Dance Crescent

Мы всего только люди, и боги создали нас для любви.

В ней и наше величие, и наша трагедия.

— Эймон Таргариен, «Игра престолов»

      ━━━━━━━━─❂─━━━━━━━━

      Выжженные солнцем ступени ведут царя к величественному храму. Серп полумесяца повис в небе белым обрубком, бездушно смотрящим на кровавое зарево внизу. Звёзды безучастно поблёскивают своими ледяными зрачками, а после прячутся за обрывками чёрных облаков, стыдятся своего бессилия и их слепит чужое величие. За спиной царя льются реки крови, побеждённые падают на колени и молятся своим Богам, наблюдая своё отражение в отполированных лунных ятаганах, прерывающих течения жизней. Сотни голосов сплетаются в одну молитву и одну агонию. Дворец полыхает горячим пламенем; обращённые к нему лица заливают кровь и слёзы. Пепел от дворцовых колонн липнет им на грязные щёки. Ядовитый дым прожигает лёгкие. Ступени под ногами царя болезненно стонут, руки его по локоть в крови. В правой руке его серп ятагана, прошедшего через множество битв, отполированный песками пустыни и заострённый кровью побеждённых народов, в левой — отрубленная голова здешнего правителя, увенчанная золотым венцом. Ритуальный огонь в храме горит кострищем, лижет языками пламени песчаный свод крыши, расплывается белым дымом в ночном мареве. Сан чувствует дыхание чужого Бога: оно такое же горячее, как пожар во дворце. Он слышит вопли снизу и последнюю песнь сверху, звенящую меж выбеленных колонн. Громкая последняя молитва.       Пока храм не покорён, во всём этом нет смысла.       В его жилах течёт огонь и свет. Индра направляет руку с ятаганом, Савитар освещает путь в кромешной тьме пустынь. Нет города и народа, что не приклонил бы колена перед величайшим из царей. Этот не будет исключением. Преданная армия оставляет поражённым выбор, глупцы отказываются от милосердия и разрывают молчаливые небеса своими неугомонными стенаниями. Сан поднимается на вершину, отряхивает полумесяц меча от капель крови и всё его разгорячённое битвой тело окутывает огненный жар.       В храме Священного Огня полыхает костёр, сдобренный сухими дровами. Его рыжие языки лижут принесённые подношения: фрукты, травы, жир убитых животных. Там, вдали, сквозь стену пламени, последний выживший жрец поёт гимн, возведя руки к чёрным бездонным небесам.       Сан бросает голову падшего правителя в костёр и снопы медных искр разлетаются в стороны, задевая белые ритуальные одежды волхва, опрокинувшего голову в отчаянном трансе. Опалив ятаган в священном огне, Сан огибает грандиозное пламя и замирает пред жрецом. Его голые колени режет горячий песок, чистые белые одежды обгорели по краям. Янтарь кожи блестит от пота, его крупные капли скатываются по острому кадыку к разлёту ключиц. Широкие ладони темны от трав и сажи. Профиль молодого лица очерчивает яркий свет, вихры чёрных волос сияют вороновым крылом, липнут к вискам и лбу. Глаза белы и неподвижны.       — Твой царь мёртв, — говорит Сан, отгоняя внезапное оцепенение и занося ятаган над жрецом.       — Значит таков его путь, — волхв опускает медленно руки, прижимает их к стройному телу и Сан видит черноту чужих глаз, хранящих в себе Священный Огонь. — Слабых крушит твой ятаган, Величайший из царей. Земля содрогается под твоими ногами и армии не в силах тягаться с любимцем Индры. Я знаю, кто ты такой.       — Значит ты знаешь, зачем я пришёл сюда, — Сан касается горячим лезвием щеки, но жрец не содрогается от боли. Он смотрит пронзительно, насквозь, о черты его лица можно ненароком порезаться. Огонь не жжёт его плоти.       — Мне ведомо больше, — мужчина цепляет пальцами тонкое золото на шее и медальон в виде глаза опускается ему на плоскую грудь. — Убивать меня расточительно, Боги накажут тебя.       — Твой Бог для меня ничего не значит.       — Мы все служим одному, Сан, — острый взгляд волхва впивается в отполированную песком кожу, как нож в мягкое масло. Жрец видит его насквозь. Глаз на его груди видит больше всех в этом мире. — В конце концов — нас ждёт лишь Смерть. Я наслышан о том, что ты всегда оставляешь народу выбор. Я тоже дам его тебе.       Сан ощетинивается. Чем оракул отличается от обычного колдуна? Золотой побрякушкой? Зерно сомнения разрастается у него в груди, а до ушей больше не доходит агония с улицы. Лишь треск Священного Огня тревожит слух, лишь певчий глубокий голос волхва врезается под кожу, подпитывая его смятение. Жрецы чужих Богов не важны. Их ересь не имеет ценности. Савитар не направил бы Сана по ложному пути, Индра не оказал бы помощи, не стой этот город его спасения. От чего же немеет рука и серп до сих пор не срезал голову волхва с плеч?        — Мой Бог несёт в мир свет, мой Бог говорит, что свет нужен и тебе, — жрец поднимается с колен и песок струится ручейками по его босым ногам. — Я есть исцеляющая длань его и пророческий голос, убьёшь меня и погрязнешь во тьме. Убьёшь меня и не останется выбора. Я знаю, кто ты. Позволь тебе служить.       — У меня уже есть маг, — Сан приближается к нему, встаёт вплотную, смотря в чёрные глаза, на липкость потной янтарной кожи, на взмокшие вихры волос.       — Он ведёт тебя по пути настоящего, — волхв касается пропахшей травами ладонью лица Сана, стирая тонкими пальцами высохшую кровь. — А я укажу будущее. Дай мне стать твоим огнём, Ваше Высочество, и больше народов склонят пред тобой головы, воспоют тебе хвалебную песнь и Боги наградят тебя.       — Ты предаёшь свой народ?       — Я выбираю, — жрец смотрит ему в глаза, нежно касаясь горячей кожи. Он пахнет огнём и травами. — Зачем Свет мертвецу, Ваше Высочество?       — И что ещё ты можешь мне дать?       — Совсем не много, — розовые сухие губы тянуться в ассиметричной усмешке. Завораживает. — Мой удел не так велик: лишь молитвы да танцы.       Сан вздрагивающей рукой трогает горячую влажную кожу. Ведёт от запястья к локтю, наблюдая как пот и сажа стекают чёрными ручейками. Волхв перед ним сам словно Божество, запертое в смертном теле. Огонь чужого Бога, всевидящее око небесных сил, певчий маг, складывающий слова в заклинания, проникающие вереницами неизученных доселе письменностей в вязи пульсирующих вен. Он чарует подобно сладким рассказам джиннов, окутывает забвением, как присевшая на грудь хеддида. Сан путается пальцами во влажных волосах, чувствуя мелкую дрожь в чужом теле.       — Я принимаю твоё предложение, — огонь у него за спиной отправляет сноп искр в небо, как предсмертный вздох. — Танцуй мне.       Полумесяц на небе прячется в одеялах рваных облаков. Звёзды немощно маскируются в догорающих кострах. Агония закончена. Молитв больше нет. Лунный ятаган отправляется на пояс. Священный Огонь выплёвывает последние слова на неведомых языках и волхв засыпает его песком.

━━━━━━━━─❂─━━━━━━━━

      Яркое солнце трогает жгучими лучами белые песчаные дюны. В его испепеляющих бесконечно-длинных руках сияют ярко захваченные трофеи, гарды мечей-полумесяцев, намасленные гривы лошадей и золотое око у волхва на груди. Белые свободные одежды ласкаются о бока гнедого коня, нежные ладони трут жёсткие поводья; изнуряющий путь в столицу ощущается одной большой мозолью. Ему разрешили забрать свои вещи, погрузили их в одну из повозок с дарами, что захваченный народ преподнёс царю, после выдали жрецу одного из жеребцов и позволили ехать впереди колонны. Бок о бок с ним. Царский смешок в лицо Богам или показатель силы? Сонхва, пряча голову в глубоком белом капюшоне, не решается задавать этот вопрос прямо. Ехать подле царя в его дом из военного похода большая честь. Пред солнечным взором Савитара, царь выставил присягнувшего добровольно жреца иного Бога напоказ.       До великого города среди песков древней, как сам мир, пустыни, было не меньше нескольких недель пути. Военная процессия растянулась долгой витиеватой рекой, копыта лошадей и верблюдов вздымали вверх хрупкие песчинки. Боевая конница по очереди отправляла разведчиков на самых быстрых скакунах вперед. Их алые платки поглощала полоса белого горизонта, растворяющегося в море песка. Стенания нагруженных повозок уходили далеко вперёд, смешиваясь с голосами идущих пешком рабов и фырканьем уставших от жары лошадей.       Сонхва смотрит на Сана с осторожностью. Выглядывает из-под капюшона, как из-за шторки паланкина. Мягкая вываренная кожа плотно облегает от запястий до верха предплечий крепкие руки. Под тугими ремнями лоснится по бронзе кожи пот и плетутся вереницами татуировки. Такие лишь у царей. Благородные письмена, пророческое божественное слово, награда избранным детям, помазанным великим верховным жрецом Савитара. У прошлого правителя, коему Сонхва вещал сказания будущего и показывал фокусы, таких не было. Он захватил власть мечом и упорством, выйдя из рабских оков. Сан же царём рождён. Савитар влил в него свой свет, Индра даровал силу, Варуна наделил справедливостью к людям и перед Богами, Митра доверил знание естественного порядка вещей. Сонхва с изобретательностью искусного каллиграфа ведёт метафорическим пером по точным линиям крепкого тела, в жилах которого плещется солнечное пламя, по острым чертам молодого лица, по золоту венца, украшающего его голову. Он возвышается над этим миром, восседая на крепком жеребце с ровной спиной и воистину царским величием. Его отполированный песком клинок сияет в ласке лучей, отражает белый лёгкий силуэт оракула.       — Ты чем-то встревожен, мой царь? — собственный голос кажется Сонхва не знакомым. Он молчал много часов, а может и дней. В раскалённом жаре песчаного моря легко сбиться со счёта.       — Разве ты не можешь заглянуть за пределы мирского и узнать всё, минуя необходимость говорить? — алая ткань головного убора подлетает вверх и Сонхва встречается в ним взглядом. Трепет трогает его нежное сердце.       — К сожалению, Ваше Высочество, это вне моих полномочий, — Сонхва кивает головой: сдержанно и с почтением. Губы царя трогает очаровательная улыбка. На смуглых щеках показываются ямочки.       — Как жаль, — легко бросает он, наматывая на ладони кожаные полоски вожжей. Его чёрный умасленный конь ступает тяжело по песку, свирепый нрав животного проявляется в частом ворчании. — Моя жена носит под сердцем наследника. Полагаю, к нашему возвращению, она должна родить.       Сонхва видел в танце пламени многое, но зачатый ребёнок с первой, и единственной, женой Сана был от него надёжно скрыт. Огненный Бог либо далёк от женских чрев, либо уважает кровь от крови царей. Заглядывать в начало жизни противоречит естественным законам, как и смотреть в самый её конец. У Сана будет наследник, божественный принц, солнечное дитя, которому суждено перенять от отца великую Империю; Сонхва невесомо улыбается, прячась в своём глубоком капюшоне. В танцах огненных языков в своём храме на вершине города он видел много чего ещё. Глас его Бога шёл далеко за пределы песчаных дюн, синих морей, он нёсся сквозь ветра и улетал в чёрные бездонные небеса. Он шептал Сонхва напутствия, претворяясь ветром в волосах, он проникал в его кровь с вином и касался кожи ярким пламенем и калёным железом, не оставляя рубцов. Глас его был мелодичен и сплетался в косы забытых, существующих и ещё не придуманных языков, но долгие месяцы до этого дня он твердил лишь одно: «Ниспосланный Савитаром свет явится тебе. Прими его в свои руки. И направь.»       — Я помолюсь за неё, — мягко говорит Сонхва. — Боги благосклонны к тебе. Царица родит крепкого наследника.       — Куда более благосклонны, нежели моя жена, — смеётся Сан. — Эта женщина…       — Возьми в жёны другую, — Сонхва жмёт плечами. — В твоём гареме достаточно…       — Нет, — Сан перебивает его и качает отрицательно головой. На его лице осталась тень доброй улыбки. — Девицы в гареме удостоились чести просто там быть, а доверить рождение моих детей я могу лишь избранной.       — Ты любишь свою жену? — удивлённо спрашивает волхв, замечая, как дёргается мускул на лице царя. Браки заключались по велению и согласию, а никак не от высоких чувств. Так было всегда, так было решено Богами и таков порядок вещей.       — Я её уважаю. Она сильна, умна и своенравна. Я доверяю ей и прислушиваюсь к её словам.       — Царь, что слушает женщину… — задумчиво бормочет Сонхва и Сан одаривает его очередным взглядом. Он, кажется, совершенно пуст. Будто бы ему совсем безразлично, но губы дёргаются в непринятии.       — Ты поймёшь, когда познакомишься с ней, — усмехается он. — Поверь мне, она из тех, кого лучше слушать.       Сонхва смотрит на полосу горизонта далеко впереди, где солнце сливается с песками пустыни. Жаркий ветер гуляет промеж одежд и срывает с головы белый глубокий капюшон. Чёрные вихры волос рассыпаются по плечам. Сан смотрит на провидца с нечитаемым выражением лица. Изучает. Волхв уже начинает к этому привыкать, но всё ещё не решается глядеть на него также заискивающе под чистым небом и в окружении воинов-всадников. Сан молод, на него смотреть долго довольно опасно, можно ослепнуть от солнечного сияния, бурлящего в нём вперемешку с очищающим пламенем.       Гнедая лошадь под Сонхва замедляет свой ход, качает головой, принюхиваясь к черному вороновому коню Сана. Его жеребец крепкий и крупный, свирепый и своенравный, слушающий лишь своего хозяина. Сан поглаживает коня по умасленной гриве, сжимая промеж пальцев жёсткие волосы, бормочет что-то ему, чтобы вёл себя спокойнее. За время с ним, Сонхва постепенно начинал понимать, почему Огненный Бог указал ему путь, почему отправил служить другому. Прошлый правитель, носящий золотой венец на голове, был выбившимся простолюдином. Челядь, протянувшая грязные руки к божественному и сгоревшая от этого касания. Сан не сгорит, ему не страшен огонь, не страшно железо. Сонхва остаётся лишь понять и решить, что он должен для него сделать.       — Ваше Высочество, — зовёт его Сонхва, подбирая складки белой ткани на своих плечах и возвращая капюшон на место. Солнце печёт сильно и жар его опасен. — За кем всё же последнее слово?       Сан поворачивает голову к волхву, хмурит чёрные брови и желваки под острыми скулами перекатываются молниеносно. Сонхва наблюдает из-под тени одежды, губы сами кривятся в подобие улыбки. Золотое око у него на шее сверкает пронзительным бликом, ловя луч солнца. Царь крепче прижимает ноги к бокам коня, натягивает полоски вожжей и пускает его в галоп. Мелкая песчаная пыль взлетает вверх, смазывая чёткость голубого неба и дюн впереди. Сонхва хмыкает себе под нос, смотря на уносящуюся вперёд широкую спину. Алая ткань взмывает к небу, сплетается с ветрами, гнутый клинок отражает свет, могучая фигура царя вся напрягается. Другой бы правитель уже отсёк Сонхва голову за такие слова. Уличил бы в измене и клевете, но не Сан. Он понимает различие между простым колдуном и тем, кому ведомо грядущее и прошедшее. В раскалённых жаровнях и языках Священного костра на вершине храма Сонхва видел солнце и полумесяц, видел расправленные капюшоны змей. Кому принадлежит это знамение? Женщине, вьющей тугие кольца вокруг царя?       Или кому-то ещё?

━━━━━━━━─❂─━━━━━━━━

      Ночь в пустыне холодна.       Песок испускает тепло несколькими жаркими выдохами, опаляя подступившее слишком близком небеса. Звёзды загораются узлами серебристых паутин, обступая белое пятно луны. Лагерь вырастает из ниоткуда посреди высоких дюн. Шатры расправляют замлевшие деревянные кости, костры чихают снопами искр, лошади благодарно ржут, испивая воды. Рабы ютятся, подобно котятам, у костров. Они готовят еду, подслащивают вина, штопают одежду хозяев, варят пахучие мази и греют воду для ванн. Они говорят на своих языках, смеются хриплыми голосами, содрогаются худыми телами, пугаясь собственной тени. Солдаты проходят мимо них, не замечая. Уставшие разведчики зовут нескольких рабов в свои шатры, чтобы те размяли им забитые мышцы, вымыли и умаслили. В плетёных клетках клокочут ястребы, чистят перья с неким недовольством, словно им самим не помешал бы раб. На перекладине, выше них, с интересом крутит головой крошка-пересмешник, прилетевший на запах еды.       Сонхва идёт сквозь лагерь лёгкой поступью, как пантера. Босые ноги холодит песок, ветер проникает под тонкие одежды и ласкает с любовью горячую кожу, забирая излишнее тепло с собой. Рабы смотрят на него с опасением, шепчутся между собой и с дрожью склоняют головы, когда он подходит ближе. Солдаты смотрят хищно, «трогают» глазами белые невинные одежды и сально усмехаются, стоит Сонхва обратить на них внимание. В первый же день, когда Сан взял его с собой, он провёл черту между провидцем и всеми остальными. Многие с почтением приняли волхва, выразили благосклонность и обращались за предсказаниями, осознавая, каким могуществом обладает Сонхва. Меньшинство других, в основном диких иноземцев, присягнувших Сану только через кровь и железо, напоминают Сонхва стаю голодных шакалов. Пугливых, поджавших хвосты, но ждущих, когда их добыча отвлечётся. Дар провидения достается лишь тем, кто чист душой и телом. Для прозрения требовалась жертва. Сонхва прекрасно понимает это истекание слюной. Их не привлекает оболочка, их привлекает мысль, что так просто можно кого-то чего-то лишить даже не обнажая меча. Оракула тешит мысль, что за любые поползновения в его сторону Сан отсечёт провинившемуся голову, но… Здесь Сонхва не чувствует себя в полной безопасности.       В шатре царя уже накрыто на стол. Щуплая рабыня подливает из медного кувшина в бокал вино, дрожит своим жилистым телом и с опасением отступает назад, тревожа жидкость в сосуде. Вино проливается на ковёр под её босыми ногами и с лица девушки сходит вся краска. Она проглатывает свой язык, когда понимает, что её неосторожность заметил Сонхва. Но он молчит, просто проходит дальше и усаживается на подушки перед царём и позволяет себе смотреть на него пристально, не стесняясь открытых небес.       Сан ест переспелый инжир. Сладкий прозрачный розовый сок стекает по его подбородку, тянется ручейком к ямке промеж ключиц и совсем тонкой струйкой застывает на середине обнажённой груди. На нём нет всей той кожи и доспехов. Чёрные вязи татуировок на языке, неведомом Сонхва, окольцовывают крепкие руки от запястий до плеч. На его смуглом теле есть лишь один шрам. Рваная полоса от груди до пупка. Сказители и торговцы разносили весть о нём за пределы великого города, через пустынные и солёные моря, в другие страны по артериям торговых трактов на запад и на восток. Громче всех звучал сказ о том, что нет на свете меча, способного Сана ранить. Происхождение шрама на груди было покрыто легендами, со временем они обрастали всякими абсурдными подробностями и до Сонхва доходили лишь небылицы, о которых было бы даже стыдно спрашивать.       — Чего ты там встала? — Сан проводит языком по губам, собирая сок от фрукта. Он даже не смотрит на рабыню. — Налей гостю вина!       Девушка вновь вздрагивает, как тростинка на ветру, подступает к низкому столу и наклоняется, держа трясущимися руками несчастный кувшин. Сонхва смотрит на её бледное лицо: под глазом рабская татуировка только недавно зажила. Она вся словно затравленный собаками котёнок, настолько напуганный, что боится собственной тени. Сонхва касается её сухих обветренных рук и забирает кувшин. Девушка одаривает его взглядом, сияющим от подступивших слёз. Сонхва не рождён под стук божественных барабанов, ему не пристало брезговать теми, кого едва ли принимали за кого-то лучше скота.       — Ступай, — говорит он мягко, наливая себе вина самостоятельно. — Я сам поухаживаю за царём.       Девушка молча трясёт своей крошечной головой и убегает из шатра. Сан смотрит на неё сквозь хитрый прищур и делает глоток сладкого вина из бокала.       — Я пугаю тебя, Сонхва?       — Я пью с тобой вино и ем с тобой еду, — волхв упирается в него взглядом. Довольно смело и решительно. Сан вальяжно откидывается на подушки и уложив руку на колено, качает бокал с вином. Даже в такой расслабленной и беспечной позе он походит на один из аватаров великолепного Индры. В свете масляных ламп солнце внутри него не ослепляет, его свет словно бы прячется до следующего дня. Так, в играющих тенях огоньков, Сонхва открывается другая сторона. Та, которая была ему запрещена. — Едва ли, мой царь, я чем-то напуган.       — Тогда отчего эта девчонка трясётся, словно я голодный шакал?       — Скорее тигр, — поправляет Сонхва с улыбкой. Он отпивает из бокала вина и смакует сладкий вкус на языке. Сан отламывает от маленькой зажаренной птички окорок. Сначала рассматривает розоватое мясо, нюхает, а только потом ест, отрывая сочные волокна постепенно. — Очень избирательный тигр.       — Был у меня тигр, — он бросает кости на блюдо и облизывает пальцы от жира и мясного сока. Сонхва не притрагивается к еде, а лишь пьёт сладкое вино и наслаждается видом. Огненный Бог не накажет же его за это? — Когда я был ребёнком, этот громоздкий кот всюду ходил за мной. Он игрался с мячом и пугал слуг. Кажется, кого-то он всё-таки съел.       Сонхва смеётся и подливает в бокал Сана ещё вина. Волхв упирается в подушки свободной рукой, чёрные волосы скользят по плечам, белая одежда собирается складками на расслабленном теле. Он делает это не намерено, не для того, чтобы привлекать его внимание, вовсе нет. Сан смотрит на него с толикой той хищности, что была в глазах дикарей, но больше так, как подобает царю. Ему запреты не ведомы. Он берёт всё, чего хочет. Он простилает руки так далеко, как только может. Под этим наблюдением Сонхва чувствует себя не то облюбленной пантерой, что вот-вот растянется на коврах со всей присущей грацией, не то пойманным в клетку пересмешником, которому весь остаток жизни только петь да щебетать.       — Расскажи о своём Боге, — Сан берёт ещё одну половинку инжира, слизывает кончиком языка капли сока с наливной мякоти и мягко кусает плод.       Сонхва поднимается со своего места с бокалом в руке. Он обходит низкий столик и садится перед Саном лицом к лицу. За такую вольность его тоже могли бы казнить.       Сонхва упирается ладонью в подушку у колена Сана, вытягивает длинные ноги и пригубив вина, задумчиво смотрит на огоньки у царя за спиной. В них нет образов и явлений, они просто мигают, стараясь ухватить всё от своей короткой жизни. Сан же чертит короткие отрезки вдоль стройного тела перед собой. От острого профиля к застенчиво выглядывающим ключицам, к чёткому изгибу талии, на которой натянулась белая ткань, после к округлости бедра и дальше к обнажённым подтянутым икрам и изящным ступням. С их первой встречи в храме, Сонхва удостаивается этого изучения. Вопреки всему, он с некоторой тревогой признавался сам себе, что ему это нравится.       Сана привлекает красота, разве можно его в этом винить?       — Он есть огонь и свет, начало и конец всего сущего, — начинает Сонхва. — Истина и великое благо. Молитвы ему — это огни. Тех кто праведен и чист, ждёт рай.       — Разве есть благо и истина лишь в рае и свете? — Сан наклоняется вперёд, изучая тонкие черты лица провидца. — Мир — это баланс. Если я наклоню этот бокал из него прольётся вино, только пока он прибывает в равновесии, я не замараю подушки. Мы созданы из порядка и хаоса, одно не живёт без другого. Почему же тогда твой светозарный Бог истинный?       Сонхва чуть наклоняет голову, роняя лёгкие вихры волос с плеч. Они струятся шёлком в воздухе, блестя от сладких масел и мягкого света ламп. Волхв говорит. Об Огненном Боге своём, что дарует ему правду в шепоте ветров, образах в жаре пламени. О том, что каждый гимн священный воспевает красоту и могущество Его, что нет молитв более чудесных, чем для Него. Некогда его Бог сразил великую ложь и тьму, прогнал хаос в бездну, через которую пролегает капризный изменчивый мост. Для одних тот мост высланная золотом дорога в рай, для других — рассекающее лезвие, ссылающее в ад. Пока люди честны и молятся огню, Бог благосклонен к ним, Бог дарует им зрение и другие дары; стоит свернуть с праведной дорожки, как пламя стремится их очистить. Допивая из бокала остатки сладкого вина и отставляя его меж подушек, Сонхва с улыбкой рассказывает о предназначенном герое, который однажды сразит тьму и наступит время света и добра. Сан на это только смеётся.       — Твои Боги вращают колесо жизни через эпохи, меняя созидание и разрушение местами, мой — бережёт свет и добро, призывая к честности и искренности. Пока человек соблюдает правила жизни, он прибывает в гармонии.       — Только соблюдающий правила достоин смотреть сквозь время? — Сан приближается совсем близко, выдыхая запах вина Сонхва в лицо. Кончик его языка касается влажных губ, стирая остатки фруктовой сладости. Сонхва смотрит на это, незаметно сжимая белые одежды в кулаке.       — Да, мой царь.       — И ты видишь, что случится в конце?       — Как я уже сказал тебе: в конце случится лишь смерть, — Сонхва вспоминает их первую встречу и догорающий город. — Я смотрю вперёд через мгновения, дни, месяцы, годы. Но начало и конец запретны. Это нарушает все правила.       — Тогда что случится через мгновение?       — Тебя правда не может ранить ни один меч? — переходя на шёпот, спрашивает Сонхва. Их дыхание сплетается невидимыми нитями, сладкий запах и вкус вина густо наполняет воздух. Сан улыбается, показывая ровные зубы. Сонхва прикрывает в смущении глаза.       За пределами шатра слышится лязг мечей и ржание лошадей. Солдаты трубят сигнальный рог. Громкие голоса рассекают ночные небеса и проникают под тяжёлые полотна шатров.       Рабы заходятся в визгах, топот лошадиных копыт прокатывается громом по закоулкам лагеря. Сонхва вздрагивает от свиста меча за пределами шатра и прижимает в испуге колени к груди. Сан достаёт клинок из-под подушек и сидит неподвижно на своё месте. В тенях за шатром хаотичная пляска лошадей и солдат, мечи встречаются друг с другом и звенят; плотные ткани шатров трещат под натиском; ворох голосов становится разборчивым. Они ищут шатёр царя.       — Сколько зайдёт в мой шатёр? — Сан смотрит исподлобья, крутя между пальцев изогнутый острый меч.       Сонхва выдыхает и смотрит на танцующие огоньки в масляных лампах. В шатре густо пахнет едой, вином и маслом. Оракул щурится, сжимает влажные губы и громко выдыхает, разгоняя застоялый воздух.       — Им нужен не ты, — говорит он. — А я.       Сан усмехается и неохотно поднимается со своего места. Сонхва смотрит на него снизу вверх, с неким трепетом ощущая вскипевший внутри огонь. Царь бросает ятаган на подушки, Сонхва вздрагивает от блеска отполированного лезвия.       — Оставайся здесь, — говорит он и выходит из шатра. Его могучая фигура теряется в бесноватой пляске теней.       Когда тяжёлые полы входа в шатёр открываются, Сонхва сидит на месте, где был Сан. На мягких подушках, спрятав под них меч. Тяжесть клинка он ощущает пальцами, едва касаясь грубой кожи рукояти. Он не теряет лица, держит ровно спину и с присущей себе грацией поднимает взгляд на нескольких наёмников. Их лица скрывают вылепленные из глины маски и на разбойничьих саблях ещё не обсохла свежая кровь. Гамон за пределами шатра не унимается, рабы верещат, лошади ржут, ястребы орут и бьют крыльями прутья клеток, серпы солдатских мечей лишают жизни налётчиков, но нескольким всё же удалось миновать оборону и добраться сюда. Провидец не дрожит от их свирепого дыхания, гордо поднимает голову, когда сабля касается его подбородка.       — Встань, — говорят ему и Сонхва повинуется, медленно поднимаясь на ноги. Кожи касается острое лезвие, тонкая струйка крови стекает к ключицам.       — И что же ты сделаешь? — Сонхва бросает на него взгляд. В прорезях маски видит лишь чёрный блеск. Пот стекает по лицу наёмника, на его руках шрамы от старых битв, на поясе мешочек с наградой. Двое других обступают его хищно, как голодные гиены, крутят в руках сабли и смотрят сквозь узкие глиняные отверстия взглядом уставших от голода стервятников. — Вспорешь меня как свинью? Сколько тебе заплатили? И кто?       — Для провидца ты как-то плохо осведомлён, — хмыкает мужчина. — Помолись Огненному Богу перед тем, как я отправлю тебя к твоей шлюхе-матери.       — Моя мать была свободной женщиной, — недовольно поправляет его Сонхва. В его глазах вспыхивают масляные огни, золотое око на груди переливается металлическим блеском, гамон за пределами шатра утихает.       Наёмник замахивается саблей, Сонхва резко опускается вниз и подхватывает тяжёлый ятаган. Он бросает его ко входу и подставив под удар одну из красивых подушек с кисточками, неуклюже отползает в сторону. Дальше всё происходит быстрее, чем он видел в танцах пламени. Сан рассекает лицо одному из наёмников. Глиняная маска глухо падает на землю, а следом за ней — носитель. Другой, что замахивался на Сонхва, с рёвом кидается на него и острое лезвие сабли впивается Сану в плечо. Сонхва широко распахивает глаза, когда встаёт на ноги. Кожа под саблей всё также чиста, даже капелька крови не посмела проступить. Ошеломлённого наёмника цепляют серпом за шею и от одного резкого движения из его перерезанного горла брызжет фонтан горячей крови. Сонхва, такой же ошеломлённый, оказывается в руках последнего. Он хватает его, как мешок зерна и тащит вглубь шатра, угрожающе приставляя оружие к горлу.       Сан стряхивает с меча кровь. На нём ни царапины, на его штанах мелкие брызги горячей жизни, но несмотря на беспорядок в шатре, царь остаётся таким же невозмутимым, как и выходил отсюда. Сонхва сжимает складки своих белых одежд, брыкается, но когда лезвие упирается слишком плотно, успокаивается. В нём, впрочем, нет паники. Исход ему показал огонь, размыто и больше символично, но всё было предельно понятно.       — Кто вас послал? — переступая через пульсирующий кровью труп, Сан смотрит на наёмника.       — Тебе тоже придёт конец, Величайший, — с издёвкой плюёт наёмник. Он упирается спиной в сваю шатра и Сонхва сглатывает сладкую густоту в горле, накатившая после вина.       — Я задал тебе вопрос, — Сан встаёт напротив них. Нерешительность убийцы и заносчивость его же погибель. Сонхва лишь играет свою роль.       Он выбирает путь глупости. Одно движение убийцы и Сан рубит его по руке, отсекая её по плечо. Сонхва вырывается из хватки, делает несколько торопливых шагов вперёд и Сан тянет его к себе. Орущий от боли наёмник не успевает прочитать молитвы. Ятаган рассекает его голову по линии рта. Язык вываливается наружу, кровь брызгает Сонхва на лицо, заливает белые невинные одежды. Сан брезгливо цокает языком, на него попало тоже. Сонхва закрывает глаза на мгновение, чувствуя облегчение. Всё было предрешено, покушение — глупость, ворваться в полный солдат лагерь всё равно, что самим броситься грудью на меч.       Сан одним сильным рывком разворачивает волхва к себе и прижимает его к балке, рядом с которой неуклюже повалился изувеченный труп. Сонхва охает от неожиданности и ловит губами воздух, испуганно смотря на острие ятагана у своего лица. Сан смотрит угрожающе, его тёмные глаза теряют всякий огонь и теперь в них лишь непроглядная тьма. Та самая, что наступает в ночи, когда гаснут все огни до единого. Тьма, что рождает ужасы.       — Что ты от меня скрываешь, волхв? Кто эти свиньи?       — Тобою побеждённые, — хрипит Сонхва, жмурясь от напряжения. Этого в огне он, увы, не видел. — Больше я ничего не знаю. Клянусь...       Последнее слово он произносит задыхаясь. Сан отводит меч и бросает его на подушки, но не отпускает Сонхва. Его крепкая рука держит сильно, словно к деревянной балке волхва прибили гвоздями. Когда они вновь встречаются глазами, Сонхва чувствует, как ему сводит внутренности тревожная дрожь. Санова горячая рука у него на бедре. Это прикосновение не грубое, даже не торопливое, будто он пытается растянуть этот момент. Белые лёгкие ткани собираются складками под пальцами, Сонхва пугливо охает, не зная, что ему делать. Огни в лампах угрожающе вздрагивают, мандраж прокатывается по телу и пальцы Сана касаются кожи. Сонхва всхлипывает и кусает себя за щеку, жмурясь от неожиданности своей реакции. В голове гудит кровь и он не знает, правда не знает, чего бы ему сейчас хотелось на самом деле. Конца или продолжения.       Сан смеётся ему в лицо.       Сонхва пугливо, как беззащитная овечка, дёргается и открывает глаза. Сан отпускает его и отходит, разочарованно вздыхая. На подушки летит тонкий клинок, который Сонхва прятал под одеждой.       — Надеюсь, он был не для меня, — подхватывая со стола бокал и наливая туда вина, Сан промачивает горло. — Я могу приказать тебя раздеть и провести пешком пару миль за это.       — Прикажешь?       — И подарю всем возможность поглазеть? — он фыркает. На его лице озорная улыбка и Сонхва дёргает плечами, понимая, что это шутки.       Волхв поправляет свои одежды. Их теперь только выбросить. Кровь расползлась уродливыми пятнами и вскоре засохнет, начав источать зловоние. Сонхва встаёт перед Саном. Их несущественная разница в росте не ощущается, но Сан всё равно как будто бы смотрит сверху, не давая забыть о своём величии не на секунду. Сонхва кладёт ладонь на место, куда приземлилось лезвие сабли.       Ни царапины.       — Я ответил на твой вопрос?       — Тогда откуда…       — Этот? — Сан смеётся. — Расскажу однажды. Если за время пути домой не повторится нечто подобное. — Сан вновь делается серьёзным и Сонхва чувствует тяжесть, которая повисает над ними. — Не смей играть в эти игры со мной, волхв.       — Всё ведь закончилось именно так, как и должно было, — Сонхва легко улыбается.       — Ты видел и промолчал. Если хочешь и дальше моей благосклонности, не таи своих видений.       Сонхва почтительно склоняет голову. Он хотел лишь убедиться в правдивости сказок. Больше, он надеется, такого не повториться.       — И где мне теперь спать? — вздыхает царь, рассматривая хаос в своём шатре. За его пределами звучат шаги солдат и вскоре они показываются здесь. Докладывают о том, что зачистили лагерь от нападавших, сколько ранено и убито, а Сан пьёт своё вино и пинает подушку с детским недовольством.       — Мы не смогли выяснить, кто их послал.       — Им же хуже, — Сан бросает пустой бокал в хаос своего жилища. Беззаботно и легко. Такое свойственно правителям. — Заберите что-нибудь из их личных вещей. Если не найдём мы, найдёт кое-кто другой.       Выражение его лица приобретает пугающие черты. Тьма, что всегда идёт в ногу со Светом; тот самый баланс, о котором он говорил. За ярким и светлым скрывалось вот это. Странное и не знакомое. Сонхва трёт себя по плечам от этого тона, от выражения его лица. У Сана есть маг. Один из жрецов, поклоняющихся Савитару. Об этом всем известно. О том, что Сан непобедимый воин — тоже.       Покидая шатёр Сана, Сонхва игнорирует суматоху и разруху вокруг, он кутается в свои окровавленные одежды и спешит в своё маленький жилище, где попытается уснуть с кинжалом в обнимку. Он думает лишь о том, что Боги могут любить Сана сколь угодно. Что ни один из мечей не ранит его, потому что могущественный Индра наделил Сана лучшим от себя, даровал мощь и тело, которые помогут ему в завоеваниях. И что там, где есть маг, всегда есть обратная сторона.       Сонхва осталось лишь понять, что именно.