается. Сонхва чувствует, словно опять слышит известные слова, но не понимает их смысла.       — Не будем обсуждать это на жаре, — Сан бросает взгляд на свою рабыню. — Приготовь нам выпить. А вы идите за мной.       Пройдя через галерею и нырнув в портал, они оказываются в солярии, с которого хорошо было видно золотые утончённые минареты Храма тысячи Солнц и сад за ним. Сан первым падает на цветастые подушки у низкого столика и прикрывает ненадолго глаза. Жрец Савитара присаживается неподалёку от него, а Сонхва — напротив. Вскоре приходит рабыня с подносом, где кувшин вина, несколько бокалов и тарелка с фруктами, орехами, и парой кусочков козьего сыра. Она уверенно ставит поднос на стол и Сан лениво открывает один глаз, водит пальцами по одной из подушек, что лежит ближе к жрецу. Рабыня разливает вино, не проронив из кувшина ни капли. Сонхва присматривает за ней украдкой, чтобы не заметила. Её маленькие руки уже так сильно не дрожат, а с лица сползла та страдальческая гримаса, с которой часто она бродила по лагерю. Девушка молча кланяется и слушаясь жеста хозяина, покидает балкон.       — Мне кажется, ты ему поддаёшься, — жрец опускает свою руку неподалёку от ладони Сана и поворачивает к нему голову. Его одежды шуршат от движения. — Ты ловишь стрелы налету, можешь разрубить человека на две половины, а старик с палкой сбивает тебя с ног!       — Сам попробуй, — усмехается царь. Сонхва не видит, что происходит ниже стола, но их позы неизменчивы.       — Я ведь не воин. К чему мне твои пляски с палками? — жрец делает глоток вина. Сонхва, прижав колени к груди, тихо наблюдает за ними. В компании друг друга они кажутся ему старыми друзьями, прошедшими через много и сумевшими сойтись всеми неровностями.       — Каждый танцует, как умеет, — Сан впервые смотрит на Сонхва и тот задерживает дыхание. Этот взгляд нельзя оставить без внимания и жрец еле уловимо вдруг кривит губы. Больше ничего по нему понять невозможно. — О чём мы собирались говорить?       — Наёмники в глиняных масках, — поставив бокал на столик, жрец напрягся. Сонхва поджал неуверенно губы. — Я кое-что разузнал о них. Это бывшие рабы, убившие своих хозяев. Убивают за деньги, у них что-то вроде своей общины.       — И как их нам найти?       — В том-то и дело, — жрец клонит голову и вскидывает руку, открывая запястье. Сегодня голое, без звенящих браслетов. — Они везде. У них нет ни города, ни деревни, ни даже лагеря в пустыне. Представьте себе паучью сеть. Когда муха попадает туда, он чувствует и бежит обедать. Так и они. В маленьком городе далеко на западе от нас, они устроили настоящий бунт. Всякое рвение, как мы знаем, легко поддерживается теми, кто видит мир только со дна своего колодца.       — Они пришли убить меня, — Сонхва смотрит на отполированный поднос с фруктами и никак не может сложить все части мозаики воедино. — Так они сказали, во всяком случае. Я предал своего царя и должен понести за это наказание. Но потом...       — А я-то думал, ты промолчишь до ночи, — фыркает на него жрец. — Они убили троих солдат, одного раба и зарезали взбушевавшую лошадь. А ещё, так уж вышло, угрожали Сану. Дело не просто в тебе, волхв.       — Тот мужчина звучал так, будто гордился своими словами, — вклинивается царь, делая пару глотков вина. — С такой же уверенностью ты можешь сказать, что разбил мне нос в юношестве. Понимаешь, о чём я? Это звучало, как правда.       — Ты сам себе его разбил, — фыркает жрец и на него тоже. Но мягко, дружелюбно, с тенью улыбки. — Что же скажет наш оракул, м? Может поведаешь нам, что с тобой было во время службы?       Сонхва отставляет бокал в сторону. Вино не лезет. Он уже неприлично долго ощущает раздражающий холодок в затылке, на сегодня жреца слишком много и, к ужасу, он говорит больше, чем за все их мимолётные встречи. В такой обстановке вся его невозможная натура, напоминающая терновый куст, слегка сгладилась, но легче от этого не становится. Это всё ещё игра вслепую, где невозможно предугадать, что он скажет и как поступит. Скрытый в своей тьме, он был ещё сложнее и запутаннее, чем Сан. Царь может и был раскрытой книгой, но Сонхва нужно научиться её читать.       — Я видел, как мраморная яблоня облилась кровавыми слезами, — набравшись смелости, говорит Сонхва. — Ей было больно. Её ветки тянулись к земле и к небу, прося о помощи Богов и людей. Я видел, как серебряный ятаган отнимает чью-то жизнь, опрыскав кровью светлые арабески. Я видел дитя, что ловит руками стрекоз. Это был первый раз, когда я не уследил за всеми образами, потерялся в них и не... не смог выдержать. Я спрашивал Огонь, но он лишь увиливает. Считаю, мой государь, что это знамение стоит расценивать как угрозу.       — Надо же, — хмыкает жрец. — И это всё?       — Нет, — Сонхва впивается в него взглядом. — Ещё были змеи.       Жрец замолкает, ощетинивается. Сан приподнимается с подушек и кладёт руки на низкий стол. Сонхва очерчивает взглядом письмена, вновь сомневаясь, что язык, на котором они написаны, вообще существует. Царь протягивает свою ладонь к волхву и смотрит на него выразительно.       — Тебе ведь не всегда нужен огонь, чтобы видеть.       — Да, но... — Сонхва поджимает пальцы.       Он не может сказать ему, что от его прикосновений ничего не происходит. Точнее происходит, но не то. Жрец ощутимо пилит его взглядом и Сонхва становится тошно. Ему хочется спрятаться и нервно спросить своего Бога, зачем он так с ним поступил. Однако, сопротивляться царю бесполезно и Сонхва касается его пыльной горячей ладони кончиками пальцев. Ведёт ими по полосам жизни и сердца, ощущая солнечный жар чужого тела. Он рисует линии нежно, обводит фаланги и легко нажимает на подушечки, после возвращая свои пальцы на широкую ладонь. Сан неотрывно смотрит за мягкими движениями волхва, изредка поднимает глаза на него самого. Этот заискивающий взгляд. Это сбивает Сонхва с толку. Это мешает ему. За ним он и не видит больше ничего.       — Я чувствую в тебе лишь тление, — много позже тихо говорит Сонхва, отпуская его руку и открывая глаза. — Догорающий уголёк, который тебя беспокоит. Ты хочешь дать ему разгореться, но что-то тебе мешает...       Сан сжимает пальцы в кулак и громко вдыхает, отворачиваясь к аркам, сквозь которые на него смотрят тысячи солнц.       — Прости, — Сонхва трёт лицо. Его глаза вдруг щиплет от жжения. — Видения не всегда уходят далеко вперёд. Я тебе об этом говорил.       Жрец цокает языком и поднимается с подушек. Быстрее, чем он двигался обычно. Он поправляет свои одежды и тяжёлый вздох разносится во все стороны.       — Мне нужно готовиться к вечерней службе, — сообщает он. — Прикажи усилить охрану во дворце. Если я что-то разузнаю, сразу сообщу.       — Да, — не поворачивая головы, отвечает ему Сан.       — И ещё, мой царь, — жрец складывает руки перед собой. Наверняка вновь крутит своё кольцо. — Поговори со своей женой. Она разгневает Богов своим неповиновением и здесь я буду бессилен.       — Что ты имеешь ввиду?       — Спроси сам. Твоя же жена.       И он уходит. Сан продолжает смотреть на минареты, увенчанные солнечными коронами. Сонхва чувствует себя разбитым и бесполезным. Весь его дар вдруг кажется ему разменной монетой, которая на самом деле ничего не стоит. Единственный наказ Огненного Бога он и то не может понять правильно, совершенно не представляя, что ему нужно сделать. Его знание всегда было на порядок выше, но сейчас он чувствует себя в ловушке. Сан явился ему великолепным завоевателем, после — умным собеседником, сейчас — заплутавшим в себе простым человеком. В нём нет тоски, что была в Минги, это иное. Тление как нельзя точно описывает это застывшее в неподвижности чувство, которое ощущается кончиками пальцев, виднеется боковым зрением всего мгновение. Реакция Сана на эти слова странная, а до вечерней службы ещё много часов и личное присутствие Верховного жреца не было обязательным, ведь в храме полно послушников, что сделают всё за него.       Вдали от своих храмов, Сонхва немного одиноко. Ему не хватает Священного кострища, пылающего ярким факелом на весь город. Утратив это, предав свой народ, что приходил к нему за предсказанием, не утратил ли он и частичку своего дара? Что с ним происходит в этом чужом месте?