Все виды моего оружия

После душа холодный воздух комнаты пустил мурашки по всему телу, я скорее юркнула в теплую кровать под одеяло. Мне было не до вышивок и красиво разложенных подушек. Леви начал собираться, и я толстой одеяльной гусеницей села на постели, с сомнением глядя на него. Вправе ли я его останавливать? Брат обещал ему фиктивный брак, и то, что я свалилась в его постель, как перезрелое яблоко, ни на что не влияет. И все же… засыпать одной, а, того хуже, одной просыпаться с такими воспоминаниями мне не хотелось. — Леви. Запасов храбрости хватило только на имя. Он ничего не обещал тебе, Лара, и таких ночей и женщин у него было достаточно. И будет. Но мужчина замер в полузастегнутой рубашке и подошел ближе. — Что? Гордость шептала, что удерживать мужчину унизительно. Если сам не хочет ночевать со мной, как я могу его убедить? И зачем? — Побудь со мной, пожалуйста, пока я не усну. Он медленно педантично застегнул рубашку, надел брюки, но пока оставался босиком. Леви колебался, это было заметно, но все же сел в кресло рядом с постелью. — Засыпай. Такой компромиссный вариант устраивал и мою гордость, и мои чувства. — Я посплю немного и уйду в свою комнату, — пообещала я, сдаваясь тяжелеющим векам. Не знаю, сколько прошло времени, за окном было еще темно, когда я раскрутилась из одеяла, и выпростанные ноги начали мерзнуть. Одну за другой я опустила их на ковер, сонным взглядом осматривая спальню. Леви был еще здесь, рядом, он уснул сидя в кресле, и со стороны ничем не напоминал спящего человека: ни растекшейся позы, ни раззявленного рта. Будто на секунду смежил веки и сейчас откроет глаза. Тихо, чтобы не разбудить его, я замоталась в одеяло и перетекла на ковер перед креслом. Впервые я видела Леви таким уязвимым и расслабленным, зрелище завораживало и очаровывало. Скрестив ноги, я внимательно рассматривала его, пытаясь сохранить в памяти расслабленную линию свисающей с подлокотника кисти, спокойную линию бровей, разгладившуюся недовольную складку у губ. Сейчас он казался юным и очень усталым, под глазами залегли тени, лицо бледное, почти полупрозрачное в лунном свете. Белизна кожи во мраке комнаты светилась, как любимый им фарфор. Каких богов мне благодарить, что он останется со мной в Марлии еще немного, когда прочие парадизцы меня покинут? Нечаянный, негаданный подарок брата, будто он искупал им годы безразличия. Леви беззвучно дышал, не потревоженный моим движением, и я набралась смелости принести с кровати второе одеяло, чтобы укрыть его. Не дыша расправила складки ткани на плечах, накрыла ноги. Случайно коснувшись руки, поняла, что он и правда замерз, кожа была прохладной. На цыпочках я вернулась на свой наблюдательный пункт, готовая и дальше сторожить его сон, но, когда обернулась, встретилась с Леви взглядом. Мужчина небрежно стянул с плеч одеяло, посмотрел на меня с легким удивлением. Делать вид, что я проходила мимо в туалет, было поздно, поэтому я снова села на ковер, поджав ноги. — Я недостаточно тебя утомил? — спросил он хриплым со сна голосом. Смущать меня — особый дар Леви, потому что я снова не знала, куда девать глаза от его замечания. Ну и что оно означает? Будто говорит о проделанной неприятной работе. — Достаточно, — тело было все еще уставшим и наполненным легкостью, болели даже те мышцы, о существовании которых я не подозревала. — Хочу пить. В комнате было не жарко, но в горле пересохло, а после пробуждения Леви сонливость как рукой сняло. — Будете… будешь чай? В окна ожесточенно стучал ветер, но ночной дом дышал теплом уснувших под его крышей людей, храня их покой от стихии, и впервые за много лет я подумала, что Рейвен не зря перенесла поместье из Нельина. Это место, выбранное за близость к Ребелио, которое Рейвен с таким трудом обустраивала до конца жизни, помогала в его застройке, в расселении и спасении элдийцев со всей бывшей Элдии, было равно дружелюбным к людям любых наций, которые останавливались в нем. Дом ласково убаюкивал осмелившихся остаться в нем людей, довольный, что наконец может подарить свое гостеприимство не только горстке своих жильцов, надменных и одиноких, не любящих гостей и превративших его в какую-то крепость. А дому хотелось блистать, хотелось торжественно смотреться не только в гладь пруда, но и вдаль, хотелось слышать восхищенные голоса гостей и поворачиваться к ним своими резными стенами и белоснежными колоннами. Но, как и я, уже завтра дом вернется в свое унылое одинокое прозябание, закроет двери для посторонних и продолжит тоскливо стареть и пылиться. Дом обиженно скрипнул ступенькой под моей ногой, говоря, что он еще вовсе не стар, ему далеко до марлийского и нельинских домов. Я коснулась стены, прося прощения, и мимолетно улыбнулась старому скрипуну: «Не переживай. Сто лет — и правда не срок. А еще у тебя появился новый обитатель, вот он, идет впереди и хмурится, как всегда. Но ты не смотри, что он такой недовольный, на самом деле он совсем не такой внутри, он чудесный…» Больше дом не шумел, без единого звука пропустив нас в кухню. Но мы оказались не самыми ранними ее посетителями. За столом сидели Ханджи с Армином, и по их собранному виду я поняла, что праздник закончился, разведчики готовы к отъезду. — Первое семейное чаепитие? — насмешливо спросила Ханджи, и я едва подавила желание сбежать со стыда. — Ты переняла у Браус привычку по ночам околачиваться на кухнях? — ничуть не смутившись, ответил ей Леви, садясь за стол напротив. В тишине я сделала чай, стараясь не глядеть на парадизцев. Я не раз посмотрелась в зеркало перед выходом и знала, что ничто в моей внешности не изменилось, но все равно казалось, что они все знают о произошедшем между нами с Леви, что у меня все написано на лице. Поставив перед парадизцами чашки, я попыталась отсесть подальше, но Леви цепко ухватил меня за руку и потянул на стул рядом с собой. Если до нашего прибытия Ханджи с Армином и говорили о чем-то серьезном, то при мне они перебросились только парой незначительных фраз об отбытии. Я смотрела в свою чашку, пытаясь понять, почему их слова об отъезде отзываются во мне такой болью и тревогой: я знала их пару месяцев, их всех, и при этом сложившиеся с ними отношения были одними из самых крепких в моей жизни. Я украдкой посмотрела на Ханджи, Армина и снова отвела взгляд. Что я буду помнить о них? Ханджи и Оньянкопон, оба веселые, легкие, умные, обаятельные. Армин, остроумный, смекалистый, добрый, тоскующий по Энни. Микаса, тихая и задумчивая, верная и сильная. Они все сильные, все до одного: и обстоятельный галантный Жан, и исполнительный прямолинейный Конни, и быстрая, легкая на подъем Саша. И Эрен, тот самый темноволосый зеленоглазый мальчишка на десять лет младше меня, встречи с которым я так боялась и ждала. Все они сильные, смелые… Они должны выжить и жить долго, должны рассказать на Парадизе, что такое Марлия и марлийцы, рассказать, как мы живем, как работаем, как учимся, строим, лечим, развлекаемся, готовим… Как воюем. Они должны вернуться и сделать очередной тонкий стежок, сшивающий наши страны в сотрудничество, невзирая на разделяющее нас море, ненависть, страхи и страшное прошлое. Первый сделала я, затем Уильям, теперь очередь парадизцев. Марлия и Парадиз, Митра и Марли, Ребелио и Сигансина должны быть сшитыми плотными нитями привязанностей — любви, дружбы, сотрудничества… — Раз уж мы все здесь собрались, может, расскажете нам, зачем весь этот фарс? — неожиданно холодным тоном сказала Ханджи, и я вздрогнула, крепче сжимая чашку, но эти слова относились не к нам с Леви, а к вошедшему в кухню Уильяму. Брат улыбнулся, закрывая за собой дверь и присаживаясь за стол. — Брак был вашим предложением. Я во все глаза смотрела на Ханджи, впервые услышав об этом. А как же душещипательный рассказ Уильяма на кладбище? — А полсотни гостей, каждому из которых назвали наши имена — вашим, — Ханджи уверенно делала вид, что я ничего им не рассказала. — Вы не подумали, что… — Это вы не подумали, Ханджи, — перебил Уильям, — что не всем в Марлии я нравлюсь так же сильно, как вам. Спорное утверждение, но никто за столом не дернулся опровергнуть его. — Закрытость Хиидзуру дала вам фору в пару месяцев, прежде чем мои противники узнали, что никакой делегации не существует, но вы загостились. С каждым вашим «Хотим посмотреть то, хотим съездить туда» мое положение становилось все более шатким, а контрразведка все более счастливой. — Я думала, вы готовы к этому, когда согласились на политику постепенного сближения, — ответил Армин. — И что ваше положение позволяет диктовать парламенту… Уильям рассмеялся, обрывая ее. — Мое положение достигнуто благодаря тому, что я не заставляю реки течь вспять: неужели вы полагали, что это моя семья поставила Марлию на крепкие милитаристические рельсы? Мы позволили ей стать такой, потому что поезд разгонялся, и мы могли только корректировать его курс. Как, например, выкупить всю околовоенную промышленность. Вы шантажом и угрозами моей семье — брат посмотрел на меня — вынудили затормозить этот поезд, а в ваших мечтах и вовсе разобрали его на металлолом. Вы даже не подумали, что он все еще может раздавить меня и весь дом Тайбер, для этого хватит и сниженной скорости. А после он разгонится так, что долетит все-таки до Парадиза, и ни Хиидзуру, ни титаны вам не помогут. Над столом повисла мертвая тишина. Не знаю, осознавали ли парадизцы, что мой брат редко говорит настолько прямо, но для меня его слова были шоком. Армин оборвал тишину, звонко спросив: — Так какое отношение имела ваша борьба с милитаристами к свадьбе? Вы говорили про тихое камерное торжество, а в итоге засветили все имена: Аккерманы, Зое, Йегер. Вы пригласили воина, который видел нас на острове. Пусть вы выдали нас, но неужели вам не жалко Лару, жизнь которой теперь тоже под угрозой? Взгляды скрестились на мне, и я придвинулась чуть ближе к Леви. — Жизнь всей моей семьи под угрозой с вашего прибытия на материк — ледяным тоном ответил Уильям. — И ваше отбытие уже ничего бы не изменило. Свадьбой я открыто обозначил свою позицию по Парадизу как сторонникам, так и противникам. Если вам угодно, Тео Магат сейчас скорее союзник, чем наоборот, и в том, что он захотел убедиться, что вы те, за кого я вас выдаю, нет ничего удивительного. Теперь остается готовиться к ответному шагу — или удару — военно-консервативного блока. — Как мы узнаем, чем завершилась ваша борьба, если будем на Парадизе? Поймем, когда увидим в небе дирижабли? — Наконец вы задаете правильные вопросы. Брат улыбнулся почти привычной улыбкой, поднимаясь на ноги и опираясь руками о стол. — Мы бы задали раньше, объясни вы нам все до свадьбы. Ханджи злится, и я не могу ее за это винить. Мгновения, которые они пережили, когда священник громко объявил имя Леви, вполне могли относиться к числу худших в ее жизни. Она не понимала моего брата и была в этом не одинока. — На свадьбе ничего бы не было. Союзники знали, что мы заодно, противники надеялись, что это ловушка, и я собираюсь разделаться с вами. Ваши напряженные лица бы все испортили. А вот сейчас… нам придется покинуть поместье. Всем. Майна и дети уже отбыли в Марли. Если хотите вернуться домой, самое время отправляться, пароход уже ждет вас в порту Ребелио. Я с детства знаю, как Уильям умеет виртуозно лгать. Но сейчас что-то лишило его прежней уверенности, и я чувствовала недосказанность, видела ее в прозрачных зеленых глазах. Он то и дело бросал взгляды на Леви, и выражение его лица мне совсем не нравилось. — Мы уже готовы, — коротко сказала Ханджи. — Через десять минут будем внизу. Брат снова посмотрел на Аккермана и с непонятной мне ненавистью выплюнул: — Вас это тоже касается. Вы с Ларой переждете отъезд в штаб-квартире воинов, там вас уже ждут. Леви, мне нужно с вами поговорить. Ханджи обернулась в дверях на друга, но Аккерман только раздраженно мотнул головой, показывая ей не вмешиваться, и командующая с Армином вышли. Мне мужчины тоже делали знаки выйти, но я отказалась и повернулась закрыть дверь. Когда я отпускала ручку, за спиной раздался странный сдавленный звук, узнаваемое сопение Уильяма, и я обернулась. Леви стоял на том же месте, только удерживая руку брата в болевом захвате, из которого Уильям силился выбраться. Он никогда не был силен в драках и, зная об этом, не встревал в них, поэтому моему удивлению не было предела. — Вилли! — потрясенно выдохнула я, подходя к ним, и брат через боль с ненавистью выдавил. — Сукин ты сын! Ты ее изнас… — Выбирай выражения… родственничек, — ледяным тоном перебил его Аккерман, отталкивая от себя Уильяма и брезгливо стряхивая руки. — Уильям! — я удержала брата от падения и заглянула в красное, искаженное злостью лицо. — Все хорошо, это не то, что ты… Уильям только отмахнулся от меня, выпрямляясь и одергивая рукава рубашки. — Надеюсь, тебя не зря сватали мне как сильнейшего воина человечества? Единственное, почему я согласился на авантюру со свадьбой, это чтобы ты защитил Лару. Что-то мне все меньше казалось, что брат так уверен в спокойном отъезде парадизцев сегодня. — А кроме твоей драгоценной семьи тебя больше ничто не заботит? — со злостью ответил ему Леви. — Теперь это и твоя семья, ублюдок! — сорвался почти на крик брат. — Ненадолго. Одно-единственное слово будто ударило меня в грудь, так сильно, что стало трудно дышать. Я сама не раз повторяла его, но из уст Леви оно прозвучало впервые. Я отступила от обоих мужчин, смаргивая навернувшиеся на глаза слезы. Он ведь не сказал ни слова лжи, так отчего так больно? — Лара, я не то… — с досадой проговорил Аккерман, но я только отмахнулась. — Собирайтесь, — я никогда не слышала у себя такого тона. Кажется, я все же повзрослела и выбралась из раковины. — Нам пора ехать. Мое оружие со мной, в отличие от вашего. Брат презрительно смотрел на Леви, будто говорил взглядом: «Я заранее знал, какое ты ничтожество» — У тебя с собой УПМ? — нехотя спросил он Аккермана. — А то ты не знаешь. — У меня нет привычки обшаривать вещи гостей. — Хватит! — вмешалась я. Нашли, когда ругаться. — Вилли, ты сам сказал, что нам нужно как можно скорее покинуть поместье. Леви вылетел из комнаты так быстро, что я едва успела удержать дверь от хлопка о стену. В отличие от него мы с Уильямом поднимались по лестнице медленно, будто у нас было все время этого мира. Я чувствовала, что брат хочет что-то мне сказать, и не понимала, отчего он медлит. — Лара, — уже возле моей двери окликнул меня Уильям. Я подняла на него глаза и поразилась тому, как собранно он сейчас выглядит. Как парадизцы перед боем. Брат пристально смотрел мне в глаза, как не делал давно. Только бы не заговорил о Леви… — Что? — смутилась я. — Что-то не так? — Глаза… мамины, — грустно улыбнулся он. — К этому невозможно привыкнуть. Не только глаза, мы с ней в целом похожи. Но глаза и правда легко прослеживались на портретах: Оливии, Марджери, мамы. Вот у тетушки Матильды, как и Аделаиды, глаза другие, черные, как у Рейвен и ее сына Леона, их деда. Но вся эта генеалогия была совершенно неважна, когда нам пора бежать из дома. Я открыла дверь своей комнаты, и за спиной прозвучало тихое: — Я люблю тебя, Лара. Кажется, я никогда тебе об этом не говорил. Я замерла, не в силах поверить в услышанное. Мой брат, одиннадцать лет делавший вид, что не замечает меня, прагматичный и сухой, как все Тайберы, любит меня? Да скорее я поверю в то, что он ничего не замыслил в адрес разведчиков сегодня, чем в этот бред. — Нет, Уильям, не говорил, — я посмотрела на него через плечо. — Помнишь, я переписывала начисто заданное тебе в гимназии сочинение в последнем классе? В нем нужно было ответить, что ты выберешь: выполнить свое предназначение или соблюсти интересы близкого человека. Я до сих пор помню ответ. Слово «семья» в сочинении появлялось только на третьей странице. — Тогда я не знал, что она — главное, что у меня есть. Не то чтобы я поверила, что Уильям изменился с тех пор, когда писал это сочинение, но я смотрела, как он уходит по коридору, опустив голову, и боролась с желанием догнать его и обнять, закрывая от всех невзгод. Я уже оделась, когда в дверь постучали, и вошла Ханджи с каким-то свертком в руках. Осмотрела меня и с порога бросила: — Переодевайся. Сейчас никаких платьев. — Ханджи, что ты… Командующая с серьезным видом бросила в меня сверток, и я развернула комплект УПМ, только какой-то странный: в нем будто не хватало части ремешков, а баллонов и вовсе не было, только какие-то обтекаемые коробочки, похожие на большие фляги. — Это… — Давай-давай, надевай. Это модернизированные УПМ, Онья работал над ними полгода. Газа хватит от силы на два часа полета, зато они незаметны под одеждой. — Но зачем?! Я останусь в Марлии и… Ханджи подошла ко мне вплотную и быстрым шепотом спросила: — Ты настолько веришь своему брату? — Я не понимаю своего брата, но знаю, что сейчас, когда он открыл ваше существование на материке и связь с нами, вы с нами в одной лодке. А жертвовать семьей он не станет. Ханджи чуть склонила голову набок, но выражение ее лица не смягчилось. — В таком случае это пустая предосторожность, над которой мы вместе однажды посмеемся. Но сейчас я предпочту использовать все средства, чтобы мы все выжили. У нас на одно УПМ больше, так что надевай. Я была тронута, но в то же время понимала, что не готова к каким-либо сражениям, не сегодня, не после такой мирной свадьбы и проведенной ночи. Брат смог уберечь нас вчера и точно не желает зла мне, иначе зачем отправлять под защиту воинов? Другое дело парадизцы, им есть чего опасаться, они сегодня будут желанной целью для многих, и если Уильям не сможет защитить их… — Отдайте его Руни, он ведь поедет с вами. Ханджи покачала головой. — Руни будет ждать вас с Леви в штабе, он уехал вечером с Пик и Галлиардом. — Он остается на материке? — Он позже покинет Марлию тем же способом, которым приехал. А теперь надевай. Я помогу закрепить. Ханджи была веселой, легкой, ироничной женщиной, но она же была и командующей Разведкорпуса и умела становиться жесткой, когда требовалось. И если ей зачем-то было нужно, чтобы мне на память о Парадизе осталось УПМ, я не могла найти больше аргументов против. Ветер хлестал наотмашь, пригибал деревья, разбрасывая вперемешку крупные капли дождя и мокрый липучий снег. Пропустив свадьбу, как последний эшелон заканчивающейся зимы, погода ночью начала бурное сражение холода с весенней влажностью, сотрясая стекла в рамах. После вчерашнего затишья вернувшийся ветер пробирал до нутра, холод пропитывал и пальто, и длинный свитер, и брюки, надетые как уступка желанию Ханджи. Но хуже внешнего похолодания было внутреннее замерзание. «Ненадолго» Леви все еще стояло у меня в ушах, а передо мной парадизцы ждали машины, чтобы отправиться в порт Ребелио. В их лицах не было ни следа вчерашнего легкомысленного веселья, строгие задумчивые глаза осматривали в последний раз поместье, руки сжимали саквояжи. Ханджи была права: новые УПМ не просматривались под плотными пальто, но разведчики все равно выглядели так, будто были во всеоружии. Взгляды сканировали местность, а, заметив машины, они не сговариваясь выстроились на подъездной аллее. При виде их синхронности, единства движений меня охватило странное предчувствие чего-то надвигающегося на них, чего-то недоброго. Куда-то исчезли до того вездесущие гвардейцы, и дом казался непривычно беззащитным, покинутым. Брат, собирающийся ехать вместе с парадизцами, тоже не внушал уверенности: такого решительного и обреченного выражения лица я никогда у него не видела. «Я люблю тебя, Лара. Кажется, я никогда тебе об этом не говорил», — его слова многократно повторялись у меня в голове, не принося ни радости, ни утешения, только липкий страх. — Ну, встретимся еще! — мельком улыбнулась Ханджи и первой коротко обняла меня. Капли дождя стекали по лицам, одно за другим приближающимся ко мне: Армин, Микаса, Саша, Жан, Конни, Эрен. Рукопожатие — объятие — рукопожатие. Микасу, нерешительно замершую передо мной, я обняла сама, подняла девушке воротник пальто, пряча вернувшийся на ее шею красный шарф. Когда подошла очередь Эрена, я уже не знала, дождь ли течет по моему лицу или слезы, и наше объятие не улучшило мое состояние. Мальчишка сжал меня так крепко, как я никогда бы не осмелилась, и я судорожно вздохнула, утыкаясь в его плечо, набираясь силы и отваги у того, кто был намного смелее меня. — Увидимся, — шепнул Эрен, и я машинально кивнула, отчего-то уверенная, что мы больше не увидимся никогда. Когда разведчики садились в машины вместе с гвардейцами, брат обернулся ко мне, и я вспомнила наше объятие в темноте его комнаты во дворце на Парадизе, кедр, сандал и табак, шелк волос и птичье заполошное биение сердца. «Я люблю тебя, Лара». Глядя ему в глаза, я одними губами произнесла: — Я тоже люблю тебя, Вилли. Губы брата тронула легкая улыбка, он слегка кивнул мне и последним забрался в теплый салон машины. «Пожалуйста, вернитесь домой. Пожалуйста, вернитесь домой, все вы», — крутилось у меня в голове, как молитва, когда Леви коротко скомандовал: — Пошли, нам тоже пора ехать. Не отвечая, я послушно пошла к последней ждущей нас машине, дверцу которой придержал для меня гвардеец. Ехали мы медленно, с отвратительной видимостью, и привычный путь до Ребелио казался долгим, как никогда. Ремни УПМ неудобно сдавливали плечи, но поправить их в присутствии Леви я стеснялась, я вообще старалась не смотреть на него. Отвернувшись к окну, испытываемому на прочность ветром и дождем, я перебирала в памяти, как четки, воспоминания последних месяцев. «Ты ничего не чувствуешь, когда касаешься меня?» Напряженный, пристальный взгляд Эрена. «Либо он мне соврал, либо… Может, конечно, оно и к лучшему». Кто соврал? И о чем? Черные насмешливые глаза Лары. «Все ты узнаешь. В свое время». Но времени, которое, конечно, существует, осталось слишком мало, а я должна понять… Должна догадаться, что хотел узнать Эрен. Ответ был совсем близко, я могла его ухватить, притянуть ближе. «Он не касался меня, сказал, что лучше нам пока этого не делать. Даже руки не пожал», — сказал Эрен о Зике Йегере после их встречи. Не касался, потому что Зик — потомок Фрицев, а Эрен — обладатель Координаты. «Это сможет сделать только титан с королевской кровью и Координатой», — объясняла я Армину на корабле, и это была общепринятая истина. Но если им достаточно физического контакта без того, чтобы соединиться в одном человеке, то… «Глаза… мамины». Голову стиснуло болью, в горле появился железный привкус, и, зажмурив глаза, я снова увидела их, увидела в их последний день в Нельине.

Сто лет назад

Когда Рейвен и Хало добрались до охраняемой квартиры, на улице уже начало темнеть, а они оба промокли насквозь, с волос и одежды текло, обувь оставляла на полу грязные следы. Соглашаясь на предложение Хало разместить их с Карлом в одной квартире, чтобы освободить часть сотрудников безопасности, Рейвен не предполагала, что они будут в таком состоянии. У нее не попадал зуб на зуб, а замерзшие руки никак не могли расстегнуть ремешок левой туфли. Почему-то этот несчастный ремешок стал последней каплей, Рейвен села на пуфик в коридоре и опустила лицо в ладони. — Черт, Карл, я не знаю, как завтра не разрыдаться на людях, а ты… Вы с Хало меня убиваете, — простонала она, не поднимая головы. Она боялась за Карла и Хало гораздо больше, чем за себя. Сейчас, когда она увидела опустевший враждебный Нельин, идея Хало вывезти их под самым носом у «Крыльев» не казалась ей такой забавной, как когда он рассказывал ее в Элдоре. Что же они наделали, как они смогут все исправить? Почему все их решения в последние годы приводят ко все худшим последствиям? — Я никогда не хотел, чтобы ты плакала, — негромко сказал Карл, присел перед ней на колени, расстегивая застежку туфли, и Рейвен испуганно затихла. Теплые руки скользнули по освобожденной ступне, губы коснулись колена через мокрую ткань платья, и девушка рвано выдохнула. — Карл… что ты? Друг, так и не вставая с колен, поднял на нее измученные родные глаза, и Рейвен, вспомнив, сколько в последнее время ссорилась с ним, противоречила, ругала, протянула руку, вытерла с мужского лба капли дождя. Карл перехватил ее руку, затем вторую, коснулся губами костяшек, а следом как сорвался, выцеловывая линию вен на внутренней части руки от запястья до сгиба локтя. Рейвен всхлипнула от вещественной, ощутимой нежности, такой нежданной в последнее страшное время, подалась вперед и, приподняв лицо мужчины, поцеловала его в губы. Они целовались, мокрые, замерзшие, изо всех сил вжимаясь друг в друга, не обращая внимание на натекшую с них лужу воды, растворялись в так давно скрываемом друг от друга и от всего мира чувстве и не желали сейчас вспоминать об оставленных семьях, о государстве, о скорой разлуке. У них оставался только этот вечер и ночь, а дальше — темная страшная неизвестность, проведенная порознь. Карл первый оторвался от Рейвен, шепча: — Тебе нужно в ванную. Ты совсем замерзла и можешь заболеть… — Плевать на меня, это ты должен быть завтра цел и здоров, — яростно прошептала в ответ Рейвен. — И завтра, и всегда, помнишь? — Боюсь, что ванная здесь одна, — не сдержавшись, Карл склонился и поцеловал подругу в шею, спустился к ключицам. — Тогда остается только один вариант, — усмехнулась Рейвен, сдирая с Карла мокрый плащ. Они будто вернулись на мгновение к прежним себе, восемнадцатилетним и пылким, одурманенным молодостью и легкостью. На ходу сбрасывая одежду, они ввалились в ванную, где был всего один душ, и тот с едва теплой водой, целуясь и сплетаясь, быстро ополоснулись, и, завернутую в полотенце, Карл подхватил Рейвен на руки и унес в спальню. Рейвен смеялась от щекотного прикосновения волос мужчины к плечам, но как только он опустил ее на кровать, стихла и замерла в страхе перед своими желаниями. Она остро осознала, что это тот самый момент, когда еще можно все прекратить, остановиться, пожелать друг другу доброй ночи и разойтись по разным спальням. Рейвен пристально смотрела в нависшее над ней лицо Карла и с удивлением вспоминала, что при первой встрече он показался ей некрасивым. Как можно было так подумать про эти огромные — утонуть можно — серые глаза, мягкие чувственные губы, доброе и ласковое лицо? Какой же она была дурой… И тогда, и после. Выдохнув все свои страхи, Рейвен притянула мужчину к себе, закрывая глаза. Поцелуи, упоительно нежные, сладкие, волнующие, перешли с губ на шею, грудь, живот, разжигая, согревая, спасая от холода, и темноты, и одиночества. Но на этом Карл не остановился, спустившись еще ниже, между бедер, и Рейвен испуганно свела ноги, подтягивая мужчину за плечи к себе. Карл усмехнулся и ласково прижался губами к ее лбу, горячечно шепча: — Я люблю тебя, люблю, люблю… С первой встречи в лабиринте. Я помню тебя в розовом платье, такую красивую, что я не мог поверить, что ты приблизилась ко мне, заговорила со мной. Помню каждый танец с тобой, каждое прикосновение… Позволь мне сегодня любить тебя так, как я давно мечтал. Позволь увидеть тебя такой… Рейвен не дослушала, впиваясь поцелуем в любимые губы. Ей хотелось плакать, и смеяться, и признаться, какие они были дураки, и дать ему все, что он захочет. Все, что попросит, еще до того, как просьба сорвется с его губ. Она стонала под его губами и руками, заливаясь румянцем стеснения и удовольствия, и думала, что никогда больше это в ее жизни не повторится. Когда Карл снова навис над ней, она сама раскрылась и без всяких сомнений направила его в себя. Рейвен не любила смотреть на лицо мужа во время близости: напряженная гримаса, тяжелое дыхание, распахнутый рот вызывали брезгливое желание отстраниться, несмотря на все уважение, которое она питала к нему. Глядя на удовольствие, разлитое по лицу Карла, она была счастлива, что является его причиной, и хотела отдать как можно больше, лишь бы он был счастлив сейчас с ней, в ней, в одной постели. Лишь бы хоть на мгновение забыл о рушащемся вокруг них мире, который уже завтра погребет их под обломками. Каждый толчок срывал с ее губ шепот, посылающий мурашки по телу Карла: — Я. Люблю. Тебя. И буду. Любить. Где бы. Ты. Не был. — Любишь? — так удивленно, недоверчиво прошептал Карл, что Рейвен замерла. А потом перекатилась, двигаясь сверху мужчины и сжимая его внутри, обрушилась с лавиной поцелуев, зарылась руками в густые вьющиеся волосы. Когда Карл вернул их в прошлое положение, перевернувшись, обхватил ее лицо ладонями и крепко поцеловал, снова проникая внутрь, она почувствовала, как защемило сердце, и, чтобы отвлечься от мыслей о будущем, прошептала: — Быстрее. Быстрее, чем накатывает за окном взбешенное море на берег, быстрее, чем разбрасывает их по разным углам жизнь, быстрее, чем они снова ощутят себя одинокими. Да, женщины во дворце не зря стремились попасть в постель короля, с легкой ревностью подумала Рейвен в яркую вспышку удовольствия. Но ни в одной своей любовнице Карл Фриц, сто сорок пятый король Элдии, не оставлял свое семя. Глубокой ночью Рейвен проснулась с криком, впервые за многие годы радуясь, что не одна в постели. Взгляд выдернул из окружающей темноты скромную обстановку служебной квартиры: узкий стол, шкаф, тумбочку. С облегчением она нащупала рядом Карла и выдохнула, снова ложась. — Тебе что-то приснилось? — спросил мужчина, притягивая к себе дрожащую женщину. Карл выглядел так, будто не смыкал глаз. Медленно перебирая пальцами черные прямые волосы, он с сочувствием смотрел на тяжело дышащую испуганную подругу. — Бред какой-то… — пробормотала она, распахнутыми глазами глядя в потолок. — Какие-то серые дома, развалины, летающие люди… Сцена какая-то, странные фонари. Атакующий сражался со мной, но он выглядел не как Хало. И, Карл… Кто такой Эрен Йегер? Был еще какой-то светловолосый мужчина, которого она назвала братом, но совершенно не похожий на Кайла, да и она сама никогда не могла создавать столько видов оружия, сколько это делала во сне, да еще и управляться с ним… — Это не сон, — мягко ответил Карл. — Это одна из будущих вероятностей, как сказал Хало. Очень неприятная вероятность. Тш-ш, ничего не говори. Ты все поймешь со временем. Он ласково пригладил ее волосы и посмотрел в глаза. — Отдай это воспоминание Ларе. — Кому? — Поймешь со временем. Пусть мы не справились сами, но у нас еще есть шанс все изменить. А сейчас спи, нам рано вставать. Значит, очередная шуточка Хало. На краткий миг Рейвен ощутила острую обиду: сколько она ни просила его рассказать, что он видит в будущем, друг отнекивался, а с Карлом, оказывается, делился подробностями. Предатели. Пытаясь понять, сколько осталось до утра, Рейвен посмотрела в оставшееся незашторенным окно и нашла за ним только густую непроглядную темноту. Она уже пришла в себя достаточно, чтобы осознать, что больше не сможет уснуть, и повернулась лицом к мужчине. — Тогда, может, не будем терять время? Карл тихо рассмеялся ей в губы, вовлекая в медленный тягучий поцелуй. Рейвен слышала, что люди, замерзающие насмерть, перед смертью чувствуют необычайное тепло. Если это правда, между той ночью в Нельине и пристанью Парадиза была последняя вспышка тепла в ее жизни, прежде чем она заледенела. После случившегося Рейвен была уверена, что не сможет смотреть в глаза Карлу, но вышло наоборот — все семь дней плавания ее отпускало беспокойство только в те часы, когда она была рядом с ним. Как точнейший компас, ее глаза, душа, тело следовали за ним, где бы он ни находился, чужие взгляды и стыд потеряли над ней власть перед лицом скорой разлуки. Амина, едва увидела их пересекшиеся взгляды, пробормотала: «Так и знала, что этим у вас закончится. Иди уже, я прикрою, скажу, что у тебя морская болезнь». Амина, дружба с которой зародилась вскоре после свадьбы, вздыхала, качала головой, видя их такую несвоевременную, неконтролируемую страсть, но, глядя в полные любви и ужаса глаза Рейвен, думала, что она не первая и не последняя королевская любовница, и разводить драму из этого не следует. Единственное, что она делала, это старалась скрыть от мужа поведение жены его друга, и делала это хорошо, как никто. А Рейвен, которой казалось, что гибнет весь ее мир, впервые в жизни было все равно, что подумают окружающие. Ей было мало дней и ночей, мало находиться на крохотном кораблике в океане, чтобы насытиться им, насытиться любовью, которая прорастала в ней десять лет. Ей было плохо, и хорошо, и снова плохо от мысли, что все это закончится через несколько дней. Она гнала от себя реальность, вторгающуюся недоуменными вопросами Амины («Зачем король позвал с собой на остров миллионную элдийскую армию, где он разместит часть ее мужа?»), перешептываниями пассажиров, испуганными взглядами личной горничной, испаряющейся при каждом появлении Карла. Их время утекало с каждым рассветом и закатом, с каждым шепотом, поцелуем, взглядом любимых глаз. Лежа обнаженной в темноте в каюте Карла, Рейвен следила за лунными тенями за окном, вслушивалась в шелест волн и стук сердца мужчины и наполнялась покоем любимой стихии и пронзительной нежностью объятий. — Покажи мне ее, — прошептала она. — Пожалуйста. И Карл, не в силах отказать, глядел ей в глаза и утягивал к подножию огромного сияющего древа, в водоворот времени, из которого выглядывали очертания маленькой грустной девушки в сером халате. — Спасибо, — устало улыбалась Рейвен и тихо уплывала в сон в кольце его рук, чтобы спустя пару часов проснуться, убедиться, что Карл рядом, и снова уснуть. Временами она смотрела на воду за бортом и думала, что милосерднее было бы броситься туда в тот миг, когда придется расстаться, но вспоминала Хало, Томаса, Нильса, Катарину — и бессильно стискивала кулаки. Море шептало, что жизнь не заканчивается, сердце отвечало, что без него эта жизнь ничего не стоит. Карл не позволил ей спуститься с корабля на берег. Она стояла на палубе и смотрела им вслед: Амине, ее мужу-военному, Карлу, не веря, что видит их последний раз. Элдийцы, радующиеся окончанию выматывающего плавания, шли по маленькой деревянной пристани туда, где их ждали конные экипажи, чтобы отвезти во дворец Митры. Шли красивые, улыбающиеся, восторженно рассматривающие изумительной красоты побережье. Рейвен думала, никто из них не оглянется на нее, ни Амина, шепнувшая напоследок: «Встретимся во дворце после праздника, и ты мне все объяснишь, что у вас происходит», ни Карл. Но он, уже ступив на сушу, неожиданно обернулся, безошибочно нашел ее у борта и несколько мгновений смотрел, губы короля шевелились, но ни слова не долетело до Рейвен. Все закончилось вечером следующего дня после прибытия на остров, когда она уже поверила, что Карл передумал, отступился от безумного плана. Вечером небо над островом полыхнуло так ярко, словно там занялись и в мгновение разгорелись пожары. Весь Парадиз сотрясла дрожь, и озноб пробежал по телу Рейвен, когда она увидела вдалеке тонкую серую полоску стены из отвердения. Элдийская армия, обращенная в титанов, осталась ждать своего часа. Спустя девять лет Рейвен казалось порой, что ничего этого не было. Сидя в кресле у камина и слушая звенящее меццо-сопрано Марлены Ривалуччо, приглашенной Томасом на ее тридцать седьмой день рождения, она больше не утопала в сладостных звуках, а только с тоской вспоминала день, когда услышала их впервые. Тогда она думала, что этот голос несет с собой покой и свет, но все это было не в музыке, а в ее юном влюбленном сердце. Сердце, которое надрывно болело, когда она появилась перед Аароном Геросом и рассказала, что Карл привел в действие свой план на Парадизе. Сердце, которое разбилось на кусочки при виде последствий погрома в марлийском квартале и тел Катарины, Нильса и их детей. Сердце, которое слабо трепыхнулось, когда Удо открыл мутные глаза и слегка сжал ее руку в своей, и навсегда заледенело в Нельине на могиле Хало. Неужели все это было? Нельин, Хало, взрывы, Карл? Марлийский квартал, ярость Арнульфа, мертвые глаза Катарины, Амина, потерявшая все воспоминания о ней? Все это казалось длинным сном, перешедшим в кошмар, потом снова в сон. Марлийцы-победители, герой Герос, имена новых воинов в газете, войны с соседями, гетто — марлийцы, сменив своих хозяев, сами с удовольствием заняли их место. Армия Великой Элдии обратилась в титанов, армия Великой Марлии — в сборную народов, не поддержавших восстание. Ей осталось немного реликвий на память о друзьях, и даже они казались выдумкой, игрой воображения. Эта книга, один экземпляр которой Хало отдал ей, а второй — Исао Аккерману, изображавшему его для маскировки в Нельине, — действительно была о нем или всего лишь плод воображения старого элдийского поэта? Голос в ее голове, представившийся давным-давно жившей Ларибондой Тайбер, — реальность или ее фантазия? — Опять ты за старое, — вздыхала Лара, впервые заговорившая с Рейвен в Нельине, когда ее отъезд из города пришлось отложить из-за приступов тошноты. «А вот сейчас ты перестаешь жалеть себя и едешь к мужу так быстро, как сможешь», — ворчливо заявила она тогда, раньше Рейвен поняв, что означает ее странное самочувствие. Три года в браке не принесли ей детей, и Рейвен с ужасом и недоверием прислушивалась к своему телу, трясясь в экипаже по дороге к Элдору. — И что мне делать? — одинокая, оставшаяся без друзей и единственной подруги, мучимая тошнотой, Рейвен с трудом понимала, что Лара от нее хочет. — То, что делают в таких случаях, — невозмутимо хмыкнула та. — Срочно переспи с мужем. С годами притупились и муки совести, и стыд, с годами и с рождением сына, принесшим облегчение всей семье Томаса. Муж души не чаял в дочери, но сын — это совсем другое дело, это наследник и преемник. Леон родился пять лет назад, сняв невыносимый груз вины с души Рейвен. Вины тем более сильной, что она знала, что ничего бы не изменила, даже вернись в тот вечер в Нельине. Вины необратимой, потому что она бы отдала все, что имела, и пересекла море снова, будь у нее надежда встретить его. Четыре года назад Карла не стало, и Рейвен, умом понимая, что он мог передать титана и раньше, и никто за пределами острова не знал, что там происходит, проснулась поутру и так ясно ощутила его отсутствие в этом мире, что разрыдалась, прижимая к себе пятилетнюю Оливию. Ей осталось так мало реликвий на память о друзьях, но, кроме реликвий, были люди. В свежем, пахнущем деревом и лаком домике на вересковой пустоши она задумчиво долистала уже изрядно потертый «Замок из песка», ни капли не сомневаясь в реальности всего, что было в ее жизни. Вчерашнее выступление Марлены — серебряное меццо-сопрано, нежный зов — было реально, как и лицо Томаса, растерянное, непонимающее при взглядах на нее. Рейвен была уверена, что этот чудесный праздник он устроил для нее в надежде, что передумает. Не передумала. Она не позволила мужу приехать сюда, к месту проведения ритуала, взяв с собой всего двух людей. Немой Удо появился в дверях, глядя на нее тревожными глазами. Он тоже не одобрял то, что она собиралась сделать с его подопечной, для которой он был нянькой, гувернером, а теперь и другом. — Удо, скажи, это все правда было? — прошептала Рейвен, зная, какой у него острый слух. Рейвен не раз видела, как он аккомпанировал Оливии на гитаре, будто пытался так донести свой умолкший годы назад голос до любимицы. Он кивнул, выразительно приподняв бровь. — Позаботься о Ливи. Удо только закатил глаза, показывая, что обошелся бы и без ее указаний. Он готов был оставаться с Ливи до тех пор, пока она не скажет, что не нуждается в нем. — Мама! Дочь чувствовала, что происходит что-то странное, что-то тревожное, но продолжала мягко недоуменно улыбаться матери. Рейвен поставила на полку книгу и присела перед девочкой на колени, взяв ее за руки. «Моя звездочка, мое счастье», — недоверчиво шептала она девять лет назад, прижимая к груди новорожденную Оливию и захлебываясь от затопившей ее тоски и любви, возвращаясь к жизни. — Да, моя радость? — она ласково отвела от лица Оливии светлую вьющуюся прядь. — Хочешь, мы пойдем сегодня погулять в местные пещеры? Там очень красиво. Дочь посмотрела на Рейвен большими серыми глазами, теплыми, как нельинское море, и доверчиво кивнула. Впереди показались стены Ребелио, а я все не могла вдохнуть полной грудью. Зик точно солгал Эрену, мы прикасались друг к другу не раз, и ничего не происходило, значит, для работы Координате все же нужно находиться в наследнике королей. И Зику, чтобы воспользоваться Координатой, пришлось бы съесть брата. А мне… для меня это знание не несло никакого смысла, я не собиралась быть причастной к Гулу земли никоим образом. — Рейвен, боги, и вот это ты от меня скрывала?! — Да, — едва слышный шепот-вздох. Так это был всего лишь стыд за адюльтер, а не великая тайна? Мне все равно, что произошло между ней и последним королем Элдии сто лет назад, к современности это не имело никакого отношения. Но Эрен однажды применил Координату, коснувшись титана с королевской кровью, что-то не клеилось… Мы подъехали к пропускному пункту, и машина затормозила, водитель-гвардеец вышел с документами. Нам с Леви тоже стоило бы выйти по правилам, но ради нашей семьи их часто нарушали. Рука Аккермана внезапно легла на мою ладонь, и я посмотрела на него. Мужчина не мигая уставился в сиденье перед собой напряженным взглядом, прищур в полумраке машины казался зловещим. Он слушал — поняла я, не решаясь задать вопрос — внимательно слушал затянувшийся разговор снаружи, готовый отражать угрозу. — Сними пальто, — тихо отрывисто скомандовал мне капитан. — Приготовь УПМ. Я даже не подумала ослушаться его, выпутываясь из рукавов, когда снаружи прозвучал выстрел. И еще один. И еще. Едва не вывихнув плечо, я дернула руку из подклада, вынимая рукояти УПМ. Должно быть, Леви дождется, когда откроют дверцу, чтобы… — Целься гарпуном на крышу будки охранника, по сторонам не смотри, жди меня там. Сейчас сразу уходи вниз. Аккерман не стал дожидаться, когда за нами придут, и сам распахнул дверцу. Первым из нутра машины вылетел нож, вторым — выстрел, и только потом я, перекатом ушедшая от ответного огня и боком взлетевшая на будку пропускного пункта на пару секунд раньше Леви. За спиной послышались крики, но мне не дали обернуться, схватив за руку и бегом увлекая за собой в сторону ближайшего дома. Я судорожно вспоминала, как управлять этой штукой, и жалела, что не взяла тогда в лесу больше уроков полетов. Эрен, большеглазая зараза! «Однажды спасибо скажет», значит?! Леви не говорил спасибо. Он дождался, когда я с грехом пополам распутаюсь и запущу гарпун на черепичную крышу, и, пустив еще пару выстрелов назад, взлетел следом за мной, прокладывая наш путь в сером лабиринте Ребелио.