Все виды моего оружия

Привычка и страх перед братом в наших гостях были так сильны, что никто не ушел после церемонии. Все еще ошеломленные, они послушно прошли на праздничный обед, танцевали, гуляли по оранжерее. На меня мало обращали внимание, сосредоточившись на Леви и парадизцах, я, кажется, могла совсем уйти с собственной свадьбы, и ничего бы не изменилось. Я была не одинока на заснеженной аллее: по периметру границ поместья, в саду, на дорожках стояли в карауле гвардейцы, их мундиры краснели рассыпанной рябиной. В ранних густеющих сумерках я вышла к озеру, оттуда глядя на разворачивающееся торжество в светлых квадратах окон. Меня коробило от притворного веселья марлийцев, но еще больше пугала искренняя радость разведчиков, будто они ничуть не напуганы высокими гостями и раскрытием тайны их пребывания на материке. Механически оттанцевав по танцу с Уильямом и Леви, я не смогла находиться в доме, среди разномастных чувств и взглядов. Мне нужно было остаться одной, я устала от постоянно следующих за мной наблюдателей, защитников, помощников. Так сильно я еще не уставала в жизни. Голова кипела от страха, напряжения, духоты, боль отдавалась в глаза и виски, распространялась от шпилек и заколок во все стороны. — Согласна, унылейшая свадьба, — протянула Лара. — Вот на моей было весело. После забоя быков и купания в крови дали бой марлийских рабов с дикими зверями, очень достойный. Последних двух рабов готовы были уже отпустить, но Челюсти сделал мне подарок, вышел против них и очень красиво прикончил. Весь стадион был в крови. В такие схватки раньше отец отпускал и меня размяться, кричал с трибун: «Ларибонда, покажи им!», но в платье, сама понимаешь… Пусть оно было не как твоя кружевная салфетка, но все равно… Да и жених был против. Трус проклятый. Какой смысл был жениться на той, кто победит его, если потом хочешь, чтобы она вышивала дома? Длинная пурпурная туника с золотой вышивкой на запястьях мало походила на свадебное платье в современном понимании, но Ларе оно необычайно шло. Я представила себе зрелище бойни людей с титаном, и к горлу подступило. Пожалуй, моя свадьба проходит еще удачно. Что я вообще знаю о веселье на свадьбах? — Это тот парень, с которым ты танцевала? Я вспомнила нашу первую встречу под водой в Нельине, когда она была с юношей. Лара замешкалась и намного тише сказала: — Нет, это был Лис. Интонация была так непривычна, что я решила копать дальше. — Кто это? — Мой кузен. Я на мгновение заглянула в гостиную. Лара сидела на подоконнике высокого стрельчатого окна, похожего на увиденные мною во дворце, и рассеянно смотрела на море. — Он тоже был на свадьбе? Лара грубовато усмехнулась и качнула головой. — Нет, раз там была я. Лис всегда был таким слабым, беспомощным, папа говорил, в детстве я гоняла его по двору с обычной палкой. Неженка такой. Не ходил со всей семьей на марлийские бои, говорил, что ему «тошно смотреть»… Она презрительно перечисляла недостатки кузена, а в голосе слышалась тоска. Как эти нелестные эпитеты сочетались с подсмотренным поцелуем у лестницы? — А потом? Лара отвернулась от меня и долго молчала, глядя на плещущиеся волны. — Потом… — она снова замолкла, а после заговорила короткими рублеными фразами, как отдавала приказы. — Отец был недоволен, что титан принадлежал Лису. Уговаривал короля отдать его мне. Говорил, что проку от Лиса на войне никакого, а я одна буду стоить всех титанов. Он был такой… мягкий! Невыносимо, непозволительно мягкий, слабовольный, нерешительный… — она все говорила брезгливым равнодушным голосом, а в глазах блестела мучительная нежность. — Как не от мира сего, его толкаешь, а он поднимается и даже не пытается дать сдачи! Бьешь его, а он только закрывается, но не ударит в ответ. — И ты его, конечно, толкала? Лара посмотрела на меня неожиданно застенчивым взглядом, будто можно было еще чего-то стыдиться пятнадцать веков спустя. — Я сбежала с ним. Ему оставалось четыре года, и я… Когда король дал согласие на переход ко мне титана, мы бежали. Я не стала спрашивать, успешно ли. Если она в моей памяти, со мной — значит, не вышло. — И у нас получилось, — прошептала Лара, усмехнувшись. — Больше года мы прожили, прячась и перебегая с места на место. Но, конечно, этот мир слишком мал, чтобы спрятаться от нашей семьи, тебе ли не знать. Король требовал моей казни, но отец решил иначе. Вождь урундов на предложение Фрицев породниться ответил, что возьмет в жены только ту женщину, что одолеет его в бою. Лара, — она окликнула меня свистящим шепотом, — я с детских лет таскалась с отцом по охотам, сопровождала его в походах, он воспитал меня, как сына, который у него так и не родился. Мне сказали, что Лиса пощадят, если я одержу победу, и я готова была убить зарвавшегося местного царька, лишь бы Лис жил еще три года… Видимо, не получилось, раз мы говорим с ней. — Это не твоя вина, — пробормотала я, не глядя ей в глаза. Лара жестко, неприятно усмехнулась, и пурпурное платье на ней сменилось длинной туникой небеленого полотна, которые надевали титаны Девятки по торжественным случаям. — Надо было убить, но я верила своему отцу и пощадила противника. Когда я с победой вернулась домой… Ты ведь тоже не помнишь ритуал? Я покачала головой. — Но ты не думай, — я ни о чем не думала в тот момент, кроме как о том, что несмотря на прошедшие века наша жизнь мало поменялась. — Я убила его, едва понесла. И в первую брачную ночь я… — Ларибонда! — вмешалась тетушка Аделаида, выходя к нам. — Мы же просили! Лара фыркнула, спрыгивая с подоконника. — Ничего такого я не собираюсь рассказывать, о чем она сама сегодня не узнает. Я покраснела, собираясь опровергнуть ее слова, но Аделаида меня опередила: — Мы не лезем в такие воспоминания. Не делимся ими. Ты помнишь правило. Лара только закатила глаза. — Это я его придумала, Ада. Я единственная вышла к Реви, я вытащила ее из соплей, которыми она тогда истекала, и… — Лара! — возмущенно вскрикнула Рейвен. — Я просила… Лара отмахнулась и снова посмотрела на меня. В черных глазах горела насмешка. — Все ты узнаешь. В свое время. А пока хватит сидеть здесь, иди и получи от жизни все, что захочешь. Сегодня твой день, а наши давно прошли. Не трать свое время. Она ловко перемахнула через подоконник и пошла по лестнице к морю, где у перил ее ждал темноволосый хрупкий юноша, и безобразная туника с каждым шагом превращалась в длинное изящное платье. Я подошла к берегу пруда, глядя на водную гладь, под которой смутно виднелась кружащаяся пара. Моя семья за последние две тысячи лет вышла победительницей из всех войн, правдой или обманом, честной службой или хитростью, верностью или предательством. Но проиграла в каждой из них, расставаясь год за годом, век за веком с любимыми, свободой, счастьем. Были ли в нашей семье по-настоящему счастливые, довольные жизнью люди? А если были, они наверняка ничего не захотят менять и не выйдут ко мне. — Что ты делаешь? — Эрен любопытно заглянул мне через плечо, и я едва подавила вскрик удивления. — Эм-м, извини, я думал, ты видела, как я иду. Мы завтра уезжаем, и я хотел кое-что спросить. Я действительно не заметила его приближение и теперь переводила дыхание. — Уже завтра? — Ну да, утром. Как я понял, пока эти не очухались и не побежали нас ловить. Разведчик презрительно кивнул на дом. Я знала, что скоро нам предстоит расстаться, но близость этого момента меня ошеломила. Значит, уже завтра мы попрощаемся, возможно, навсегда? — Что… — я откашлялась, выпуская из горла страх. — Что ты хотел спросить? Эрен оглянулся, будто хотел убедиться в отсутствии свидетелей, и спросил: — Прозвучит странно, но ты ничего не чувствуешь, когда касаешься меня? — Что?! За такие вопросы еще моя бабушка дала бы пощечину. «Даже не сомневайся», — пробормотала бабушка Марджери. — Ну-у, совсем ничего? — В каком смысле? — возможно, это все же недопонимание. Но если нет — он обратился с вопросом не к той. — Эрен, у тебя все хорошо? Я потянула носом воздух, но алкоголем не пахло, парадизцы избегали его всеми силами. — Могу я взять тебя за руку? — осторожно спросил он. — После таких вопросов даже не знаю, — я нервно улыбнулась, но протянула ладонь. Меньше всего мальчишка напоминал застенчивого влюбленного, скорее его выражение лица говорило о настойчивом поиске чего-то. На мою руку он смотрел в нерешительности, даже со страхом. Он с уверенностью разговаривал со мной в первую встречу, дрался с моим титаном, нырял в незнакомое море. В смелости ему не откажешь, так почему сейчас так испуганно смотрит на меня? Эрен медленно вдохнул и осторожно коснулся ледяными пальцами моей ладони. Подумал мгновение, развернул мою руку и сжал в рукопожатии. Мы постояли так еще несколько секунд, и мальчишка неуверенно пожал плечами. — Либо он мне соврал, либо… — задумчиво сказал он. — Может, конечно, оно и к лучшему. Эрен ссутулился, будто сдулся, и, отпустив мою руку, наклонился и обнял меня. Выглядел он снова усталым, расстроенным и печальным, и мне не хватило жестокосердия оттолкнуть его. — Что случилось, Эрен? Он зарылся носом глубже в воротник моей шубки и покачал головой. — Ничего. Просто, значит, мы еще встретимся. — Конечно встретимся, я не просплю ваш отъезд. Ты замерз, возвращайся, пожалуйста, в дом. Микаса наверняка тревожится. Мальчишка разогнулся, отпуская меня, и чуть прищурился в сторону дома. — Да, возможно, ты была права. Понятия не имею, о чем он, но сказала вслед: — Давай-ка я с тобой вернусь. Тебе нужно в тепло. И выспаться. — Ты это говоришь как медик или как друг? Я вздрогнула, поднимая к нему голову. У меня отродясь не было друзей, ни в детстве, ни на курсах, ни в госпитале. Как я могу назвать другом кого-то, кого знаю несколько месяцев? И не назвать — как? — Не все ли равно? С тобой творится что-то странное… — Тш-ш! Пойдем послушаем. Возле дома под фонарем стояли Уильям, Ханджи и Леви и, судя по напряженным лицам, о чем-то спорили. — Я все вам объясню, когда гости уедут, — брат не отпускал радушное выражение лица, но я чувствовала тревогу в его голосе. — Успокойтесь, никто на вас здесь не нападет, не при воинах и моей гвардии, не в моем доме на свадьбе моей сестры. Этой ночью все мы в безопасности, а утром… утром мы поговорим и начнем действовать. Командующая что-то тихо ответила, и Уильям неестественно рассмеялся. — Ханджи, посмотрел бы я на людей, которые решатся напасть на вас в моем доме в присутствии четырех титанов. «Пяти», — подумала я, глядя на Армина в отдалении. — «А если считать Эрена за двух, то шести». Брата окликнул кто-то из вышедших подышать гостей, и он, извинившись, отошел. Ханджи с Леви продолжали что-то обсуждать, но, увидев нас с Эреном, замолкли. Командующая моментально улыбнулась мне. — Лара, ты же не думаешь сбежать от нас? Мы ждем. — Чего? — Когда ты будешь бросать букет, конечно! Я посмотрела на Аккермана, Эрена, пытаясь понять, всерьез ли она говорит. — А… я могу просто отдать его тебе, — выдавила я. — Еще чего! Все должна решить воля случая. Выглядела Ханджи такой смешной и жизнерадостной, что я невольно улыбнулась. — Хорошо. Сейчас принесу. Букет, оставленный в холле, никто из слуг не забрал, и я задумчиво посмотрела на него: очень удобная традиция, когда не знаешь, что с ним делать. Парадизцы быстро взяли меня в оборот: сначала весело и шумно ловили букет, которым я целилась в Микасу, но упал он в руки Пик, потом вернулись к столу, больше по инициативе Саши. Пик смотрела на жующую Сашу почти с ужасом, в то время как другие разведчики вмешались, только когда она увлеклась. — Всего один орешек, — пробубнила Браус, утаскиваемая за руку Конни. — Ой! На орешек налипло пирожное… — Саша, прекрати, раньше марлийцы думали, что мы их убьем, теперь — что объедим, — процедил Жан. Пришла очередь более веселых танцев, и многие марлийцы разошлись отдохнуть, тогда как Галлиард утянул Пик на паркет. К ним присоединились Конни с Сашей, не сильно заботящиеся о том, чтобы попадать в такт, и Ханджи с Оньянкопоном, изумительно гибко двигавшемся под музыку. Вот кому не требовалось напоминание о том, что нужно брать от жизни все, что нравится, пока есть время. Даже Майна поддалась созданному разведчиками настроению и вышла танцевать с Уильямом. А когда Жан двинулся к Микасе, Эрен все же не выдержал и опередил его. Свет, зажегшийся в глазах Микасы в момент приглашения, был таким ярким, что захотелось рассмеяться от счастья. Подошедший ко мне Леви так долго и пристально рассматривал меня, что я смутилась. — Что? Я выгляжу, как кружевная салфетка? Вам снова не нравятся цветы? — попыталась я угадать на опережение. Но он молчал, не выдавая никаких колкостей, и я устыдилась своего выпада. Я съела за весь день от силы пару ложек и опрометчиво пригубила бокал вина, но только в этот момент почувствовала на себе его действие. Леви стоял так близко, что закружилась голова. Он наблюдал за танцующими парами, а я смотрела на него, давя в себе острое, не испытанное никогда раньше желание прикоснуться. Хотя бы к руке, или лицу, или… Словно услышав мои мысли, Леви повернулся ко мне. Страх, тревога, предвкушение, желание — все сплелось в мучительный клубок в животе, заставлявший сжимать ноги под платьем. — А вам, леди Тайбер, нравится болтать ни о чем не только во время танца. И, опровергая собственные слова, он протянул мне руку. — Уже не Тайбер, вы не забыли? Я боялась за шлейф, за не очень удобные туфли, за незнакомую музыку, но боятся следовало иного. От первого же прикосновения меня как ударило электричеством, и дальше лучше не стало. Руки, лежащие на плечах Аккермана, сводило от желания подняться выше, коснуться волос — вспомнить, какие они на ощупь, каждый взгляд на губы пробуждал воспоминания о наших немногочисленных поцелуях. Несмотря на закрытость платья, взгляд Леви то и дело скользил по моим плечам, ключицам, груди, подтверждая слова Денизы про подарок. Как назло, я вспомнила его заплывы в море в Нельине, чаепития, тот вечер, когда я открыла собственную дверь. Вместе с ними пришли воспоминания и о его мельком виденном теле, и я потупилась. Понимание, что ничего за этим не последует, ничего между нами не изменится после этого дня, мучило, как физическая боль. — Простите, мне нужно на воздух. Голова и правда снова заболела, тянуще и нудно, словно все шпильки в прическе в один миг вонзились в голову и там остались. На улице столпилось неожиданно много людей, все чего-то ждали, и мы присоединились к толпе. Рядом с нами вынырнул брат, который, не чета мне, был бодр и свеж до отвращения. — Впереди еще фейерверк, — сообщил нам Уильям. Ох, только этого не хватало. Если к головной боли присоединить шумные взрывы… — Все в порядке? — спросил у меня Аккерман, проявляя чудеса проницательности. — Да. Да, просто… Просто ненавижу находиться на людях, особенно в центре внимания, особенно когда невозможно затеряться в толпе, особенно когда шумно, и многократно ненавижу, когда вся эта пытка длится весь день. — Просто… — Отведите Лару наверх, — почти скомандовал брат. — Она терпеть не может шумные мероприятия. Ты хорошо продержалась сегодня. — А гости? Разве мы не должны попрощаться с ними? — без малейшего желания делать это спросила я. Брат устало улыбнулся и покачал головой. — Этого от вас точно не ждут. Мы не на деревенской свадьбе, чтобы устраивать проводы. Я вспыхнула, возмущенная словами Уильяма. Не он ли мне говорил, что брак не будет подтвержден никаким образом? Уильям тем временем приблизился к нам с Леви вплотную и прошептал: — Вам бы уйти вместе, это все же свадьба. Некоторые гости остаются на ночь в гостевых комнатах, не нужно, чтобы вас видели порознь. И, заклинаю, будьте оба осторожны. На лице Аккермана заходили желваки, но он смолчал. Я кивнула брату и судорожно стала искать, куда отвести глаза, чтобы не встречаться взглядами с Леви. Начался фейерверк, разливая беспокойное красно-желтое зарево в сером небе с низкими, висящими над головой облаками. Каждый свист заряда отзывался глухим приступом боли в голове, и я, не дожидаясь окончания залпов, пошла в дом. Никогда не замечала, даже после тяжелых тренировок и дежурств в госпитале, насколько длинная в доме лестница, буквально бесконечная. Озаряемая вспышками света в окнах, я медленно поднималась наверх, придерживаясь за перила. На третьем этаже не было слуг, и я чуть по привычке не свернула к своей комнате, когда вспомнила, что нам приготовили бывшую спальню родителей. В пустой просторной комнате было тихо и прохладно, и я выдохнула от облегчения, что этот бесконечный день закончился. Слуги хорошо подготовили комнату, оставив в ней и мое утреннее платье, и футляр для колье на туалетном столике с рядами баночек косметики и большим зеркалом над ним. Я почти пришла в себя, когда услышала за дверью шаги и замерла в ужасе, потому что поняла, кому они принадлежат. Я стояла у зеркала, прижимая к горячим щекам ледяные руки, и пыталась понять, что же сейчас будет. Мы посидим час в спальне, а после тихонько разойдемся по разным комнатам и будем жить, как раньше? Так ведь предполагалось. Дверь, отраженная в зеркале, приоткрылась, и в спальню вошел Леви. Вошел очень свободно, раскованно, но остался стоять позади, рассматривая меня через зеркало, как и я его. Ему был к лицу темный костюм, шейный платок, драгоценные запонки. Деньги были Леви к лицу, но еще больше ему шла небрежность, с которой он к ним относился. Его взгляд скользил по моим плечам, платью, я чувствовала его всей кожей как нечто осязаемое. Воздуха стало не хватать, будто корсет ужался еще сильнее, и закололо кончики пальцев, а дыхание стало чаще. — Мы не обязаны это делать, верно? У кого я это спрашиваю? У него? У себя? У зеркала? Зеркало мне безбожно льстило, я никогда не была красивее, чем сейчас. Комната была слишком мала для моего платья, особенно шлейфа, и я отстегнула его, не отрываясь от зеркала. В этом ведь нет ничего провокационного? Платье осталось очень длинным даже без него. — Верно. Голос Аккермана ниже обычного, но все еще спокойный. Он невозмутимо расстегивает пиджак. Почему в комнате так душно? Фамильное колье сдавливает шею с каждым вдохом, и я снимаю его. — Брак фиктивный. Мы ведь об этом говорили не раз, с самого начала, с разговора с братом. Эта история со свадьбой — не более, чем политическая фигура, бутафория. Колье, а за ним и перчатки опускаются на туалетный столик. — Разумеется. Его голос хрипит. Леви снимает пиджак и аккуратно вешает его на спинку кресла. Немного ослабляет платок. Мы по-прежнему смотрим друг другу в глаза в зеркальном отражении. Я помню, какие у него руки под этой рубашкой, помню с тех пор, как он спускал меня с дерева на УПМ, а потом вытаскивал из моря, и мокрая ткань обрисовывала его тело. Дышать тяжело, голова кружится, я облизываю пересохшие губы, замечая, как Леви позади тяжело сглатывает. Его глаза в сумраке кажутся черными, стоит им оторваться от моего лица, как они обжигают плечи, спину, бедра. Тело накаляется в духоте спальни. Он снова впивается в мои глаза взглядом, лишает воли, подавляет, и я, не осознавая, что делаю, тянусь к ряду мелких пуговиц, обтянутых шелком, на спине. Верхние под самым затылком легко поддаются, но стоит спуститься к лопаткам, и пуговицы выворачиваются из неловких рук, шелк скользит и никак не вынимается из петелек. — Позволишь? Этот вопрос — формальность, он задает его, уже сделав ко мне пару шагов, не отводя взгляд от зеркала. Я киваю. Это как минимум практично: горничная не придет ко мне до утра, а как-то снять платье нужно. Да, именно так. Он мой муж, и я могу позволить ему… позволить себе. Мужские пальцы уверенно пробегают по петлям, легко поддевая пуговки, развязывают ленты на поясе, и верхнее платье наконец опадает на пол. Я зябко повожу плечами, осознавая, какую тяжесть носила на себе весь день. Горячие руки замирают на моей спине, и я ловлю взгляд Леви в отражении, расширившиеся почти во всю радужку зрачки. Как у меня. Тепло его тела одновременно греет спину и заставляет ее покрываться мурашками. Меня все еще отделяет от него тонкое шелковое платье, корсет и нижняя юбка. Его дыхание, непривычно тяжелое, отдается мурашками по телу. Руки Леви тянутся к моим волосам, и я их не останавливаю. На туалетном столике рассыпаются горсти шпилек с драгоценными камнями в навершии, унося с собой головную боль, я присоединяю к ним шелковые цветы, и наши пальцы на миг соприкасаются, пуская ток по венам. Я отдергиваю руку и расправляю волосы, так, чтобы они закрыли спину пологом. Аккерман не дает им свободно рассыпаться, собирая в одну руку и, скрутив толстым жгутом, опускает мне через плечо. Мы снова смотрим друг другу в зеркальные глаза, я — испуганно, он — уверенно, и я вижу раньше, чем ощущаю, как он тянет за ленту корсета. Кажется, я все же стану сегодня женщиной. Как это происходит, я представляла из «Настольной книги марлийской леди», а она советовала для начала раздеться. В одиночестве, конечно, потому что мужчине неприлично наблюдать за раздевающейся женщиной. С этим я уже опоздала. Книга советовала нарядиться для слияния в плотную ночную рубашку до пят, так что мой внешний вид еще был не настолько фриволен. Я не позволила Леви расшнуровать корсет, уклонилась от его рук, сама стряхнула юбку и подошла к кровати под синим балдахином. Ее явно готовили для нас: белоснежные расшитые серебром простыни, подушки, одеяла в количестве, избыточном для одного человека. «Благочестивая девушка не позволяет мужу увидеть ее тело обнаженным, но надевает рубашку и укладывается на кровать, накрывшись одеялом. В ожидании мужа необходимо читать молитвы об удачном зачатии и здоровых детях. Когда муж возляжет с ней, девушке надлежит уклонить свой взгляд от мужского тела, сохранять благодушный взгляд, не стонать, не кричать, не терять присутствия духа, но поддерживать себя внутренней молитвой. Благочестивая девушка знает, что все, что делает с ее телом муж, на благо, ибо потребно природе для рождения потомства». Потомство мне было не нужно, строение мужского тела не могло шокировать после медицинских курсов и работы в госпитале, а подходящих молитв я не знала, поэтому сделала единственное, что подходило ситуации: легла на спину, отвернув голову от Леви. Кажется, на этом моя часть супружеского долга выполнена, я открыла доступ к своему телу, а как муж им воспользуется, его дело. И долг. Мне осталось только «сохранять присутствие духа», который норовил вылететь из тела. Аккерман издал странный звук: среднее между кашлем и недовольным цыканьем, и кровать слегка прогнулась под его весом. Его рука невесомо скользнула поверх одежды по моему телу от ног до шеи, будто он знакомился с его очертаниями. Второй раз уже увереннее прошлась по ногам, обмяв шелковую ткань нижнего платья на коленях, задержалась на животе и едва коснулась груди, приподнятой корсетом, снова вернулась к бедрам и обратно. Под его прикосновениями тело наливалось незнакомым жаром, сводящим мышцы в сладких спазмах. Волнение, страх, любопытство смешались и вылились во что-то иное, принуждающее сжать плотнее ноги. Леви снова хмыкнул и коротким властным движением развернул к себе мое лицо. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга, уже без всякого зеркала, и мое сердце забилось так громко, что наполнило стуком всю комнату. Леви склонился ближе, и я услышала его сердце, тоже частящее, стучащее вразнобой с моим. Поцелуй начинался почти так же целомудренно, как в часовне, мужские губы скользили по моим неспешно и спокойно. В их неспешности тело оживало и пульсировало желанием не размыкать контакт, остаться так в этой комнате. Он будто изучал меня, проверял границы дозволенного, и я позволяла, пока его язык не скользнул по губам. Я вздрогнула и отпрянула, вжалась затылком в подушку. Второй раз Леви начал поцелуй все так же уверенно, уже не распуская язык, но его руки легли на мою талию, переползли на грудь, слегка сжав ее через корсет, и обосновались на бедрах, подтягивая наверх ткань. Обнаженные ноги мгновенно покрылись мурашками, и тепло рук на бедрах ощущалось как что-то правильное и естественное. Но вот они двинулись выше, и я сжалась от стыда и страха в ожидании неизбежного прикосновения, попытавшись сжать ноги. Однако подставленное колено не позволило мне это сделать, и пальцы Леви начали рисовать на внутренней стороне бедер одному ему понятные рисунки. Парадизские руны уверенности? Поцелуй стал настойчивее, и, стоило мне отвлечься на него, как он коснулся меня внизу, и я снова сжалась. — Перестань, — негромко сказал Леви, оторвавшись от моих губ, и я недоуменно посмотрела на него. — Что перестать? — Закрываться. Я даже не слышу, как ты дышишь. Ты боишься меня? Я покачала головой. Нет, не боюсь его как человека, первым заговорившего со мной на Парадизе, но боюсь как первого мужчину, и этот девичий страх одновременно глуп и неискореним. В моем возрасте бояться близости даже смешно, но никуда от этого не деться. Можно разве что ускорить этот момент, перетерпеть боль и понять, что она не сломила меня. Так работает любая боль: ее ожидание страшнее самого приступа. — Делайте, что должны, — прошептала я, отвернувшись от него, и сама положила мужскую руку между ног. Вряд ли он обнаружит там что-то новое, а со своими страхами я разберусь как-нибудь сама. Краем глаза я все равно увидела, как элдиец зло сощурил глаза, а его пальцы стремительно, даже грубовато провели по лобку вниз, скользнули в расщелину. Влажную расщелину, как я поняла после касания. Леви застыл, глядя на меня расширившимися от удивления глазами, и медленными, тягучими движениями собрал на пальцы смазку. И еще раз, и еще, не проникая внутрь, но касаясь какой-то очень чувствительной точки. Я от стыда закусила губу. Все это грязное действо одновременно было постыдным и приятным, и я впервые подумала, что стоны, которые должна сдерживать образцовая марлийская леди, могут быть вовсе не от боли. Я сосредоточилась на ровном дыхании, ощущая плавные движения между бедер, но когда, казалось, сумела удержать бесстрастный вид, выгнулась всем позвоночником от проникновения пальца внутрь лона. Непривычное сочетание удовольствия, боли растяжения и концентрированного возбуждения не проходило, с каждым движением становясь только сильнее, пронзительнее, ярче. Основанием ладони он снова касался той самой пульсирующей точки, а пальцы сосредоточенно и неотвратимо растягивали меня внутри. Я заметила, что Леви переместился, только когда он уже был между моих бедер, и зажмурилась. — Надеюсь, меня не обдаст паром? — прошептал он, и я не сразу поняла, что он шутит. Я представила разведчика, отпрыгивающего от меня с воплями и ругательствами в облаке горячего пара. — Нет, — слабо и жалко улыбнулась я, не глядя на него. — Это только при сильных повреждениях быв… Боль была острой и внезапной, обидной своим контрастом с недавним удовольствием, и я снова отвернулась к стене, сжимая зубы и давя всхлип. Только бы не показать, как больно… Главное — ровно дышать, отвлечь себя от боли, и она не будет иметь власти. Перетерпеть несколько… Леви развернул мое лицо к себе, крепко удерживая подбородок и не позволяя отвести глаза. — Я знаю, как ты умеешь терпеть боль, но сейчас это не нужно. Скажи, когда пройдет. Мы застыли горячим сплетением боли и желания, его пальцы отвели от моих глаз щекочущую прядь волос, очертили скулу, почти нежно, почти заботливо. Говорить я не могла, чтобы не потерять сосредоточенность, но слабо кивнула, когда боль отступила, и Леви двинулся внутри меня. Первые несколько толчков было тесно, садняще, неприятно, но в какой-то момент к тесноте присоединилось уже знакомое сладкое томление, нарастающее и понемногу вытесняющее болезненные ощущения. Отвернувшись, я прикрыла глаза и задышала уже ровнее, легче, от нехватки воздуха — ртом. Перестав искать моего взгляда, мужчина коснулся губами шеи, шумно втянул так нравящийся ему запах духов, и я прикусила губу, сдерживаясь. Возбуждение нарастало, я согнула колени, а немного погодя и сильнее сжала ими Леви, почти обнимая. Против воли вырвался слабый стон, потом еще один, бедра рефлекторно подались к нему… Пока он не вышел из меня, и я очнулась. Леви лег рядом, потянув меня на себя, но я только отпрянула, вскочив с постели. Самообладание вернулось ко мне, и я с ужасом смотрела на мужчину. В любое другое время я бы поразилась неприкрытому удивлению, непониманию, так четко проступившему на всегда закрытом лице, но не сейчас, когда сама была в панике. Как распущенно и бесстыже я себя повела, как вообще теперь смотреть на него? Вздохи, стоны — настоящая падшая женщина. Я нарушила все мыслимые и немыслимые правила поведения леди, и Леви будет думать… Решит, что… Он больше никогда не посмотрит на меня так, как раньше. Кажется, с меня на сегодня достаточно открытий.* Собиралась я гораздо быстрее, накинув простое платье, приготовленное для утра, через одну застегнув пуговицы, закрыв шею воротничком. Волосы подобрала десятком шпилек и, не глядя на Леви, кинулась к двери. Мне всего-то нужно пройти несколько метров до своей комнаты. Внутри продолжала разливаться истома, будто мне чего-то не хватило, будто что-то не закончено… Я теперь всегда буду это чувствовать, став падшей женщиной? Желание продолжения, желание развернуться к Леви и… Я не знала, что именно «и», но тело в любом случае просило продолжения. Господи, как стыдно. Надо поскорее уйти и заняться делом, выгнать эти порочные мысли из головы. Как назло, ручка двери заела и не проворачивалась, я попробовала несколько раз и в отчаянии отпустила. Не дергать же мне ее, еще подумает, что я пытаюсь сбежать. А именно это я и собиралась сделать. Прислонилась к двери горячим лбом и судорожно вдохнула. Лучше бы ничего не было, чем чувствовать этот непрекращающийся жар внутри. Когда это уже пройдет? В разгар самобичевания меня взяли за руку и развернули спиной к двери. Леви, успевший накинуть рубашку и брюки, смотрел на меня пристально, очень внимательно, от этого взгляда становилось стыдно и жарко одновременно. — Я могу открыть дверь, и ты выйдешь отсюда… — не дослушав до конца, я спешно кивнула. — Или останешься. Последнее слово он произнес на автомате, не успев проанализировать мой ответ. Но, едва договорив, все понял и потянулся к ручке. Я скользнула на прощание взглядом по его плечам, рельефу груди, видневшейся в расстегнутой рубашке, тонким пальцам и, не выдержав, коснулась губ прощальным поцелуем. Пусть ночь прошла скомкано и странно, но она единственная, которая была в моей жизни, и Леви не был со мной груб или жесток. Это я топчусь на его мужской гордости, сбегая в брачную ночь. Но от поцелуя-извинения ведь не будет вреда?.. Леви ответил так резко, что впечатал меня в стену, и я на выдохе раскрылась еще сильнее. Сейчас он целовал напористо, крепко, головокружительно, живот снова стянуло сладким напряжением, грудь чувствительно впечаталась в ткань корсета. Язык вторгся мне в рот, но на этот раз я не закрылась, позволила себе распробовать и этот вид поцелуя, от которого кружилась голова и подгибались колени. На секунду он отстранился от меня, заглянул в глаза, будто давал время передумать. Как наивна я была, раздавая советы Эрену, когда сама бегу от страха смерти в одиночество! Закатывала глаза на советы прошлых носителей, а сама попалась в ту же ловушку из страхов. Поздно. Поздно уже передумывать, поздно останавливаться, скоро придет время остановиться совсем, навсегда. Тогда и буду раскаиваться. Леви ждал моего ответа так напряженно, словно тоже готовился к прыжку в пустоту. Или удерживался от этого прыжка. Я несмело кивнула, потянувшись к нему, и мужчина удовлетворенно выдохнул, накрывая мои губы. Воротник Леви почти сорвал и припал к шее, не то целуя, не то отмечая принадлежность. Горячие руки смяли подол платья и, оголив бедра, скользнули между ног, отвели белье. Едва он погрузил в меня пальцы, как мышцы глубоко внутри дернулись, обхватили его, не желая отпускать, затрепетали на границе наслаждения, требуя большего. Было ужасно неловко за то, насколько влажно внизу, но в этой влаге так удобно скользили его пальцы, так естественно. — И куда ты собралась в таком состоянии, — вздохнул Леви, и, подхватив меня под бедра, вошел слитным движением. На краткое мгновение я испугалась боли, но ее не было, только жаркое марево, волнами расходящееся по телу от места соединения. Краем сознания я понимала, как грубо и животно это выглядит, но ни за что в жизни я бы не остановила его. Он брал меня, впечатывая спиной в стену с каждым движением, одетую, в платье, и мое тело ликовало так, будто оживало после долгого муторного сна. Мне понравилась наша близость в постели, но она была похожа на прогулку под легким теплым дождем, тогда как сейчас меня смывало бесконечным яростным ливнем в грозу, под вспышки молний, проскакивающие под закрытыми веками. Я потянулась рукой к собранным волосам, выдирая из них шпильки, пока они не упали распущенным пологом на плечи. Единственное, что отвлекало, это царапающий кожу жесткий корсет и ряд пуговиц на платье, больно врезающихся в позвоночник… — Ай, — не выдержала я на одном из толчков. Леви моментально остановился, вопросительно посмотрел на меня. — Больно? — Пуговицы, — выдохнула я, извиняясь. — Ничего страшного… Но он уже вышел и поставил меня на пол. Ноги едва держали меня, а посмотрела я на него так неласково, что он хмыкнул и молча развернул спиной к себе. Второй раз за ночь Леви расстегивал пуговицы платья, но на это раз его пальцы были нетерпеливее и непослушнее, так что я тоже взялась помогать, заведя руки за спину. Пуговицы наконец отлипли от мокрой кожи, я выдохнула, но чувствовала себя ужасно неуверенно, не понимая, что он хочет делать. После пуговиц пришла очередь шнуровки корсета, которая затрещала от рывка, и, как только корсет съехал вниз, рука легла мне на грудь, сильнее выгибая назад. Я не понимала, чего он хочет, и он, едва слышно выругавшись, снова подобрал юбки. Ни в одной из книг подобное не описывалось. Внизу живота все еще остро чувствовалось неразрешенное напряжение, а в голове стоял туман, мешая оценивать ситуацию. — Все в порядке? — почувствовав мое замешательство, тихо спросил он, и я неуверенно кивнула. Я все еще не понимала, что он собирается делать, пока он не потянул меня на себя за талию и не коснулся снизу с нового ракурса, лаская горячую точку. У меня вырвался сдавленный стон удовольствия, смешанного со стыдом. Это же… это как животные. Но у моего тела было свое мнение, оно с удовольствием принимало прикосновения со спины и уже просило большего, стремясь быть наполненным. Его пальцы вышли из меня с влажным звуком, заставившим покраснеть, и сменились таким же влажным глубоким толчком, пустившим разряд по позвоночнику. Слишком глубоко, намного глубже, чем раньше, и острее. Несдержанный стон все-таки слетел с моих губ, и я поспешно закусила губу. Леви не двигался, не то давая привыкнуть, не то… — Пожалуйста, быстрее… прошу вас… — Тебя, — его дыхание тоже сбилось, но голос был тверд. — Что меня? — мозг отказывался логически думать. — Перестань мне выкать, — он слегка шевельнулся внутри, и я уткнулась лбом в стену, тяжело дыша. Да, после этой ночи выкать будет крайне странно… Но ведь мама с отцом были на «вы» всю свою жизнь, даже родив двух детей… В ожидании ответа Леви вышел из меня, и пустота оказалась едва ли не болезненнее первого проникновения. Он не мог найти момента хуже, чтобы прояснить мое обращение. — Леви, пожалуйста, — тщательно, по слогам проговорила я, ощущая ужасную неуверенность с каждым словом. Как я потом буду смотреть ему в глаза? — Что «пожалуйста»? Я скорее откушу себе язык, чем произнесу вслух, где и как хочу почувствовать его. — Прошу тебя… Этого оказалось достаточно. Будто в благодарность, его руки скользнули по моей обнаженной спине, и — почти объятие — накрыли грудь, а следом он наконец толкнулся внутрь, и все перестало иметь значение. Хорошо, что волосы с обеих сторон закрыли мое лицо, потому что удерживать равнодушное выражение сейчас было невозможно. Пальцы ласкали грудь, сминали, гладили, сжимали соски, вызывая глухие стоны. Влажные поцелуи на позвоночнике посылали по телу мурашки и содрогание мышц внутри. Закручивающаяся внутри тугая пружина удовольствия сжималась с каждым толчком, и только одно не давало мне покоя. — Я хочу… Хочу видеть ва… тебя, — получился почти всхлип, я уже не могла сдерживать стоны. Прозвучало неразборчиво, но Леви остановился, процедив что-то, очень похожее на ругательство, и развернул меня лицом к себе. Платье и корсет, удерживаемые им до этого на моих бедрах, соскользнули к ногам, и я вышагнула из них. Смазка потекла по внутренней стороне бедер, насквозь промочив трусики, но мне сейчас было все равно. — В постели тебе не хотелось смотреть на меня, — напомнил он мне, но я только досадливо качнула головой. Неважно, что там было в постели, неважно, что будет потом. Лишь бы сейчас продолжал властно целовать меня, притягивая к себе, лишь бы, снова подняв под бедра, опустил на мягкий подлокотник кресла и снова ворвался внутрь. Я уже привычно обняла его ногами, подстраиваясь под новый угол вхождения, и наконец посмотрела на него, как и хотела. Леви был прекрасен: волосы в беспорядке, на щеках слабая краска румянца, а главное, глаза смотрят открыто, без привычной хмурости. Он весь был живой, горячий и нетерпеливый, стремительный и даже не пытался это скрывать. Одну руку он опустил чуть выше места соединения, прикосновениями толкая меня за край. Наши взгляды встретились, и я больше не могла удерживаться. По телу пробежала горячая волна наслаждения, смывающая и стыд за мое поведение, и чувство неправильности происходящего. Мышцы лона забились, сжали член сильнее, и в этой затихающей волне Леви сделал еще несколько толчков и вышел из меня, излившись на влажные бедра. После этого раза я уже не могла сразу одеться и выйти. Все тело погрузилось в расслабленность и легкость, клонило в сон, а главное — прошло тянущее ощущение внизу живота и отпустило возбуждение. — Простите, — я сползла с кресла, наклонилась за вещами. Ноги ощутимо дрожали. — Дайте мне несколько минут. Леви только хмыкнул, глядя на мои попытки. Он тоже был непривычно расслаблен и миролюбив. Увернувшись от его взгляда, я сбежала в ванную комнату. Тренировки научили меня, что как бы ты ни устал, на быстрый душ сил всегда хватит. Горячая вода лилась по телу, смывая пот и сперму, следы прикосновений и поцелуев. Закрыв глаза, я улыбнулась, ощущая во всем теле спокойствие. Ладно, можно признать, что первая брачная ночь удалась. Даже будь она единственной — а так и будет — я не жалею ни о чем. Слишком много эмоций, слишком много всего для одной ночи: страха, робости, стыда, тревоги. Я прижала ладони к лицу, силясь удержать равновесие в сознании. За шумом льющейся воды я не услышала шагов, и прижавшееся ко мне со спины мужское тело стало сюрпризом, но вполне приятным. Стоило мне испугаться, не понимая, как выйти отсюда без смущения, как он решил за меня. — Хотя бы здесь ты без тряпок, — прошептал Леви. Теплые руки легли мне на талию, и я развернулась в кольце его рук. Закрываться было уже бесполезно, хотя руки дернулись к груди. И опустились. Леви не смотрел на меня, он стоял с закрытыми глазами, подставив голову под струи воды, и я осмелела без его морозящего взгляда. Коснулась плеч, шеи, пропустила между пальцев пряди волос, поцеловала в уголок тонких губ, скулу, челюсть, шею, и дыхание мужчины потяжелело. Не сдерживая любопытства, рассмотрела шрамы, обвела пальцем мышцы живота, дотронулась до члена, исследуя, и он с шумом втянул воздух. Леви тоже изучал меня наощупь: от талии провел руками вверх, лаская грудь, закаменевшие соски, неожиданно наклонился и вобрал в рот правый, вырвав у меня слабый вскрик. Возбуждение снова зарождалось под его руками, губами, подогреваемое горячей водой и окутавшим нас паром. Попробовав вторую грудь, он вернулся к шее, а рука скользнула между моих ног, распаляя, и мне уже не было стыдно, что внизу снова стало влажно. Я цеплялась за его спину, проводя руками ниже, а стоило мягко сжать член, как Леви уткнулся лбом в стену возле моего плеча. Закрепив свой успех, скользнула руками по нему несколько раз, снова выпростала руки выше, погладила спину, зарылась пальцами в его волосы, как давно хотела, и он в ответ оттянул назад мои, намотав их на кулак и не давая отвернуться. Вторая рука приподняла мою ногу, закидывая на бедро, и я поняла, что он снова готов. Вся моя смелость выветрилась, когда Леви распахнул глаза в паре сантиметров от моего лица и одновременно медленно и сладко вошел в меня. Что же он делает, я же разобьюсь вдребезги, от моей брони и так остались какие-то кусочки, жалкие руины. Этот раз не был похож на прошлые, ни на уверенное и бескомпромиссное лишение девственности в постели, ни на страстное слияние у стены. Он все еще крепко держал мои волосы, не позволяя отвернуться, и я смотрела, смотрела ему в глаза под плавные толчки, успокаиваясь, подчиняясь ритму, напоминающему движение волн на берегу. Ничего неправильного или неестественного между нами не происходило, ни раньше, ни сейчас, весь наш путь — от первой встречи до последнего вздоха, надеюсь, что моего, был и будет, как эта ночь: влечение, боль, удовольствие, нежность, страсть, радость, удивление и медленное, запоздалое доверие, — все смешивается так, что остается лишь выбирать, что ты хочешь помнить. Не это ли чувствует Рейвен, подсовывая мне избранные воспоминания? — Не закрывайся от меня, — прошептал он мне в губы, и я пообещала: — Не буду. К черту Рейвен, к черту политику, к черту предстоящее утро, когда я пожалею обо всем этом. Пусть мне останется эта ночь, и плевать на следующих титанов, даже если попробуют залезть в это воспоминание. Пусть видят. Пусть знают, что в нашей краткой заемной жизни бывает то, что придает ей вкус и радость. Вкус любимых губ, радость объятия, мягкость волос, теплота прижавшегося тела, сладость слияния. Я застонала в поцелуй и прижалась к Леви Аккерману крепче, сдаваясь. Все виды моего оружия, каменного и холодного, уже были сложены к ногам этого мужчины, и поднимать их я не собиралась.