Dance Crescent

«Свет

Истинный свет

Тысячью Солнц мир озаряет»

Unreal — Одиночество победителя.

━━━━━━━━─❂─━━━━━━━━

      Минуя галереи, в которых гуляет сквозняк и мелодичное эхо, Сонхва видит перед собой высокие тонкие минареты храма и большой искусный купол, укрывающий главное здание. Башни украшают десятки звёзд, составляющих созвездия. С разных сторон храма смотрящему является разное созвездие, но анфас храма увенчан звёздами пояса Ориона. Над куполом золотое остроконечное солнце, ловящее бесконечные лучи настоящего, сияющее ярко и далеко. Высокие резные двери закрыты и стража недвижимо охраняет покой жрецов. На массивных панелях вырезаны и выкрашены золотом фазы луны. Высокие узкие окна Храма тысячи солнц оправдывают название: их каменные рамы держат сотни сотен небесных светил. Вымощенная белой плиткой дорога по обе стороны уставлена вазонами цветов, а за ними плотные ряды зелёных кустарников и кусты храмовых цветов — плюмерий. Извилистые волны бархатцев ведут к дверям храма. Их яркие оранжевые головки ласкаются в лучах солнца и являют собой его миниатюрное недолговечное подобие.       Увидев царя и его сопровождающего, стража молча открывает тяжелые двери и из полумрака храма в нос бьёт насыщенный запах раскуренных благовоний. Сандал, базилик, ваниль, мирра и белый шалфей. Треск ритуальных костров приятно трогает слух и Сонхва испытывает уже успевшее забыться ощущение полного комфорта. Они с Саном ныряют в это волшебное прокуренное сладкими ароматами пространство и двери за их спинами тихо закрываются.       Высокий купол храма изнутри расписан небесными созвездиями, сотни солнечных окон вокруг пропускают золото лучей, сходясь в центре просторного зала. Величественное строение, в стенах которого звучат ритуальные гимны младших жрецов, готовящих посуду для приготовления священного напитка, засыпающих в раскалённые жаровни молотые сушеные травы, отжимающие топлёное коровье масло для жертвоприношения. Три костра дышат снопами искр и трещат удовлетворённо, поглощая сушеные стебли и запивая их каплями масла. Между тремя бушующими огнями чёрная фигура Верховного жреца обращена к вошедшим спиной. Его одежды струятся вдоль тела звёздами и тени от огня налегают на острые лучи солнц. За ритуальным кругом сложил свои руки Савитар, восседающий на колеснице и обрамлённый диском светила. Его бронзово-золотая огромная статуя касается лентами божественных одеяний подножья купола. Вокруг него горят огни, ходят покрытые жрецы и вьются гибкими лозами танцоры, скрывающие свои лица за плотными вуалями.       Сан и Сонхва подходят к ритуальным кострам и Верховный жрец разворачивается к ним, в приветственном жесте раскрывает ладони золота и киновари. Храмовые танцоры распускают руки в стороны и роскошный лотос является у жреца за спиной. Белый дым благовоний окутывает шлейфом распустившиеся лепестки, младшие жрецы заводят новый гимн и ритуальный барабан испускает тихий звук, подобно стуку сердца. Верховный жрец чуть склоняет голову перед монархом и руки за его спиной изгибаются острыми углами змей, а после вовсе исчезают и гибкие тела танцоров вновь возвращаются к ритуальной пляске у подножья Солнечного Бога.       Послушники со сведёнными с лиц рабскими татуировками, ставят меж пылающих жаровен ритуальный стол и деревянную посуду; младшие жрецы шепчут стихи мандал и складывают пучки сочного зелёного растения на плоский вычищенный камень. Танцоры припадают к полу невесомыми телами и украшения из золотых светил и цепочек на их телах звенят в унисон, отражаясь будоражащим эхо от созвездий.       — Я ожидал увидеть всех, — почти разочарованно говорит Верховный жрец, подходя к ним ближе. Свет от огня касается его лица, а солнце трогает невесомо чёрное полотно мантии.       — Джиён устала, — говорит Сан, вздыхая следом.       — Бедняжка, — жрец складывает ладони в замок, открывая смуглые запястья и тонкое золото браслетов. — А птички давно не щебетали… Я послал послушников в казармы, начнём с их приходом. Пока мы ждём, хотел бы знать, как волхв Огненного Бога оказался подле тебя.       — Пожелал служить, — Сонхва учтиво кивает головой. Жрец точно смотрит на него косо, но маска и мантия не дают понять наверняка. Чувство этого острого взгляда вновь врезается Сонхва иголочками в затылок, но треск ритуальных огней его успокаивает, дым благовоний приятно окутывает и расслабляет. — Мой Бог дал мне наставление и я ему следую.       — Сонхва сам погасил Священный Огонь, — Сан осторожно разделяет пространство между жрецами чужих, но таких похожих, Богов. Сонхва заглядывает во мрак под мантией, осознавая, что даже Сану необходимо соблюдать баланс в общении с магом.       — Какая самоотверженность, — хриплый голос бесстрастен. — Жрецы, как правило, умирают со своими правителями, чтобы сохранить их тайны. А ты решил поменять одного на другого. Вдруг твой Бог скажет тебе, что и моему царю тебе больше не нужно служить, что потом? Убьёшь его?       — Будь твой царь глуп и беспомощен, ты бы остался с ним?       — Я бы такого не допустил, — фыркает он. — Значит ты плохо ему служил.       — Как он того заслуживал, — фыркает Сонхва в ответ. Так прямо его никогда в чём-то не обвиняли.       — А чего по-твоему заслуживает Сан? — жрец приподнимает голову вверх, тени скрывают его лицо. Под капюшоном тьма, издающая звуки хрипловатым голосом.       — Идти по назначенному ему пути, — серьёзно говорит Сонхва, смотря в эту непроглядную темноту солнечного жреца. — Во тьме огонь — спасение. Я хочу служить, направлять и хранить его жизнь. Нам с тобой незачем препираться.       Жрец цокает с пренебрежением. Он опускает руки вдоль тела, делает шаг к Сонхва, обходит царя хищной поступью и встаёт перед волхвом недвижимой фигурой. Он совсем немного ниже, но точно так же, как и с Саном, источает настолько сильную ауру, что ненароком хочется сжаться в беззащитный клубок, но Сонхва держит себя в руках. Это не государь, а всего лишь такой же жрец, как и он сам. Его яд не ранит.       — Незачем, говоришь? Твоему Богу от него что-то нужно, не так ли? — шипит он Сонхва в лицо. — Что сказал твой Бог, когда на царя и караван напали? Где же ты был? Смотрел на огоньки?       — Уён, — строгий голос Сана звучит грозно и низко. Жрец дёргается, поджимая губы.       — Не называй это имя здесь, — фыркает он в который раз, но не ядовито, а обиженно.       Верховный жрец разворачивается и уходит к ритуальным огням и омывает руки в чистой воде, готовясь провести службу. Младшие жрецы запевают новый гимн и меняют благовония в курильницах, послушники ведут в сердце храма солдат и придворных господ; закатные лучи солнца сияют медью в божественных лентах Савитара. Сан трогает Сонхва за локоть, еле ощутимо потирая кожу большим пальцем. Волхв не смотрит на него, его внимание сосредоточено на жреце, что разводит в стороны руки у ритуального стола. В правую ему укладывают серп, в левой сияет половинка солнца, за спиной жреца распускают руки танцоры и длани их есть фазы луны.       Пришедшие участники мистерии расходятся по залу, вдыхают устало мирру и их тихие голоса постепенно складываются в единое пение. Ритуальный барабан звучит громче, отбивая сердечный ритм, серп в руках жреца срезает стебли зелёного растения и терпкий хвойный запах врезается в ноздри. Вдохи костров опаляют жаром, в лобызаниях пламени трещит коровье масло, улетают снопами искр сгоревшие листья сухих трав. Сонхва чувствует странное головокружение и растекающуюся по телу негу. За время поездки до столицы он уже забыл, что это такое. Его тело поддаётся дыму и треску, сердце вторит барабану и язык сам движется, вспоминая слова. Его гимны звучат на другом языке, священные ясны живительной хаоме и Огненному Богу, дарующими милость и жизнь. Разными языками поют они одни молитвы и чарующий голос Верховного жреца звучит громче всех.       В ритмичном движении плывут расслабленные тела, меж ними тихо бродит тигрица и глаза её сияют янтарём. Горький живительный сок стекает по давильным камням, смешивается с кислым молоком в деревянной посуде и его хвойный запах тянется вместе с белым дымом извилистыми тропами, огибая служивших. Сонхва ощущает ласковый жар огня, прикосновения сухих рук своего Бога в храме чужого. Сияние тысячи солнц окрашивает багровый закат, Савитар смотрит за таинством внизу с улыбкой на лице, Верховный жрец смешивает священную сому и испивает божественного напитка под гармоничное пение. Он опрыскивает священные костры сомой и подходит к царю, протягивая деревянную чашу к его рту. Сан смотрит на жреца, припадая к сосуду губами. Он делает три небольших глотка и струйка бело-зелёной жидкости бежит с уголка его губ. Жрец не перестаёт читать молитву, отводя чашу от царя и движением нежным стирает с его лица пролитый напиток. Этот жест кажется Сонхва интимным, предназначенным лишь им двоим, но вырвавшейся случайно. Маг ступает дальше, поднося чашу сомы к Сонхва и волхв испивает из неё кисло-горькой жидкости, замечая лёгкое содрогание чужих рук.       Тигрица бродит меж поющих и танцующих, крутит полосатым хвостом и облизывает морду шершавым языком. Младшие жрецы помогают распространить божественный напиток. Барабан звучит громче и ритмичнее, белые дымные бороды вьются туманами, гимны плывут вереницей неизвестных языков и новых звуков. Созвездия под куполом пускаются в пляс, подхватывая острые лучи солнца и уводя их за собой. Священная сома греет нутро, растекается в венах божественным откровением, вдыхая в тела безмятежность. Ритуальные костры разгораются ярче, облизывая своим жаром лица и распростёртые к ним длани, впитывая молитвы и отпуская их снопами искр под купол, в небеса. Сонхва на кромке сознания смотрит в танцы пламени и рыжие бесформенные тела являют ему острый серп полумесяца в солнечной короне, двух одинаковых сплетённых змей, белые лотосы качает водная гладь, ребёнок ловит пухлыми руками стрекоз, ятаган отнимает чью-то жизнь и в дворцовом саду великая мраморная яблоня плачет кровавыми слезами. Голова его кружится и губы шепчут бессвязно слова священных ясн. Сонхва невидящими глазами смотрит по сторонам, протягивает дрожащие руки и зацепившись за кого-то, позволяет себе упасть на колени и…       …в ужасе расплакаться.

━━━━━━━━─❂─━━━━━━━━

      Ласковый ветер вплетается в шелковистые волосы Сонхва и будит его ото сна. Волхв развалился на подушках и проспал, кажется, много часов подряд. После мистерии в храме, долгих песнопений и ритуальных танцев, он не помнит, как вернулся в свои покои. Кажется, то было поздно ночью и жёлтый диск луны освещал влажные листья лимонных деревьев в саду. Протерев заспанные глаза, он садится на постели, прижав к груди одну из цветастых подушек. Чистое голубое небо заглядывает через окна, тонкие башни дворца неподвижно наблюдают за всем вокруг, в галереях внизу слышится жизнь и неведомые языки рабов приносит в покои ветер.       Сонхва приводит себя в порядок, умывает лицо и переодевается в лёгкие белые штаны и короткий топ. Прячет руки до локтя в нежные митенки, застёгивает цепочки украшений на ногах и вставляет в проколы длинные серьги с полумесяцами. Посмотрев на себя в зеркало, он щипает себя за побледневшие щёки. Тяжесть в голове давит ему на виски, нутро сводит голодный спазм, во рту до сих пор присутствует привкус сомы.       Пока он идёт по галереям дворца, вдыхая резкий запах бархатцев и цветущего жасмина, в голове немного проясняется и долгий сон отступает. После службы в Храме тысячи солнц, Сонхва и Сан не разговаривали. Волхв не рассказал ему о своём видении в пламени, посчитав неуместным говорить об этом в такой час. К тому же, Сонхва не до конца уверен, как ему истолковать явившееся знамение. Иногда Огненный Бог слишком избирателен в символах, ещё реже — дарит сильные эмоции. Сонхва видел полотно времени много лет, но ещё ни разу оно не валило его на колени и доводило до слёз. Бог показал ему образы, но вложил в это нечто большее, что вызвало в провидце сильный отклик. Сонхва хочется надеяться, что пугающие отрывки будущего окажутся добрым знаком.       Перекусив, Сонхва бредёт по расписным залам и сворачивая на очередном повороте, его слух трогает музыка струн. Прислушиваясь к мотиву, Сонхва не узнаёт в нём ничего из того, что ему доводилось слышать ранее. Музыка льётся медовой рекой, звучит мягко и успокаивающе. Он следует на звук, чувствуя, как мелодия обнимает его звучанием и подходя всё ближе, этот мотив кажется материнской колыбельной. Перед волхвом, через арки галереи и шёлка занавесок, является дворцовый сад. Живительный оазис в окружении песка великой пустыни. Ковры солнечных бархатцев стелются далеко, теряясь у кустов сладкой плюмерии, ароматного жасмина и цветущих апельсинов. В центре сада огромный лотосовый пруд, окружённый стриженными кустами и изящные смоковницы тянуться к земле спелыми инжирами; оливковые ветви отбрасывают прохладную тень. Маленькие птички сидят в сочной зелёной листве и крутят головками, иногда напевая свои мотивы в тон музыке струн. Мелодия звучит с обратной стороны пруда, где раскинула ветви молодая мраморная яблоня. Нежная и прекрасная, обласканная ветрами и солнцем. Её зелёные плоды тянуться к свету, надеясь скорее созреть. Многочисленные цветы растут вокруг в аккуратных клумбах и даже яркий мирт покачивает веточками ветру в унисон. Сонхва замечает уже знакомый рыжий окрас тигрицы Дайи. Она катается лениво в сочной траве, зевает широко раскрыв пасть и вдруг дёргает лапами, пытаясь поймать стрекозу. В сени ветвей священного дерева, явившегося волхву в видении изувеченным и плачущим, сидит уже знакомый генерал, бережно закутанный под грудью в свежие бинты, а рядом с ним, держа в руках маленькую арфу, стало быть, «пташка».       — Твоими руками только рубить дрова, — нежный голос достигает Сонхва. Он принадлежит тому, что облачён в белые невинные одежды. — Мой учитель говорил, что арфа нежна, как девушка. С ней нужно аккуратно. Вот, как я делаю, смотри.       И музыка вновь наполняет сад. Подходя ближе, Сонхва видит воистину чудесное создание. Выжженные солнцем локоны собраны в неряшливый хвост, открывая тонкую длинную шею. Его кожа нежная и светлая, как молоко и мёд. Округлости щёк розовые — лепестки лотосов. Его глаза прикрыты в блаженном наслаждении, ресницы светлые и длинные. На скуле с одной стороны тонкий шрам от сведённой рабской татуировки. Его изящные длинные пальцы трогают струны и арфа издаёт прекрасные звуки, вознося свои волшебные колебания к небесам. Тигрица растягивается во всю длину, сжимает массивные лапы и покачивая кончиком хвоста, прикидывается спящей. Подошедший Сонхва её вовсе не беспокоит. На голове Минги цветочный венок, в глазах его лишь безмятежная мягкость, а нежная улыбка не сходит с его лица. «Белый лотос» наигрывает свою песню, на его одеждах зелёные пятна от сочной травы, пыльца бархатцев, мелкие травинки и крохотные мурашки, перебирающие неспеша тонкими лапками. Изящные ладони чисты, как и подобает лекарям. Выше, у струящихся коротких рукавов его одежд, золотые браслеты окольцовывают руки, а на шее тонкий золотой медальон стыдливо прячется в складках ткани. Он стройный и изящный, босые ступни ласкает трава и браслет с несколькими монетками покоится на щиколотке.       Сонхва не спешит нарушать эту идиллию, слушая музыку и ласковый шум ветра. Минги здоровается с ним вежливым кивком. В пламени лампы Сонхва видел золотую пыль и белое мягкое свечение, успокаивающее, как любящие невинные поцелуи. Однако он не думал, что «пташка» окажется иноземцем, бывшим рабом и таким внеземным в сени священного древа. У этой птички великолепные белые крылья и Минги, впитывающий в себя звук арфы, нерешительно тянется к ним своими грубыми руками, но не трогает.       Сонхва присаживается на траву, скрестив перед собой ноги. Арфа перестаёт звучать и длинные пальцы на ней замирают, как у мраморной статуи. Лекарь открывает глаза и в них цвет сухой пустынной травы окружает тёмную ночь зрачка. Его светлые брови подскакивают вверх, когда он замечает Сонхва, розовые губы складываются трубочкой в удивлённой неожиданности. Он милый, думает Сонхва, улыбаясь ему мягко и кивая в приветствии. Любопытный взгляд скользит вниз и натыкаясь на золотое око, лекарь чуть щурит ясные глаза.       — Ты, должно быть, Сонхва, — говорит он с тёплой улыбкой, откладывая свой инструмент поодаль на примятую траву. — Генерал рассказал мне о тебе. Меня зовут Юнхо, я целитель в этом дворце.       — О тебе я тоже наслышан, — Сонхва косо смотрит на Минги, прикрывшего устало глаза. Из-под белых лент бинтов с одной стороны выглядывает сине-лиловое пятно. Он долго терпел эту боль.       — Наверняка наговорил обо мне всяких глупостей, — Юнхо трогает Минги за бедро аккуратно и он лениво открывает глаза. — Тебе нужно отдохнуть.       — Я отдыхаю, — Минги смотрит в эти ясные глаза и кажется никакая боль не терзает его тела, пока белая птичка рядом.       — Нет, — тон Юнхо делается твёрже и Минги улыбается уголками губ. — Сонхва, скажи мне, в твоём пророческом пламени есть ответ на то, как заставить его думать о себе и своём здоровье?       Минги хрипло смеётся и бесцеремонно вторгается в личное пространство Юнхо, укладывая голову ему на колени и закрывая блаженно глаза. Персиковый румянец трогает светлые щёки и лекарь держит в воздухе руки, не зная, куда ему их деть. Сонхва наблюдает за ними с тенью улыбки, поглаживая ладонью мягкие стебельки коротких травинок. Ветер трогает их несильным порывом, колышет светлые волосы Юнхо и он наконец-то опускает свои руки Минги на плечи. Под ними могучий, большой и побитый генерал расслабляется, вдыхая глубоко запах целебных трав от белых одежд лекаря. Тигрица громко зевает и перекатывается в траве в который раз. Она поднимает голову и прищуром осматривает движение над водной гладью пруда. Сонхва подумалось ещё в Храме тысячи солнц, что ему стоит заглянуть в будущее этого священного создания, вместо того, чтобы мучаться над пугающими символами. В отличие от большинства, Дайя была чудесна в своей кошачьей непредсказуемости. Сонхва поднимает голову к ветвям мраморной яблони и видит сочащуюся из коры смолу, блестящую и влажную, как слезы или кровь из неглубокой раны. Не кровоточащее тысячью ран, а слегка всплакнувшее дерево. Плоды её ещё не созрели, не покинули любящие материнские ветки. Горько плакать ей пока ни к чему.       Юнхо невесомо касается чёрных распущенных волос, словно боясь вплетать в них свои длинные изящные пальцы. Минги быстро засыпает и его размеренное сопение сливается с шелестом листьев и стрекотом насекомых. В этом саду удивительно спокойно. Либо само присутствие здесь Юнхо делает этот сад таким.       — Он всегда возвращается побитый и уставший, — тихо говорит Юнхо. — Его Высочество иногда забывает, что не все такие, как он. Простым людям больно от мечей и стрел. Они умирают от ран и лихорадка лишает их рассудка. Цена служения Великим порой слишком высока, правда?       — Но мы её платим, как платили до нас и будут платить после, — кивает Сонхва. — Всему уготовлена Смерть, но пока мы живы — мы служим. И несмотря на дурной нрав наших Богов и некоторую беспечность наделённых их волей — мы не можем нарушить порядок вещей.       — Я был рабом, — Юнхо чуть поворачивает голову, показывая свой шрам от сведённой татуировки. — Меня продавали от торговца к торговцу, выставляли на аукцион и продавали вновь. Но теперь я здесь и рабские оковы не натирают мне руки. Таков порядок вещей?       — Ты сам освободил себя? — Сонхва смотрит в ясные светлые глаза и в них мелькает страх. — Нет! Это сделал кто-то другой. Кто-то стёр клеймо с твоего лица и создал иллюзию свободы, но вот ты здесь и ты служишь. Добровольно платишь высокую цену перед Великими.       — Но я сделал выбор сам, тем самым нарушив порядок, который предусмотрен рабам.       — Точно?       Юнхо сжимает губы в ровную линию, а Сонхва вздыхает с горечью на корне языка. Не так он себе представлял эту встречу. Тигрица вдруг встаёт на лапы и крутит головой, стряхивая мелких насекомых. Она потягивается и качая своим игривым хвостом, без интереса проходит мимо Сонхва и тычется влажным носом в руку Юнхо, ласкается о него ушами и в конце концов падает рядом, подставляя белый мех сытого живота. Юнхо и Сонхва смеются в один голос, вмиг растратив повисшее напряжение. Кошка откидывает лапы и закрывает расслабленно глаза, получая свою порцию ласки. Минги у Юнхо на коленях сонно трётся щекой о шершавую ткань и несвязно бормочет что-то мимолётно низким голосом.       — Если кто-то и свободен по настоящему, то это она, — улыбается Сонхва, смотря на тигрицу. — Её жизнь наполнена праздностью, счастьем и невинным изучением всего окружающего. Коль она хочет есть —её кормят, коль ласки — её гладят. И ведь она просто существует. С тех пор, как она открыла глаза, она учится и познаёт, своенравно вертит хвостом и ловит стрекоз. Животные не задумываются о смерти и оттого их жизнь ценна.       — Дайю много лет воспитывали, чтобы она была послушной.       — И разве она стала? — улыбается Сонхва, ловя на себе сонный взгляд тигрицы. — Она делает всем одолжение, прогибаясь. Тигр царское животное, любимое Богами. Но в отличие от царей, тигру достаточно просто быть, чтобы его почитали. Царю нужно немного больше.       Юнхо смеряет Сонхва взглядом. Вовсе не злобным или обиженным. Сонхва не нужно смотреть в огонь и ворошить прошлое, чтобы понимать, что Юнхо не просто выходец из рабов. Лекарями просто так не становятся. Безграмотные рабы едва могут отличить лопух от кувшинки. Где-то за морем, откуда сюда попал этот человек, он был уважаем и знал, что есть выбор и иллюзия свободы. Боги этих земель и земель за морем бросают монетку и вершат человеческие судьбы, иногда не задумываясь о последствиях случая. Огненный Бог не так горделив и в его руках лишь живое пламя, вместо злата и камней. В противовес Сонхва ставит лишь Смерть — неизбежную для всех. Даже для царя, которого не может ранить меч. Капля смолы на коре священного дерева просачивается и блестит в тонких лучиках солнца, Сонхва чувствует прокатывающейся по телу электрический разряд и в глазах у него темнеет на короткое мгновение. Волхв вдыхает громко и Юнхо перед ним пугается, вздрагивая всем телом. Тигрица дёргает ухом, а Минги открывает широко глаза.       — Оракул? — зовёт его Юнхо, смотря с опаской. Минги приподнимается с болью на лице и на его щеке отпечаток от тонких складок ткани.       — Вдруг в глазах потемнело, — тихо говорит Сонхва.       Юнхо мягко касается плеч Минги и не отпускает, пока тот ровно не усядется. После лекарь встаёт и наклоняется над Сонхва, протянув к нему свои нежные длани. Волхв чувствует запах травы, лекарств, масла, которым пользуется Минги, а следом за ними — прикосновение к своему лбу. У Юнхо руки мягкие и тёплые. Одно его прикосновение откликается в душе чем-то светлым и добрым, как детский смех. Но прикосновения порой рождают образы, как это уже бывало с Минги. Сонхва смотрит в ясные глаза и видит в них треск ритуальных костров, чёрное полотно звёзд, золотые поля и венок из белых мелких цветов. В Юнхо нет той тьмы, что сотрясает нутро, в нём лишь вечерние сумерки, ещё не утратившие тепло и последние алые брызги заката окрашивают небеса. Минги говорил, что Юнхо самое светлое создание в этом дворце. Смотря в искаженные образы, Сонхва вдруг задаётся вопросом: почему жрец Савитара, светлейшего из Богов, кажется чернее ночи?       — Твои руки, должно быть, исцеляют безо всяких припарок, — тише, с теплотой, говорит Сонхва.       — Рядом с Юнхо и правда становится не так больно, — хрипит заспанно Минги. Юнхо быстро моргает и чуть поджимает губы. Всё эти мелкие детали следуют одна за одной, но их достаточно, чтобы видеть. — Но у нашего друга, полагаю, было видение.       — Правда? — Юнхо выпрямляется и его светлая макушка почти касается тяжёлых ветвей яблони. Он немного нервно теребит ткань своих одежд у бедра, где спал Минги, и на него не смотрит.       — Под звёздами в солнечном море твою голову увенчают белой короной. Прими её.       Минги хлопает глазами, не понимая. Юнхо изучает Сонхва, словно выжидая, что ему дадут подсказку. Дайя встаёт на ноги и трётся мордой о руку Юнхо, как всегда покачивая полосатым хвостом и крутя ушами, реагируя на стрекоз у пруда. Волхв же подсказок не даёт. Сонхва поднимается на ноги, отряхивает одежду и бегло смотря непонимающему Минги в глаза, дарит ему ассиметричную улыбку.       — Спасибо за хорошую компанию, — Сонхва уважительное кланяется лекарю и тот смущённо отводит взгляд. — Генерал, желаю вам скорейшего выздоровления! Мне пора.       — И что значат твои слова? — тон Минги звучит строго, но наверняка он не хотел так повышать голос.       — Всему своё время, — с видом всезнающего мудреца отвечает ему Сонхва и ещё раз попрощавшись, всё-таки уходит.